Читать книгу До встречи с собой - - Страница 8

С легкой полуулыбкой на лице, впервые проявившейся на осунувшемся от абстинентного синдрома лице, Карина наблюдала за заботой матери, что наконец-то проявила признаки жизнелюбия и пришла её навестить. Почти две недели назад она, вместо того, чтобы обнять и приласкать, спихнула её в клинику для зависимых, списав свои действия на переживания. Но Карина знала, что этим её желание не ограничивалось. Напротив, за призрачной заботой мать скрывала страх. Банальный и иррациональный, из-за которого всё когда-то пошло наперекосяк. И спустя пять лет ситуация в точь-в-точь повторяется, просто декорации немного поменялись. В пятнадцать она заперла меня в квартире, из которой я через пару дней сбежала прямиком США вместе с агентом по поиску талантов Мартином Косом, ставшим небезизвестным музыкальным продюсером. Он оказался еще тем мудаком, но дал хороший пинок в жизнь. Благодаря ему я не оказалась на улице и по-настоящему вкусила жизнь. Я испробовала всё: тусовки со светским обществом, богатых папиков, бегающих за мной как лошадки на привязи, служебки и пиар-романы, а под закат поймала любовную лихорадку по циничному придурку с фотоаппаратом. Но никакие ролевые игры по избитым сюжетам не смогли заменить мне главное: материнскую любовь. Она никогда не умела её проявлять. Всё время сдерживалась и кичилась своим хладнокровием, а в душе болела мыслями о мнении окружающих: соседей, родственников, которых у нас и не осталось толком, разве что в далекой деревушке на окраине области, куда мы и не выбирались никогда. Мама лишь однажды обмолвилась об этой странице своей жизни, да и то, предпочла быстро перевернуть листы, свернув на главу с воспитанием. Освоение этой темы, к слову, провалили мы обе. Отец поначалу пытался противиться, но и он сдался после бесчисленных скандалов и обвинений. Мне его было бы жаль при отсутствии существенного: папа сделал свой выбор сам. А каким в конечном итоге он оказался, уже вопрос. Я лишь сожалею о том, что потратила пять лет своей жизни на гордость, которой у матери оказалось по более моего. Не вернись я в России, так она бы и пальцем не пошевелила, чтобы оказаться рядом со мной. А это всё, что было мне когда-либо нужно. Прижаться и спрятаться в теплых руках, что едва касаясь перебирают твои скрюченные, пропахшие медикаментами волосы. Мама еще не до конца поняла и вряд-ли когда-нибудь до неё дойдет, но благодаря сеансам с психологам, у нас появился шанс.

– На данный момент местоположение Кэрри Мэлтон по-прежнему не установлено. Правоохранительные органы проверяют все версии, но по информации, полученной из достоверных источников, приближенных к расследованию, известно имя подозреваемой: Екатерина Кондрашева. Двадцатилетняя уроженка города N.Неспешное движение стрелок часов прерывает заставка местных новостей.

– Мам! – протягиваю, резко поднимая голову с колен. Мама нехотя убирает руки и нам вопросительный взгляд, закатывает глаза, надевая маску заносчивой стервы. – Что происходит?

– Ничего, – пожав плечами, мать встает с кровати и неспешно начинает её застилать, пока я нервно расхаживаю по комнате, на автомате перебирая пряди волос, пытаясь сообразить, что собственно произошло. И главное, – зачем? – последнее вылетает из меня неожиданно, словно молния ударяет прямиком по нервам, вызывая конвульсивное желание дернуться в сторону.

– Она украла твои вещи! – произносит без тени эмоций, после чего несколько раз с хлопками сбивает подушку. Несколько перьев вырываются из тканевой заполни и разлетаются по палате. Я отвлекаюсь, отслеживая передвижения одного из них. От бесконечных капельниц, меня иногда заносит не в ту сторону, а сознание уплывает в совершенно ином управлении, поэтому мне приходится изрядно потрудиться над дружбой с собственной головой.

– С чего ты взяла? – недоумеваю, снова сосредотачивая внимания на спешно собирающей вещи матери. – Ты куда?

– Домой пора, – заявляет как бы между прочим и продолжает запихивать в свою огромную сумку вещи со стола. Даже мою цепочку с собой прихватила. Я подхожу ближе и тяну за ручки на себя.

– Стоять! – максимально понижаю голос, выставляя вперед указательный палец, другой рукой пряча сумку у себя за спиной. – Ты не ответила на мой вопрос.

С грацией и статью мать присаживается на прикрученный к полу деревянный табурет около квадратного стола и неторопливо укладывает руки на колени. Если бы я не знала, что так моя мама отыгрывает роль послушной девочки, надеясь провернуть со мной один из своих фортелей, то бы давно повелась.

– Почему ты сказала, что она украла мои вещи? – произношу медленно, не сводя взгляда с женщины, которая меня родила. Чутье подсказывает, что в этот раз нам обеим не отделаться от правды.

– У неё твоя сумочка и…, – мама на доли секунд задумывается, чем выдаёт себя с потрохами, – и она села на поезд вместо тебя.

– Что еще она украла? – поймав мать на лжи, я начинаю давить на больную мозоль. Она всегда трепетно относилась к владению, не давая никому, даже нам с отцом, прикасаться к собственным вещам. Мы списывали это на тяжелое и безрадостное детство, но оказалось всё куда прозаичнее.

– Она…она…, – заикаясь будто от нехватки воздуха, мама скользит взглядом по потолку, стенам, пока не доходит до окна. Через узкие стеклянные створки которого трусливо подглядывает солнце.

– Да, мама, что еще Екатерина Кондрашева украла у тебя?

– Она всегда крала у тебя. Как и моя чертова сестра-близняшка, с которой мы были не разлей вода на вид. Но внутри оказались совершенно разными. Она дружила с огнем. а я… , чтобы не делала, навсегда в глазах матери была мелкой рыбешкой в оросительном пруду.

– Где твоя сестра сейчас?

– Умерла, едва нам исполнилось семнадцать. Ушла тихо во сне, оставив меня с матерью под одной крышей. А я не хотела жить ни с ней, ни с кем-либо другим. Наоборот, как одержимая мечтала иметь собственный угол, поэтому бросила скотину и перепаханные поля в жалкой халупке на окраине области и уехала в город. Работу нашла быстро. Наш N-кий завод брал молодых без разбору. Вечерами штудировала литературу для техникума, а ночами встречалась с твоим отцом. Вышла замуж, и моментально забеременела. Увидев размер живота, врач сразу же сказал «двойня». Я в отрез. Ни хочу, и всё. Не будет моя дочь делить всех и вся со второй. Твой папка в отказ. Еще немного и до развода бы доспорились, но всё решилось само. Ты в утробе доминировала, поэтому родилась с численным перевесом по всем фронтам, Катя же появилась на свет с легкими отклонениями в развитии. Ничего критичного, но этот фактор стал решающим. Мало ли какие проблемы вскрылись? Тогда сплошь и рядом таким пороки сердца ставили, а мы со своей зарплатой, что толком уже не платили тогда на заводе, куда? Никуда. Поэтому мы тебя себе забрали, а Катю я к своей матери отвезла. Мол, нам в тягость, тебе в радость. И по хозяйству поможет и старость скрасит. Она молча забрала, и больше ни строчки нам не написала. А я и рада.

Жизнь как по маслу покатилась: у отца новая должность, у меня в зарплате прибавка. Потом двухкомнатную квартиру от завода получили, тебя в детский сад оформили, и я решила, хватит. Не хочу больше батрачить на заводе. Пускай другие спины гнут, а я в музыкальную школу преподавать пойду. Образование и слух имеются, желание тоже не отнять. Вскоре и тебя за собой утащила.

А Катька то, Катька за тобой по пятам пошла. Мать моя решила не изобретать велосипед, и вслед за дочерьми пристрастила к музыке и внучку. Та аккомпанировала на клавишах своих то здесь, то там. Конкурсы выигрывала международные, надежды подавала. И в какой-то момент к нам в школу приперлась. Её наш директор, Михаил Ефремыч после очередной победы позвал. Еще и меня попросил с ней позаниматься, пока ты в больнице отлеживала бока. А там ни таланта, ни чувства стиля не оказалось. И я её отправила в свой Мухосранск свинарники чистить.

– Мама, – ошалело зову женщину, которая меня родила, – ты себя слышишь? – сумка выпадает из рук, в след за сердцем, которое падает навзничь.

– А что такого?

– Что такого? – размахиваю руками, едва сдерживая злость. – Мама, ты у меня спрашиваешь? Она же твоя дочь.

– У меня одна дочь. И это, Карина, ты, – ни одна мышца на её лице не дергается, что лишний раз подтверждает очевидно:

– Ты…ты… чудовище!

– Не говори ерунды, – мать как ни в чем не бывало встаёт со стула и направляется за кофтой.

– Те же птицы заклевывают слабых, – натянув рукав на одну руку, проделывает тоже самое со второй. – Не будь она таковой, не опустила бы руки и пошла дальше. А раз сдалась, значит не шибко и горела, – вытянув жидкие седые волосы из под воротника, мать заделывает их в куцый хвостик на затылке и, прикрыв полочки кофты, поднимает с пола сумку. – Всё, я ушла, – даже не удосужившись улыбнуться или поцеловать меня на прощание, мать покидает мою палату, бросив на прощанье, жалкое, —Поправляйся!

Я хочу пойти за ней следом, но как только мамина нога ступает на серую кафельную плитку, окаймляющую коридор снизу доверху, санитары тут же подбегают к дверям и становятся стеной, пока силуэт посетительницы не растворяется за стеклянными дверьми. А после металлическая дверь со скрежетом захлопывается, для пущей уверенности придавленная приваренной щеколдой. Я долго бьюсь в неё кулаками, пока изможденная и мокрая от приложенных усилий, не падают на пол. Меня потряхивает от осознания реальности происходящего. И проявившаяся после всех чистящих капельниц собственная никчемность в этом абсолютно не помогает. Я не помню, как засыпаю, но отчетливо и с должным вниманием формирую в голове коробку со звучным названием «свобода», которую собираюсь добиться во что бы мне это не стало.

***

Руслан не задавал вопросов и действовал скорее осторожно, чем интуитивно. Он боялся меня напугать или причинить боль, но страх за нас с Ником оказался сильнее, поэтому на следующий день без предисловий мы отправились в путешествие на кудыкину гору. Я не стала отбиваться и убегать, напротив, мы спокойно поговорили и кое-что успели даже обсудить.

Моя улыбка сходит с лица, превращая его в безэмоциональную восковую маску. Кто? Кто ему сказал? Руслан прерывает беспорядочный поток моих мыслей, выстреливая ответом:– Так ты расскажешь, почему оказалась на крыше? Хотя бы в двух словах, – произносит Алан, поднимаясь по камням вверх. Ник застрял где-то там внизу, и обежал примкнуть к нам чуть позже, поэтому мы остались наедине друг с другом.

– Ник мне всё рассказал.

И я сдаюсь.

– В двух словах не получится, – останавливаюсь и перевожу в дыхание. Вдох. Выдох. После продолжительной паузы начинаю бубнить под нос непригодную истину своей жизни. – Помню, как вышла из психиатрической клиники и остановилась на её крыльце. Знаешь, что я сделала первым делом?

– Выкинула бахилы? —развернувшись ко мне лицом, Алан пытается меня рассмешить. Я же ощутимо бью его в плечо, пытаясь не засмеяться. Его шутки немного разряжают обстановку, поэтому тихо продолжаю рассказывать, пытаясь устоять на ногах, идя по большим и скользким волунам:

– Жадно вдохнула свежий воздух, наполнив свои легкие кислородом, которого недополучила за последние месяцы. И это не принесло мне совершенно никакого удовольствия. Безликий и равнодушный, он напомнил мне мою собственную жизнь. Одинокую. Невесомую. Пустую. Я вдруг поняла, что не знаю, зачем дышу.

– И что ты сделала потом? – спрашивает Алан, подавая мне руку для очередного горного подъема.

– Поехала домой. Поднялась на свой этаж. Достала ключи и вставила в дверной замок один из них. Но открыть не получилось.

– Ты взяла не ту связку? – Алан старается развеять моё удручающее состояние подходящей шуткой, на что я только нелепо улыбаюсь:

– Если бы…, – тяжело выдыхаю, прежде чем начать вспоминать. – Родители мужа поменяли замки и сдали квартиру какой-то семье. Им не составило труда оформить все необходимые документы, пока я была в клинике.

– А вещи? – от удивления Руслан останавливается.

– Полетели в мусорку как ненужный хлам, – пожимаю плечами и поторапливаю своего напарника.

– Не осталось ничего? – не сдается Алан.

– Кроме тех крох, что были у меня с собой, – отвечаю гораздо тише, чем хотела бы.

– Как ты оказалась в больнице? – Алан снова меняет тему.

– Свекровь постаралась, – чем чаще задаешь вопросы, тем проще попасть в цель.

– А почему? – непонимающий взгляд мужчины скользит по моему лицу, сосредотачиваясь на глазах, вместо того, чтобы глядеть под ноги. И эта ошибка чуть не оказывается фатальной. Подошва кроссовка Алана подводит его практически на вершине подъема. Едва поравнявшись с выступающим из скалы камнем, она проскальзывает по его поверхности и чудом успевает зацепиться носком за один выпирающих корешков дерева, а мужская рука больно хватает меня за щиколотку

Лишь когда мы оба оказываемся на голой земле, я прижимаю ладонь к быстро вздымающейся груди, и через трубочку максимально медленно выдыхаю. Сердце словно заведенная ключиком до предела игрушка, стучит как бешеное, – Зачем она это сделала? – вопрос Алана летит в мою сторону вместе с шишкой, которая неожиданным образом падает с ветки дерева, приземляясь прямиком мне в согнутую на груди руку.

– Винила меня в смерти своего сына, – отвечаю, отдышавшись.

– А ты… правда.. ? – Два месяца назад я бы не то чтобы не ответила, я бы не услышала подобный вопрос.

В первый раз, когда психиатр задала мне его, я безучастно смотрела вперед себя, не видя перед своим носом ровном счётом ничего, кроме пустоты. Во второй – из пустоты показались руки. Они схватили меня за шею и изо всех сил сжимали её, пока я не стала задыхаться от нехватки воздуха. Третий складывался из первых двух, но к ощущениям добавилось по спирали накатывающее ощущение жжения в грудной клетке и учащенное сердцебиение. По телу разливался огонь, который выжигал в самом его центре брешь с размером в черную дыру, которая засасывала всё без разбора. Последние сеансы я закатывала глаза, пытаясь поглотить панику внутри себя и спрятаться там от страха смерти, но чтобы я не делала, белые халаты вытаскивали меня из пустоты в новый серый день.

– Не прямо, но косвенно, – отвечаю, предотвратив очередной спазм. – Мой муж Артём, подрабатывал ночами на стройке, чтобы достать деньги мне на лекарства. Раньше всё субсидировалось, и я получала таблетки бесплатно, но за пару месяцев до его смерти мне резко отказали в предоставлении препаратов. Без них, сам понимаешь, шумную реальность я не вывозила. Когда оставалась одна, в квартире, справлялась нормально, но работать или взаимодействовать с окружающими как обычные люди не могла. Никогда не знаешь, в какой момент громыхнет следующий кризис, а становиться обузой мужу не хотелось. Поэтому я заперлась в четырех стенах, изредка перебиваясь подработками, а муж втихомолку начал сбегать из дому. Я думала, что ему стало в тягость нахождение со мной под одной крышей, что он нашел другое пристанище, куда более теплое, приветливое и чувственное, нежели родное бревно, но сказать прямо не мог. Долго и упорно я ходила вокруг да около: молча закрывала дверь, чтобы потом неторопливо продвинуться к окну, прислониться к холодному стеклу и без эмоций наблюдать за тем, как муж садится в машину. Как сейчас помню, дверь автомобиля Артём каждый раз открывал дергано и резко. Торопливо садился за руль и несколько минут смотрел на наше окно в спальне. Потом заводил машину и неспешно выезжал с паковки.

В ночь его смерти я решила выйти из тени, собрав хлипкую и липкую силу в свои дрожащие ладони. Казалось, что если мы поговорим открыто, то больно никому не будет. И мы безмятежно разойдемся в разные углы матрицы судьбы.

Разговор не клеился. Неустойчивый и шаткий, он, словно жидкость для розжига распылял эмоциональный костер мужа и моё беспечно-валкое психологическое состояние. Мы поругались. Впервые так оглушительно звонко. Лишь когда отрывистое дыхание обоих подвело, муж на негнущихся ногах покинул квартиру, на прощание громко хлопнув дверью. Я прижалась ладонью к холодной ручке и для опоры лбом на перетянутую проволокой кожу, и обескровленная сползала вниз.

Из аморфного состояния меня вывел звонок телефона. Пристав на локтях, я едва ворочая телом доползла до тумбочки и ответила на вызов. Как понимаешь, ничего хорошего мне не сказали. Напротив, свекровь надорвало, и весь копившийся за годы гной, вырвался из неё, словно из фурункула, и залил меня. Я не понимала причины столь неожиданного проявления чувств, но безответно продолжила проглатывать горький поток правды, жадно сдерживая рвотные позывы внутри себя. Казалось, что я вот-вот задохнусь неприятным вкусом, который усиливали подступающие слезы. Соленая вода преумножала специфическую чувствительность к горечи, делая её попросту невыносимой. И в конечном итоге я поддалась импульсу и выжила из себя всё накопившееся.

– Стало легче? – интересуется новый русский, жестом указывая на перевалочный пункт. Я следую за ним, снимая на ходу рюкзак, и бросаю под ноги. Алан проделывает тоже самое, но в её действиях куда больше жизни, чем в моих. Я с трудом отвыкаю действовать на автомате, поэтому мне требуется время, чтобы синхронизировать процессы собственного тела в голове.

– Ненадолго. Но я выдохнула с облегчением, – Алан не сводит с меня взгляда, молчаливо продолжая поддерживать исповедь, сидя на камне напротив. Подобное откровение иначе и не назовёшь.

– Не верь тем, кто говорит, что пот выводит из организма лишнюю дрянь, ничто, кроме непосредственного участия, не сможет очистить канализационную систему мозга от того, что ты в него с усердием годами впихивал, – произношу, перед тем как остервенело запихнуть в рот громадный сэндвич с колбасой. Алан не пожадничал, изрядно наполнив свежую кунжутную булку колбасным ассорти. – Только ты сам обладаешь силой, которая может подчинить разум и заставить его непривычно реагировать на базовые вещи в твоей жизни.

– Почему свекровь винила тебя в смерти сына?

– Артем сбегал из дома чтобы подзаработать денег на стройке. В ту ночь на объекте с ним произошел несчастный случай: потеряв равновесие, он упал со строительных лесов прямиком на работающую циркулярную пилу.

– Насмерть?

– Ему оторвало ноги. К моменту приезда скорой муж скончался от потери крови.

– А как же техника безопасности?

– По мнению матери, была нарушена техника безопасности при организации рабочего процесса. Подрядчики изрядно экономили на рабочих: на тросах, обслуживании оборудования, осветительных приборах и ограничителях. Муж был не первым, кого коснулась эта ситуация. Но на этот раз проблемой был летальный исход. Поэтому главного прораба обязали за любые деньги к утру обеспечить персонал всем необходимым во избежание проблем во время проверки в рамках следственных мероприятий. Скрипя сердце, но он сделал это. Кому захочется терять работу ради чужого человека? Когда у самого трое иждевенцев на шее.

– И им это сошло с рук?

– А почему нет? Мужа признали виновным в нарушении техники безопасности, повлекшей по неосторожности смерть.

– И они даже не дали компенсацию?

– Такие крупные компании как ГазНефть не делают поблажек для простых смертных.

– Многие осудили бы меня за то, что я скажу. Но хорошо, что он не мучился. Сложно представить, какой была бы ваша жизнь, останься он в живых. Это бремя… иначе не назовешь, легло бы на твои плечи, но ему было бы в сто крат тяжелее.

– Не поверишь, но эта мысль грела меня в психиатричке.

– А как ты туда попала?

– Свекровь нашла меня в бессознательном состоянии в луже рвотных масс. Недолго думая она вызвала знакомого врача-психиатра и заперла меня в клинике. За это время вступила в наследство и переписала на себя всё имущество.

– Это же не законно.

– Докажи.

– А суд?

– Преимущественно я жила за счет мужа, изредка перебиваясь подработками. Считай, содержанка с прицепом психических заболеваний в придачу без рода и племени.

– Но это же совместно нажитое имущество!

– Она доказала, что деньги на первоначальный взнос за квартиру мужем были внесены с использованием её личных средств.

– А дальше?

– Сдала квартиру, чтобы избежать уплаты налога при продаже, а мои вещи отнесла на помойку.

– То есть, пока ты была в лечебнице, в которую тебя засунула свекровь, она отжала всё, что ты нажила?

– Получается так.

– И…

– Я вернулась из лечебницы и первом делом отправилась домой. До помутненного препаратами разума не сразу дошло, что ключ к двери не подходит. Я отчаянно пыталась запихнуть его в личинку и провернуть в нужном направлении, но не происходило ровным счетом ничего. Ну, кроме, звука щеколды по ту сторону двери. Даже когда из-за металлической двери донесся мужской заспанный голос, а потом его обладатель оглушил меня алкогольным амбре прямо в нос, снабдив свой аромат унизительными эпитетами, я неверующим взглядом смотрела вперед. Стены коридора были кусками ободраны, напольные плинтуса отдернуты и небрежно скинуты в угол, потолочные – сломанные на мелкие части, полеживали в ногах арендатора. Люстра, которую я совсем недавно выбирала в строительном магазине другого города вместе с мужем, местами погнутая от хождения по ней, валялась в луже стеклянных осколков.

Когда мужские вопли стихли, дверь медленно начала закрываться, проходясь скрежетом не смазанных петель по остаткам моего сердца. Муж частенько раздражался по этому поводу, поэтому оставил крохотную баночку с маслом между перилами и стеной. Я нахожу её взглядом, пытаясь слабым воспоминанием словно ластовицей, придать мне движения, остановив кровоточащую внутри груди рану. Но ничего не происходило. Я пялилась и пялилась, пока за окном не начало гаснуть солнце. Как и моя жизнь, оно завершало свой цикл, повинуясь воли судьбы, и с гордо поднятой головой оканчивало свой дневной путь.

Повинуясь импульсу, сотканному из безразличия и пустоты, я медленно шагала вперед, пока не оказалась на станции. Пары купюр, припасенных в кармане осенней куртки хватило, чтобы добраться в конечный пункт назначения. Мне не доставало силы и воли пересечь границу деревни, но тех крох, что у меня были, хватило, чтобы остаться на некогда застраиваемой территории близ домика моей Ба, и подняться на крышу.

Я стояла там. По среди неба. На воспаленной солнцем крыше и пыталась остыть, поддавшись порыву прохладного ветра. В любой другой момент он вызвал бы табун острых мурашек по всему телу, но не тогда. Я потерялась в пустоте собственных ощущений. И постепенно свыкалась с мыслью, что меня нет. Не чувствуя ног и рук, я представляла себя птицей. Свободной. Смелой. Решительной. Которая вот-вот поддастся холодному потоку воздуха и взлетит, чтобы совершить самый главный полет в своей жизни.

Но ветер не был попутным. Он отшвырнул меня от края крыши, и до моего сознания донесся женский крик.

– Её крик? – встревоженно интересуется Алан, продолжая поглаживать меня за коленку. За своими мыслями я не заметила, как мужская рука оказалась в опасной близости от меня. Я медленно киваю, прогоняя наваждение. Руслан не ОН. И я больше не она. Никто больше не совершит со мной что-то без моего согласия. Шепчу как мантру, успокаивая разбушевавшееся воображение.

Остальной рассказ заканчиваю сбивчиво, намереваясь поскорей избавиться от удушающего сожалением взгляда из под черных густых ресниц. Алан очевидно заметил смену моего настроения, но виду не подал. За что я его отдельно поблагодарю. Потом. Но не сейчас.

– Ну, что, горе-путешественники, – врывается в нашу загустевшую от избытка эмоций компанию Ник, сражая наповал своей лучезарной улыбкой. Только у него получается так легко и беззаботно появляться из ниоткуда и приносить с собой радость, восторг и настроение, которого и в помине не виднелось, – в гору пойдем или как в той присказке будем умными и её обойдем? Мне пара заядлых путешественников встретилась на пути. Сказали, что есть куда более простой вариант маршрута.

Шутка Ника оказывается вовсе не шуткой. Мы как обладатели мозгов решаем сократить путь, обойдя гору, но после двух круговых забегов прекращаем бессмысленное шествие по тропинке. Ни один из нас так и не понял, каким образом мы каждый раз возвращались в исходную точку, но одно стало очевидным – надо лезть наверх.

– А зачем нам вообще в гору идти? – снизу вверх оглядываю мужчин, в глазах которых загорается мальчишеский азарт. Раскаленного воздуха едва хватает, чтобы сделать полноценный вдох, – мы же прекрасно можем пережать пару деньков тут, – всё-таки я не привыкла к таким диким, изматывающим условиям. – Вряд-ли кто-то будет искать меня в лесу.

– За вершиной есть небольшое поселение буддистов-кочевников, перекочевавших сюда во время распада Золотой орды. Если верить легенде, на одной из пиковых вершин, ровно напротив места, где загорается солнце, находится будка тишины, – Ник указывает пальцем ровно в то место на небе, где бликами отражаются яркие солнечные лучи.

– А для чего она? – любопытствует Алан, прерывая своё грузное молчание.

– Сказать дорогому человеку, то, что не смог, – отвечает Ник, ничуть не смутившись резкой смене настроения.

– А если его нет в живых? – вбрасываем вопрос с Аланом синхронно, чем повергаем друг друга ни в чем не сравнимый шок.

Я не понимающе глазею на нового русского, пока тот, напротив, пытается от меня скрыться в тени веток.

– Духи передадут. И он Вам сразу ответит, – пространно заканчивает Ник, присаживаясь на нагретый солнцем камень. Запрокинув голову к небу, он подставляет почти прозрачное лицо ярким лучам, и свечение над ним становится еще ярче. Это какое-то наваждение. Крошечные разноцветные мотыльки словно бабочки кружат вокруг него, путаясь в выгоревших на солнце волосах, что очень контрастируют с цветом его кожи. Их так много, что переливы их крыльев, преломляясь, точь-в-точь образуют нимб. Отмахнувшись от мошек, словно от назойливых гостей, Ник возвращает тело в изначальное положение и безучастно смотрит позади меня. В следующие секунды я отчетливо слежу за тем, как его голубые зрачки наполняются жизнью, словно питательной жидкостью, и в них, словно мазком кисти, художественно кто-то вырисовывает блик один за другим. Проморгавшись, Ник неотрывно следит за моими телесными реакциями, а я, мешкаясь и суетясь, будто нахожусь под микроскопом, пытаюсь избавиться от внимательного изучения. Пока мы играем в переглядки, Алан отходит чуть поодаль, оглядывая наш маршрут.

– Пойдемте, – зовет он нас с высоты, что нам приходится приподнять головы, прикрывая глаза от яркого солнца ладонью, – надо попробовать дойти до той вершины до темноты., – указательным пальцем он указывает на струю водопада где-то впереди. И мы, с Ником оживаем. Хотя по сравнению с запалом Алана, движемся как улитки, едва плетясь по горным ручьям где-то позади.

– Не хочу Вас расстраивать, – Руслан резко останавливается, когда я уже почти выдыхаюсь из сил. Хочется только одного – лечь. Нику приходится придержать меня за руку, чтобы я не рухнула на землю прям там, – но дальше путь раздваивается.

– Как? – неожиданно выбрасываю в пространство словно ворона, у которой отвисла челюсть при одном взгляде на сыр. В теле моментально срабатывает спусковой крючок интереса, и я приподнимаюсь на носочках, чтобы дотянуться до верха. Мне не хватает роста.

Схватив за талию, Ник пытается приподнять меня на руках, но лишь до красных отметин раздирает кожу до груди. Поэтому подсадив к себе на шею, мой личный ангел словно подъемник подносит меня к краю выступа, на кромке которого протянута рука помощи. Горячая… Нежная. .. Даже не смотря на то, что мы около пяти часов ползем по горным массивам, сдирая камнями в кровь всё, что плохо укрыто. Я тянусь за мужской ладонью словно за спасительным маяком, и он, заметив меня, освещает мне путь, направляя всё ближе, к себе. И вот я уже едва удерживаюсь в тесных объятиях Алана, едва не падая в обморок от внезапного прилива тепла.

– Вот, видишь, – шумно протягивает Руслан, указывая то в одну, то в другую стороны. Один путь пролегает поверху, вдоль ручья, второй – понизу, но довольно крутой.

– А стрелки? – спохватываюсь, оглядывая камни вокруг. – Может есть стрелки?

– Какие стрелки? – недоумевает Алан, следуя за мной.

– Ну, условные обозначения обывателей, – я ищу красные, желтые, зеленые отметины на булыжниках, оглядывая самые больших из них со всех сторон. Результат нулевой.

– Туристический маршрут закончился час или два назад, – доносится снизу. Приходится подобраться к склону максимально близко и опуститься на коленки, чтобы держась за край обрыва, увидеть спокойное лицо Ника.

– Может повернем назад? – прошу я у мужчин, глядя то назад, то вперед словно болванчик на панели автомобиля.

– Катя, – стонет Алан, прикрывая вспотевшее лицо ладонью, – мы почти дошли. Осталось только на эту вершину взобраться, – указывает подбородком на высокую, бледно-зеленую гору впереди с большим сияющим куполом на самом пике.

– Зачем тебе туда? – интересуюсь, повернувшись в пол-оборота. Руки не отпускаю, крепко держась за край выступа.

– Я не могу сказать, – его голос срывается, и он отворачивается от меня. От нас с Ником. Выжидая болезненный пик где-то внутри себя. Я наблюдаю за тем как желваки гуляют начинают бороздить по мужскому смуглому лицу, превращая его из мягкого желе в холодный, краеугольный камень, подобный тому, что сейчас острой гранью впивается в подушечку моей ладони. – Я пойду вперед на разведку. А вы пока можете отдохнуть, – хочу что-то ответить на этот выпад, но могу лишь проглотить слова, которые застревают в горле.

– Уже четыре часа, – Ник всё-таки не остается безучастным, пытаясь образумить Алана.

– Я постараюсь успеть до темноты, – решительно заявляет Алан и подхватывает свой рюкзак.

– Ник…, – стону я, глядя на удаляющуюся в немом прощании спину, – сделай что-нибудь.

– Это его выбор, – Ник протягивает руки, чтобы спустить меня обратно, но я отнекиваюсь, пятясь назад. Поджимаю колени, прячась за одной из голых веток, и тихо посапываю в тишину, разбавляемую разве что звуками журчащей воды и за редким исключением монотонным звучанием птиц. Моё ускользающее то и дело внимание сосредотачивается на одной из дорог, по пятам которой не так давно ушел Алан. Тревожно колотящееся сердце будто вторит моим мыслям: а что если, а что будет или произойдет, но я отчаянно их прогоняю, сосредоточившись на копотливо бледнеющем небе.

Ник подходит тихо, почти беззвучно, словно плывёт по пространству, а не пытается идти по неровным горным тропам, протягивает плед и кофту,

– Постели под… себя, – Ник мешкается, пытаясь подобрать слова, но я понимаю его и без них, – иначе простудишься. – Послушно приподнимаюсь, кидая сложенный в трое плед на ледяные камни, а холодные руки прячу в подоле мужского теплого свитера, одолженного для неожиданного похода Аланом. Алан… я безотрывное следила за дорогой, пытаясь не упустить из внимания ни один шорох, но пара секунд отвлечения сыграли против меня. Я больше не могла сосредоточиться, мельтеша глазами куда бы то ни было, избегая злосчастного поворота.

– Кейт, – врывается в мои мысли Ник, – темнеет. Давай ставить палатку и разводить костер.

– А Алан? – глотая взволнованность словно воздух, задаю своему спасителю вопрос, который давно застрял в груди.

– Он вернется, – произносит как данность светловолосый парень и уходит в глубину леса за ветками для розжига. Плетусь следом.

– А если нет, Ник? – бросаю я, отчего несколько деревянных палок вылетают из руки.

– Катя, – подавляя в себе желание повысить голос. протяжно вздыхает,– он в любом случае будет возвращаться по руслу ручья назад. Мы точно его заметим.

Я не киваю и не поддакиваю, продолжая молчаливо следовать за Ником по пятам. Не хочу, чтобы и он потерялся из поля зрения.

Что я буду делать, если вдруг останусь одна посреди леса? Точно забреду куда-то не туда или застряну, а потом заживо растворюсь в смешанном массиве под аккомпанемент стаи хищных птиц, что то и дело кружат над нашими головами.

С наступлением темноты мне всё больше начинает нерещиться невообразимое. Ветви вековых деревьев оживают под силой весеннего ветра, превращаясь из уродливых статуй в живые скрюченные конечности, так и норовящие подцепить тебя за шкирку и утащить в беснующую глубь леса. Страх за так и невернувшегося Алана подпитывает корни растений, делая их всемогущественными в царстве ночи. Они наполняются им до краёв когда луна возносится на пьедестал, словно крики (периодически пересыхающие водотоки), испущенные и измученные начитываются влагой сотен дождей.

Я застываю в немом крике, подчиняясь власти стихий, пока Ник возится с разведением костра. Лишь когда багровые всполохи пламени своим светом разрезают разбушевавшиеся тени, дыхание замедляется, вновь обретая постоянный ритм.

Ник просит помочь с палаткой, и я пытаюсь изо всех сил, но прутья один за одним ломаются, и мне приходится начинать всё время заново. Я лишний раз убеждаюсь в собственной безнадежности. Но Ник не даёт этой мысли засесть в моей голове, со спины продолжая руководить процессом сборки. И я, вопреки внутреннему голосу, подчиняюсь спокойному и размеренному баритону, делая его гораздо громче всех остальных звуков, пока его обладатель согревает на тлеющих углях наш походный ужин.

– Ты знала, что у каждого человека на этой планете есть своя звезда, – устало произносит Ник, глядя на звездное небо над нами. – Именно по ней можно определить его судьбу и отыскать предназначение.

– А как? – спохватываюсь за соломинку, которая пусть и косвенно, но может связать меня со своей судьбой. Так хочется нашептать ей что-то, что изменит её отношение ко мне. Не бывает же нерушимых задач и безнадежных людей? Или…, я в отчаянии прогоняю эту глупую мысль, вслушиваясь в слова Баритона.

– Путеводная звезда прокладывает для человека дорогу к жизни его мечты, – хочу утонуть в своих желаниях, но не могу нащупать связующую нить.

– А что делают её собратья? – интересуюсь с грустью в голосе.

– Как и люди, они встречаются на пути, чтобы подсказать, как быстрее добраться до цели или, наоборот, обманом, подстрекательством или силой сбить с пути, – меня наотмашь ударяют цельные и точные слова Ника.

– И как же звезда понимает, кого слушать, а кого нет? – прогоняю через себя события жизни, размышляя над тем, сколько плутала на собственном пути я.

– Нельзя сбить со следа того, у кого есть цель, – слова Ника оказываются пророческими.

Я засыпаю на плече Ника, несмотря на то, что мы прячемся от весеннего холода в разных спальных мешках. И единит нас с ним только небо, утопающее в бесконечности звезд.

Мне снится мама. На этот раз затемненный светом силуэт статной, утонченной женщины в шляпке с бантом и полями оживает, и она оборачивается, снимая с себя головной убор. На её месте появляется шабутная маленькая женщина с ярко-голубыми хризантемами на фланелевом халате, чтобы я не делала, ни в какую не желающая покинуть мои мысли. Она поселилась в них тот самый день, когда я привела к ней Бренди, и теперь идет в отказ, намереваясь остаться в моей голове навсегда.

Что такого в ней? Что особенного в отчаявшейся женщине, которая ни разу за семь лет не поинтересовалась жизнью дочери? Что, чёрт возьми, в ней?

И какой причине я до сих пор ощущаю прилив скрупулезной нежности, что дозированно и сдержанно обуяла меня на лестничной клетке в ту странную ночь? Когда её худощавая рука касалась потной чёлки дочери, она будто гладила по волосам меня, а не Бренди. Меня узнавала по черточкам лица и успокаивала своими прикосновениями. О потери меня сожалела, а не за годы гордости, проведенные вдали от родной дочери.

Я не понимаю почему, но мне больно. Не за себя, а за неё: потерянную, но не сломленную, гордую и как прежде заносчивую.

Сколько же ограничений в голове женщины, раз она пожертвовала самым важным, в угоду собственного чванства? И главное же, не подавилась. Жила себе дальше: свободно и легко, будто и не было в её жизни дочери.

Я сжимаюсь, превращаясь в металлическую струну от искрящейся внутри меня злости. Мне обидно, грустно и тоскливо, поэтому при нажатии я издаю минорный звук, режущий и колючий.

***

– Ник, почему люди на меня так странно смотрят? – спрашиваю я, как только мы сворачиваем с лужайки нашего импровизированного пикника на пешеходную тропу.

Мы так и не встретили Алана, а он так и не вернулся назад. Зато мы взобрались на вершину и теперь движемся по петляющей вверх-вниз дорожке, по пути не забывая поинтересоваться у людей о новом русском. Как оказалось, на эту сторону горы можно добраться не только тем путем, который проделали мы. Правда они как один смотрели на меня ошарашено, когда я просила у Ника описать внешность Руслана или подтвердить кое-какую информацию.

– Возможно потому что ты разговариваешь с пустотой? – отвечает, мотая головой в такт музыке из колонки, которую Алан, как оказалось, кинул в один из походных рюкзаков. Я резко останавливаюсь, пытаясь осознать только что озвученное и произношу:

– Сейчас ты похожа на удивленного морского кота, – произносит Ник, пытаясь разрядить обстановку. Получается у него из ряда вон плохо, поэтому он меняет тему. – Ладно, шутка не удалась, – почесав затылок, он поворачивается вокруг своей оси и шепчет, – Меня видишь только ты. Ну и Алан.– В смысле?

– Так точно, капитан, – отвечает мой проводник, отдавая честь. И в этот момент нас обоих разрывает волной истерического смеха. Я давлюсь слезами, пытаясь успокоить разбушевавшиеся нервы, а Ник держится за колени, стараясь вновь обрести равновесие.С трудом, но мне удается погасить в себе навязчивое желание выцарапать ему глаза. И пока я делаю это, Ник спешит ретироваться, продолжая восхождение к вершине.

– И ты решил сказать об этом только сейчас? – кричу в удаляющуюся спину.

– До этого ты не спрашивала, – карабкаясь по веткам выше, отвечает Ник.

– Получается, всё то время, пока мы вместе, я разговаривала сама с собой? – он останавливается так резко, что я чуть ли не падаю вниз, потеряв равновесие. Помогая мне подняться, произносит:

– Теоретически нет. Но никто из окружающих меня не видит.

– Получается, все считают меня шизофреничкой? – с ошеломлением изрекаю я, пытаясь отдышаться на маленьком островке.

– А разве есть повод думать иначе?– произносит Ник, вставая позади меня.

– Ты издеваешься сейчас?– шепчу я, поворачиваясь к нему лицом.

– Так точно, капитан, – отвечает мой проводник, отдавая честь. И в этот момент нас обоих разрывает волной истерического смеха. Я давлюсь слезами, пытаясь успокоить разбушевавшиеся нервы, а Ник держится за колени, стараясь вновь обрести равновесие.

***

Удобно устроившись на одном из бревен, расставленных около самодельного мангала кем-то из путников, начинаю чистить картофель. Выглядит это немного комично, не спроста Ба постоянно ругалась на меня за расточительные наклонности к еде, но я продолжаю с усердием бороться со шкурками убитых овощей, которые ой как хотелось бы отдать любимой коровке Ба Звездочке или любвеобильной пышечки с за в качестве лакомства, и побаловать старушку Бэль.

Мы в пути третий день, но по ощущениям будто целый месяц. При этом, если измерить расстояние, окажется, что прошли мы не больше парочки километров. На деле же нам регулярно приходилось делать передышки из-за неостанавливающихся окриков Алана и огромных перепадов высоты.

Пока Ник собирает хворост для розжига, успеваю нарезать грибы. За ними нам пришлось гнаться аж до самого заката вдоль череды бесконечно сменяющих своё положение раскидистых зрелых деревьев.

Когда Баритон возвращается, на моем лице расцветает легкая улыбка. В этот момент я впервые ловлю себя на мысли, что грущу без его общества. За те две недели, что мы провели вместе, уровень чувств поднялся до колоссальной отметки, и я не могу не связывать неожиданные приливы с появлением в моей жизни вечно исчезающего невидимого для многих парня. Он ходит по пятам, нависая на до мной в порывах отчаяния и паники подвижной тенью, в спасительном холоде которой образуется витальная влага словно конденсат, и моё иссохшее тело вновь становится живым. Поэтому мне безразлично, что или кто привёл его ко мне. Если он рядом, значит так и должно быть.

Я не строю иллюзий и не бегу стремглав в свои волнообразные ощущения, напротив, моё игривое настроение возвращает меня в счастливое и беззаботное прошлое. В те далекие времена, когда можно было коснуться дна прозрачной речки мартовским днем ладонью и от переполняющего в груди восторга побежать на встречу ветру…

Сопящий звук, доносящийся из мужских ладоней прерывает мои мысли, скидывая их одну большую кучу.

– Ник, кто это? – спрашиваю, забираясь ногами на скользкие бревна. Приподнимаюсь на цыпочках, пытаясь удержать равновесие.

– Бельчонок, – Баритон убирает верхнюю ладонь, едва прикасаясь к рыжей макушке пальцами. Маленький пушистый комочек не двигается с места.

– Что с ним? – спрашиваю, наблюдая за манипуляциями Ника. Он просит жестом образовать ладонями лодочку и максимально аккуратно перекладывает малыша ко мне.

– Упал с дерева, – освободив себя от хрупкой ноши, Ник спешно залазит в портфель, в котором находит бинт, пластырь, антисептик и печатку.

Обработав руки и металлическое кольцо пальцами, он вставляет его между зубами, заставляя меня распластать бельчонка на коленках и потянуть за передние лапки, а сам пытается провести пальцами прямой массаж сердца. Раз за разом он надавливает на грудную клетку, пытаясь попасть в нужный ритм, но ничего не меняется.

С глубоким выдохом, Ник спешно прячет трясущиеся руки, оставляя меня с маленьким не дышащим крохой наедине. Его совсем невесомое, но уже успевшее обрасти шерстью тельце, обездвиженно покоится на моих ладонях. А сердце,… словно вспомнив, что оно живое, начинает всё чаще и чаще перекачивать кровь. От переизбытка кислорода, начинаю задыхаться. Слёзы скапливаются в уголках глаз, медленно стекая на всё еще мягкую и лоснящуюся шкурку.

– Зачем? Зачем он упал? – спрашиваю в слух.

– Возможно шуганула из дупла птица, которая намеревалась его слопать, – Ник отвечает, прячась в тени дерева.

– Слопп….., – не успеваю закончить, лаская на языке ускользающий смысл.

– Съесть, Катя. Съесть, – слова с губ Ника срываются обрывочно, грузно оседая в воздухе.

– Но как же? Разве так можно? – я едва сдерживаюсь, чтобы не заплакать.

– Это закон жизни, – резкие слова слетают с мужских губ словно дисковые ножи и режут вены поперек, и они, словно стропы, повинуясь силе натяжения, сжимаются, приведя систему в начальное положение. А я… ощущаю себя брошенной в пропасть с огромной высоты.

Эмоции, которые я переживаю, сравнимы разве что с предсмертной агонией мужа, чью жизнь из тела изъяли костлявые лапы смерти. Незаконно. Несправедливо. Вместо меня. Я плачу навзрыд в точке предполагаемого равновесия системы.

– Но… это жутко несправедливо, – шмыгаю носом, прогоняя налет беспечной грусти.

– Это жестокая правда, – Ник присаживается на камень сбоку от меня.

– Жаль, что ничего нельзя сделать, – поглаживаю тонкую белую полоску шерсти на крошечном вытянутом носике цвета спелого апельсина в тени.

– Отдай миру лучшее, что есть в тебе – и к тебе вернется лучшее, что есть в мире, – на стыке до боли знакомой и такой родной по интонации фразы с тишиной, осторожное прикосновение Ника к моей руке подобно мощному разряду, постоянно циркулирующего по крови. Оголенные провода примкнули к замкнутой нервной цепи, сорвав к черту предохранители и, согнув меня напополам внезапной острой болью, ток вытек целиком через пальцы, подарив рыжему комочку первый полноценный вздох.

– Живой, – шепчу я, заглядывая Нику в глаза сквозь пелену слёз. Такие нередкие и соленые, они будто срослись со мной, став предвестником тяжелой терапии и борьбы, но не сейчас. В этот момент своей жизни смысловое наполнение слёз больше не минорное, оно трепещущее и журчащее словно маленький ручеек, проснувшийся под снежным покрывалом после затяжной зимы.