Читать книгу Бацилла - - Страница 4

Кем был этот несчастный? Откуда он явился? Почему при его приближении все вдруг отводили взгляд?

Значит ли это, что он был человеком ужасным, отвратительным?.. Да… Он был уродлив, невероятно безобразен, такое уродство превосходило все, что только можно себе представить. Не то чтобы его лицо было поражено какой-нибудь волчанкой, изрыто отвратительными язвами или покрыто глубокими рубцами… Кожа была нетронутой и черты лица ровными, с ним не произошло никаких катастроф. Что делало обладателя сего лица отвратительным и безобразным, так это цвет… Кожа была синяя, равномерно синяя, и то был не тот апоплексический синий, похожий на цвет винного осадка, а яркий, заметный, почти чистый синий, где-то между берлинской лазурью и ультрамарином.

Я долго прожил в больницах и видывал там все формы уродств, все ужасы, какими природа иногда любит помучить наше бедное человечество, но никогда не встречал более отталкивающего чудища, чем тот, чью душераздирающую повесть я взялся рассказать.

Ничто не поражало сильнее, чем это лицо, казавшееся лицом разлагающегося трупа. И все же на нем горели желтые глаза, в которых читалась боль от продолжающегося существования и раздражение от того, что его обладателя уже не причисляют к живым… Только перо Эдгара По могло бы достойно описать столь кошмарное зрелище… По телу шла дрожь, и одновременно просыпалось любопытство.

Но все же этот человек некогда был красив!.. Его длинные кудрявые волосы отливали рыжеватым золотом, глубокие, с бархатными ресницами глаза заставляли засматриваться не одну женщину, когда он читал лекции в Сорбонне о сухой бактериологии.

Поскольку к нему на занятия многие привыкли ходить как на пятичасовое чаепитие, на трибунах широкого амфитеатра наблюдался разительный контраст между светскими барышнями в сияющих туалетах, сидящими рядом с бледными от бессонных ночей зубрилами и русскими студентами в тугих бедных сюртуках.

Смущенные таким женским нашествием, ученики Марсьяля Прока в конце концов садились кучкой на верхние места, где время от времени неподобающе подшучивали над дамочками. Самая невинная шутка заключалась в том, чтобы брызнуть из пробирки чем-то попахивающим серой или «выдуть» порошок йодоформа на шляпки и блузки красивых слушательниц.

Эти мелкие проказы совершенно не отталкивали почитательниц Прока.

Они прекрасно понимали, что находятся не на своем месте в этой интеллектуальной среде, но все равно приходили слушать. Их становилось все больше, и они расталкивали друг друга локтями, будто базарные торговки, чтобы оказаться как можно ближе к кафедре молодого преподавателя. Некоторые дамы по возможности записывали, и было видно, как их окольцованные пальчики быстро порхали над тетрадями в холщовых обложках. Другие, более откровенные и слегка циничные, лишь смотрели на профессора томным взглядом и картинно падали в обморок после какого-нибудь опыта, для понимания которого требовалось учиться и разбираться в науке.

Эти лекции, скучные для неофитов, казалось, развлекали девушек в аудитории, которых студенты насмешливо прозвали «касательными», потому что у дам была привычка после лекции подойти к Прока, чтобы слегка его «коснуться». Ничто не могло прогнать этих «бактериофилок». Прока мог преподавать хоть иврит, хоть хинди, они все равно толпой приходили бы на его лекции.

Скоро это вызвало ажиотаж в обществе, и в салонах вечерами только и говорили, что о молодом профессоре.

– Как, дорогая, вы не ходили на последнюю лекцию месье Прока?.. О, какой прекрасный урок вы пропустили! Он целый час говорил о патогенных микрококках… Это было восхитительно! Я бы никогда не подумала, что можно так интересно рассказывать о микробах.

И разговоры светских львиц скоро свелись только к колониям бактерий и бациллам. Некоторые даже организовывали у себя небольшие лаборатории, покупали трубки, микроскопы и банки, но, разумеется, ничего не изучали. Они лишь взахлеб обсуждали бактериологию, как нынешние молоденькие девушки приходят в экстаз от Ницше и считают его «изысканным», так и не раскрыв ни одной его книги.

Дамы становились «бактериофилками» точно так же, как становятся почитательницами Ницше. Без особых причин, из снобизма.

Однако в восхищении этих женщин Прока крылся не только снобизм. Ученый не был, подобно автору «Заратустры», далекой фигурой, «горящей в огне собственной мысли», страстным адептом этики индивидуализма, сверхчеловеком, усиленно растящим жизненную энергию и стремящимся создать новую нравственность на основе концепции воли. Прока был существом зримым, осязаемым, которому даже не было нужды работать ученым, чтобы волновать сердца. А они бились сильнее оттого, что он, казалось, был равнодушен к намекам, которые ему делали.

Его последняя книга «Клетки фагоцитов» (700 страниц форматом в одну восьмую листа, с цветными таблицами) стала популярна, как какой-нибудь приключенческий роман. Первое издание раскупили за две недели, и, к огромному удивлению издателя, пришлось делать дополнительный тираж. Никогда еще научный труд не расходился столь быстро.

Стало хорошим тоном иметь том «Клеток фагоцитов» на столе в своей гостиной и держать портрет автора на пианино.

Если бы Марсьяль Прока не был скромником, он мог бы заполучить самых решительных своих поклонниц, тех, кто приходил к нему с просьбой надписать книгу. И заполучить одну за другой. Ведь перед визитом взволнованные девушки всегда присылали записку, которая не оставляла никаких сомнений в намерениях отправительницы. Но Прока, воспитанный в скромной обстановке (отец его был простым оптиком в округе Сен-Дени), чувствовал себя неловко в присутствии светской дамы. Он всегда подчеркнуто прохладно себя вел, но под безразличием этим все же крылось большое волнение.

«Я, должно быть, – говорил он часто, – выгляжу глупцом в глазах женщин. Но что поделать, это сильнее меня. Я мало бывал в свете и вырос дикарем…».

Если в Сорбонне, с флаконами в руках, он чувствовал себя уверенно, победителем и хозяином положения, то дома, в квартире на улице Суффло, он был робок и неловок. Ему было бы достаточно намека, чтобы получить поцелуй, но Прока едва осмеливался дотронуться до руки и, кажется, даже не замечал, как сильно впивались в его ладонь дрожащие женские пальчики.

Эта застенчивость, которую приняли за равнодушие, в итоге породила сплетни.

Очень скоро его поклонницы начали думать, что у них есть соперница.

Если во время лекции Прока часто поворачивался к какой-нибудь брюнетке или улыбался, глядя на некую блондинку, в несчастную тут же впивались взглядами, полными ненависти. Взволнованные «бактериофилки» цедили сквозь ровные зубки: «Вон та!».

Они внимательно изучали ту, которую считали фавориткой профессора. Саркастичные улыбочки появлялись на губах, а после лекций при виде нее в коридорах раздавалось шушуканье, прерываемое смешками, на лицах отражалось презрение, за спиной многозначительно покашливали.

Через пару месяцев все почитательницы Прока насмерть перессорились… все видели вокруг себя соперниц, но самыми яростными были увядающие женщины, те, кто не верит в разрушительную силу возраста и тщетно старается замаскировать умелым макияжем вездесущие «гусиные лапки»… Эти дамы проявили настоящее упорство и даже забросили свои занятия (при условии, что они были), чтобы поиграть в детективов…

К несчастью, так как они не были знакомы с научным дедуктивным методом Алана Диксона, дамы не смогли никого «поймать с поличным», и в итоге все свелось к взаимному шпионажу. Это привело к ряду недоразумений, спровоцировало несколько небольших скандалов, к стыду двух-трех благородных семей.

И пока вокруг Прока шла женская слежка, он спокойно продолжал свои исследования патогенных бацилл.

Возможно, он бы даже так и остался неприступным принцем в башне из слоновой кости, если бы не принял несколько приглашений.

Он ходил в два или три салона, всегда одни и те же, потому что ничто не давалось ему столь тяжело, как первый прием. Скоро завязались близкие связи; там он встретил нескольких поклонниц, начался флирт. Прока оказался на роковой грани. От флирта до любви один шаг, и его сердце, которое до того билось лишь ради науки, наконец познало любовную пытку.

Женщина, которой удалось покорить этого дикаря, была американкой. Звали ее мисс Маргарет, но друзья ее называли красоткой Мэг. Мы воздержимся от воссоздания ее портрета. Внешность описывают в изысканных и тщательно подобранных выражениях обычно для того, чтобы создать героиню самую пленительную, обходительную и самую идеальную из всех живущих. Мы просто скажем, что Маргарет была красива. К тому же еще и образованна, она получила хорошее образование в университете Балтимора. Это определенно была единственная слушательница Прока, способная понять научные объяснения молодого профессора.

Она действительно была той женщиной, о которой он всегда мечтал: спутницей, которая может стать в то же время и соратницей, а не только возлюбленной, с кем можно еще и поговорить, а не только смеяться над шутками. Прока быстро потерял голову и, боясь, как бы Маргарет не увели, женился на ней. Наивный бедняга полагал, что достаточно слова «да» для того, чтобы привязать к себе женское сердце!

Целый месяц в семье торжествовала любовь, ученого охватило опьяняющее безумие нежности. Прока жил лишь ради Мэг, и страсть его становилась тем ярче, чем дольше длилась. Как все по-настоящему любящие, он был жутко ревнив. Он устроил для жены роскошное гнездышко, где хотел держать ее для себя одного, подальше от светской суеты и взглядов толпы.

Мэг сначала согласилась на роль плененной богини, которая льстила ее романическому характеру. Она была скептиком по привычке, как все американки, и не представляла себе, что в реальности могут быть настолько нежные мужчины, будто герои из романов. Ей казалось забавным, что ее холят и балуют, будто маленькую девочку, но в конце концов она устала от этой замкнутой жизни и бедного, вечно коленопреклоненного мужа.

В итоге она даже сочла его шутом, и в один прекрасный день заявила, что хотела бы вместо медового месяца вдвоем немного больше воздуха. Прока согласился, внутренне содрогнувшись.

Ему пришлось выходить в свет, снова вращаться в салонах, затем жена потребовала, чтобы он возобновил свои бактериологические исследования, наверняка чтобы положить конец неловкому пребыванию постоянно тет-а-тет.

Мы воздержимся от рассказа о том, как Мэг, которая постоянно нуждалась в деньгах и которой больше не хватало дохода мужа, распоряжалась его финансами, чтобы жить в большей роскоши… Эта женщина должна сыграть в нашем рассказе лишь эпизодическую роль. В целом она лишь тень, фантом, который пролетает мимо и быстро растворяется в ночи.

В один прекрасный день по-прежнему по уши влюбленный Прока, ни на йоту не сомневающийся в своей жене, вдруг узнал про неверность Мэг… доказательства были налицо, циничные и ошеломляющие… Эта женщина, которая была для него всей жизнью, ради которой он пожертвовал своими амбициями ученого и самыми сокровенными мечтами, так вот, эта женщина цинично изменяла ему… Письма, забытые в приоткрытом ящике секретера, раскрыли жестокую, страшную правду… Прока впал в тупую ярость…

Он вдруг замер без движения, зрачки его расширились, взгляд помутнел… Губы зашевелились, но вырвались из них лишь краткие вздохи и нечленораздельные звуки, напоминавшие хныканье ребенка. Он прижал руки к груди; дыхание стало кратким, прерывистым; его лицо сначала побледнело, а затем внезапно покраснело, почти побагровело, даже белки глаз налились кровью. Можно было подумать, что кровь прилила к коже под таким сильным давлением, что готова была брызнуть из пор по всему телу. Красноватая пена потекла изо рта. Затем, пошатнувшись, Прока вздрогнул в последний раз и со страданием в глазах упал навзничь, будто дерево, которое раскачал и в итоге повалил ветер. Ученый отчаянно вскрикнул, но звук этот был похож на предсмертный хрип.