Читать книгу Школа боевой магии. Том 3 - - Страница 2

Что толку строить предположения? И я снова спросил у Бабы-яги:

– Как нам родиться заново?

– Через мою печь, – подтвердила Баба-яга мои худшие опасения.

– Но в сказках вы зажариваете маленьких…

– Перепекаю, – оборвала Баба-яга. – Возвращаю к жизни слабых и больных, тех, кто заглянул за черту.

– Ключевое тут: возвращаете к жизни, – пробормотал Боря. Он тоже рассматривал печь.

– Это единственный выход? – спросил Артём.

Баба-яга кивнула.

– А почему вы сразу нам не сказали? – поинтересовался Николай.

– Потому, что вы должны были созреть для перерождения, – ответила Баба-яга.

– Вы нас как мариновать будете: в майонезе или в кефире? Или во фритюре зажарите? – пряча за спину дрожащие руки, спросил побледневший Мишка.

Привратница так зыркнула на него, что он осёкся на полуслове. Она встала и насмешливо сказала:

– Не нравится, оставайся. Будешь моим холопом, ни живым, ни мёртвым… пока обратно в Исподний мир не сползёшь. Никого лопатой не гоню!

И я испугался, что она обидится и перестанет нам помогать. Вскочил и неловко поклонился:

– Простите нас, пожалуйста! Он не со зла! Он просто дебил!

Мишка дёрнулся, но тут же словил от Серёги подзатыльник. Снова дёрнулся, теперь уже на Серёгу, но наткнулся на взгляд Григория Ефимовича. Лицо Мишки вытянулось, пошло красными пятнами, и он пролепетал:

– Извините, я не хотел вас обидеть.

Баба-яга постояла немного, рассматривая нас, склонивших перед ней головы, потом всё же села, и я облегчённо выдохнул.

– Хозяйка, что мы должны сделать, чтобы вы позволили нам вернуться к жизни? – спросил Боря.

– Завтрак-то девки готовили на летней кухне, – ответила Баба-яга. – Печь остыла совсем…

Привратница легко поднялась. Не обращая на нас внимания, деловито выдвинула вьюшку на трубе, потом убрала заслонку и принялась из дров, которые принесла, выкладывать в чреве печки «костёр» – размещать их домиком в четыре стены.

Я с ужасом смотрел на неё и понимал, что следующим пунктом будет лопата.

Баба-яга тем временем заложила дрова, подсунула под них кусок берёсты. Щёлкнула пальцами… И берёста вдруг вспыхнула, занялась пламенем. Пламя перекинулось на поленья, заиграло, затанцевало, жадно пожирая их. И моя душа совершенно неожиданно отозвалась радостью.

Вскоре от печки потянуло живым теплом и лёгким, едва заметным дымком – дымок выглянул наружу из устья, когда вспыхнула берёста, его очень быстро затянуло в трубу, а запах… шлейф запаха остался.

– Вот и хорошо! – сказала Баба-яга. – Пусть топится!

Мы всё это время сидели и молча наблюдали за ней. Я так вообще боялся пошевелиться от жутких и, как ни странно, сладких предчувствий.

– Для того, чтобы вам вернуться к жизни, – Баба-яга поглядела на Борю. – Вы должны будете сигануть в горнило.

Я думал, что, когда она это скажет, сердце провалится в кишки, но страха не появилось. Похоже, я уже был готов ко всему! Плюс, стало понятно, что выход есть. Да, вот такой! Но он есть! И это главное! А значит, есть надежда!

Я смотрел, как пламя деловито пожирает дрова, копит силу… и с удивлением ощущал, как огонь внутри меня отзывается печному собрату. Тоже тянется к дровам, тоже хочет… жрать.

Здравая часть разума истошно вопила, что скоро там будет форменный крематорий, но кто б её слушал?! Другое, гораздо более сильное чувство всё заглушало. «Жрать!» – требовало моё нутро всё настойчивее.

– Потерпи чуток, – сказала Баба-яга и положила руку мне на плечо.

И я вдруг осознал, что уже стою перед печью.

Я вздрогнул и отшатнулся, но Баба-яга пояснила:

– Моя печь разбудила в тебе божественный дар твоего деда Огня.

И я пылающим нутром почувствовал истину её слов.

Я с жадностью смотрел в чрево печи и у меня больше не было сомнений – да, я внук Огня! Ну или правнук. Потомок. Не имеет значения! Как и когда это произошло – не важно. Главное, что произошло.

Я смотрел в чрево печи и чувствовал бушующую силу, мощь! А ещё – жажду. Неутолимую жажду!

Чувство мне было знакомым – такое же, как у Чёрного. Только жажда Чёрного доносилась до меня отголосками, а тут я ощутил всё в полной мере. Дедовская сила пробудилась.

Воспоминания о Чёрном потянули за собой цепочку ассоциаций: Морана с Чернобогом, Сан Саныч, мама с папой и Сонька…

Я вспомнил про своих и придавил жажду. Перво-наперво я должен спасти родных! А уж потом, дед, если хочешь, я хорошенько пожую для тебя дров…

Тем не менее, я не мог отвести взгляд от горнила и, когда увидел, что начала сгорать осевшая было на своде при растопке сажа, повернулся к нашим – то новое, что проснулось во мне, подсказало: пора!

– Вы как? – спросил я у парней. – Готовы?

Я совру, если скажу, что на их лицах не было сомнений – нормальному человеку даже в голову не придёт лезть в горящую печку. Однако и понимание, что другого пути нет, тоже было.

– Вот и хорошо! – прокомментировала Баба-яга. – И печь как раз разогналась. Жара должно хватить. Подходите сюда.

Парни, девчонки и преподаватели, включая богов, подошли к печке. Возле шестка стало тесно.

– Запомните, – напутствовала Баба-яга. – Двигайтесь! Замер – значит, умер!

– Это понятно, – дрогнувшим голосом ответил Николай. – Движение жизнь!

– Ты даже не представляешь, насколько! – усмехнулась Баба-яга.

Я хоть и придавил жажду Огня, но чувствовал, что как только сунусь в печь, так заберу всё пламя, поэтому отступил и сказал:

– Я, наверное, последний… Иначе… другим…

– Чё так? – тут же вклинился Николай. – Струсил?

– Он прав, – Баба-яга оборвала в зачатке зародившиеся было смешки. – Если внук Огня пойдёт первым, вам жара не останется для перехода. – И добавила, обратившись ко мне: – Ты почувствовал в себе божественную силу, а потом обуздал её ради людей. Хорошенько запомни это чувство! Оно поможет тебе, когда настанет полная темнота.

Мне стало неудобно, когда все взгляды обратились ко мне. Чтобы как-то разрядить ситуацию, я предложил приставить к печке скамейку, чтобы было удобнее пролезать в устье.

Арик с Ильёй сразу же подхватили ближайшую скамейку, и раздвигая товарищей, придвинули её к шестку.

Баба-яга повернулась к Агафье Ефимовне:

– Давай, ты первая! Следом девки. Потом Даждьбог. После все остальные. Влад последний. Не задерживайтесь! Помните! Промедлите, и следующим может не хватить жара!

Агафья Ефимовна решительно наступила на скамью и на четвереньках полезла в чрево печки, прямо в пламя, на пылающие угли.

Пламя зашипело, вспыхнуло, но Агафья Ефимовна двигалась не останавливаясь.

Едва языки пламени сомкнулись за ней, как в печку с матом ринулась Ритка. Следом с визгом – Марина. Потом…

– Мама! – пискнула Светлана и нырнула в горнило.

Я смотрел, как мои товарищи… Нет! Братья! Исчезают в чреве печки, и понимал: никогда ещё боги и люди не были так едины! Мы – настоящая дружина! Мы защитим этот мир, чего бы это нам ни стоило! Даже ценой своей жизни!

Когда подошла моя очередь, Баба-яга задержала меня и сказала:

– Неспроста Огонь ушёл из мира богов, и неспроста проявился теперь. Помню его таким, как ты сейчас… Тот ещё задира был! – Баба-яга вздохнула. – Но я своё дело исполнила. Огонь пробудила. Теперь только от тебя зависит, что будет дальше.

Я уже открыл было рот спросить, какой он, мой дед, но тут Дёма с разгону прыгнул в печь и ринулся в пламя.

Я попытался схватить котёнка, задержать, но куда там! Дёма быстро исчез за языками пламени.

– Вот чертяка! – засмеялась Баба-яга и повернулась ко мне: – Пора, Влад! Удачи тебе!

И я ступил на скамейку…

Я полз в раскалённом чреве и боялся наткнуться на обгоревшие кости товарищей. Ну или упереться в заднюю стенку горнила… Однако, под руки попадались только горящие угли, и утроба печи никак не кончалась.

Моё тело, как губка впитывало огонь. Жар раскалённой печи оно тоже забирало в себя. И гудело… Словно огонь в трубе, когда тяга хорошая.

Как гудит в трубе пламя, я на самом деле не знал, но… знал точно! Причём так, словно много раз слышал и по малейшим обертонам мог точно сказать: какая погода на улице, какие дрова заложили и даже какое настроение у хозяйки, растопившей печь. Это было странно и обыденно одновременно.

Кстати, я ощутил затаённую печаль и отчаянную решимость Бабы-яги…

Я полз на четвереньках через горнило печи, а позади меня оставались потухшие и холодные угли. Штаны с рубахой вспыхнули в первый же момент и махом сгорели, оставив меня в чём мать родила!

От знакомой с детства фразы «в чём мать родила» стало смешно – Баба-яга говорила ведь, что мы через печь должны заново родиться в мир живых… Вот и внешний вид уже соответствующий…

Неожиданно свод печи сузился, я прополз в устье и… вывалился наружу – прямо в руки своих товарищей.

Наши меня, что называется, приняли. Кто-то тут же начал натягивать на меня футболку, кто-то протянул трусы и штаны – те самые, которые я снял перед баней. А я пытался пересчитать – все ли тут? Всем ли удалось пройти сквозь огонь? Никто не обгорел? И увидел у Мишки, у Васька и ещё у двоих волдыри – видимо, в парнях дрогнула уверенность…

Дёма, едва я вывалился из печи, начал со счастливым мявом носиться по комнате.

– Уймись, окаянный! – прикрикнула Баба-яга, но Дёма не отреагировал, так велика была его радость.

Баба-яга стояла у шестка в своей избушке – той самой, где я несколько минут и целую вечность назад залез в печь.

Увидев снова жилище Бабы-яги, я растерялся. Ум нашёптывал мне, что она нас надула и ничего не получилось, но чувства говорили другое – я ощущал себя заново рождённым.

А ещё, увидев Бабу-ягу, я понял, что сгорела одёжка, которую нам выделила привратница. Неудобно стало перед ней, но ничего не поделаешь.

Я оглядел себя – мои вещи были тщательно отстираны – банница хорошо потрудилась! К тому же, несмотря на непрерывно моросящий дождь, штаны и футболка полностью высохли. Я мысленно поблагодарил помощницу Бабы-яги и ещё раз оглядел товарищей.

В замызганном виде мы смотрелись одной бандой. Теперь же была хорошо видна наша неоднородность: всё ещё расшитые блёстками концертные костюмы, наша форма с эмблемой школы боевых искусств и одежда из моего дома.

У порога плотно стояла наша обувь. Не такая чистая, как одежда – всё же мы в избушку не босиком пришли… Среди кроссовок выделялись лапти. Причём, взамен разбитых в дороге, светлели новенькие! Кто сплёл?.. Хотя… Я вспомнил ночные тени и перестал думать на эту тему.

Едва я натянул одёжку, Баба-яга скомандовала:

– Садитесь за стол, перекусите перед дорогой.

– То есть, теперь вы нас отпустите? – на всякий случай уточнил я.

– Лишние рты и заботы мне точно не нужны! Припасов не напасёшься! – проворчала Баба-яга.

Она ворчала, а я был счастлив – все препятствия пройдены! Да, мы ещё не дома, но… мы дома! Это – фантастическое чувство!

Потчевала нас привратница парным молоком и ещё тёплыми ржаными лепёшками. И когда испекла? Вместе с нами не могла, а если при предыдущем растапливании печи, то лепёшки остыли бы. Чудеса да и только!

Я не забыл первый кусок и глоток посвятить богам: Чёрный. Леля. Даждьбог. Жру вам во славу! Благодарю за то, что вы были и есть!

…А потом по наитию сожрал и Бабе-яге. В конце концов, она заботилась о нас, помогала.

После я откусывал от лепёшки, запивал из кружки молоком, вспоминал родных и ощущал, как тело наполняется силой и решимостью.

Я видел ошалевшие, но и словно живой водой умытые лица моих товарищей, чувствовал с ними единство, и это было круто!

Но вот всё съедено. Надо бы идти, но мы продолжали сидеть, как будто что-то ещё не завершено – не все слова ещё сказаны.

Наконец, Григорий Ефимович повернулся к хозяйке.

– Благодарствуем, матушка, на хлебе-соли, на заботе! Нам пора! Напутствуешь ли, благословишь ли в дорогу? Может, службой какой велишь отплатить?

Баба-яга задумалась. Но ненадолго. А потом вдруг подмигнула и ответила:

– А сыграй-ка напоследок! Давненько я гусельки не слушала и не скоро ещё услышать смогу.

Григорий Ефимович глянул на Дмитрия, тот метнулся за инструментами.

Далеко идти не пришлось: гусли с гитарой были тут, в избушке – их ещё вчера сюда принесли, едва хозяйка нас у моста встретила.

Надо же, только вчера, а такое ощущение, будто целая жизнь прошла, и новая началась!

Парни раздвинулись, давая музыкантам и инструментам свободу, Григорий Ефимович коснулся струн, извлекая звук, Дмитрий подкрутил колки, настраивая гитару. Минутная тишина, нарушал которую только дождь за окном, и…

Хоть я и ждал, когда начнётся песня, однако лёгкий наигрыш вплёлся в музыку дождя неожиданно. Вплёлся легко, ненавязчиво, словно бы стал продолжением, сроднился с дождём. А потом потихоньку начал менять русло. Я даже не сразу это понял. Но в какой-то момент ощутил, что дождь затихает, завеса туч уже не такая беспросветная, а вскоре в небе и вовсе появились голубые оконца. И тогда зазвучал голос – он так же естественно лёг на мелодию…

Ой да по речке сера уточка плывёт,

А по бережочку красна девица идёт.

Ой-ли лай-ли ой-ли, сера уточка плывёт,

Ой-ли лай-ли ой-ли, красна девица идёт.

А как на другом бережочке молодец стоит,

Молодец стоит, он да на девицу глядит.

Ой-ли лай-ли ой-ли, добрый молодец стоит.

Ой-ли лай-ли ой-ли, да на девицу глядит.

А вослед за уточкой да селезень спешит,

Селезень спешит, да грудь выпячивает.

Ой-ли лай-ли ой-ли ой да селезень спешит.

Ой-ли лай-ли ой-ли, грудь выпячивает.

Селезень спешит да крылья взмахивает,

Селезень спешит да воду взбрызгивает.

Ой-ли лай-ли ой-ли, крылья взмахивает.

Ой-ли лай-ли ой-ли, воду взбрызгивает.

Голос Григория Ефимовича изменился. Казалось, потёк прямиком в душу. И я понял, что он поёт для одного единственного слушателя – для Бабы-яги.

Я перевёл на неё взгляд и увидел, как по морщинистым щекам хозяйки текут слёзы.

Она слушала песню, а в глазах, ставших бездонными, плескалась неизбывная боль.

Голос Григория Ефимовича баюкал эту боль:

А не может селезень ту уточку догнать,

А не может молодец к девице перейти.

Ой-ли лай-ли ой-ли ой да уточку догнать.

Ой-ли лай-ли ой-ли да к девице перейти.

Огненная речка широка и глубока,

Огненная речка да высоки берега.

Ой-ли лай-ли ой-ли широка и глубока.

Ой-ли лай-ли ой-ли да высоки берега.

– Догонит ли когда селезень уточку? – негромко спросила Баба-яга, когда песня стихла.

– Обязательно догонит! – заверил Григорий Ефимович. – Я видел его. Он по-прежнему любит тебя.

Они замолчали. А я почувствовал себя неуютно, будто стал невольным свидетелем чужой тайны.

Баба-яга отёрла глаза узловатыми пальцами и решительно поднялась.

– Одарю я вас подарком, в битве пригодится! – И повернувшись к Даждьбогу негромко добавила: – Сделай так, чтобы догнал!

Моё предложение открыть портал Григорий Ефимович решительно отмёл:

– Мы не знаем, сказал ли Чернобог Сан Санычу, что мы вырвались из Исподнего мира. Но если откроем портал, то…

– …Всё равно, что сами сообщим ему, мол, вот они мы, – закончил Боря.

– Придумали тоже – порталы! – вмешалась в разговор Баба-яга. – А тропка-семивёрстка на что?! До самого Радограда доведёт, не расплескает!

Я в общем-то понимал, что портал не вариант, но хотелось поскорее настучать по тыкве этому гаду Сан Санычу.

– Ну, попадёшь ты сейчас домой, и что? – спросил Глеб. Он сильно изменился за последние дни. В кедраче я видел потухшего человека, а теперь он словно заново обрёл смысл жизни, стал собранным и… не знаю… опасным.

– А кто сказал, что домой?! – усмехнулся я, у меня перед глазами стояла цепочка автоматной очереди в допросной. – Есть места поинтересней!

– Например? – спросил Глеб.

– Например?.. – протянул я и замолчал.

Вслед за цепочкой я вспомнил засов на тяжёлой двери и охранника у входа. Да, допросная – тоже не вариант. Хотя вероятность встретить там Сан Саныча выше, чем у меня дома.

– Вот видишь! – по-своему расценил моё молчание Глеб.