Читать книгу Бацилла - - Страница 5

На шум от падения прибежал слуга. Он поднял Прока и отнес его в кровать.

Тут же все в доме засуетились, и через несколько минут явился врач, которого вызвали по телефону. Это был молодой блондин, слепой, как крот, который совсем недавно переехал в этот квартал. Он подошел к Прока и быстро его осмотрел. Несчастный все еще был без сознания, а его багровое лицо, контрастируя с белизной подушки, казалось темным жутким пятном…

При помощи лакея доктор приподнял больного и снял с него одежду… На обнаженном теле Прока виднелись синеватые пятна… Больной захрипел.

Молодой врач размышлял: «Вот это необычный случай… отравление цианидом?.. Удушье от фонарного газа?.. Нет, невозможно… В первом случае он уже давно был бы мертв, а во втором тут стоял бы специфический запах, который ни с чем не спутать… Это, скорее, апоплексический удар, но все-таки необычный… В общем, думаю, кровопускание…».

И, подойдя к слуге, который растерянно на него смотрел, врач сказал:

– Скорее!.. Жгут! И таз!

Когда принесли требуемое, врач тщательно вымыл руку Прока. Больной икнул, а затем его стошнило.

– Какой он ледяной! – сказал лакей.

– Да… – пробормотал врач. – И это странно, потому что при таких ударах температура, наоборот, всегда растет.

– Неужели он умрет?

Доктор продолжал мыть руку умирающего. Когда чистота кожи показалась ему достаточной, он затянул жгут выше локтя, чтобы показались вены на предплечье: они были огромными, ярко-синего цвета… Тогда врач занес ланцет и уже было собрался разрезать им плоть, но тут кто-то положил руку ему на плечо.

Он обернулся и увидел перед собой высокого старика со спокойным и холодным взглядом.

– Профессор Виардо!

– Да. Я шел мимо… Мне сообщили, что случилось с бедным другом… И я поднялся сюда. Вы позволите?

И профессор подошел к больному.

– Это апоплексический удар, не так ли? – спросил молодой врач.

– Вы полагаете?

– Конечно!

– Вы ошибаетесь, друг мой. И можете убрать ланцет… Вы заметили эти синие пятна?

– Да… И, признаю, они меня удивили…

– Они были такими же большими, когда вы сюда пришли?

– Нет… В диаметре были не больше монеты в пятьдесят сантимов, и их было немного.

– Да! Видите, а сейчас их стало больше, они увеличиваются, приближаются друг к другу. Даже соединяются воедино и смешиваются… Через час они покроют всю поверхность кожи, и тело бедного мальчика будет равномерно окрашено в очень характерный синий цвет… Теперь посмотрим на слизистые оболочки…

Доктор Виардо попросил ложку и открыл рот Прока, все еще лежащего без движения.

– Посмотрите, – сказал он коллеге.

– Рот внутри ярко-синий.

– И язык, и гортань! Веки тоже окрашиваются. У вас есть термометр?

– Вот.

– Хорошо, измерьте температуру.

Наступила долгая пауза. Двое мужчин ни на секунду не отрывали взгляд от больного. Затем по знаку доктора Виардо молодой врач посмотрел на термометр.

– Тридцать градусов и четыре десятых, – сказал он.

– Я и не сомневался. Когда Прока очнется, его температура поднимется, может, до 35 или 36 и пару десятых, но никогда не дойдет до 37. Бедняга! Если он придет в себя, от него останется не больше чем тень. Он сможет протянуть год-два, может, три, но так и останется безобразным, и иногда будет страдать от приступов. При малейшем движении, хоть немного резком, при минимальном усилии будут приступы кашля, а от самых простых нагрузок начнется головокружение. Бегать или быстро ходить, не испытывая ужасного удушья с сердцебиением и паникой, он больше не сможет.

– Да-да, начинаю понимать.

– Теперь взгляните на губы. Они темно-синие, как и ноздри, и мочки ушей. Осмотрите руки: обратите внимание на эту деформацию кончиков пальцев. Достаточно ли она ярко выражена? Последняя фаланга опухшая, округлая, как бы расширенная, ногти толстые, широкие, вогнутые.

– Действительно. И как я не заметил этого всего раньше?

– Такие случаи цианоза, мой друг, чрезвычайно редки, и можно извинить молодых врачей за то, что они не знакомы с ними. Как правило, это врожденные патологические состояния, и люди, пораженные ими, умирают в раннем возрасте; очень немногие доживают до тридцати. И напротив, если сужение легочной артерии приобретенное, то есть является следствием какого-то заболевания во взрослом возрасте, как в нашем случае, патология может проявиться в любой момент. Я лечил Прока от острого ревматизма, в то время было поражено сердце, эндартериит легочной артерии привел к сужению сосуда. Я часто говорил ему: «Будьте очень осторожны, друг мой, сердце однажды сыграет с вами злую шутку». К сожалению, я был прав. С тех пор сосуды только еще сильнее сужались. Все эти нынешние проблемы: синий цвет, одышка, апатия, охлаждение – объясняются тем, что отныне у него будет слишком много венозной крови и недостаточно артериальной, слишком много углекислоты и недостаток кислорода. Это будет постоянное удушье.

– Но почему эти проблемы появились лишь сегодня?

– Возможно, они могли бы проявиться вчера или завтра… Наверняка, дело в чувстве, которое спровоцировало кризис… В самом жестоком из чувств…

И профессор Виардо, который, конечно, был в курсе некоторых деталей жизни Прока, медленно кивнул, грустно глядя на больного.

Затем, так как старик уже хотел уходить, молодой врач спросил:

– Что мне нужно делать, профессор?

– Ничего… Дождаться, когда он придет в сознание. И тогда от моего имени пропишите ему отдых, полный покой, телесный и душевный… Ладно! До свидания. Скоро еще загляну.

* *

*

Наконец Прока пришел в себя. И в то же время он ничего не помнил… Он понимал, что с ним что-то произошло, но что?..

Он ошеломленно посмотрел на врача, поцарапал простынь ногтями, и вдруг его налитые кровью глаза остановились на Мэг, за которой горничная, очень хорошо осведомленная о жизни хозяйки, съездила на машине на окраину Пасси. Протяжный вздох вырвался из его рта, он вздрогнул, попытался встать, но грузно упал, скрипя зубами.

Мэг, которая наклонилась было к Прока, тут же выпрямилась, побледнев от ужаса… Взгляд ученого не отрывался от нее, но смотрел он так странно, в глазах сверкала такая ненависть вместе с глубоким отчаянием, что жена тут же сообразила, что случилось… Мужу было все известно!

Тогда она медленно, плавно отступила к двери, резко распахнула ее и, будто обезумев, бросилась прочь из спальни, куда однажды вечером принесла с собой любовь, а теперь оставляла после себя лишь отчаяние и стыд…

Целую неделю врачи не могли дать прогнозов о жизни Прока, потому что болезнь его протекала странно, что сбивало докторов с толку. То казалось, что несчастный вовсю выздоравливает, а то он снова впадал в тревожную неподвижность, граничащую с комой. Наконец его состояние, казалось, улучшилось, но жуткая синева кожи, вместо того чтобы уменьшаться, становилась, наоборот, все насыщеннее… в итоге она распространилась на все тело, но больше всего пострадало лицо. Очень часто Прока чувствовал сильный озноб, и температура его тела тотчас ужасающе падала. У него также были частые кровотечения, иногда рвота кровью… Тогда же у него начиналось мучительное сердцебиение, которое почти всегда заканчивалось судорогами, крайне похожими на настоящие эпилептические припадки.

Профессор Виардо, который приходил к больному дважды в день, тщетно пытался заставить его ненадолго встать с постели, но Прока, который с тех пор, как смог снова соображать, все больше погружался в воспоминания о Мэг, оставался глух к любым увещеваниям. Ученый был уверен, что скоро умрет, и даже с некоторым нетерпением ждал роковую минуту, когда его глаза навечно закроются, а мысль, беспрестанно работающая, наконец растворится в мягком небытии.

Бедный Прока! Видимо, страдал он еще недостаточно, потому что его болезненное существование на том не прекратилось.

Увы, его испытания лишь начинались.

Однажды вечером, когда Прока услышал из соседней комнаты размеренный храп слуги, которому приказано было следить за состоянием хозяина, он тихо выскользнул из постели и на цыпочках добрался до комнаты Мэг. Войдя туда, ученый включил свет и подошел к небольшому секретеру, где раньше нашел те проклятые письма… Они исчезли… Прока ошеломленно замер, задаваясь вопросом, не приснился ли ему ужасный кошмар. Вдруг это его больное воображение нарисовало на пустом месте прискорбную историю предательства.

Но нет… Он был уверен, что держал эти письма в руках… Он хорошо помнил одно, которое начиналось такими словами: «Малышка Мэг, хозяйка моего сердца…». Прока помнил и то, что письмо было немного мятым, а в углу стоял рельефный вензель из переплетенных инициалов… Была в пачке и телеграмма со штампом с авеню Фридланд, в которой речь шла о пропущенном свидании, и еще одна любовная записка, подписанная «Роберт», написанная в нелепом и претенциозном стиле.

Прока хотел найти эти письма, чтобы скомкать, разорвать, растоптать, словом, чтобы выместить ярость, терзавшую его тело.

Он начал рыться по всем комодам, беспорядочно швыряя ящики на ковер, яростно круша шкатулки и коробки…

Слуга, проснувшись, тотчас прибежал.

Увидев его, Прока закричал, будто дикий зверь, и рукой махнул в сторону двери. И было что-то столь угрожающее в его жестах, что слуга в безумном ужасе бежал, абсолютно уверенный, что господин лишился рассудка.

Новость распространилась со скоростью лесного пожара: «Месье сошел с ума… прямо буйно помешанный… непременно натворит бед!..».

В одно мгновение дом опустел, а те из слуг, которые не убежали, заперлись на два оборота и забаррикадировались в своих комнатах.

Когда все стихло, Прока начал мелкими шажками мерить комнату, иногда натыкаясь на разбросанные по полу обломки, опираясь на мебель, как только чувствовал, что ноги подгибаются.

Внезапно он остановился. Портрет Мэг, висящий на стене, смотрел на него широко раскрытыми удивленными глазами. Несколько мгновений Прока смотрел на него, затем медленно опустил голову, прижав обе руки к груди, где лихорадочно колотилось сердце. Теперь, когда ярость стихла, а ненависть уступила место сильному унынию, он почувствовал, что трусит, и если бы Мэг в эту секунду вернулась, возможно, ученый бросился бы к ее ногам, будто сам был виновен в произошедшем.

Он снова взглянул на портрет, неглубоко и судорожно всхлипывая, потом прошел в гостиную, которая осветилась, как только Прока открыл дверь. Пианино стояло открытым, а на пюпитре по-прежнему была раскрыта колыбельная Грига, которую он любил слушать и которую часто просил Мэг сыграть, ибо находил в мелодии меланхолию и нежное очарование, которые странным образом волновали его влюбленное сердце.

На круглом столике, в хрустальной вазе, засохли цветы. Он взял один и поднес к губам. В этот момент маленькие каминные часы вдруг встали. Словно внезапно перестало биться сердце, и скорбная тишина заполнила комнату.

Прока вздрогнул.

Его взгляд остановился на зеркале, в котором отражались две электрические лампочки. Ученый машинально подошел к нему, сжимая в дрожащей руке бедный смятый цветок, но тут же в ужасе замер, как человек, увидевший призрака.

Впервые он взглянул на себя после того, как удар приковал его к постели, и решил, что спит и видит жуткий кошмар. Прока казалось невероятным, что это синее чудовище, нелепое и зловещее, безобразнее японских масок, – это он и есть. Ученый закрыл глаза, но через несколько секунд снова распахнул их. Уродливое лицо все еще смотрело на него с гримасой отвращения.

Он сильно ущипнул себя, чтобы удостовериться, что действительно не спит, и сказал несколько бессвязных слов. Зеркало отразило движение его руки и губ.

Тогда он испугался…

Дрожащей рукой он нажал на кнопку звонка и услышал трезвон. Прока, перепугавшись, больше не осмеливался взглянуть в зеркало.

Никто не явился.

Он открыл дверь и позвал слуг. Его сухой хриплый голос затих в темноте. Прока все же позвал еще раз, даже постучал по полу стулом. В доме было пусто.

– Боже мой!.. Боже!.. – пробормотал он, дрожа.

Ученый забился в угол, съежился и схватился за голову.

Теперь он все понимал… Ему вспомнились обрывки фраз, которые он слышал, лежа в постели: «Синий цвет… он останется страшным… отвратительным!.. Бедный мальчик!..». Да, кто-то рядом так говорил… Теперь все встало на свои места в его истерзанном разуме.

Прока догадался, почему слуги не пришли по звонку.

– Я их пугаю, – прошептал он. – И они тоже бросили меня!..

Тогда он понял, что превратился в тень былого человека, стал ужасным и отвратительным существом. И в давящей атмосфере безмолвной комнаты ему пригрезились болезненные видения, взгляд стал мрачным и расфокусированным…