Читать книгу Дневники и мемуары - - Страница 2

В-третьих, его рождение появилось в разгар начала страдной поры (уборки урожая), т.е. 9 июля 1898 года. Поправиться матери и окрепнуть молодому организму ребёнка не пришлось. 11 июля матери с младенцем отправиться в поле на вязку стогов, прихватив с собой и «няньку» – восьмилетнюю дочку Мотю. Вот и закалялся молодой организм под крышами стогов, привыкая к мошкам и паутам. По рассказам матери, некогда было часто подходить к ребёнку, а «няня» сама больше плакала, чем ребёнок.

Мать, можно сказать, единственный работник был в поле и дома. Отец больше всего находился в заработках. Летом от занимался сбором тряпок и яиц, беря деньги для сборки у хозяев, которым поставлял эти товары. В зимнее время ходил по домам кулаков, расчёсывал шерсть (на лучке) и валял для них потники для хомутов, принося жалкие заработанные гроши. Свободное время от работы – дома плёл лапти для своей семьи и другим семьям по 20 коп от пары.

У матери не было ни одной минуты свободной. Работа на семью, управиться надо было на огороде, в поле, кроме этого ходила на подёнщину к кулакам. Но что за это платили бедной женщине? Кусок хлеба! Хорошо мне помниться такой случай.

В зимний трескучий мороз она молотила (цепом) рожь у своего богатого свояка Никонова Михаила. Ушла она тёмно и пришла в 11 часов ночи. Принесла, за этот адский труд, 6 фунтов печёного хлеба, на который мы с жадностью четверо набросились и съели весь. Мать не могла удержаться и горько заплакала. Сказала «Без роздыха и отдыха молотили в три цепа (3 человека) намолотили 10 копён, перевеяли на веялке и переносили, и за весь этот адский труд, а накормила вас один раз».

В то время мне было лет 8, но я тогда понял, что богатые такие жадные и бесчеловечные. После моего рождения через 2 года родилась сестрёнка, но она долго не жила и месяцев через пять умерла. Мать рада была что «господь» её прибрал. Но этим не закончилась беда. В 1903 году народился брат Никифор. У этого организм был крепкий и он остался жив. А через 2 года брат Василий, а через 2 года брат Гавриил. Но бедность всё больше и больше проникала в нашу семью. Столыпинская реформа ещё больше усугубила положение бедных крестьян. Так дальше жить было невозможно. Началось переселение в Сибирь. Отец отправился туда в поисках счастья, продав дряхлую избушку за 40 руб. и три надела земли, т.е. три десятины, по 60 руб. Был он в Томской губернии, Кузнецкий уезд село Еланди. Прожил там лето 1908 г. и вернулся ни с чем.

Ехать туда с семьёй (8 человек), старшей дочке было 17 лет, все остальные малыши, было не с чем, по приезду надо сразу идти в батраки всем. Решили остаться на месте. Избушку вернули и осталось шесть саженей огорода, вот и всё.

Такое положение обрушилось на семью двойным ударом. Братишка Василий 4-ёх лет стал полным рахитиком, на ножки не становился, помучился и умер. Ещё меньший братишка Гавриил ослеп, но через полгода умер. Но мать пролила реки слёз за это время. Мать, сестра ходили на подёнщину, старший брат (14 лет) нанялся в батраки. Я оставался за домохозяйку дома. Помощником моим был брат (6 лет) Никифор.

Осенью 1907 году мне надо идти учиться в школу. Повёл в школу меня старший брат Егор. Учитель Михаил Иванович Смирнов ласково встретил, пристально присмотрелся на меня и сказал: «мальчик ещё мал и ему придёться ходить в школу на следующий год». Я очень огорчился, потому что страсть была к учёбе. Брат мой ответил, что ему десятый год пошёл, он такой маленький ростом, а всё понимает, знает молитвы, стихотворения.

Действительно, я был мал ростом, от брата научился молитвам и стихотворениям. Учитель согласился зачислить меня в 1-ый класс, к учительнице Любови Карповне, а фамилию её так и не знаю. Это была молодая, стройная девушка из города, лет 20-ти, с душой и сердцем человека. Она передо мной и сейчас стоит в живом образе.

Она знала всех учеников, как они живут, хотя в классе было 38 мальчиков и 2 девочки. По моей одежде и обуви она сочувствовала мне. Посещал я школу в лаптёнках, крестьянская свиточка, старая, отцовской штопки, холщовые штанишки и рубашонка (окрашенная в синий цвет). Но учился я с большим прилежанием и старанием. Из всех 40-ка учеников Любовь Карповна очень любила двоих: меня и Кирдеева Захара – тоже из бедной семьи и занимался хорошо. Однажды она оставила нас двоих и стала по душам беседовать. Выяснила все стороны, а потом в заключении спросила: «А что если вы закончите эту школу, желаете ещё дальше учиться?» Мы отвечали, что желаем, но где, как и за что учиться? Наши родители не в состоянии нас дальше учить. Она ответила нам: «Вот кончите эту школу, я постараюсь вас устроить в школу второй ступени на государственный счёт». Это ещё больше зажгло в нас желание к учёбе. Я не считался с временем, гулял мало, вечерами учил уроки и утром рано вставал и под каптушкой учил уроки, пока отец наварит завтрак. Учился я до марта месяца, а в марте меня сорвали из школы, родители хотели весной уехать в Сибирь.

На осень я опять вернулся в школу, сел опять в 1-ый класс, но меня прогоняли во 2-ой класс, т.к Любовь Карповна перевела меня во 2-ой класс, хотя я не доходил 2 месяца в первый класс. Я всё-таки не пошёл, боясь осрамиться, отставать от своих сверстников. К сожалению, и Любови Карповны на этот год не было в нашей школе. Где она делась, я так и не узнал. Полагаю, что она сочувствовала бедноте, к детям бедняков относилась с сочувствием. Вероятно, её в этом заметили, т.к. попечителем школы был местный поп Аркадий Васильев – агент жандармерии.

Учить стала учительница, жена Михаила Ивановича Смирнова, Зинаида Дмитриевна. По происхождению дочь попа, нервная и крикливая. У неё было двое своих детей. Но на меня она никогда не кричала, я во всём был аккуратным.

В третьем классе меня обучал сам Михаил Иванович. Строгий, стройный высокого роста мужчина, лет 30-ти. Некоторых учеников избивал, но учил очень хорошо. Я его уважал, как хорошего учителя, во всём слушал, и исполнял. Единственный раз получил от него наказание. А было так. Последний урок у нас был чистописание. Мы заходили в класс. А я в это время выразился, что у нас сейчас будет чистомулевание. Он услышал и произнёс: «Белокопытов, за это ты останешься без обеда». Но когда отпустил учеников, то спросил меня: «Как это у тебя так получилось?» Я ему ответил, что и сам не знаю, не подумал, что это нехорошо. Он меня простил и отпустил домой.

Ещё одно наказание получил от священника. Он преподавал нам «Закон божий». Случилось так. Я сидел на одной парте с сыном школьного сторожа Рядинским. На уроке он дёрнул меня за рубашку и я повернулся к нему. А в это время поп заметил меня, вызвал к доске, продержал до конца урок (минут 15), но они тянулись мне 15 лет. Мне очень стыдно было от товарищей и священника. После своего урока поп спросил меня: «Ты зачем поворачивался к Рядинскому?» Я ему объяснил. Он мне поверил и обругал Рядинского «мерзавцем». Хотел меня оставить без обеда, но простил. Больше неприятностей у меня не было за всё время моей учёбы, вплоть до конца пединститута.

Но в живой памяти остались издевательства над отдельными учениками, которых я много видел. При мне ставили на колени, оставляли без обеда, избивал учитель, а особенно священник.

Священник сбивал с ног некоторых учеников, разбивал нос, одному оторвал ушную раковину. Дисциплина была железная, но только на уроках. А во время перемен устраивались «кулачки», разбивали носы, лица друг – другу. Устраивались драки, даже групповые. И всё же, при желании, можно было кое-чему научиться в школе. Правда, за бортом школы много оставалось неграмотных, особенно девочек.

Взять наше село Яблоново. Жителей было более 1000 домов. Около 1000 должно было обучаться детей, но их обучалось в школе 120 – 115 учеников, и из этих многие бросали учиться по разным причинам. Никто не отвечал за тех, кто не учился. Родители стремились мальчиков научить писать, читать, т.к. придётся им отбывать в армии, чтобы они могли написать и прочитать письмо. Это и главное было в учении. А из девочек некоторые учились из состоятельных родителей. Бывших дворянских происхождений, дочери торговцев, интеллигенции и отдельных кулацких семей. Вот почему старый строй оставил нам наследие – неграмотных и полуграмотных.

Чем же закончилось моё первое учение? Учёбу я закончил круглыми пятёрками. Получил похвальный лист с портретами царей Николая Второго и Александра Освободителя (от крепостного права) с картинкой – чтение манифеста об освобождении от крепостной зависимости. Свидетельство на евангелие и часослов.

Большое было желание учиться дальше, но… Тогда решил остаться на повторение 3 класса. Побыл 2 дня. Михаил Иванович сказал мне: «Нет никакой пользы тебе учиться в этом классе. Ты хорошо окончил школу, будешь слушать, учить то, что знаешь.»

Со слезами я переступил последний раз порог школы и унылым возвратился домой. Стала открываться швейная мастерская при школе. Поехал я с отцом, чтобы поступить в «швальню». Меня приняли, но мать не пустила. Она заявила: «Не могу, детки, я вас обуть, одеть так, чтобы пустить на люди. Никифор ходит в школу, и тебя надо лучше обуть и одеть.»

Пришлось наняться в батраки в хутор Языков, к Ширяеву. Водил пасти трёх лошадей и выполнять другие работы. Так начались мои «университеты». Жил в батраках в Яблонове, у Тютерева Антона, на Коротком хуторе. Он хотя и не был кулаком, но был деспотом. Он мне не давал и одной минуты отдыха. Шёл мне 15-ый год. Я у него пахал, косил, молотил, трёх лошадей и сосунка (лошонка) пас. Представьте себе, что идёт проливной дождь на дворе, делать ничего нельзя. Он тогда приносит пеньку и заставляет вить верёвки, пута, поводья, вожжи.

Причиной ухода от него, после уборочной, послужило то: однажды с уборки ржи мы с поля вернулись половина двенадцатого, пока вечеряли, поужинали, стало время половина первого ночи. Он меня посылает вести, пасти лошадей. Я не знал где с лошадьми ночуют с нашей улицы. Тогда заехал домой (в 1 ч. ночи), чтобы узнать, куда брат уехал ночевать лошадь. Оказалось, что брат Егор не повёл. Отец удивился, куда же хозяин посылает мальчишку ночью пасти лошадей, если он день косил, снопы носил, то он уснёт, лошади уйду в хлеба, хозяин поля поймает лошадей – тогда не рассчитаешься за жалование (14 рублей от апреля до ноября). Решил меня взять с собой на сборку яиц.

И после уборочной я с отцом уехал собирать яйца в Старооскольский уезд, сёла: Амросимовка, Дубиновка, Рогозеева, Крестище, Гарявинка. Я почувствовал себя на свободе, старался и рублей 15 заработал за осень (это было в 13 году).

В 1914 г. отец опять взял меня с собой на сборку яиц, но началась война, терпели убытки, и отец хозяину Чтмутову из с. Поповки задолжал 300 рублей. Чтмутов знал, что отец честный, но уплатить нечем было. Хотя и в суд подать, то у нас была одна глухая кобыла в цене 40—50 руб. и избушка 80—100 руб.

Чтмутов с отцом договорился по-хорошему, постепенно выплачивать. Порекомендовал меня отдать в лавку приказчиком (торговцем – учеником), в г. Корочу, торговке Мачихиной, у которой он занимал деньги и остался должен. Чтобы я отрабатывал долг по 7 руб. в месяц. Отвёз меня туда отец. Работы все выполнял. Я думал, что здесь работы меньше будет, чем в батраках у кулаков. Оказалось, что я из пекла попал в пламя. Всегда вставали с хозяйкой в 4 часа ночи. Она сама готовила пищу. Я из подвала приносил продукты, колол дрова, ходил по воду и приходилось чистить картофель. После того, как управимся дома, идём в лавку. Она подсчитывает оборот, а я топлю конторку, готовлю чай. А перед открытием лавки раскладываем товары (чернобакалейные). Выкатываем на улицу бочонки с дёгтем, керосином. С рассветом открывали лавку и торговали до темна. А питание было очень плохое. Придём из лавки, они ложатся спать, а мне приносят стопу курительной бумаги, чтобы я по листку вчетверо свернул каждый листик. И этой мне работы хватало до 12 или до 1 часу ночи. Вот я и здесь спал по 4 – 3 часа в сутки. А какое унижение претерпеваешь! Вот я и прошёл первый курс своей жизни.

Весной 1915 г. я и мой товарищ детства Зайцев Филипп Трофимович, тоже из бедняков, нанялись на хутор Короткий, к Кочергину Семёну «Пузану», собирать яйца с выездом в Таврическую губернию. Цена продажи нашего труда по 50 руб. в лето. Выехали в марте и 13 дней ехали, т.к. первый день выезда пошёл снег, глубоко выпал, на телеге трудно было ехать, но мы шли пешком все 13 дней. За 13 дней я разбил сапоги, которые мне впервые были куплены за 2 р. 50 к. (головки). В эту трудную дорогу претерпели очень многие. Нас хозяин не докармливал, всё время нервничал, что идут расходы, а дохода нет, доходило дело до побоев, оскорблений, унижений. Мы решили, как только приедем, на место, убежим на шахты (угольные).

Приехали, остановились в большом селе Агрофеновке, выдал нам хозяин денег на сборку яиц: мне 75 руб., и товарищу 50 руб. Но сбор яиц шёл плохо, потому что весна была холодная, грязная, куры не неслись. Приехал хозяин забрать от нас яйца, но собрано было совсем мало. Он нас, как ему надо, выругал, хотел избить по приезду во второй раз, и если не достанет яиц – искомому.

После его уезда мы решили бежать. Пешком добрались до станции (30 км). Стал вопрос. Куда ехать? Домой или на шахты? Решили поехать на шахты, в Юзовку (ныне Сталино), т.к. на шахте №7 работал наш товарищ Кузовлев Кузьма коногоном. А адреса точно не знали. Вот мы стали спрашивать первопопавших шахтёров. Не знают ли они Кузовлева коногона? Бесполезно. Спросили в конторе. Тоже бесполезно.

Вернулись на станцию, решаем куда ехать? Решили ехать домой через Харьков. Но вдруг увидели своих Яблоновских мужчин: Атаманского Семёна (Чекмаза), Атаманского Митрофана, «Козла» Егора и ещё двоих. Разговорились и решили ехать на рудник Парамонова (в 75 км. от Ростова), ст. Шахтная. В 1914 – и начале 15 г. там работал мой брат Егор и ещё много наших работало. Эти мужчины от нас взяли деньги, чтобы купить нам билеты до места. Оказалось, что мы проехали один пролёт и слезаем, т.к. за наши деньги они взяли билеты и оставили себе. Вошли в вокзал. Они сказали: «Будем до утра ждать пассажирский поезд и мы поедим, а то с этим нескоро. Я и товарищ залезли под стол и проснулись утром. Осмотрелись, наших попутчиков не оказалось. Мы поняли, что они нас надули. Спрашиваем дежурного за них. Он ответил: «Они наняли подвозу и поехали на другую станцию». Мы сели на пассажирский и приехали на рудник Парамонова. Встретили односельчанина Елисеева, он нас довёл до общежития, где наши односельчане жили (всего нас было 24 человека).

Прошло моё детство,

Видел много бедства.

Мать мне внушала, что это от бога.

Я много об этом думал, что без бога

– ни до порога.

Во всём открывает глаза мне юность.