Читать книгу Следующая конвергенция. Будущее экономического роста в мире, живущем на разных скоростях - - Страница 6

Если бы в 1750 г. людей спросили, они, вероятно, ответили бы, что доиндустриальная конфигурация мировой экономики – это в основном постоянное положение вещей, что мир всегда был таким и, скорее всего, таким и будет. В доказательство своей правоты люди обратились бы к фактам. По нашим современным меркам, сколько-нибудь серьезных изменений не происходило веками. Можно сказать и иначе: поскольку даже незначительные изменения накапливались веками, темпы изменений, опять-таки по нашим меркам, были крайне медленными.

Но в действительности мир не был статичным. Наука все же развивалась. Флоренция переживала эпоху Возрождения с расцветом искусств, архитектуры, торговли, финансов, банковского дела, науки и инженерного дела. До сих пор остается загадкой, почему именно тогда в умах людей произошел некий прорыв и в самых разных областях человеческой деятельности было совершено множество открытий.

И все же, если рассматривать прошлое глазами экономиста, следует сказать, что жизнь большинства людей во многом оставалась неизменной. Прогресс был очень медленным, вследствие чего распределение доходов и богатства приближалось к игре с нулевой суммой. То, что один человек (или группа) получал, другой человек (или группа) терял.

Если бы вы сказали в 1750 г. какому-нибудь европейцу, что ровно через 200 лет доходы в Европе будут в 20–40 раз выше, чем в Азии, ваш собеседник, вероятно, счел бы вас помешанным. По той же логике, если бы в 1950 г. предположили, что через 100 лет доходы в Азии и в большинстве других развивающихся приблизятся к уровню доходов стран Европы и Северной Америки, реакция на ваши слова была бы аналогичной. И тем не менее это именно тот путь, который мир уже прошел примерно наполовину.

Людям свойственно воспринимать мир по первому впечатлению. Сначала мы видим моментальный снимок, и лишь затем, много позднее, картинка начинает изменяться. По-видимому, мы сперва предполагаем, что моментальный снимок отражает постоянное положение вещей, а не конкретный момент путешествия в постоянно изменяющемся пространстве. Возможно, это случается потому, что фундаментальные, коренные изменения происходят медленно или кажутся медленными. А возможно, еще и потому, что изменения трудно предвидеть, и о них трудно думать заранее. Оглядываться назад легче.

Становясь старше, люди обнаруживают, что участвуют в довольно длительной научной экспедиции, во время которой учатся, переживают горе и радости, рожают детей, те в свою очередь сами заводят детей и, возможно, делаются чуть мудрее. В современной истории внешняя среда, очевидно, тоже меняется весьма быстро. Таким образом, на протяжении десятилетий увидеть масштабы изменений становится легче. Мы начинаем больше ценить историков, задача которых отчасти состоит в том, чтобы помочь людям понять, что положение вещей изменяется, а также то, как и почему происходят перемены. Ныне, как и раньше, по-прежнему существует большой разрыв между молодежью и стариками. Молодым свойственно думать, что мир всегда был таким, какой он есть во времена их молодости, а пожилые помнят мир, в котором были моторные самолеты с пропеллерами и не было Интернета.

Эта склонность считать моментальный снимок мира, который мы видим, «реальностью», а не кадром в киноленте, иногда ставит нас в тупик и мешает нам. В настоящий момент существует множество развивающихся стран, но, как подсказывают сами слова «развивающиеся страны», постоянного состояния, вероятно, не существует.

Интересна эволюция понятий, описывающих «остальные 85 % населения мира». В какой-то момент мы перестали называть бедные страны «отсталыми», отдав предпочтение определению «неразвитые». Затем появилось понятие «третий мир», предполагавшее полное разделение передовых и развивающихся стран. А затем возникло понятие «менее развитые страны». Под этим понятием подразумевалось, что нынешнее положение вещей, возможно, не вечно и не постоянно. Спустя некоторое время мы перешли к понятию «развивающиеся страны», а совсем недавно – к понятию «новые рыночные экономики» (emerging economies). Переход к этому понятию был несколько запоздалым признанием того факта, что на фундаментальные и постоянные изменения следует не просто надеяться; такие перемены уже происходят. Эта эволюция языка свидетельствовала о растущем со временем осознании того, что эти страны не ввергнуты навечно в застой неразвитости, а, скорее, находятся в состоянии определенного перехода, пусть и длительного, занимающего почти столетие, к превращению в страны с высокими доходами.

К моменту, когда полученные мною знания заставили меня осознать глобальный пейзаж, континенты и существующие на них условия жизни и возможности, огромные различия в экономических условиях были частью экономического ландшафта. В 50–60-х годах ХХ в. большинство из нас, вероятно, считали, что мир устроен именно так, как это показано на моментальном снимке. Я и сам был таким. Я все еще помню жаркие мальчишеские споры о справедливости и несправедливости и доводы, объяснявшие столь сильное расхождение доходов. Есть, говорили тогда, сравнительно бедные страны и богатые страны. Вопрос: почему? Как могут существовать и сохраняться различия такого масштаба?

Естественный человеческий инстинкт заставлял нас искать виноватых, какое-то рукотворное ограничение, мешающее сбросить оковы нищеты. Такую тенденцию нельзя считать полностью ошибочной, но все же она приводит к явно упрощенным выводам. Одни полагали, что существующее положение вещей постоянно, другие смутно ощущали, что все может измениться, хотя и не знали как. И все же представления, основанные на моментальном снимке, господствовали повсеместно. Развертывание и осмысление стремительных, ускоряющихся и постоянных изменений – дело гораздо более сложное с концептуальной точки зрения, и оно способно многих из нас заставить себя чувствовать не в своей тарелке.