Читать книгу «Табуретная» кавалерия – 1. Зарисовки из жизни Российской империи - - Страница 5

Пробуждение человека, пьянствовавшего накануне ни один день по писательским канонам, принято описывать как «тяжёлое пробуждение». Мол и голова гудит, и трясёт всего, и ноги не идут. В этом отношении писателям, конечно, виднее, писатели люди знающие и опытные. Но вот Серж Сафонов писателем не был, а потому пробуждение его было скорее не «тяжёлым», а «изумлённым», потому как ранее после загулов просыпаться в таких местах ему не приходилось. Самым привычным и понятным делом было проснуться после пьянки в постели с женщиной. Женщина могла быть чьей-то женой или же просто мамзелью из заведения. В зависимости от того, кем она являлась, Серж делал вывод, где он: в чьём-то доме или в каком-то заведении. Но в любом случае окружающая обстановка, так сказать, соответствовала статусу Сафонова как дворянина и поручика кавалергардского полка.

Теперь это было, разумеется, в прошлом, но всё-таки то, что сейчас увидел Серж, было каким-то нонсенсом. Во-первых, он увидел над собой низко нависающий закопчённый потолок, вероятно даже никогда не крашеный. Во-вторых, он обнаружил спинку железной кровати, обильно покрытую пятнами ржавчины среди редких островков сохранившейся краски. Пошевелившись, он понял, что лежит именно на этой кровати, что она невероятно скрипуча и явно рассчитана на одного, а потому домыслы о том, что где-то рядом есть женщина можно было отбросить. И наконец, в-третьих, слева от него висела замызганная ситцевая занавеска неопределённой расцветки, которая, по-видимому, отгораживала кровать от какого-то помещения.

Сафонов присел на кровати, спустив босые ноги на прохладный пол и попытался отыскать свои туфли. Их не было. Предполагая, что они могут прятаться где-то за занавеской, он отодвинул её и начал оглядывать всё, что скрывалось за занавеской: сундук, окованный железом; входную дверь, грубо обитую войлоком, очевидно для утепления; полки, сколоченные из плохо струганных досок и заставленные разномастной обувью; большой стол с инструментами; рядом со столом стоял табурет, который занимал мужик, самого непрезентабельного вида. Мужик что-то прилаживал к видавшему виды сапогу, стараясь удобнее поворачиваться к свету, падавшему из единственного оконца под потолком. За оконцем кроме солнечного света присутствовали ноги. Ноги не стояли на месте, перемещались взад-вперёд, сменяя друг друга. Из увиденного Сафонов сделал само-собой напрашивающийся вывод, что находится в подвале и подвал этот является сапожной мастерской, скорее всего принадлежащей мужику, сидящему у стола.

Дальнейший осмотр позволил обнаружить ещё один стол, даже и не стол вовсе, а небольшой столик, на котором виднелся чайник, пара немытых чашек, один стакан и остатки чего-то, что когда-то считалось едой. Ещё дальше притулилась чугунная печурка с выведенной в то самое единственное окошко длинной жестяной дымовой трубой.

Увидев, что Серж проснулся, хозяин не выказал ни малейшего интереса или доброжелательности к гостю, а просто продолжил заниматься своим делом. Сафонов же, вспомнив об только что увиденном чайнике, окончательно поднялся с кровати и пошлёпал как был босиком к столику в надежде глотнуть воды. При этом он не заметил, что на его пути рядом с мужиком на полу стоит коробочка с мелкими гвоздями, которую, маневрируя в тесном пространстве стол – сапожник на табурете – столик с чайником, он и зацепил. Из коробочки, как и следовало ожидать рассыпались гвоздики, на которые Сафонов не преминул наступить и взвыв от боли, рухнул на пол.

Мужик на произошедшее отреагировал довольно равнодушно:

– Осторожней, мил человек. Ты мне так весь струментарий порасшвыряешь. Собирай его потом.

Обследовав ступню ноги и не обнаружив особых повреждений, заключив тем самым, что так эмоционально отреагировал скорее всего от неожиданности, чем от серьёзности травмы, Серж решил перейти к определению своего местоположения:

– А я где?

На что получил лапидарно чёткий ответ:

– У меня.

– А ты где?

– У себя.

Это конечно многое не объясняло, но приглядевшись к сапожнику, Сафонов начал улавливать в памяти некие отрывочные воспоминания:

– Ага, я тебя помню: трактир, стол в правом углу. С тобой ещё один был. И мы все втроём пили.

– Нас с тобой было четверо. Но четвёртого ты не запомнил, потому что он ушёл до того, как мы зачали тебя бить.

Сказано это было таким будничным голосом, что даже восхитило Сержа.

– Очаровательно. И за что же вы меня?

Не останавливая работу, сапожник начал неторопливый рассказ:

– Тебе нужна была кумпания, ты угощал, мы и не против кумпании в таком разе. Потом у тебя деньги кончились, ну бывает такой огорчительный случай! Можно было и разойтись подобру-поздорову, и четвёртый-то и ушёл, а мы чей-то и замешкались, а тут ты начал орать трактирщику чтобы он не ерепенился, а мухой нёс нам ещё, а то мол плюнешь ему в харю. Трактирщик пригрозил городовым, а ты потребовал тогда и городового, чтобы и ему плюнуть в рожу. Мы посмотрели и поняли, что трактирщик непременно кликнет городового, а ты при своём естестве ему точно плюнешь. А какой городовой, состоя при службе, позволит марать свою субординацию? Стало быть, загребут тебя всенепременно, а до кучи и нас, потому как трактирщик со своими молодцами у входа встали – не выскользнуть.

– Занятно излагаешь. А дальше что?

– А дальше мы тебя, от греха подальше и от кутузки, заткнули сообразно своему пониманию. После чего извинились перед хозяином за твои непотребства и так как ты уже не трепыхался, нас выпустили.

Только теперь Сафонов ощутил, как ноет грудь и живот под одеждой, судя по всему, били именно туда, так как боли на лице не чувствовалось.

– Мерси за заботу о моей персоне и свободе. Особая благодарность, что физиономию, кажется, не тронули.

– Ну так мы же люди с пониманием.

Сафонов задумался – оставался не выясненным ещё один вопрос:

– А если я мог вас всех подвести под монастырь, то, чего вы сюда меня притащили, а не бросили где-нибудь в уличной подворотне?

Только теперь сапожник проявил некоторую эмоциональность, улыбнувшись:

– Да уж больно ты нам, барин, красиво рассказывал о себе: мол крылья души твоей надломились, ещё чего-то такое мудрёное, чего и не упомнишь. Но слушать было занятно, чисто поп на проповеди. А я же тебе уже говорил: мы с понимание люди. Яснее ясного что у тебя горе какое-то, от чего тебя и корёжило. Какое там у тебя горе разобрать по твоему пьяному естеству возможности не было: то князя какого-то поминал, то полицию – вот тебе и ещё резон, что в участок тебе нельзя. Опять же выпивку нам проставлял. А мы же не вахлаки какие, а люди ремесленные. Вот и рассудили: не по-людски так-то было бросать. А до меня было ближе всего, вот мы тебя сюда и сволокли.

Сапожник начинал всё больше нравиться Сафонову. По крайней мере он был честнее многих из тех, кто не так давно приятельствовал с бывшим гвардейским поручиком Сергеем Сафоновым, ныне пребывающем в состоянии полной неопределённости относительно своего будущего.

Его столь скоропалительная отставка и не менее скоропалительное удаление под врачебный надзор Великого князя Николая Константиновича, для лечения заболевания нервического характера, имело естественное продолжение: всевозможные сплетни, в которых бывший адъютант представлялся неким дьяволом-искусителем, сбивавшим с пути христианской добродетели неокрепшую юношескую душу своего патрона. То, что «неокрепшая душа» была старше искусителя на три года считалось делом не существенным.

Далее великосветские сплетники начали искать первопричины столь развращённости молодого Сафонова и довольно быстро нашли их в дурной наследственности: «Родители Сержа, при жизни тоже знаете ли не отличались высокой нравственностью, особенно по части адюльтера, да и в делах денежных не очень были щепетильны. Всю жизнь в долгах были, всё на весёлую жизнь спускали».

Говорившим это безоговорочно верили, так как они прекрасно знали о чём говорят: многие сами жили подобным образом или более того в молодости участвовали в том самом осуждаемом «сафоновском адюльтере».

Закономерным результатом стало то, что Сержа перестали принимать в «приличных домах», особенно там, где имелись девицы на выданье. Из всех духовных имя Сафонова стремительно вычёркивалось и надеяться на что-либо по завещаниям больше не приходилось. Таким образом, баланс между великосветским блеском и систематическим притоком денег на этот самый блеск, рухнул. Государственный заёмный банк наконец вспомнил, что родовое сафоновское имение уже многие годы находится у них в залоге и достаточно быстро прибрал поместье к себе.

К тому моменту как Сафонов очутился в подвале сапожника, он уже давно рассчитал прислугу и съехал с приличной квартиры в комнатушку доходного дома со скверной репутацией. Но после вчерашней последней попойки, оставившей Сержа без гроша, перед бывшим кавалергардским поручиком замаячила настоящая степень нищеты, оканчивающейся обычно смертью в ночлежке. Правда пока ещё сохранилась приличная одежда и обувь, часть из которой можно продать по сходной цене и тем самым ещё продержаться на плаву некоторое время. Мысль насчёт обуви для продажи и босые собственные ноги, навели Сафонова на некоторое соображение и он, с опаской вставая с пола, чтобы опять не напороться на гвоздики, обратился к сапожнику:

– Туфли мои где?

– Не ищи, я их в уплату за гостеприимство взял, – последовал откровенный ответ.

– Шарман. Просто шарман. Мне что теперь после твоих гвоздей ещё и по мостовой ноги добивать?

Сапожник, немного подумав, сжалился:

– Ну погляди вон на нижней полке, что ни есть из невостребованного хлама и будь здоров отсюда.

– Кончилось значит гостеприимство? – съехидничал Серж.

– Значит кончилось, благодари за то, что есть.

Тщательно осматривая пол, чтобы избежать новых сюрпризов, Сафонов двинулся к полкам и начал пересматривать немногочисленные пары обуви, стараясь выбрать менее потрёпанные и подходящие размеру. Выбор был невелик, в основном обувь стояла на верхних полках, распределяясь по степени готовности: от недавно сданных в ремонт, до уже починенных, а то и явно недавно сшитых на заказ. Выбрав из предложенного хлама нечто бесформенно растоптанное, Серж стоя попытался обуться и, покачнувшись, случайно смахнул с соседней полки новенькую пару сапог. При падении из них вывалилась бумажка, аккуратно сложенная вчетверо.

Сапожник моментально забеспокоился:

– Э-э, не тронь! Это не про тебя пошито! Это для купца Антюхина. А он сволочь первостатейная за них ещё и не расплатился!

Сафонова же заинтересовала выпавшая бумага – что-то она ему напоминала. Не прикасаясь к сапогам, он поднял её. Это был чистый вексельный бланк, с корявой подписью. Серж некоторое время тупо смотрел на столь необычную в данном месте находку. Затем взгляд его стал становиться осмысленно-заинтересованным.

– А эта бумажка здесь для чего?

Сапожник было приподнявшийся со своего места, видя, что на купеческие сапоги не покушаются, успокоился и вновь занялся своим делом, попутно неторопливо рассказывая:

– Так Антюхин сапоги себе заказывал в состоянии отпуска по большой болезни души. А ну как когда закончится отпуск, так и не вспомнит потом? Я на их купеческих отпусках уже обжигался: за материал и работу денег не отдают, как срок приходит. Теперь шалишь! Коли в отпуску, так извольте расписку, да и на материал деньги вперёд! И на том стою, хоть пусть мне морду в кровя разбивает!

В сказанном была одна странность и Серж решил уточнить:

– Что это такое за чудо – купеческий отпуск по болезни души?

– Да у купечества так для важности запой называют. Иные конечно и до чертей, и смирительного дома допиваются. Особливо коли на большую болезнь замахиваются: на весь месяц. Они тогда такое чудят. Антюхин вон требует себе все супы на водке варить. После такого без расписки точно не упомнит, что новые сапоги заказывал. Старыми то он из извозчичьей коляски кидался в прохожих, по причине их смеха над его пьяным состоянием.

Тем временем в мозгу Сафонова начинало формироваться некое решение его нынешней проблемы безденежья.

– Антюхин – купец крепкий?

– Сказывали, что обороту тыщев семьсот будет. А тебе на что?

Сафонов, не объясняя, продолжил уточнять:

– Сапоги, что ты ему стачаешь сколько стоят?

– Восемь рублёв. А на что тебе?

– Как ты думаешь, купчина твой без этой расписки, вспомнит, что заказывал тебе сапоги?

– Да куда ему! Пьян же был!

– А отказаться платить и с распиской, когда протрезвеет может?

– А вот этого ни в жизнь, он потому и расписки даёт, что слово готов держать. Хотя… если до чертей допьётся, свезут его в смирительный дом, то какой с него тогда будет спрос, – задумался сапожник.

– Вот видишь! Могут аукнуться твои деньги!

Сапожник на секунду задумался и философски заключил:

– Ну тогда придётся сапоги кому другому впаривать. Тут дело такое: толи с прибытком, толи с убытком!

– А хочешь сотню рублей и сапоги при тебе остаются? – небрежно предложил Серж.

Теперь сапожник наконец бросил работать, встал со своего места и подошёл к Сафонову вплотную.

– Ты чего удумал?

Серж, напустив на себя солидности, заявил, как можно уверенней:

– То, что удумал, не твоя печаль. Мне до завтрашнего вечера вот эта бумажка нужна. Я её на деньги обменять смогу. Но для этого ты мне мешать не должен и мне домой срочно надо: умыться, да одежду сменить, в рванье денежные дела не делают.

Сапожник отреагировал своеобразно:

– А, так ты так с меня решил назад свои штиблеты выцыганить. Не выйдет.

– Да и чёрт с теми штиблетами. Дома другие найду, – напуская равнодушие, ответил Серж. – Тебе что заработать не хочется на купчине? Сам же его лаял «сволочью»!

В голосе сапожника появилось сомнение:

– Ну было… но я в толк не возьму: как из бумажки ты, молокосос мозглявый, деньги сделаешь? Ты же не купец какой или чиновник в департаментах состоящий?

– Как ты думаешь, я хоть и пил с вами, а знания имею, обучен?

– Ну навроде как имеешь, говоришь по писанному, – сапожник пристально вглядывался Сафонову в лицо, будто пытаясь понять, а не шутит ли тот.

– Вот и не лезь в материи, тебе в разумение не постижимые, – поднажал Серж. – Ну так что: сговорились на доверии? Завтра к вечеру я тебе за эту бумажку приношу сотню.

Сапожник как-то вдруг переменился и с некой отчаянностью, с какой только с крыши сигают на спор по пьяной дури, мотанул нечёсаной бородёнкой:

– А-а, да чёрт с тобой!

И тут же поспешил добавить, видно считая, что упускает выгоду:

– Но за сто рублёв я не согласный!

Сафонов внутренне похолодел: а ну как сейчас заломит что-нибудь несуразное?

– Так чего же ты хочешь, если всё дело на мне держаться будет?

– Давай за сто десять! – выдохнул сапожник и похоже сам испугался той «громадной» суммы, на которую позарился.

Сафонов внутренне возликовал. Он опасался, что ему выкатят пожелания тысяч, а тут…. Но изобразил на лице сомнение и недовольство:

– Эх, разоришь ты меня, да ладно, за твоё гостеприимство – согласен! Но тогда мои штиблеты – назад! Ты за них не более трёшницы выручишь и то сколько намучаешься, пока продашь кому по сносной цене. Ну что по рукам?

– А и ладно, по рукам! – с той же отчаянностью, но уже веселее, подытожил сапожник, но тут же спохватился, – только Христом клянись, что не обманешь!