Читать книгу Позывной Леон 2 - - Страница 3

Слова незнакомца, его неожиданная, почти доброжелательная манера речи сбивали с толку, вызывая подозрение и настороженность. Я ожидал жесткости, приказов, новой боли, но вместо этого он говорил спокойно, без нажима, а в его голосе угадывалась даже благосклонность. Это казалось неестественным, выбивающимся из привычного порядка вещей, в котором я жил последние дни или недели. На миг мне показалось, что я попал в какое-то странное, искривлённое подобие рая, но такая мысль была абсурдной. Здесь никто не спасает просто так, никто не вытаскивает из ямы, если не собирается использовать, и используют в этом мире исключительно в самых грязных и отвратительных целях. Я не знал, что задумал этот человек, но верить ему не собирался.

Этот мир сломал во мне доверие. Теперь, даже если кто-то не держал ножа у моего горла, это вовсе не означало, что его клинок не спрятан за пазухой. Я не верил ни в благородство, ни в жалость. Я не верил, что этот человек, кем бы он ни был, просто так вложил в меня свои деньги. Судя по всему, он был кем-то значительным, но не придворным, не аристократом, не одним из тех, кого я видел до этого. А много ли я видел?

Он был выше тех кто вытащили меня из зловонного болота, и это было видно по его одежде, по его движениям, по тому, как уверенно он держался. Он не был тем, кто привык подчиняться, и не выглядел тем, кто выполняет чужие приказы.

Но тогда кто он?

Я попытался сложить обрывки мыслей, но они рассыпались в сознании, разбиваясь о боль, пронзающую тело, пробивающуюся в воспоминания. Я почти забыл, каково это – чувствовать её, но вот она вернулась, схватила за горло, вцепилась в грудь, вырвала из глубин памяти моменты, которые я так хотел выбросить, затоптать, сжечь. Но стоило окружающему миру стать немного более нормальным, и вот оно – прошлое снова ожило, снова вытянуло свои гнилые пальцы, напоминая мне о себе.

– Думаю, я знаю, через что ты прошёл, – его голос был ровным, тихим, и в этом спокойствии ощущалась та самая уверенность, что не нуждается в доказательствах. – Здесь всё будет иначе.

Он провёл ладонями по лицу, глубоко вдохнул, а затем поднялся и шагнул к стене, где среди металлических конструкций хранились механизмы, инструменты и протезы. Я наблюдал за ним, чувствуя, как страх перерастает в сосредоточенность. Он искал что-то, перебирая предметы с той методичной неторопливостью, что выдавала в нём человека, привыкшего работать руками. Казалось, он не сомневался ни в одном своём движении, как будто в голове у него уже была готовая схема, чёткий расчёт.

Когда он, наконец, нашёл то, что искал, вышел из полумрака в тусклый свет лампы, я разглядел в его руках ремни, металлические крепления, небольшие инструменты. Он задержал на мне взгляд, оценивая, будто решая, подойдёт ли то, что он держал, затем кивнул, подтверждая свою мысль, и подошёл ближе.

– Для первого раза этого хватит, – сказал он, а затем принялся за работу.

Он действовал уверенно, но не грубо, с точностью, свойственной тем, кто привык собирать вещи по винтику, а не крушить их, как палач, смакующий чужую боль. Его движения были чёткими, он аккуратно закреплял ремни, подгонял крепления, наклонял меня, разворачивал, проверял, насколько плотно что-то прилегает, словно настраивал сложную машину, которую только что собрал.

Я не знал, что он делает, но чувствовал разницу. Это было не насилие, не причинение боли ради удовольствия. Это было что-то другое.

Но что?

– Вот так, – наконец произнёс он, глядя на меня сверху вниз. – Пока сойдёт. А если захочешь что-то получше, придётся поработать.

В его голосе появилось нечто более жёсткое.

– Хотя работать тебе всё равно придётся, – буркнул он, отходя назад, наблюдая за мной, словно проверяя, насколько хорошо его работа справляется со своей задачей.

Потом, будто вспомнив что-то, снова шагнул ближе, сунул руку в карман и достал небольшой предмет, вспыхнувший алым огоньком. Он вставил его чуть ниже моего пояса, затем снова отступил назад, наблюдая за происходящим.

Я услышал, как что-то зашуршало, закрутилось, и внезапно моё тело двинулось – не по моей воле, не по моему приказу. Оно словно ожило само по себе, будто чужая, невидимая сила взяла его под контроль.

Сначала это были резкие, дёрганые рывки, словно внутри меня что-то настраивалось, тестировало себя. Затем движения стали ровнее, направленнее, и я почувствовал, как что-то снизу выпрямляется, встаёт на свои места, подстраивается под моё покалеченное тело.

Глухое щёлканье, металлический скрежет, еле слышное шипение, будто из-под меня выходил пар, и даже запах масла – густой, тяжёлый, проникающий в лёгкие. Я не знал, что именно со мной делают, но ощущал изменение.

А потом моё тело поднялось.

Из наклонённого положения, из согбенного, неустойчивого состояния оно выровнялось, спина выпрямилась, плечи расправились, и я вдруг оказался стоящим, хоть и не понимал как.

Я был ошарашен, а незнакомец лишь усмехнулся, наблюдая за мной с выражением лёгкого удовлетворения, словно всё происходящее было для него ожидаемым, даже предсказуемым. Ему не нужно было объяснять, он уже знал, что я почувствую, уже видел, как я буду реагировать, и эта уверенность в его взгляде лишь усиливала во мне ощущение чуждости происходящего.

Вопросы теснились в голове, спутанные, сбивчивые, будто мысли не успевали за тем, что происходило с моим телом, но прежде чем я успел разобраться, один из манипуляторов, словно реагируя на мою нерешительность, двинулся вперёд и приблизился к моему лицу. Я уловил его движение, машинально проследил за ним взглядом, а затем, не задумываясь, попробовал сделать то же, что делал раньше с руками. Клешня откликнулась мгновенно, послушно провернулась вокруг своей оси, затем резко сомкнулась, разжалась, щёлкнула, словно проверяя себя. Я ощутил в этом движении незнакомую, но странно естественную податливость, будто этот механизм не просто приделали ко мне, а он всегда был частью меня.

Я моргнул, замер, пытаясь осознать, что только что произошло. Это не было чем-то отдельным, не было тем, что существовало само по себе, вне меня. Я управлял этим. Я двигаю ими. Но как?

Я попытался сделать шаг вперёд, но движение оказалось непривычным, слишком лёгким, словно это был не шаг, а скорее плавный перекат, не требующий особого напряжения. Тело будто катилось само по себе, мягко, без рывков, и с каждым новым движением я чувствовал, как оно подстраивается под меня, настраивается, словно живое. Я сделал ещё один шаг, затем ещё, пока, наконец, не остановился перед кроватью и не взглянул вниз, туда, где раньше были мои ноги.

Тонкие, подвижные лапы, гибкие, точно пружинистые механизмы, ловко переставляли друг друга, выравнивая моё положение, двигаясь так, чтобы я не потерял равновесие. Их было шесть, не больше полуметра длиной, но их сложность и подвижность делали их надёжной опорой, которой я мог доверять. Они двигались по кругу, распределяя нагрузку так, чтобы я оставался устойчивым, их балансировка была настолько точной, что я едва чувствовал переходы веса с одной точки на другую.

Я ходил.

Не так, как раньше, не как человек, но я мог двигаться, мог контролировать это новое тело, мог командовать им так же, как когда-то командовал своими конечностями.

Я попытался ускориться, шагнуть быстрее, но новое тело среагировало чуть медленнее, чем я ожидал, и я потерял равновесие, опасно заваливаясь вперёд. В последний момент лапы сами поймали меня, подстроились, мягко отбросили назад, вернув в устойчивое положение.

Я посмотрел на незнакомца, ожидая хоть какой-то реакции, но он просто наблюдал, не торопясь вмешиваться, позволяя мне самому осознать всё, что со мной произошло. В его взгляде не было удивления, только спокойное удовлетворение, словно он проверял очередное своё изобретение и убедился, что оно работает.

– Отлично, – усмехнулся он, склонив голову чуть набок, с тем же выражением лёгкой самоуверенности, которое заставляло меня чувствовать себя не человеком, а результатом его эксперимента. – Привыкнешь, дело времени. А времени у нас почти не осталось.

Он залез в карман, вытащил небольшой предмет, напоминающий пенсне, внимательно его осмотрел, хмыкнул, будто что-то оценивая, затем, словно передумав, убрал его обратно, ещё раз взглянул на меня, теперь уже с более сосредоточенным выражением, развернулся и, не сказав больше ни слова, ушёл в глубину жилища.

Я почти не обращал внимания на незнакомца, полностью поглощённый своими новыми возможностями. Теперь я стал чем-то иным, чем был раньше. Не человеком, но и не безвольным обрубком, валяющимся в грязи. Теперь я мог двигаться.

Всё это походило на образы из фантастических книг и фильмов моего прошлого мира, тех, где людей превращали в машины, скрещивали с механизмами, соединяли плоть с металлом, отнимая одно, но давая взамен нечто новое. Только вот в книгах это казалось грандиозным, пугающе-величественным, а здесь, всё выглядело убого и грубо, словно очередной шаг к тому, чтобы окончательно утратить свою человечность. Но плевать.

Я крутил манипуляторы, проверяя их гибкость, сжимал и разжимал клешни, наблюдая, как они ловко подчиняются моим мыслям. Они двигались отточенно, легко, без запинок, и я даже не понимал, как это работает. Просто работало. Просто подчинялось. Они вращались, пробовали разную амплитуду, подстраивались под меня так, словно действительно были моими руками, а не чуждыми механизмами, приросшими к плечам.

Я поднял один манипулятор и крутанул запястье. Он отозвался мгновенно, следуя за движением, словно был частью меня с самого начала. Клешня щёлкнула, разжалась, сжалась снова, и я поймал себя на том, что испытываю удовольствие от этих ощущений. Теперь я мог брать вещи, мог действовать, а не просто быть бесформенной, никчёмной массой, беспомощно валяющейся на холодном полу.

Я снова попробовал сделать несколько шагов, осторожно двигаясь по комнате, проверяя, насколько хорошо тело слушается меня. Каждый новый шаг давался легче, движения становились более уверенными, лапы уже не путались, не срывались, не дрожали подо мной, как в начале. Я больше не раскачивался, как сломанная неваляшка, не чувствовал, что вот-вот опрокинусь на бок, хотя само передвижение всё равно оставалось неестественно плавным, перекатистым, почти скользящим.

Ну и пусть. Я привыкну.

Я сделал рывок вперёд, оттолкнулся и, к своему удивлению, подпрыгнул, легко и без усилия. Лапы мгновенно поймали баланс при приземлении, распределили вес, не позволили мне завалиться набок. Мне этого показалось мало, и я крутанулся вокруг своей оси, щёлкнув клешнями, будто какой-то мутировавший краб, нелепый, но живой.

Я живой.

Я не думал, что смогу когда-нибудь улыбнуться, но поймал себя на том, что уголки губ сами дрогнули, медленно расползаясь в неуклюжей ухмылке. Даже если лицо теперь было бледным, измождённым, даже если в этом теле почти ничего не осталось от прежнего меня, но улыбка была моей.

Я почувствовал взгляд и резко обернулся.

Сбоку, в полумраке, стоял мой "новый хозяин", хотя за это короткое время он дал понять, что таковым себя не считает. Я не мог доверять ему полностью, слишком хорошо знал, чем оборачивается слепая вера в других, но что-то в нём всё же зарождало внутри маленькую, хрупкую надежду. Едва ощутимую, готовую рассыпаться при малейшем неверном движении, но всё же надежду.

Он стоял и наблюдал за мной так, как смотрят родители на своих только что сделавших первый шаг детей. От этого взгляда мне стало не по себе. В нём не было ни жалости, ни восторга, лишь тихое удовлетворение.

Не может всё быть так гладко.

В жизни всё не бывает идеально. В жизни тебе разбивают лицо, ломают кости, держат в грязи, вытягивают жилы до тех пор, пока ты не сломаешься окончательно.

Так почему я стою здесь, с новыми ногами, с руками, которые слушаются меня лучше, чем я сам? Почему меня не пытают, не бьют, не давят сапогами?

Я взглянул на незнакомца, и в моём взгляде читалось полное недоверие. Я не знал, кто он, чего хочет, зачем вообще возится со мной, но одно было ясно – я не собирался верить ему на слово.

– Вот, поешь. Только осторожно и не торопись, – голос незнакомца прозвучал ровно, без лишних эмоций, но в его тоне угадывалось нечто большее, чем простая забота. Он был слишком спокоен, слишком уверен, словно уже знал, что я сделаю дальше, словно заранее понимал, как я среагирую.

Он поставил еду рядом со мной, ни капли не сомневаясь в том, что я приму это. Я уловил слабый запах, и что-то внутри меня дёрнулось, напряглось, готовясь к очередному подвоху. Этот мир не давал ничего просто так. Здесь не бывает доброты, здесь не бывает сочувствия. Всё имеет свою цену. Каждый кусок хлеба, каждая капля воды – всё оплачивается либо болью, либо жизнью.

Но я не мог сопротивляться.

Я не помнил, когда ел в последний раз, не знал, сколько времени прошло с того момента, когда моё тело ещё могло хотеть чего-то, кроме выживания. Там, в казематах, пищи не существовала. Была только жидкость, горькая, вязкая, воняющая металлом и химией, которую вливали в горло, чтобы удержать тебя на грани между жизнью и смертью. Не чтобы накормить, не чтобы дать сил, а лишь чтобы ты мог терпеть дальше.

Я медленно двинулся к столу, прислушиваясь к своим движениям, проверяя, насколько хорошо слушается меня это новое тело. Лапы подстраивались под каждый наклон, балансируя, не давая мне завалиться набок. Манипуляторы двинулись сами, подчиняясь мне так естественно, что я даже не сразу понял, что сжимаю клешнями кусок корнеплода.

Я не сразу поднёс его ко рту.

Что-то внутри меня не верило.

Запах был обычным, без примесей, без намёков на яд или что-то испорченное. Я вдохнул глубже, ожидая подвоха, но не почувствовал ничего, кроме лёгкого аромата крахмала и слабого, но странно приятного тепла. Это была просто еда.

Я откусил.

Тепло разлилось по горлу, по желудку, разошлось по всему телу, пробуждая что-то забытое, что-то, что я уже не надеялся почувствовать снова. Голод ударил так резко, что я даже не успел осознать, как кусок исчез, как рука – нет, не рука, манипулятор – потянулся за следующим.

Это было сильнее меня.

Я ел жадно, так, будто кто-то мог отнять у меня эту еду, будто каждое мгновение что-то могло пойти не так, и я снова останусь ни с чем. В этом мире всё исчезает. Всё теряется. Всё ломается.

Но не сейчас.

Не здесь.

– Медленно. Так много сразу нельзя.

Голос незнакомца был всё таким же спокойным, но теперь в нём слышалась твёрдость, намёк на приказ. Я замер, стиснув зубы, готовый защищаться, хотя не понимал, от чего именно.

Я не привык к заботе.

Всё, что я знал, – это боль, удары, гнилой смех, пинки под рёбра, грязь, давящая со всех сторон. Я знал, как бороться за жизнь, но не знал, как принимать помощь.

Я медленно поднял взгляд и встретился с его глазами.

Он смотрел на меня внимательно, изучающе, но не с любопытством учёного, не с холодной отстранённостью того, кто видит перед собой лишь экспериментальный образец. В его взгляде было нечто иное.

Он ждал.

Ждал, что я скажу. Ждал, как я среагирую. Ждал, что я сделаю дальше.

Я не знал, что он задумал.

– Я Агарт, – наконец произнёс он после короткой паузы, словно выбирал, стоит ли говорить дальше. Он чуть наклонил голову, провёл рукой по лицу, будто устал, а потом снова посмотрел прямо на меня. – Агарт Сколл. Хотя меня так давно уже никто не называл. Здесь я просто "Док", или просто – Агарт.

Он улыбнулся.

Не широко, не открыто, но достаточно.

Эта улыбка не сочеталась с его лицом – грубым, суровым, уставшим, с изрезанными временем чертами. Она выглядела неуместной, словно что-то чуждое, словно маска, которую он давно забыл, но вдруг решил снова надеть.

– Как ты понял, я лечу таких, как ты… Хотя нет, не лечу, – Агарт помолчал, будто выбирая слова, затем коротко вздохнул и чуть скривил губы в задумчивой усмешке, в которой сквозило что-то похожее на сожаление. – Ладно, пусть будет лечу. Иногда у меня это даже выходит.

Я не двигался, продолжая смотреть на него с тем самым недоверием, которое уже давно стало моей второй кожей. Его слова звучали слишком спокойно, в них не было ни давления, ни угроз, ни насмешки, но я не спешил расслабляться. Я знал, что в этом мире ничто не бывает просто так.

– Ты Леон, – продолжил он, переводя взгляд на мой ошейник, о котором я даже не вспомнил бы, если бы он сам его не заметил. – Твоё имя выгравировано прямо здесь.

Я невольно напрягся, неосознанно напрягая плечи, будто это могло хоть как-то защитить меня от тех мыслей, что накатывали лавиной. Я не помнил, когда в последний раз слышал, чтобы кто-то произносил моё имя просто так, без издёвки, без угрозы, без подтекста, скрытого в тоне, в выражении лица, в каждом звуке. Там, в казематах, у меня не было имени, не было личности, не было смысла. Я был никем. Просто телом, просто куском мяса, который может выдержать чуть больше боли, чем предыдущий эксперимент.

– Да… – мой голос прозвучал странно, сипло, с хрипами, словно кто-то долго сжимал мне горло железными пальцами и только сейчас решил разжать хватку. Он напоминал скорее сдавленное рычание, чем нормальную человеческую речь, но, видимо, Агарт ожидал чего-то подобного, потому что даже не дрогнул.

– Ты измотан, – он внимательно посмотрел мне в глаза, будто пытался докопаться до того, что скрывалось за моим выражением. – Я догадываюсь, где ты был, но как тебе удалось уйти – это загадка.

Он не задавал этот вопрос прямо, не давил, но его слова всё равно вспороли что-то внутри меня, словно ржавым ножом по старым, не до конца зажившим ранам. Стоило только на секунду ослабить контроль, как перед глазами вспыхнули обрывки воспоминаний – тусклый свет, камень, запах гнили, липкое нечто, заливающее лицо, давление на грудь, удары, боль, крики, темнота. В висках запульсировало, а где-то глубоко внутри что-то дёрнулось, зашипело, скребануло когтями, пытаясь вырваться наружу, но я резко проглотил комок тошноты, не позволив этому выбраться.

– Теперь ты в безопасности. Ну, относительной безопасности, – Агарт говорил всё тем же ровным голосом, но в нём теперь чувствовалась некая отчётливая твёрдость, тонкая грань между уверенностью и приказом. – И я не просто так тебя выкупил у падальщиков.

Слова скользнули по сознанию, словно капли масла на воде, не давая зацепиться за что-то конкретное, но оставляя тягучий осадок.

Безопасность.

Это слово звучало как насмешка, как шутка, которую рассказывает человек, никогда не знавший, что значит дрожать в темноте, зная, что впереди только боль и грязь, что нет спасения, нет света, нет выхода. Безопасности не существует. Ни внизу, ни наверху. Ни в свете, ни во тьме. Есть только разные уровни угрозы, разные способы медленно умирать.

– Но об этом позже, – Агарт коротко вздохнул, словно приняв какое-то своё внутреннее решение, и махнул рукой, отметая тему, словно не желая углубляться в неё прямо сейчас. – Приходи в себя, ешь. Я принесу тебе отвар.

Он кивнул в сторону кровати, которая до сих пор казалась мне чем-то чужим, словно принадлежала кому-то другому.

– Это теперь твоя. Здесь ты будешь жить.

С этими словами Агарт развернулся и, словно меня здесь никогда не было, ушёл в глубину своего жилища, растворился в полумраке, оставив после себя лишь пустоту и ощущение, что всё произошедшее могло быть всего лишь очередной странной игрой разума. Я не шевелился, не пытался осмыслить происходящее, просто стоял, уставившись в пространство, где он только что исчез, переваривая каждую его фразу, каждый жест, каждый взгляд, пытаясь найти в них скрытый смысл, подвох, то, чего не заметил сразу.

Он спас меня, вытащил из ямы, где я должен был закончить своё существование, купил у падальщиков, словно вещь, как ненужный, поломанный товар, но зачем? Что ему от меня нужно? Какая цена стоит за этим поступком, и когда придёт время её платить? Я не мог поверить, что в этом мире кто-то делает что-то бескорыстно, что здесь есть место помощи, заботе, милосердию.

Это не работает так.

Всегда есть плата. Всегда есть цель. Может, он ждёт удобного момента, чтобы предъявить свой счёт, может, испытывает меня, проверяет, насколько далеко я готов зайти, прежде чем услышу истинную причину его доброжелательности, а может, всё это лишь подготовка к чему-то большему?

Но почему он ведёт себя иначе?

Он не похож на тех, кто сломал меня, не похож на тех, кто наслаждался каждой секундой моего страдания, кто видел во мне лишь объект, инструмент, безвольное мясо, с которым можно делать всё, что угодно. Он не говорит загадками, не скрывает намерений за ложной заботой, не пытается заставить меня сломаться под тяжестью собственного ужаса.

Я не мог уйти, даже если бы захотел.

И не потому, что он удержит меня силой, хотя я не был уверен, что он этого не сделает, а потому что мне некуда идти. Этот мир изменился, перестал быть тем, что я знал. Я не знал, что там, за стенами этого жилища, не знал, кто правит в этом городе, какие законы здесь работают, кого нужно бояться, а кому можно доверять, и есть ли вообще смысл думать о доверии. Если это всё ещё Империя, меня поймают, опознают, вернут обратно, и тогда то, что я пережил в казематах, покажется мне милосердным сном.

Агарт казался другим, но сколько раз мне уже казалось, что кто-то другой?

Мысли клубились в голове, словно гнилой туман, спутанные, рваные, но неизменные в одном – я не мог понять, что мне теперь делать. Я не знал его целей, не знал, зачем он меня спас, не знал, какая роль мне отведена в этой новой, чуждой игре, но пока не мог сделать ничего, кроме как ждать.

Где-то на границе сознания мелькнула мысль, слабая, почти неслышная, но я не стал её отгонять.

Я всё ещё жив.

Остальное не имеет значения. Пока.

Агарт вскоре вернулся, держа в руках глиняную чашу, из которой поднимался тонкий белёсый пар, наполняя воздух терпким, густым ароматом. Он бесшумно поставил её на тот же столик, где лежала моя еда, даже не взглянув в мою сторону, будто то, что он делал, не имело никакого значения. Его движения были точными, отточенными, ни капли лишней суеты. Он сделал то, что собирался, развернулся и, не говоря ни слова, направился к двери.

Я проследил за ним взглядом, напряжённый, словно зверь, ожидающий, что его загонщик вот-вот вернётся с новой порцией боли. Агарт лишь поднял руку, постучал костяшками пальцев в верхнюю часть двери, там, где явно был вмонтирован глазок или замок, после чего что-то щёлкнуло, и он развернулся снова ушел вглубь своего жилища, оставив меня в одиночестве.

Он не пытался меня расспрашивать, не выказывал ни малейшего желания продолжать разговор, не пытался проникнуть в мои мысли, дав мне ту редкую возможность просто быть. Часть меня сжалась от напряжения, готовясь к подвоху, другая же, измотанная и разбитая, испытала пугающее облегчение.

Я доел остатки еды, даже не почувствовав вкуса, не осознавая, когда именно сжевал последний кусок хлеба, затем осторожно придвинул к себе чашу с отваром. Пар ещё поднимался над её краями, запах был терпким, глубоким, с лёгкими нотками горечи и чего-то травяного, напоминающего аптечные настои, которыми меня когда-то пытались лечить в старой жизни, ещё до всего этого кошмара.

На вкус он оказался странным, тягучим, густым, напоминающим старый бабушкин кисель, который готовили где-то в далёком детстве, когда мир ещё был другим. Напоминание всколыхнуло что-то внутри, но я не позволил себе зацепиться за это, подавил любую попытку воспоминаний подняться на поверхность.

Я выпил всё до последней капли, медленно поставил чашу на столик и поднял взгляд на кровать, которая казалась мне чем-то чужим, чем-то, что не принадлежит мне, не должно быть моим.

Я сделал осторожный откат назад, напрягая новые механические конечности, проверяя их, изучая, как они работают, как адаптируются под мои движения.

Я знал, что это должно быть интуитивно просто, тело уже само подстраивалось под движения, но я всё ещё не доверял ему. Осторожно вытянув манипуляторы, я зацепился за каркас кровати, подтянулся, оттолкнулся и, балансируя на паучьих конечностях, взобрался на неё словно на Эверест.

Покрутившись в центре и глядя вниз, я раздумывал, как теперь лечь. Понимание пришло само – всё, что мне оставалось, это довериться движениям тела. Я аккуратно наклонился, медленно опустился на спину, убирая лишние конечности, чтобы они не мешали.

Мне удалось это сделать, и теперь я лежал, как когда-то давно, когда у меня ещё были свои руки и ноги, когда тело было моим, а не собранным из обломков механизмом. Я ощущал под собой жёсткую, но странно удобную поверхность, чувствовал её ровность, её тепло, но сознание всё ещё цеплялось за остатки прежнего кошмара, не до конца веря в происходящее.

Я смотрел вверх, в темноту потолка, в этот новый, чужой мир, который теперь назывался моим жилищем, и пытался принять его. Внутри всё ещё звучало глухое эхо сомнений, но тело начинало привыкать быстрее, чем разум. Оно уже подстраивалось, подчинялось, адаптировалось, позволяя мне чувствовать себя не таким беспомощным, как прежде.

Я не был уверен, что мне стоит расслабляться.

Я не был уверен, что это безопасно.

Но впервые за долгое время я просто лежал, не ожидая боли, не сжимаясь от страха перед следующим ударом.

Я думал, что сон не придёт, что я останусь в этом напряжённом состоянии, не способный расслабиться даже здесь.

Но как только я протянул механические манипуляторы и ухватился за тонкое покрывало, что висело со стены, как только позволил себе закрыть глаза, тьма поглотила меня целиком, забирая в свои вязкие, чуждые объятия.