Читать книгу Позывной Леон 2 - - Страница 2

"Меня вернули."

Эта мысль вспыхнула в голове, обжигая сознание, и тут же сдавила грудь ледяным комком. Вернули обратно, в ту самую тесную каменную дыру, пропитанную болью и сыростью, к допросам, пыткам, издевательствам. Я не смог уйти. Не смог умереть. Меня вытащили и снова бросили в этот круг ада, где не существовало ни времени, ни надежды.

Но что-то было не так.

Меня снова тащили, как раньше, пинками и рывками, словно мешок с падалью, но воздух вокруг изменился. Стало холоднее, тяжелее, а вонь – еще насыщеннее, будто гниль здесь проникала в сам камень, просачивалась сквозь поры, вытекала вместе с каплями влаги. Но это был уже не тот застоявшийся смрад казематов. Здесь пахло иначе. Камни подо мной стали грубее, острее, и каждый толчок отзывался болью в спине и затылке, но даже она казалась уже не такой яркой, как раньше.

Я попробовал разглядеть, куда меня тянут, и понял, что нахожусь в какой-то пещере. Тусклый голубоватый свет, исходящий от неизвестных источников, мягко освещал стены, придавая им причудливый, почти неземной оттенок. Он не резал глаза, не давил, не слепил, а наоборот – плавно растекался по влажным камням, скользил по изможденному телу, вызывал странное, забытое ощущение тепла. Я не помнил, когда в последний раз испытывал что-то подобное.

Меня тянули дальше, веревка, грубо затянутая вокруг пояса, впивалась в кожу, оставляя кровавые борозды, но это было ничто по сравнению с тем, что мне уже довелось пережить. Я подскакивал на выступах, перекатывался, ощущая, как камни впиваются в бока, разбитую кожу, но не обращал внимания. Это была не та боль. Это не были раскаленные иглы под ногти, не были иглы в позвоночник, не были холодные скальпели, разрезающие плоть в поисках чего-то, что я сам не понимал. Это была просто боль, обычная, земная, не вытягивающая душу с каждым выдохом.

Если меня поймали и собираются вернуть обратно, значит, эти новые тюремщики ведут себя куда мягче прежних. Пусть даже ненадолго, но оно того стоило. Видеть это место, эти стены, наполненные живым светом, было уже своего рода наградой.

Где-то впереди раздалось хриплое бормотание. Тот, кто тащил меня, остановился, пробурчал что-то себе под нос, передохнул и снова потянул вперед. Судя по его дыханию, путь был не короткий, силы покидали его, и он начинал останавливаться все чаще.

А я просто смотрел.

На этот свет.

На эти стены, переливающиеся голубыми узорами.

И думал, что, возможно, впервые за долгое время мне не хочется закрывать глаза.

Наш путь затянулся, превращаясь в бесконечное волочение по влажному, скользкому камню, усыпанному острыми выступами, которые врезались в спину и обрубки конечностей, заставляя снова и снова испытывать вспышки тупой, монотонной боли. Тот, кто тащил меня, делал это не торопясь, с какой-то ленивой осторожностью, будто боялся выронить добычу, но при этом не особенно заботился о её состоянии. С каждой минутой я всё больше начинал сомневаться, что это происходит на самом деле, словно я провалился в очередной круг ада, где пытки заменились постоянным волочением по камню и едким запахом гнили, от которого першило в горле.

Но внезапно всё прекратилось.

Меня резко дёрнули вперёд, заставляя остановиться, и я услышал, как мой пленитель подошёл ближе, словно пытаясь разглядеть моё лицо в полутьме. Я не сразу понял, что он проверяет, жив ли я, но осознание пришло, когда я встретился с его глазами – пустыми, безумными, глубоко утонувшими в морщинистом, замотанном в грязные тряпки лице. От него тянуло смрадом настолько едким, что даже в этом месте, полном вони, его запах выделялся, перебивая всё остальное. Я машинально поморщился, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу, но даже это действие оказалось для него забавным. Узкие, обветренные губы расползлись в жуткой ухмылке, из-за которой на секунду мелькнули его зубы – гнилые, покрытые пятнами, тёмные, словно прогнившие до самых корней.

– Хорошо, – пробормотал он себе под нос, резко выпрямляясь и отстраняясь так же внезапно, как приблизился.

Не дав мне осмыслить происходящее, он снова дёрнул за верёвку, на этот раз сильнее, и меня потащило вперёд с такой скоростью, что боль захлестнула с новой силой. Рваная плоть обрубков вспыхнула огнём, каждый новый удар о камень отзывался спазмом в позвоночнике, но я даже не успел вскрикнуть, когда вдруг почувствовал, что падаю.

Я врезался в пол, прокатился по нему, ощущая, как влажный камень царапает кожу, но не успел даже опомниться, как меня снова толкнули. В следующий миг меня резко приподняли и прижали к чему-то холодному и твёрдому. Камень. Шершавый, сырой, обтёсанный неровными гранями.

Я оказался внутри.

Воздух стал ещё тяжелее, пространство вокруг давило, и, когда глаза немного привыкли к полумраку, я разглядел, что это не просто пещера, а жилище. Каменные стены сомкнулись так плотно, что казалось, будто они сейчас сдавят меня, оставив лишь кровавую кашу. Один выход – вход, завешенный грязным, рваным покрывалом, за которым колыхались тени. Справа от меня чадил очаг, но назвать его так было сложно. Скорее это была куча тлеющего хлама, дым от которого больше душил, чем согревал, а гнилой запах плоти, смешавшийся с копотью, пробирался в лёгкие, вызывая тошноту.

Слева, у стены, что-то напоминало кровать, но мысль о том, чтобы лежать на ней, вызывала лишь отвращение. Грязные, перепачканные тряпки валялись бесформенной кучей, источая тяжёлый запах, в котором угадывались не только грязь и плесень, но и нечто худшее, что я даже не мог описать.

Я понял, что меня притащили в логово.

Мой пленитель суетился, не стоял на месте ни секунды, перескакивал от одной стены к другой, рыскал среди тряпья, проверял что-то, осматривал, прятал в складках своей одежды. Он двигался рывками, судорожно, будто его вот-вот собирались схватить. В каждом его движении ощущалось что-то животное, неконтролируемое, похожее на судорожные метания умирающего зверя, что оказался заперт в клетке.

И вдруг он замер.

На мгновение пространство будто сжалось, звуки исчезли, а затем он медленно, очень медленно развернулся ко мне.

Шаг.

Ещё один.

Я почувствовал, как внутри что-то напряглось, предупреждая, что сейчас произойдёт что-то неправильное.

Он достал из-за пазухи короткий жезл, больше похожий на сломанный обломок какого-то древнего инструмента. Металл был грубый, с острыми, рваными краями, словно его согнули, а потом раскололи, оставив неровную кромку.

Когда он протянул его ко мне, кончик жезла ожил.

Сначала слабый, еле заметный алый огонёк, мерцающий в темноте, как угасающая искра, но затем он начал разгораться, становясь всё ярче.

Пленитель вздрогнул и резко отпрыгнул, будто сам испугался того, что увидел, но спустя мгновение снова приблизился и ещё раз вытянул руку с жезлом.

Свет вспыхнул сильнее.

На этот раз он не отпрыгнул. Он начал смеяться.

Хрипло, с надрывом, срываясь на сиплое бульканье, словно где-то внутри него бродило нечто мёртвое, гниющее, разлагающееся. Смех заполнил пространство, эхом раскатившись по каменным стенам, и в такт его губам, дрожащим от судорог, из-под тряпок начали сочиться густые, вязкие капли, стекая по коже, капая на камень.

Он оторвался от созерцания меня так же резко, как и начинал, вскинув голову, будто уловив неясный звук в глубине мрака, быстро запрятав жезл за пазуху и, не произнеся ни слова, повернулся, выскользнув из жилища, словно растворившись в тени.

Я остался один, привязанный к каменному постаменту в логове безумца, и сколько я провёл в этом мучительном положении, я уже и не помнил. Просто привязанный, я начал медленно сползать по грязному полу, а верёвка, обернутая вокруг меня, сдавливала мои ребра и душила горло так, что каждое движение превращалось в пытку. Я пытался вывернуться, но чем больше боролся, тем глубже усугублял своё положение. Паника накатывала волнами: я мог задушить самого себя, если не стану вытягиваться, пытаясь ослабить натянувшуюся верёвку, но всё было тщетно – я ощущал себя натянутым, как струна, и силы мои увядали с каждым мгновением, так что ещё немного – и я окончательно вернулся бы в состояние неизбежного удушья.

– Отвяжи его! Ты что, слепой?! Он же сейчас сам себя задушит! – голос раскатился по помещению, резкий, хлёсткий, в нём не было ни капли сомнения, ни толики колебаний. Это был приказ, отданный с такой жестокостью и уверенностью, что ослушаться его казалось невозможным.

Меня схватили неумолимые, будто опутавшие меня руки, оторвали от верёвки и бросили на пол, где единственным укрытием был лишь холодный, безжалостный каменный свод этого мрачного жилища. Затем, хриплым пискочувственным голосом, прозвучало:

– Вот – он точно из них, я проверил.

Из темноты помещения медленно наклонилась неясная фигура, и хотя я мог различить лишь общие контуры, было очевидно, что передо мной стоит мужчина в темном одеянии, украшенном широкой шляпой, придающей ему некую зловещую величественность.

–Это я проверю сам, – произнёс он, глядя на меня сверху вниз. Он немного отодвинулся, и с гулким звуком что-то опустилось на пол – затем я услышал резкий щелчок, и фигура вновь нависла надо мной. В ту же секунду он дернул нечто, напоминающее лампу, вытянутую в одну сторону, так что её свет переливался через объёмную, каплевидную колбу, внутри которой разрастался алый огонь, будто сама бездна оживала в этом проклятом свете. Чем ближе эта лампа приближалась ко мне, тем ярче разгорался её огненный след, превращаясь в замысловатую спираль, напоминающую лампу накаливания, но искажённую до неузнаваемости. Такие лампы я помнил ещё с детства у деда в деревне – тогда они были меньше, округлее, и несли в себе тёплую надежду, в отличие от этого уродливого, огромного видения, вызывающего только холод и отвращение.

В свете этого мерцающего пламени я смог различить черты того, кто наблюдал за мной – мужчину средних лет, с аккуратно подстриженной бородой и круглыми очками, за которыми скрывались изумлённые глаза; его шляпа подчёркивала его статус и силу, придавая ему вид уверенного хозяина.

– Забираю! – с восторженной жестокостью произнёс он, резко спрятав лампу куда-то в полотно своего тёмного плаща. Рядом кто-то, голос которого звучал с кашлем и прерывистостью, подхватил:

– Отлично, отлично! Я же говорил, что он из них… – голос раздался с отчаянной уверенностью, едва успев завершить свои слова, как тот, кто носил шляпу, резко бросил что-то на пол и, не давая мне шанса уловить окончание, громогласно добавил: …

– Вот, и больше не проси.

Кто-то тихо начал возражать, но тут же замолчал, быстро подхватив что-то на полу и отступив в сторону.

– Погрузи его в телегу, – голос того, кто был в шляпе, прозвучал отрывисто, не терпя возражений. Меня снова обвязали верёвками, резко дёрнули, волоча по грязному, пропитанному зловонием полу, вытаскивая из уже знакомого мне логова. Я не сопротивлялся, сил не осталось даже на это. Меня тащили, словно ненужный мешок с гнилью, обтянутый тряпками, затем подняли, будто бесформенное бревно, и с силой швырнули в телегу.

Голова ударилась о твёрдую древесину, перед глазами полыхнул белый свет, на миг всё погасло, но затем мир вернулся, но уже перевёрнутым, качающимся в ритме грубых движений. Я скользнул по полу телеги, беспомощно перекатываясь, пока меня не перевернули лицом вверх.

И тогда я увидел его, хозяина логова где я провел не так много времени.

Те же безумные, выцветшие глаза, утонувшие в запёкшихся, грязных тряпках, взгляд – кривой, испуганный, но в то же время полыхающий странным огнём, будто наслаждающийся происходящим. Он что-то шептал, едва шевеля губами, но я не разобрал слов.

А затем, не задерживаясь, ещё раз бросил на меня последний взгляд, резко развернулся и, спрыгнув с телеги, зашаркал в сторону, исчезая в мраке.

Я попробовал приподняться, но тело осталось неподвижным, будто изношенная, выжатая оболочка, лишённая сил даже на попытку сопротивления. Оставалось только смотреть вверх, в пустоту, на темноту, заполнившую каменные своды, что давили сверху, сжимали, превращая пространство в бесконечную тесную ловушку.

Всё вокруг покачивалось в мерном ритме, каждое движение телеги отзывалось глухими ударами по деревянному полу, воздух казался вязким, тягучим, пропитанным сыростью и пылью, оседающей на кожу, заполняющей лёгкие. Где-то впереди вспыхнуло слабое ало-синее свечение – дрожащее, зыбкое, медленно растущее, словно пробивающееся сквозь вечную тьму, впитавшуюся в эти древние, немые своды.

Свет скользнул по телеге, заплясал в неровных, едва различимых бликах, превращая их в призрачные вспышки, отбрасывая на стены мерцающие отблески, слишком тусклые, чтобы разогнать мрак, но достаточно яркие, чтобы придать ему новую, пугающую глубину.

И в этот момент я впервые по-настоящему осознал свою роль в происходящем.

Я был товаром.

Проданным без лишних церемоний, без торга, без пауз. Меня бросили, забрали, и теперь меня везли, не интересуясь тем, что я думаю, хочу или чувствую. Новые хозяева, безразличные и жестокие, волокли меня сквозь бесконечные тоннели какого-то подземного мира, в котором не было ничего, кроме гнили, смрада и липкой темноты.

Но потом я заметил одно отличие.

Здесь была надежда.

Не иллюзия, не пустая ложь, не обманчивое чувство перед неизбежной смертью, а нечто реальное, осязаемое, пусть слабое, но всё же существующее. Она была тонкой, едва различимой, как слабый свет в густом тумане, но этого оказалось достаточно, чтобы я понял – здесь не убивали.

А если здесь оставляют в живых, значит, есть шанс увидеть ещё что-то.

Но что?

Я не знал, не мог представить, что ждёт меня дальше. Я не знал, что замыслил мой "новый хозяин", в каких целях он мог использовать того, кто выбрался из пыточной покинув ее через выгребную яму, кто был уже никем, просто разорванным клочком плоти, который должен был сгинуть в темноте.

И что, если эта зыбкая надежда – это всего лишь новый ад?

Внутри меня всё затихло, но в этот раз я не позволил безумию затянуть себя, не стал проваливаться в бесконечное оцепенение. Я оставался на грани отчаяния, пытаясь сохранить остатки трезвости.

Резкий толчок телеги, и меня снова швырнуло, голова с глухим стуком ударилась о деревянную стенку, возвращая из полубредового состояния в реальность, которая, как оказалось, была куда жестче, чем любой кошмар. Я был товаром. Меня куда-то привезли.

Спереди телеги кто-то спрыгнул, шаги – тяжёлые, грузные, вдавливающие каменный пол. Направлялись ко мне. Бортик скрипнул под грубыми пальцами, что схватили меня за плечи, потянули вверх и без церемоний швырнули на холодный камень. Пол ударил в спину, воздух вырвался из лёгких, но меня уже тащили дальше.

Вокруг всё так же давила тьма. Только передняя часть телеги отбрасывала алые всполохи на каменные стены, от чего казалось, будто впереди горит жадный, живой огонь, пытающийся вылизать стены туннеля.

Меня тащили дальше, шаг за шагом, с каждым рывком всё сильнее вдавливая в реальность происходящего. "Новый хозяин", тот самый, кто выволок меня из телеги, кряхтел от усилия, но не останавливался. Его дыхание становилось всё тяжелее, срывалось на раздражённые, прерывистые выдохи, но он продолжал тянуть, словно решив довести дело до конца, несмотря на усталость или неудобства.

Мы остановились у ступеней. Каменные, неровные, грубые, ведущие вверх, туда, где терялись очертания туннеля. Я чувствовал, как руки, что держали меня, сжимались крепче, и понимал – я тяжёлый груз. Даже в своём состоянии, даже наполовину мёртвый, я всё ещё был обузой, доставляющей неудобства.

Но он не останавливался.

Меня тащили вверх.

Его дыхание стало чаще, шаги – неровнее. Но я был не в силах сопротивляться. Осталось лишь смотреть, как внизу медленно тонет в алом свете телега, оставаясь там, в тупике туннеля.

И вот, последний рывок.

Меня выволокли на какую-то площадку. Каменный выступ, с которого я мог видеть, как внизу, далеко под ногами, исчезает огненное марево телеги. Но теперь меня уже подхватили другие руки. Более уверенные, более точные. Несколько пар.

А потом раздался грубый голос – не терпящий возражений, резкий, будто холодный клинок:

– Тащите за мной.

Я не сомневался, кому он принадлежит.

Моему "новому хозяину".

На этот раз те, кто подхватили меня, действовали быстро и уверенно, не тратя ни секунды на осторожность. Меня схватили крепко, за обрубки, за остатки ног, за плечи, где когда-то были руки, и, словно ненужный груз, подняли в воздух. Теперь перед глазами снова был каменный свод, но он казался ещё выше, ещё дальше, растворённым в полутьме, почти неразличимым. Мы двигались быстро, без остановок, и казалось, что этот путь растянется на вечность.

Вокруг всё было привычно тихо, но вдруг я услышал звуки. Далекие, приглушённые, но живые. Это были звуки улицы, такие знакомые мне с детства. Не подземелье, не каменная тюрьма, а настоящая улица, и я сразу почувствовал, как что-то проснулось внутри, как давно забытое чувство жизни пронзило сознание. Голоса, толпа, обрывки разговоров, смех, крики, шум механизмов, движение, вибрации работающих машин, транспортных агрегатов – всё это смешивалось в хаотичную симфонию, лишённую смысла, но полную силы. Я почти уверен, что даже детский крик пронёсся где-то среди всего этого хаоса, а затем мир разверзся передо мной, словно я внезапно оказался в другой реальности.

Свод каменного туннеля исчез, и вместо него перед глазами засверкали огни – разноцветные, резкие, вырывающиеся из темноты, переливающиеся бликами, отражающимися от влажных стен, окон, грязных луж на мостовой. Провода, развешанные между зданиями, трепетали на ветру, мелькали лица, силуэты, фигуры, расплывающиеся, исчезающие в пестрой толпе. Этот резкий контраст с замкнутым миром камня и гнили ударил по сознанию, заставил задержать дыхание, сжаться, инстинктивно ожидать удара.

Но удара не последовало. Вместо этого толпа набросилась на нас. Внезапно вокруг началась давка, кто-то толкнул, напирал, ударил, схватил, и я почувствовал – они хотят меня. Я слышал голос своего покупателя, злой, раздражённый, он отталкивал, ругался, кого-то отгонял, но вокруг продолжался хаос. Чужие руки тянулись ко мне, кто-то щупал кожу, кто-то пытался оторвать что-то, смеялись, переругивались, где-то визжали дети, кто-то крикнул цену, кто-то предложил обмен, и вдруг стало совсем шумно, оглушающе, будто мы оказались в чудовищном базаре, где люди покупали не вещи, а тела.

Но внезапно всё резко изменилось. Мы свернули в тёмный переулок, шаги гулко раздались в узком пространстве, и шум растворился, оставляя после себя тишину, в которой эхом отдавались последние крики толпы. Дверь впереди открылась, скрипнула, потом снова захлопнулась, отрезав меня от всего этого безумия.

Я оказался внутри. Меня опустили без особой осторожности, не с жестокостью, но и без малейшей заботы, словно бесформенный груз, которому не нужно удобство. Тело ударилось о что-то мягкое, наполовину кровать, наполовину просто тряпье, и я завалился на бок, оставаясь неподвижным. Лежа так, я мог видеть дверь – ту самую, через которую меня только что внесли, оставив позади шум, темноту и толпу.

Помещение, в которое меня принесли, было далеко от грязных, заваленных тряпьем норы, в которой держали меня прежде. Здесь чувствовался порядок, но не тот, что бывает в богатых домах или у людей, привыкших к роскоши. Это было логово, крепость того, кто давно обжился среди механизмов, кто ценил функциональность больше, чем комфорт.

Каменные стены уходили вверх, скрываясь в полумраке, но их ровные, хорошо обработанные поверхности говорили о том, что помещение строили не для рабов и пленных. Пахло маслом, металлом, гарью, но этот запах не был удушливым, не был запахом гниения и безысходности. Скорее, это был запах работы, постоянного движения механизмов, запах места, где что-то создают.

Я лежал на низком, жёстком ложе, едва покрытом потрёпанной, но всё же чистой тканью. Надо мной висели проводные гирлянды, тонкие кабели, тянущиеся к стенам, где тускло мерцали встроенные приборы, похожие на панель управления. То тут, то там на каменных полках громоздились разобранные механизмы, какие-то металлические сферы с выгравированными символами, трубы, стеклянные колбы, заполненные жидкостью, в которой дрожали слабые, похожие на огоньки сгустки энергии.

Справа от меня, почти у стены, находился рабочий стол, заваленный деталями, инструментами, пергаментами с записями. Чертежи были беспорядочно разбросаны, но видно, что хозяин этого места разбирался в каждой линии, в каждом штрихе. На столе стояла старая латунная лампа, её свет был тусклым, как будто она питалась чем-то большим, чем просто топливо.

Дальше в комнате начинался металлический сектор. Панели из тёмного сплава встроены прямо в стены, из них выступали механические манипуляторы, словно спрятанные руки, ждущие приказа. Здесь было что-то, похожее на кресло, но со встроенными в подлокотники проводами, ремнями, тонкими иглами, которые выглядели не просто как средство для удержания – они были инструментом.

В углу, почти сливаясь с тенью, стоял высокий шкаф. Его двери были сделаны из тёмного стекла, и за ними поблёскивали контуры чего-то, похожего на протезы – руки, ноги, разные механические части, которые могли заменить изношенную плоть.

Я чувствовал, что нахожусь в жилище человека, привыкшего ломать и собирать заново, не знающего жалости, но знающего, как чинить. Здесь не было гнили, но и спасения я не чувствовал.

Я встретился взглядом с тем, кто "купил" меня. Он не торопился, не говорил сразу, просто смотрел, оценивающе, спокойно, словно изучал новый инструмент, который только что попал в его распоряжение. Затем, без лишних движений, он опустился на низкий стул рядом с моей кроватью, чуть наклонился вперёд, склонив голову, как мастер, осматривающий свою очередную работу.

Медленно, без лишней поспешности, он снял шляпу, и под её тенью открылась гладко выбритая голова, светлая кожа которой поблёскивала в слабом свете латунной лампы. Очки, с толстыми круглыми линзами, он так же аккуратно снял, отложив их в сторону, а затем протёр лицо ладонями, словно смывая усталость, прежде чем заговорить.

Голос его был ровным, лишённым лишних эмоций, но в каждом слове слышалась твёрдость, уверенность человека, который знает себе цену и не тратит слов попусту.

– Добро пожаловать в мой дом.