Читать книгу Дневники и мемуары - - Страница 5

Сторожем в волости был наш сосед – Зайцев Тихон Григорьевич, который принёс слух, что приехал наш односельчан моряк Тихоокеанского флота Шаров Павел Федотович, который объявил что завтра, т.е. 10 декабря собирает общеволостной сход (собрание) по вопросу установления Советской власти. Часов в 11 утра 10 декабря ударил набат церковного колокола на сбор.

На общеволостное собрание приехали и из остальных 11 сёл. Собрание было большое и шумное. Вопрос стоял о выборе Яблоновского волисполкома. Председателем волисполкома был выбран Шаров Павел Федотович, секретарём оставили старого писаря Антонова Захара Петровича. Комиссар земледелия был избран Морозов Родион Павлович (из с. Короткого). Был избран полностью весь комиссариат и суд.

На второй день Шаров П. Ф. начал создавать красногвардейский отряд. 12 декабря (старого стиля) отряд был создан из 12 человек, а именно: Костин Антон Михайлович, Дроздов Егор Матвеевич (мой дядя), Я, Думенков Никита, Денисов Григорий Павлович, Аникеев Антон, Анистратов Иван, Толстопятов Яков, Кузовлев Тимофей Трофимович, Костин Тимофей Михайлович, Дроздов Сергей Андреевич, Щёкин Филипп. Оружием себя обеспечили, отобранным у бывших стражников и урядников, и принесённым с фронта. Избрали комиссаром Костина Тимофея, но он не имел военной подготовки, а больше командовал сам Шаров, поэтому отряд и назывался «Шаровым».

Штаб-квартира отряда была у Денисовой (близ здания волисполкома). Наряду с отрядом существовала милиция при временном правительстве, т. е. Яблоновская. Старший из них был эсеровский вожак, из кулаков, Токарев Сергей Иванович (свояк Шарова П. Ф.). Между ними шла ожесточённая борьба. Вокруг Шарова объединилась беднота, а вокруг Токарева – все эсеры и кулачество. Токарев имел большую поддержку от эсеровского руководства, засевшего в управлении в Корочанском уезде, поэтому он нагло выступал против советской, новой власти в Яблоново. Кроме этого имел связи и с отдельными работникам волисполкома, в частности с красным комиссаром Ерохиным Василием, с секретарём суда Сазоновым Николаем Михайловичем, с секретарём волисполкома Антоновым Захаром Петровичем (двухличность), и писарем Тарасовым Василием Ивановичем, писарем Арефьевым Борисом Алексеевичем.

Был такой случай. В феврале месяце было общеволостное собрание (в школе). Вопрос стоял о переделе земли (на каждую живую душу поровну). На этом собрании эсеры (во главе Токарева) решили убить Шарова. Шарову об этом сообщили. Он быстро сообщил нам (отряду) и дал указание оцепить школу. Двенадцать штыков смотрели в окна школы. И Шаров заявил: «Господа эсеры и кулаки, ничего у вас не получиться, ни один не уйдёт живым отсюда!» Они были вынуждены отступить, и собрание избрало комиссию по переделу земли. На второй день Шаров вызвал к себе в кабинет Токарева Сергея Ивановича и ультимативно его предупредил, если он будет мутить народ против советской власти, то дело будет плохо. Но Токарев не сдавался, надеясь на уездную поддержку и свой авторитет в семье.

Власть была на местах. Надо было вести расходы по волости, но откуда изыскать средства? Налогом население не облагалось. Волисполком наложил контрибуцию (индивидуальное денежное обложение кулацких хозяйств). Для сбора контрибуции был послан наш отряд во все сёла волости. Кулачество (некоторое) саботировало и не желало платить. К ним применялись самые жестокие меры. В селе Лозном один кулак не хотел уплатить контрибуцию. Отряд решил его припугнуть, т.е. повесить в своём доме. Палачом изъявил желание Аникеев Антон. Когда накинул верёвку на шею, тогда кулак сознался, где деньги. И то бы он не сознался, если бы не семья. Все кричали – «Отдайте деньги, будь они прокляты!» Так Аникеева стали звать «палачом».

Второй случай был на Коротком. Деньги он уплатил, а «Наган» не хотел сдать. Тогда этого кулака Симушкина вывел во двор матрос Дроздов Василий (тоже второй мой дядя), достал тесак из ножен, замахнулся и рукояткой ударил в живот; и Симушкин в испуге закричал: «На па-лати!!!» Так был отобран «Наган». Очень много можно привести примеров по борьбе при восстановлении советской власти.

Отряд наш увеличивался. В марте месяце насчитывалось до 36 человек.

Из рабочих районов в Корочу перевели стойких большевиков для установления советской власти в уезде, но сильное засилье эсеров и их поддержка мелкобуржуазными элементами г. Корочи и прилегающих сёл: Бехтеевки, Погореловки, Пушкарного, не давали установить. Большевики из Корочи обратились к Шарову, чтобы он выслал свой отряд в Корочу для восстановления советской власти.

С отправкой отряда пришлось задержать, т.к. намечен был общеволостной сход (собрание) по вопросу конкретного передела земли. На этом собрании эсеры и кулаки хотели помешать переделу земли. Они кричали: «Наша земля зяблёная, удобренная, а достанется земля гальтяпы – заброшенная. Не дадим делить!» Но вопрос решила сама беднота. Они начали кулаками избивать крикунов и избрали мерщиков. Мерщики приступили к равному наделению землёй всех хозяйств (на каждую живую душу).

Но в воскресенье, когда намеряли мерщики землю – с базара из Халани ехал кулак Ильинский Саша. Он заявил мерщикам: «Намеряйте, а мы будем вас вешать в Зубовой роще на каждом дубу!» Мерщики бросили намерять, пришли в волисполком и заявили Шарову П. Ф. В это время подъехал из Нового Оскола и потребовал выдать заядлых контрреволюционеров. Шаров наметил выдать карательному отряду Токарева Сергея Ивановича (вожака эсеров и кулаков, своего свояка), Ильинского Сашу и крупного кулака Зубова Степана Михайловича. Для ареста и доставки карательному отряду Токареву были посланы Я и из с. Хмелёва Придачин Гриша (лет 45 беднячок, находился в нашем отряде). Токарева дома не оказалось, и мы его взяли на общем сходе «Сынбарского земельного общества» и доставили карательному отряду на усадьбу помещицы Алексеевой, где располагался отряд. Другими красногвардейцами был доставлен туда Ильинский Саша, а Зубов Степан сбежал.

Карательный отряд взял Токарева и Ильинского, повели их, якобы в Корочу. Но вывезли за село, у Городка, где переезд через вал на Языков, расстреляли их.

После этого всё пошло хорошо. Эсеры и кулачество притихли, землю делили, бедноте (бездомным) дали дома помещицы и кулака Зубова, а у кого плохие избёнки – завалюхи – выдали строевой лес для домов в Зубовой роще, в Долгом и Широком (леса помещицы Алексеевой).

В том числе и нам выдали леса из урочища «Долгого» для дома, который был построен в 1918 г. И землю мы получили на 7 человек десятин 11.

После этих событий наш отряд в количестве 36 человек был направлен в г. Корочу. В конце марта был проведён уездный съезд Советов. Выборы были уездного Совета и земельный вопрос. Представители эсеров и кулачества хотели сорвать съезд, но Шаров П. Ф., надеясь на свой отряд, достал наган, положил на стол президиума и заявил: «Если всякая сволочь будет мешать избрать тех, кого хочет беднота и помешать переделить землю, то многие не останутся в живых». Здание съезда охранялось нашим отрядом. Съезд разрешил все вопросы. В уездное управление большинство прошло большевиков. От нашего села были избраны Шаров Илья Федотович (брат Павла) комиссаром просвещения, комиссаром земледелия Кости Тимофей Михайлович, комиссаром продовольствия – Придачин Фёдор.

Но положение Советской власти оставалось трудным. Из Украины двигались немцы и гайдамаки. Они захватили Белгород (в 55 км от Корочи), станцию Прохоровку (в 45 км), Бахрев мост (в 35 км).

Отряду нашему в Короче становилось всё труднее, т.к. контрреволюционеры поднимали голову, стреляли из-за угла. Не приходилось спать ни днём ни ночью. Короча получалась почти в окружении. Однажды вечером была дана команда отряду подготовиться к отступлению, дождать Шапранов отряд со стан. Прохоровки и вместе отступать. Ночью отряд Шапранова прибыл. Наш отряд (мы вчетвером) украли в их отряде пулемёт «Кольта» и несколько лент патронов. Всё было готово к отступлению, ждали команды. Пришла ночь, часов в 10 утра дали команду отступать на ст. Чернянку, через наше село Яблоново. Пулемётчиками теперь оказались Я, Толстопятов Яков, Денисов Григорий и Костин Антон. Линейку и лошадей мы взяли в нарсуде. Ездовым взяли Аникеева Антона (палача).

Выехали два отряда из Корочи, проехали с. с. Бехтеевку и Казанку, догоняет курьер и даёт приказ вернуться в Корочу, т.к. заседает уездный Совет, окружён контрреволюционерами и убит военный комиссар Дорошенко.

Нас возвращают в Корочу для освобождения совета. Я попал в группу Шапранова, нас было человек 20. Из Яблоновских со мной оказались Андрей Линин (Королёв) и Семён Поломехин. Задание было, чтобы мы с северной стороны подошли к Совету, а другим задания были с других сторон.

Наша группа постепенно уменьшалась, и на центральную улицу мы (яблоновские 3-е) оказались одни на центральной улице «Советской». Я оказался впереди своих т.т. метров на 100. В это время из переулка ко мне наперерез вышли человек 12, но я не узнал кто они, предполагал, что из отряда Шапранова. Двое подходят ко мне и обезоруживают, я в недоумении всматриваюсь в группу и по личности определяю старого офицера. Я мгновенно бросился в переулок бежать. Офицер командует: «Взять живьём!» За мной устремились человек 7, а по моим т.т. открыли стрельбу.

Когда за мной была погоня, один буржуй выскочил из своего дома и кричит: «Бейте их краснопузиков!»

Меня двое схватили, как только сняли ремень с патронташем, я рванулся бежать, и на моё счастье, в одном дворе калитка была открыта.

Я в калитку и в сад по направлении к маслозаводу, где были наши цепи и оттуда доносились выстрелы. Маневрируя среди деревьев, по мне все семеро открыли огонь с колена, свистят пули вокруг меня. Пробежав сад, мне путь преградил высокий дощатый забор и к тому же размотались обмотки на ногах. Запыхавшись, я не мог перебраться через забор. Решил что будет, сел обматывать обмотку и передохнуть, стрельба по мне прекратилась. Передохнув, перелез через забор и вышел к речке (Короча). У моста через речку я встретил своих из отряда, они расспросили меня. Наши пулемёты обстреливали главную улицу «Советскую».

Совет был освобождён, труп Дорошенко похоронили на площади. Возвращались группы за село Казанка. Возвращался и я без винтовки и патронташа и ремня. По пути я встретил женщину, нёсшую два ведра воду (с. Бехтеевка). Попросив напиться, с жадностью выпил много холодной воды и сразу почувствовал в грудях отяжеление. Вот с тех пор у меня оказался хронический бронхит. Когда и я подошёл к своих обозам, то все удивились, что из мёртвых воскрес. Ланин и Семён пришли раньше и сообщили, что меня убили.

У одного верхового я опознал свою винтовку. Он спросил № винтовки, расспросил у меня, как она пропала. Он сообщил мне, что взял у убитого белогвардейца и возвратил мне.

Оба отряда направились на наше село Яблоново. Нас встретил председатель волисполкома Шаров Павел Федотович и др. волост. работники. Шаров увидел меня и удивился: «А Костин Тимофей М. приехал от вас на велосипеде и объявил, что ты убитый». Он приказал всем разойтись по домам на два часа, а после всем явиться к волисполкому. Он хотел убедить Шапранова не отступать дальше Яблонова, но не он не послушал и стал с отрядом отступать на ст. Чернянку (35 км от Яблонова). Тогда он сел верхом на коня, догнал отряд Шапранова и отнял у них 5 лент для пулемёта. Через два часа мы собрались к волисполкому. Шаров объявил, что наш отряд остаётся в Яблонове, будет готовиться для наступления на контрреволюционную Корочу.

Из 5 человек была создана конная разведка, Шаров поехал в г. Ново-Оскол и привёз оттуда 50 винтовок и патронов. Стали ещё набирать в отряд, теперь он достиг 72 человек, кроме того, были вооружены волостные работники. Теперь наш отряд располагался в здании волисполкома, конная разведка была в разведке, наш пулемёт днём и ночью дежурил на валу, патрули патрулировали по улицам. Население села (особенно из бедного сословия) удивлялось нашему героизму и сожалело, что не спят день и ночь, охраняя село.

Данные были, что контрреволюционная часть г. Корочи от немцев и гайдамак получила оружие и насчитывала 300 вооружённых.

Наш отряд стал готовиться к наступлению на Корочу. Намечено было наступать 24 марта по ст. стилю, т.е. под Вербное. Но часа в два в наш отряд на велосипедах приехали представители от отряда Кабанова из Чернянки. Договорились наступать совместно, ждать их прибытия.

Вечером их отряд прибыл (300 человек). Сбор всех был назначен по сигналу церковного колокола. В 12 ночи ударил колокол. Все собрались и стали наступать. Командование нашим отрядом принял сам Шаров П. Ф. Нашему пулемёту было задание – выйти на шлях Короча – Клиновец, ждать команду у села Бехтеевки, и не пропустить на этот шлях ни одного белогвардейца. Другим было дано задание: отрезать дороги на север, юг и запад (от Белгорода). Но северная группа наткнулась на секрет белогвардейский и получилась тревога. Главная группа с западной стороны не успела отрезать дорогу Короча – Белгород, которая связывала контрреволюцию с немцами – гайдамаками.

Мы получили приказ, быстрее занять центр города и двигаться по Соборной улице к тюрьме, чтобы быстрее освободить заключённых. Когда мы двигались по Соборной (на рассвете), то из одного дома раздался выстрел, правда, он никого не задел, но в это время Кузовлев Тимофей Трофимович бросил в окно этого дома гранату и части винтовки были выброшены из окна. Пока добрались до тюрьмы, то почти становилось видно. Заключённых освободили, они бросаются нас обнимать и целовать, сами босые в нательном белье. Оставалось 5 минут и их бы повезли расстреливать под Белую гору. Даже охрана тюрьмы не могла вся успеть убежать.

На тюремной площади были поставлены два пулемёта из отряда Кабанова и наш пулемёт «Кольта». Из садов Погореловки нашу площадь белогвардейцы стали обстреливать. Нам приказали обстрелять погореловские сады. Почти одновременно 1-ые номера всех трёх пулемётов были выведены из строя. Одного пуля, попала в плечо, одного в живот (из отряда Кабанова), а на нашем пулемёте Толстопятова Якова попал отсколочек от ствола пулемёта в бровь. Я рядом с ним был, заменил его, но подали команду – стащить пулемёты в укрытое место, в окоп. Из окопов мы обстреляли сады, прекратилась стрельба, кроме этого была послана пехота в окружение садов.

Раненный пулемётчик в живот, через два часа в городской больнице умер.

Поднималось весеннее ласковое солнце. Мы стояли на месте. Город нашими отрядами был занят весь. Утром к нам пришли жители города и прилегающих деревень, стали нас угощать добротными яствами, как спасителей. Одна женщина лет 45 с украинским оттенком лица, в слезах благодарила нас за спасённого сына от расстрела в тюрьме, которого мы освободили. Свободные от дежурства красногвардейцы рассыпались по городу. Некоторым из них недоставало оружия, обмундирования. С нашего пулемёта ушли Толстопятов Яков, Денисов Григорий и Аникеев Антон (ездовой наш), а мы с Костиным Антоном дежурили у пулемёта. Только часов в 5 вечера они сменили нас и мы пошли по городу. Заходили в опустевшие буржуйские дома, надо отметить, что некоторые сбежали к немцам – гайдамакам в нательном белье т.к. не успели захватить, что им необходимо.

Перед наступлением на город было объявлено: за грабёж и наживу будут расстреливаться. Шапранов в Чернянке сам лично расстрелял 5 человек за награбленное имущество. Поэтому брать чужое добро не брали, да оно и не нужно, если кто пошёл в отряд с душой за советскую власть, то он знал, придётся погибнуть или после победы жить хорошо.

Часов в 8 вечера нам дали команду, чтобы пулемёт установили на перекрёстке улицы Соборной, около дома помещицы Шапоткиной.

Но как только стемнело, выше нас загорелся дом, команду дали не бежать туда, не тушить, а были посланы наряды в окружающие сады, чтобы обезвредить провокацию. В садах наши схватили несколько молодчиков и имели перестрелки, из них один был захвачен поручик. Они были сданы в ревком. Только после этого была послана пожарная команда для тушения огня. В ночное время началась прочистка садов, а мы всю ночь дежурили у пулемёта.

Рано утром мои товарищи ушли в дом Шапотихи. Оттуда Денисов Григорий пришёл пьяный и принёс бутылку красного вина. Отбил горлышко и заставляет меня выпить. Я попробовал немного, но мне показалось плохое вино, не стал. Он бросил бутылку с вином в сад и сказал мне: «Иди туда, там тебе выберет Шаров Илюшка». Я вошёл в зал к Шапотихе, на столе стоят до сотни бутылок разного вина. Шаров дал мне самого лучшего шампанского вина. Я выпил стакан и закусил холодными закусками.

Илья меня предупредил: «Собирайтесь часа через два на обед. Я прислугам Шапотихи приказал варить обед мясной». Я вернулся на дежурство к пулемёту. Денисов ушёл в город. К обеду ребята стали собираться, пообедали и подменили меня. После обеда я увидел, что из имения Шапотихи местные жители тащут всё что попадётся. Мы с Шаровым зашли в подвал. Чего там только нет? Сколько серебряных приборов? Возможно были и золотые, т.к. там уже несколько человек побывали. Я для себя взял серебряную столовую ложку, чайную и вилочку, вот и всё что я взял за всё время. А к вечеру была уже отрядная столовая и кладовая на улице «Дорошенко», на постоялом дворе. Каптенармусом был назначен «Ганка» Фёдор Андреевич Гамов. Там мы и питались по расписаниям.

Конечно, не все так поступали в городе, как я. На второй день после занятия города из Яблонова приехали подводы. Толстопятов Яков, Денисов Григорий и Анистратов Иван (жили на одной улице) нагрузили полную подводу всяким барахлом, вплоть до верха. А особенно поджились из прилегающих сёл жители, кто не боялся и был жаден до чужого добра.

За три дня были восстановлены все органы городской и уездной власти. Наиболее преданных и проверенных оставили для порядка в уезде. В том числе оставили меня.

Нам пришлось набить тюрьму контрреволюционерами, а в страстную пятницу отъявленные контрреволюционеры были изрублены и расстреляны, в том числе попался и сын Шапотихи. На пасху нас отпустили домой, выдав по 10 кг белой муки и по литру водки.

Вечером к нам зашли два брата (мои дяди Егор и Василий), они тоже были в отряде. И кто-то нарочно сказал, что я муку забрал дяди Василия, но мне и самому 10 кг привезли. Когда он подошёл и начал мне угрожать, я ему разъяснять, а он и слушать не хочет. Дело доходит до оружия. Дядя Егор уступился за меня: «Что ты не знаешь, что Данько себе этого не позволит. Я тебя, к чёртовой матери, застрелю!» Они поскандалили. Дядя Егор вышел во двор, за ним вышел и Василий. Я вышел, чтобы предотвратить случайность, но Егор пошёл в огород, а Василий на улицу. Я посмотрел за ним, оказывается он зашёл к соседке Алёне Максимовне и ищет её зятя Шопина Федота Романовича (быв. милиционера при Временном правительстве) чтобы убить его. Я его стал звать до нас, но он отказывается. Тогда я его безоружил, отобрал наган и саблю. Он там и уснул. Наутро опохмелились и по-хорошему разошлись. На второй день опять явились в Корочу.

Из Корочи меня вскоре отозвали и послали работать зам. председателя сельисполкома (Ленинского). Но недолго мне пришлось быть. Формировалась Красная армия. Меня хотели отправить председателем сельисполкома в с. Терновое Корочанского уезда, т.к. там ещё были элементы контрреволюции, но я отказался с вескими доводами. Товарищи идут в армию, а меня в тыл, какое мнение у них будет обо мне.

И я ушёл в Красную армию. Сперва попал в отдельный Дмитриевский стрелковый батальон, а оттуда был направлен под Царицын. От Курска до Царицына ехали 13 дней. Почему так ехали долго, если принять во внимание на фронт? Железнодорожный транспорт был разбит, угля не было, а топили паровозы сырыми дровами. Эшелон проедет 50 – 60 км и станет, набирает пары. Было холодно, топить вагоны (теплушки) почт не топили, т.к. было нечем. Только тогда протопим, когда удастся сломать щиты от задержания снега, или отдельные несознательные на станциях из вагонов других поездов вынимали окна, стёкла разбивали, а рамами топили, хотя согреть чаю. От таких условий многие стали заболевать тифом. Эшелон стал уменьшаться солдатами. Не удержался и я. Под Царициным я заболел тифом ночью и меня сняли с вагона. Оттуда я попал в госпиталь, в г. Саратов. Оказалось, что тиф оказался брюшной.

Температура моего тела доходила свыше 40 градусов. Пролежал я 10 дней, температура спала, сам я стал ходить на своих ногах. Однажды я пошёл в уборную, которая находилась во дворе. Меня там просквозило и я опять слёг в постель. А до этого меня назначили на комиссию, и я писал письмо домой, что был болен тифом, назначен на комиссию, возможно, придётся повидаться. Второй тиф возвратный свалил меня. Я и от этого провалялся 10 – 12 дней. Вторично был назначен на комиссию, но случилось так; с фронта привезли тифозных в наш госпиталь. Один ту же ночь умер. От нас отобрали одеяла на стирку, но во время ночи стало холодно. Я из общей кучи взял одеяло и оделся. Включив свет, и глянув на бельё, то масса была вшей. Позвал няню и показал ей, она принесла чистое бельё для смены. Через два дня меня свалил сыпной тиф.

Из этого госпиталя меня эвакуировали в сыпной госпиталь. На дворе стоял апрель месяц, снег таял, но нас везли санями. Приехав туда, снесли меня на носилках и положили в коридор. Не помню, что со мной делали.

Пришёл в сознание, когда мне делали уколы. Я сказал фельдшеру – зачем вы меня колите? Он ответил: «Если бы тебя не кололи – то давно бы на кладбище были». Он рассказал мне, что двенадцатый день мне делали уколы, и я был без сознания.

Я был очень слаб, сам не мог ни повернуться, ни встать. Диету мне давали молочную. Однажды подходит ко мне сестра и заявила: «К вам пришла жена!» Я ей ответил, что нет у меня никакой жены. – А может быть сестра? – И сестры у меня нет, есть одна, но та не приедет. Тогда она пришла справиться у пришедшей. Оказалось, что пришла жена к мужу, рядом со мной, лежащим больным. Пришёл священник и причастил этого больного. Посмотрел на меня, и сказал, обращаясь ко мне: «Давайте и вас причастю, а то вы скоро умрёте». Я ему ответил – Иди, чёрт патлатый, я буду жить и умирать не хочу! Через час, мой сосед на койке, которого причастил поп, умер. Оказался он Саратовский из гражданского населения.

Я постепенно выздоравливал, но пища молочная так мне надоела, что я не мог её больше кушать. Стал просить няню, чтобы она дала мне борща, но она отвечала, что просите разрешение у врача. Во время обхода больных врачом, я стал просить его, но он категорически отказал. Я даже прослезился.

После перевели меня на общий стол. В первый раз я пошёл до ветру в уборную самостоятельно. Еле двигая ногами, я прохожу мимо зеркала «тримо», увидел себя, но это был не я, а мой скелет. Я не мог этому верить, никто бы меня не угадал из близких, родных в это время. Но аппетит быстро стал развиваться. Той порции мне не хватало. Но няни нас кормили дополнительно, т.е. тех, которые стали выздоравливать, за счёт тех, которые были тяжелобольными и не кушали, как я 12 дней, мой паёк тогда тоже отдавали выздоравливающим.

Нельзя было самому себе верить, что в сутки приходилось съедать по 3—4 кг белого хлеба, а после всего этого входило в норму. Долго мне приходилось выздоравливать в этом госпитале. Я стал помогать тяжело больным. Носил им передачу, которую приносили родные, но они почти не кушали, а отдавали мне. Я каким-то любимчиком стал на палате. Кому напишу письмо по их просьбе, кому прочитаю письмо и даже интересное из книг. Завёл дружбы с товарищами, которые находились в выздоравливающей команде. Я для них собирал хлеб, а они мне приносили (тайком) селёдку и другие продукты (капусту, огурцы), а тут мы с друзьями поедали.

Выписали мен, вернее, отправили в выздоравливающую команду в город Саратов. Здесь мне тоже долго пришлось довыздоравливать, но силы мои не могли уже восстановиться и в тело я не вошёл так, каким был раньше. Чувствовал себя, что полжизни у меня отняло. Наконец, комиссия меня отпустила на два месяца домой на поправку, но я ещё был слаб и не думал добраться до дому.

Поезда были забиты пассажирами до отказа, и на буферах и на крыше, но я не мог ехать ни на буферах, ни на крыше, а в вагон не влезешь. Три дня я не мог залезть в вагон. Ходил к военному коменданту станции, чтобы он помог мне, но – отказал. Пришлось уцепиться обеими руками и ехать км 300 так, а потом зайти в тамбур. Так с великим трудом добрался до ст. Чернянка. От Чернянки до дома никакого транспорта не оказалось. Пришлось пешком отмерить 35 км.

Подойдя к своему огороду, я не мог дальше двигаться и 10 шагов. Пришлось лечь и думаешь, что подошёл к дому, и, может быть, больше не поднимешься. С час пришлось пролежать, оставалось до дому метров 250. Вечерело, надо двигаться, через полчасика я оказался в доме, со слезами меня мать удержала, а то бы я упал. В голове зашумело, в глазах пожелтело и всё пошло кругом. Сняв с меня вещевой мешок, раздела и уложила на кровать. Через часок я поднялся, появились родственники и друзья. Но долго меня не утомляли. Все они думали, что меня давно нет на свете. Ведь я им писал ещё в марте месяце, что болел, будет комиссия, возможно увидимся, и был уже июль месяц, и от того времени ни слуху, ни духу. Слабость давала чувствовать. На село я не выходил, а больше гулял по своей улице. Старался больше быть на воздухе. У нас был свой небольшой садик и недалеко был лесок. Вот больше там и проводил время. Время было тревожное, деникинские войска приближались к нашей местности, а здоровье моё ещё было слабое.

В начале августа 1919 г. наши красные войска стали отступать. Я и мои товарищи Зайцев Трофим и Зайцев Евдоким ушли отступать с красными, но мне было тяжело. Просился я в санчасть, но меня туда не приняли, а отвечали, что ты такой можешь делать у нас, и в строевые части не принимали. Отступили мы до Русской Халани (км 25), но после опять освободили наше Яблоново, и мы все трое вернулись. А через три дня внезапно Яблоново было занято белыми. Это ещё больше подорвало моё здоровье. Начались сердечные боли. При белых меня спасло то, что слух прошёл, что я отступил, т.е. ушёл с красными. Правда, хозяйство наше подверглось некоторому разграблению белыми. В ноябре месяце село было освобождено от белых. Сразу военная комиссия стала призывать в армию, но комиссия меня признала не годным к военной службе со снятием с учёта. Это меня очень огорчило, что жить мне приходиться немного. Признали порок сердца, хронический бронхит и слабые лёгкие. В феврале 1920 г. повторная комиссия. Опять меня признали негодным к военной службе.

Что делать мне? Дома мне делать было нечего, надо где-то работать. Приглашали меня письмоводителем в военкомат в Яблонове, но мать так запротестовала, что я не мог поступить, и решил уехать в Донбасс на шахты.

Доехал до ст. Купянск – узловой, от меня потребовали пропуск, т.к. много было безработных. Меня дальше не пустили и я был вынужден вернуться. Но вскоре (весной) опять комиссия. Теперь меня признали годным и призвали в армию. После этого я духовно окреп, т.к. я ещё могу жить и давать обществу пользу.

Попал в запасной полк, который стоял в г. Карачеве Орловской области. В этот полк много было призвано дезертиров. В полку отобрали тех, которые не были дезертирами, и из них сделали караульную роту. В эту роту попал я и ещё 13 товарищей из с. Яблоново и Песчаного (от Яблонова 7 км). Меня взвод избрал раздатчиком продуктов на взвод, зная меня, как честного товарища. Правда, я ни одной крошки не отнимал ни у одного товарища, и делил всем поровну, что приходится каждому (хлеб, сахар, масло, консервы и др.).

И я был освобождён от несения караула. А остальные несли караул в цепи вокруг военного гарнизона, чтобы никого без пропуска не пускать из гарнизона, т.к. много было бывших дезертиров и стремились опять убежать. Моим 13 тов. из караульной роты надоело нести караул и они стали просить меня, чтобы я написал заявление отправиться в маршевую роту, т.е. которую в скором времени отправят на фронт. Я написал заявление от 14 человек, включая туда и себя.

Пришёл командир роты к нам во взвод и спросил: «Кто писал заявление?» Я сказал, что это написал я. Тогда он сказал: «Этих 13 человек переведу в маршевую роту, а ты пойдёшь со мной в канцелярию!» Меня пробил холодный пот. Я почувствовал, что я организатор саботажа и предадут меня к полевому суду. Вошли в канцелярию, он мне предложил остаться писарем при канцелярии. Стал меня уговаривать, что скоро полк переедет на Кавказ и там жизнь будет хорошая. Кроме его, стал меня уговаривать и тов., который там работал писарем из с. Мальцевки (12 км от нашего Яблоново). Будем, мол, вместе служить. Но я категорически отказался. Поймите вы сами, товарищей пошлю на фронт, а сам останусь в тылу, какой же я человек и товарищ после этого?

Ротный был вынужден отступить и выдал приказ на всех 14 человек. Теперь мы оказались в маршевой роте, среди бывших дезертиров, правда, там были и из нашего села.

Вскоре нас отправили к Ленинграду (в Красное село – 25 км от Ленинграда). Там сформировалась 12 дивизия Петросовета войск ВЧК Украины. Оттуда нас бросили на Врангелевский фронт, который подходил к стан. Синельниковой. Я попал в пулемётную команду и со мной (из Яблоновских) Никулин Тихон, Белокопытов Василий, Киреев (Зубрилов) Матвей и с Песчаного «Макунин» Денис. И все на один пулемёт. Начальником пулемёта был Белокопытов Василий, а я наводчиком.

При отправке на фронт Никулин Тихон и «Макунин» Денис попросили начальника пулемётной команды тов. Зайцева разрешить им уехать пассажирским поездом, чтобы заехать домой, а после вернуться в часть. Но Зайцев им отказывает. Он говорит: «На вас я не надеюсь. А Белокопытова отпущу, пусть он заедет и привезёт вам передачу, узнает, как ваши живут». Но я отказался ехать. Я человек холостой, расстраивать мать не хочу, а они женатые, есть у них дети, им охота навестить свою семью. Правда, Дениса я хорошо не знаю, вернётся он или нет, а за Никулина я ручаюсь, и буду отвечать своей головой. Ну и Денис, если он понимает человечество, то он не подведёт Вас. После этого он согласился и добавил: «Вот я полагаюсь на тебя!» Выдав им отпуск и они уехали.

Приехали мы на фронт, стали громить Врангелевские войска, и он не успевал отступать, но в нашем тылу появились банды националистов: Махно, Заболотный, Марусин отряд и др. Нашу дивизию бросили на ликвидацию банд.

Борьба с бандами ещё труднее была, чем на фронте. Каждую минуту были в опасности. Местное население было запугано бандитами, многие их поддерживали, они были почти неуловимы. В таких трудностях пришлось бороться. А что же случилось с отпускниками Никулиным и Денисом? Их всё не было. Прошёл месяц, идёт второй. Однажды начальник пулемётной команды т. Зайцев говорит мне (по секрету). Ну что будем делать с пропавшими? Они ещё значатся в команде. Надо, наверное, сообщить о них? Я его успокаиваю, что надо пока воздержаться, они приедут.

Вот, однажды, утром, мы выезжали из одного села, едем на ликвидацию банды в лесу, и вдруг, навстречу к нам – Никулин и Денис (на 45 сутки). Они, правда, мало были дома, а после им пришлось нас догонять в разных местах, т.к. мы кочевали с одного места в другое. И они были не одни. Их собрали человек 17, с ними был командир разведывательной команды т. Харламов.

После этого Зайцев ещё больше доверял мне во всём, даже советовался со мной по важным вопросам. Он был членом партии, а я беспартийным. Его влияние действовало на меня. Он дал мне рекомендацию, политрук Пекарский и комиссар полка для вступления в партию. В октябре 1920 г. меня приняли в партию не кандидатом, а сразу в члены партии, но партбилета не было, я был чл. партии без партийного билета. Партнагрузку мне дали – члена ОКИ, которую добросовестно я выполнял и вёл агитационную работу во взводе.

Несколько эпизодов из борьбы с бандитами.

В трёх км от местечка Бермедь, при Сахарном заводе мы (пулемётчики) стали разыскивать квартиры. Зайцев поручил мне подыскать квартиры для взвода. Я подбирал квартиры у бедняков. Для себя (4-х яблоновских) тоже подобрал бедную квартиру. Жила старушка (лет 50) и её дочка Аерия (лет 16). Старушке мы предложили сварить нам ужин, но отказалась, что нет дров, а дрова лежали во дворе (больше воза). Тогда я вышел отбил две доски от ворот, расколол их и принёс. Она сварила нам ужин, мы поужинали и им осталось. После этого она уже больше не сопротивлялась. Хватало нам и их досыта кормили.

К нам стали заходить старики-соседи. Стали мы с ними вести беседы. В этих беседах мы узнали, что украинские националисты много поработали с ними, чтобы обострить население против красных войск. Они им внушали, что придёт «коммуна» (так понимали красные войска) будут забирать всё и увозить в Россию, а кто будет сопротивляться – того убивают.

Мы им разъяснили, что такое советская власть и наши задачи. Наша квартира стала «агитпунктом». И местное население (беднота, середняки) стали относиться к нам по-другому. Они увидели своих друзей и помогали нам во всём. Наша хозяйка, у которой я первый день отбил две доски от ворот, теперь очень была довольна, особенно мною, т.к. мы их кормили, как на убой, достал 2 доски и прибил к воротам. Продуктов нам хватало, т.к. местное население нам дарило и получали паёк.

Но борьба с бандитами была очень трудной потому, что мы расположены были внутри их. Пулемёты всё время были заряжены и мы от них не отходили. Ночью спали около пулемётов, выставляя посты во дворе. Нас перевели в казармы при заводе (Сахарном). В ноябре м-це 1920 г., открылась стрельба. Получили сообщение, что на штаб, стоявший в местечке Бершадь, напала банда Заболотного. Приказали нам отрыть огонь из пулемёта в сторону банды, а затем двигаться к местечку Бершадь. Но оказалось, что получилась паника. Нашему взводному Чугаеву Геннадию Тимофеевичу (родом из г. Саратова) командир полка Павлов (101 стр. полка) дал 5 суток ареста за открытие огня, и я остался за него.

Несколько раз (во время ночи) делали облавы лесов. Окружаем леса и «кольцом» сжимаем. Были большие потери, но, захваченные банды тоже уничтожались.

Получив сведения, что бандиты остановились в селе Полком, ночью, было окружено село. Нам с пулемётами приказали въехать в село. После рассвета, пехота стала вылавливать бандитов, дезертиров. В штабе начались допросы. По очереди мы (пулемётчики) тоже ходили в помещение, где шли допросы. Допрашивали командир полка и комиссар. Некоторые бандиты не хотели открыть правду, но шомпола и плётки помогали им «припомнить», и они были вынуждены сознаваться. За этот день мы взяли из села 150 человек. Под большим конвоем отправляли в штаб полка. Масса двигалась народа, слёзы, вопли. Командир полка обратился к народу: «Идите по домам и закажите своим внукам, что поступим и с ними так, если будут выступать против Советской власти».

Ночью представили в штаб полка. Мне, как члену РКИ (Рабоче-крестьянской комиссии) приказали прислать в штаб красноармейцев, у которых плохие обувь и одежда. Они получили снятое с бандитов. Обмундирование у них было наше армейское, которое они награбили.

Утром пришли их родственники, принесли передачу. Им ответили, что их отправили в «штаб дивизии», они ночью были расстреляны.

Что эти бандиты творили: захватывали наши обозы, грабили, охрану часть убивали, а некоторым отрезали носы и пускали, других наголо раздевали и пускали, в зимнее время.

Все эти козни привели в ярость наших красноармейцев, даже бывшие дезертиры, находящиеся в Красной Армии, беспощадно уничтожали бандитов, а когда попадали в их окружение, то уничтожали себя, чтобы не попасть в руки банд. При таком положении, наш односельчанин Токарев (Тульский) Фёдор застрелил себя в одной избе, когда бандиты приказали ему выйти из квартиры.

Бандиты вошли в квартиру и сказали: «Вот черти – коммунисты, стреляют себя, но не сдаются». Но какой он коммунист, как 4 месяца назад был дезертиром?

Сколько раз жизнь моя и друг. моих т.т. оставалась на волоске.

Нашему взводу приказали ехать на месяц на охрану штаба дивизии. Только прибыли мы туда, и вступили с бандитами в бой. Перед нашим приездом, банда наскочила на штаб дивизии, командир дивизии выскочил на площадь и давал распоряжения войскам, в это время бандиты убили его. Его жена (молодая, энергичная, была в конной разведке) подъехала к мужу и убедилась, что он умер, тут же застрелила себя. Разогнав банду, мы остались на охране, но каждую секунду угрожала смерть.

Однажды к нам появляется бывший наш отделённый командир Пашков. В нашем полку он был командиром пулемётного взвода при конной разведке. Однажды, конная разведка и пулемётный взвод Пашкова поехали, ночью, на облаву банды, в село. Разогнали бандитов, часть уничтожили, и после этого выпили самогона, начали грабить население. Узнали о их проделке и подали в ревтребунал.

Начальнику конной разведки Харламову был вынесен приговор, расстрелять, но он потерял сознание и помешался после слова «расстрелять», но дальше говорилось: «Принимая во внимание его заслуги на Польском фронте, расстрел заменить 15-ю годами лишения свободы». Его отправили в больницу. А Пашкову, политруку разведкоманды и др. дали по 8 лет.

Вот этих осуждённых отправили в тыл, в это время из леса выскочила банда, конвой уничтожила, а осуждённых взяли к себе в банду. Месяц они находились с ними. А под Рождество 1920 г. перепились пьяные, Пашков и ещё его товарищ убежали от них. Вот он явился к нам, идёт в штаб дивизии. Его и тов. простили и отправили в другую часть.

Однажды прошёл слух, что нашу часть отправят в тыл. Некоторые стали готовить сухари, чтобы в тылу не пришлось голодать. Два наших санитара (из пулемётной команды) пошли в другое село, чтобы добыть хлеба и насушить сухарей. А в этот день мы возвращались из охраны штаба дивизии. По пути с нами встретилась наша пулемётная команда из конной разведки, которая ехала на ликвидацию банды в лесу. Нас направили в то село, где они стояли, предупредили, что там остался один пулемёт 6-го взвода и нестроевые.

По приезде в село, мы – я со взводным стали подыскивать квартиры, но в это время послышалась стрельба.

Не разобравшись, в чём дело, мы не знали, что предпринять. Затем нам один сообщил, что наскочила банда. Отступить в противоположную сторону от банды нам нельзя, т.к. протекает река Южный Буг, а моста через неё нет. Нам надо объезжать село и пробиваться к войскам, но оттуда движется банда, и нас могут отрезать. Но это единственный выход. Галопом погнали лошадей на окраину. Мы успели вперёд выехать банды, но они уже спустились в огороды села. Мы открыли по ним огонь из двух пулемётов и одной винтовки, т.к. у нас больше не было. Некоторые из бандитов стали падать на землю, а остальные стали убегать по балке к лесу, но в это время и от церкви затрещал пулемёт. Итак, налёт был отбит.

Оказалось, что наши два санитара были схвачены бандитами, и они рассказали, что в селе остался один пулемёт и нестроевые. Вот бандиты, рассчитывая на лёгкую победу, напали на наше село, но внезапно их встретили наши два пулемёта, а после третий (санитары не знали про наш пулемёт, т.к. мы приехали после их ухода). Бандиты наших санитаров зарубили под селом, якобы за то, что они их обманули.

После ликвидации основных банд, нашу дивизию разбили на отдельные пограничные батальоны и бросили на охрану границы от Румынии по реке Днестр. Наш 186 отд. погран. батальон занимал от местечка Рыбница до Одессы. Я по прежнему был в РКИ (это в феврале 1921 г.).

При реорганизации пограничных войск наш 5-ый пулемётный взвод тоже реорганизовали. Начальнику пулемётной команды тов. Зайцеву предоставили право набирать себе пулемётный взвод. Он взял мой пулемёт с моими товарищами и второй из 6-го взвода. Теперь он командиром нашего взвода. Взвода прикрепили к ротам и расставили по границе. Пехота несла охрану границы, а мы стояли по квартирам с пулемётами. Жизнь шла нормально, питание у нас было отличное. Природа богатая: река, а по над рекой сады, прилужные места.

Весной мне и командиру взвода дают двухмесячный отпуск. Но мой товарищ Белокопытов Василий проси меня отдать ему очередь своего отпуска, а я, чтобы поехал на его очередь. Я решил так, давай бросим жребий. Выпало ему ехать на мой отпуск. Я остался за комвзвода. Один пулемёт при мне находился, а второй в км в 20 от нас. Занятия проводил по очереди. Через месяц после выезда т.т. в отпуск, получил приказ явиться в местечко Рыбницу со всем взводом, для организации пулемётной команды. Сколько радости было, когда нас встречали бывшие одновзводцы из быв. 5-го взвода. Особенно Егорушка из Калуги. Он кричит: «Данилушка приехал. Как мы только рады!». Я ехал на рысачке, которую Зайцев достал на Польском фронте и наказывал мне, чтобы эту кобылу никому не отдавал до его приезда.

Командиром пулемётной команды был назначен наш быв. комвзвод Чугаев Г. Т. Я нёс обязанности комвзвода. Но не было письмоводителя в команде. Чугаев предложил мне стать письмоводителем. Неся три обязанности: комвзвода, письмоводителя и старшины, я посоветовал Чугаеву взять Никулина Тихона Ивановича старшиной колонны. Так и сделали.

Всё шло хорошо. Однажды мы были в театре, вдруг, раздался крик: «Банда!». Получилась паника. Постановка была сорвана. Я и Никулин пришли в команду и сидим в садике, разговариваем. Вот подходит комбат и спрашивает нас: «Где начальник?». Мы ответили, что не знаем, т.к. мы только что пришли из театра. Комбат не мог найти комвзвода. На второй день его арестовали, а меня назначили команд. пулемётной команды (временно).

Недели через две прислали начальника пулемётной команды нового, а старого отправили в Киев, в штаб дивизии.

Прошло три месяца, когда уехали мои товарищи в отпуск. Комбат говорит мне: «Надо на тебя приказ написать на комвзвода». Я ему отвечал что теории не знаю и не смогу быть комвзвода. Он пообещал меня послать учиться.

Скоро поступила разнарядка – два человека из пулемётной команды направить на учёбу красных командиров.

Старого отправили в Киев, в штаб дивизии. Прошло три месяца, когда уехали мои товарищи в отпуск. Комбат говорит мне: «Надо на тебя приказ написать на комвзвода». Я ему отвечаю, что я теорию не знаю и не смогу быть ком взвода. Он пообещал меня послать учиться.

Скоро поступила разнарядка – два человека из пулемётной команды направить на учёбу красных командиров. Я и Никулин (молча) написали рапорта комбату. Нам выдали командировочные в школу, но требовалась подпись комиссара батальона, который был в отсутствии. Я стал передавать взвод, когда узнали, что мы уезжаем. Как-то явился наш комбат, молодёжь запротестовала нашему отъезду, он пообещал им пересмотреть этот вопрос. Дождавшись комиссара, нам подписал он документ. Я попросил комиссара выдать мне документ о принадлежности к партии. Он велел написать техсекретарю. Но когда тот сверился по документам – оказалось, что на моём заявлении (о принятии в партию) наложена резолюция предсобрания: «Принять в члены партии», а в протокол секретарь собрания не записал. Комиссар посоветовал мне, чтобы я обождал дней пять до общего партийного собрания. Ждать было нельзя потому, что комбат бы отменил свой приказ о посылке нас на учёбу.

Возвратясь от комиссара, я приказал своему ездовому, быстрее подать подводу, и в 12 часов дня отправились на станцию, хотя поезд отходил в 6 часов вечера.

Итак, мы приехали в г. Одессу, в распоряжение штаба бригады. Из штаба бригады получили командировочное (на двоих), направляемся в г. Москву, в управление главных военных заведения (УГВЗ). Но из Одессы требовалось разрешение коменданта города на право выезда.

Пошёл я к нему за разрешением, но комендант отказал. Я настоял на своём, что не выйду из комендатуры, пока не дадите разрешение. Комендант арестовал меня и посадил за решётку. Часа два просидел, решил написать докладную комиссару бригады о своём аресте. Но в это время часовой открыл дверь и приказал: «Выходить, можете быть свободным». Вышел, попытался было опять пройти к коменданту, но часовой не пустил. На второй день я послал Никулина к коменданту. Он получил разрешение на выезд. У кассы стали в очередь для получения проездных билетов. Кассу открыли и сообщили, что билетов нет. Поезд отправился.

На второй день опять стали в очередь. Но мы удивлялись, что вчера касса билеты не продавала, а поезд отправился полный пассажирами. Стали присматриваться вокруг вокзала. Я заметил, что в дверь со двора проходят люди с билетами. Идут два человека через двор к кассе. Подошли к кассиру и она им выдала билеты. В след за ними и я подошёл. Кассир сказала: «Стойте там в очереди за билетами!» Я ответил ей, что вчера стоял 3-ий в очереди, и ни одного билета вы не продали. Что же нам последние кальсоны проедать. Тогда кассир и нам выдала билеты. Сели вечером и отправились на Киев. Находясь в Одессе, мы купили себе хромовые ботинки, белые рубашки, суконные брюки и 4 ½ пуда соли. В Киеве мы купили 3 ½ пуда пшеничной муки.

Всё это мы хотели завезти по домам, рассчитывая ехать через Белгород на Москву. Но маршрут нам изменили: Киев – Брянск – Москва. Мы стали просить коменданта, чтобы ехать через Харьков, но он отказал. К поезду нашему прицепили вагон для командировочных в Москву. Забрав всё это с собой, поехали. Утром, рано, под Брянском Никулин соскочил с поезда про себя, когда поезд почти остановился на станции, но затем набрал скорость и прибыл в Брянск. Никулин не приходил в вагон, я вышел его поискать и хотел уже заявить коменданту, но был дан второй звонок, я поторопился в вагон. Подъезжаю к станции Сухиничи вечером. Поезд остановился и в наш вагон заходя два из ГПУ. Спрашивают: «Есть Белокопытов?» Они предложили мне вылезать. Я им ответил, что у меня вещей много.

– А мы и знаем, что без вещей не будете кататься!

Подкатили тележку, погрузили все вещи и замкнули в дежурную комнату.

Посидел я с ними в дежурке, а затем попросил разрешения сходить до ветру. Они приказали мне, оставить документы. Я оставил командировочное удостоверение на двоих. По возвращению они стали меня расспрашивать. Я рассказал им всю правду. Тогда они удивились: «Вот что произошло!»

Оказывается мой Тихон дал телеграмму из Брянска, чтобы меня ссадили с поезда, а то в Москве трудно будет найти. После этого мы – я и их трое попили чаю. У нас была булка белого хлеба и сахар. Они очень были голодны. Утром мы докончили булку. Для ночлега они мне отвели Красный уголок, на мягкий диван.

Утром сходил я на базар, продал соль, но кг 8 оказалось, что они отобрали ночью. Заметно было, что и мука отобрана.

Вечером (второго дня) приезжает Никулин. Он выглядит, как арестант. В нижней рубашке, в штанах, босый, и без головного убора, грязный. Я го давай журить, что отобрана соль и мука. Он хотел с ними заскандалить, но я перебил ему. Всё погрузили и отправились на Москву.

В нашем вагоне ехал командир пулемётной роты из школы ВЦИК. Он нам советовал проситься в школу ВЦИК, к нему в роту.

Приехали в Москву, зашли в столовую покушать. Первым делом надо было продать муку. Пошли на рынок, продали. Нашли ГВУЗ, прошли политическую и медицинскую комиссии, медкомиссия было затормозила меня по состоянию здоровья, но упросили. Стали определять где учиться. Мы попросились в школу ВЦИК. Они спросили, если партийные, то пошлём туда, если беспартийные, то 15% беспартийных там уже заполнено.

Фактически я был партийный, а юридически – не было документа. Мы решили ехать в г. Орёл, в быв. Кадетский корпус.

Старые деньги ежедневно обесценивались (вводился твёрдый курс рубля – червонца). Мы решили деньги в Москве израсходовать. Но почти нечего было купить. Купили две дюжины туалетного мыла и два зонта по 45 тысяч.

Приехали в Орёл в августе м-це 1921 г. Неделю были в карантине, гуляли по городу, как цивильные. Проходили комиссии. Опять меня комиссия не принимает в строевую школу, а в хозяйственную, но я от товарища не хотел отставать. Тогда они отобрали от меня подписку.

Политическую проходили у комиссара школы. После беседы он мне задаёт вопрос: «Вы что партийные, так хорошо политически разбираетесь?» Я ему рассказал, как получилось со мной в партийности.

Зачислили нас в пулемётную роту. Меня назначили отделённым в роте.

Учёба пошла хорошо, но условия были трудные. Хлеба давали 600 г, а приварка почти не было, а также и жиров. Помещения не отапливались, не было топлива. Кроме того мы содержали 200 детей голодных с Поволжья, отчисляя им пятидневный паёк каждый м-ц.

Правда, мы с Тихоном выменяли картофеля на мыло и сахарин, варили картошку и добавляли, особенного голода не имели.

Комиссар обещал нас пустить в отпуск на праздник Октября, т.к. мы старослужащие и хорошо вели себя. Но оказалось, что он своё обещание не мог выполнить потому, что на Октябрьские празднества много уехали домой самовольно (ближние). Нам пришлось за них нести дежурство по городу. Но он сообщил, что пустит на рождественские праздники.

Тихон написал письмо домой, чтобы кто-нибудь приехал к нему. Он купил пшена для них и ещё кое-что. Приехал его отец Иван Афанасьевич, милый старичок, в лаптях. Он всё передал ему. Однажды один товарищ подсмеял его, что его отец в лаптях. Другой вступился за него и сказал: «Да если бы не этот лапотник, то ты бы не учился. И смеяться стыдно над такими».

Дождались и Рождества. Опять то же повторилось, что в Октябрьские. Многие опять уезжали, и нам комиссар опять не выполнил своего обещания. После этого, Тихон только что сменился с караула, его опять назначают в караул. Он категорически отказался, и в это время как раз зашёл комиссар.

– В чём дело, старшина?

– Да вот Никулин отказывается идти в наряд.

– Тридцать суток ареста и немедленно отправьте его на гауптвахту!

Тихона посадили. Но я сварю картофеля и несу его подкармливать.

Однажды придя с занятий, я себя почувствовал плохо. Разобрался и лёг в постель. Но после занятий было назначено школьное собрание. Всех посылали на собрание и меня старшина тоже посылал но я ему сказал, что я немного чувствую себя плохо и не пойду. В это время зашёл комроты, стал меня уговаривать идти на собрание, но я ему ответил, что заболел. Тогда он предложил мне идти в околодок, и, если не признают больным, посидит на гупфахту. Дежурный повёл меня в околодок. Температура моего тела оказалась 39 градусов. Предложили немедленно забрать вещи и ложиться в околодок. На второй день меня отправили в госпиталь. Полежал 3-и дня в госпитале, температура тела спала и меня хотели выписать. Я пожаловался врачу, что у меня болит голова, т.е. над глазами. Меня отправили в палату «уха-горла-носа». Врач осмотрел и заявил: «Вам надо делать операцию». Сделал мне операцию – удалил 3-и куска палип из части носа.

Выздоравливаю, вдруг заходит в палату Никулин. Здоровается и привет передаёт от родных. Оказалось что после 30-дневной гупфахт, пришёл к комиссару и стал проситься в отпуск. Его отпустили на 7 дней, но он вернулся на 9 день.

После выздоровления я прошёл комиссию, меня отпустили на два месяца.

Вернулся в роту за документами. Командир роты извинился, что не верил о том, что я больной. Уговаривал меня не ездить домой. Комиссар тоже уговаривал остаться, т.к. мы перешли уже на специальный курс, оставалось 5-ть месяцев до окончания школы. Буду только классные занятия посещать, не буду нести ни караульные, ни тактические занятия.

Но хотелось побыть дома тем более, что положение дома с хлебом было плохо, рассчитывая помочь им.

В апреле 1922 г. пешком со станции Прохоровки добираюсь до дому (45 км). Снег таял, дорога была плохая, холодно, щека забинтована была после операции.

Из Яблонова встречались знакомые, идущие в поисках хлеба и спасаясь от голода. В том числе встретил Брюханова Фому Петровича, который шёл в урожайные районы, чтобы можно прокормиться до урожая.

Добрёл до дому. Мать очень рада была. Но дома долго не пришлось быть. Надо было ехать добывать хлеба. Через 10 дней, после прихода, отправился я с другими тов. и со мной отец, ему надоело сидеть на голодном пайке. Приехали на ст. Коренево. Часть там обменяли и часть обменяли в г. Рыльске. Сменял я серебряные часы за 2 ½ пуда ржи и шинель диагоналевую из английского сукна за 5 пудов. Хлеб привезли, но этого мало было. Пришлось второй раз съездить со старшим братом Егором в г. Севск, Дмитриев. Наменяли себе и ещё обменяли сестре, привезли и дожили до нового урожая.

Два месяца мне вышло, пошёл на комиссию, но комиссия оставила до особого распоряжения.