Читать книгу Приглашение - - Страница 3

10 лет назад

– Не любит, значит…, – практически не дыша шепчу я.

Эти слова разрывают мою кровоточащую душу надвое. Всего три слова «он не любит», а я чувствую себя так, будто от меня отвернулся весь мир.

– Так бывает, Эл. Мужчинам порой становится скучно со сво…

– Скучно? – Мне хочется рассмеяться на эти слова, но боюсь за тот смех, что я сейчас выдам, меня тут же увезут в психбольницу с мигалками. – Что-то я не заметила скуки в его глазах вчера вечером, особенно, когда стояла перед ним на коленях!

Глаза Кита округлились, но я продолжила дальше свою гневную тираду, вытирая реки слез с лица.

– Да и вообще, откуда тебе знать про скуку, если у тебя и девушки-то толком никогда не было? Серьезно, Кит, я начинаю переживать не на шутку, что ты умрешь девственником!

– Перестань. То, что я ни с кем не встречаюсь, не значит, что ни с кем не сплю, – заявляет весьма уверенно мой друг, которого я всегда считала самой скромностью.

– Ого! Очень интересно. Расскажешь как-нибудь потом, – выплевываю я со злостью, намереваясь сейчас же отправиться в особняк Хиллов и выяснить, что за бред происходит.

Я не поверю, пока не услышу собственными ушами. Не любит он меня. Встретил другую. Ага. Вчера очень даже любил. Да и не похоже это на Нейта.

Несколько часов назад он лежал абсолютно голый в моей постели и рассуждал на тему нашей будущей жизни. После путешествия он планировал поступить в Калифорнийский Университет вместе со мной, далее свадьба, дети, работа в компании отца и прочее, прочее, прочее. А сейчас я даже не от него слышу, что ему все надоело. Надоела Я!

Я не позволяю адской боли разрастись и поглотить каждую клеточку моего тела. Что-то подсказывает мне, что все это бред, шутка, придуманная ими двоими, чтоб стебануть меня. Они, Кит и Нейт, очень любят порой прикалываться надо мной, приносят разнообразие в жизнь, так сказать! Поэтому, если Кит отказывается признавать, что все это неправда, я выбью это из Нейта.

Я резко разворачиваюсь и почти бегом устремляюсь на выход из школы.

– Куда ты собралась? – Вырывает меня из размышлений Кит, схватив за руку и не давая сдвинуться с места.

– Я пойду к нему домой.

– Это бессмысленно, Элсени. Я же сказал, что он уехал. Скорее всего они уже либо в аэропорту, либо в самолете. Поздно, – пытается отговорить меня друг, бегая своими небесно-голубыми глазами по моему лицу и выискивая признаки здравомыслия.

Но во мне этого нет. Только не сейчас.

– Может нет. Может я успею, – с силой вырывая руку из его крепкого захвата, я все же иду к выходу. Бегу к нему.

– Эл, это глупо! Не надо, – переходит на крик Кит, но сдавшись (он никогда не мог мне противостоять) добавляет: – А как же тест? Ты ведь готовилась к нему неделю!

– Все равно! – Даже не оборачиваясь выкрикиваю я, махнув ему рукой на прощание.

Какой, нахрен, тест? Именно сейчас мне учеба вообще побоку. Я не верю, что это происходит. В голове перебираю тысячу сценариев произошедшего, надеюсь, что застану Нейтона или хотя бы кого-то из его родителей дома.

По пути до особняка Хиллов, я звоню Нейтону, но звонки сразу перебрасываются на голосовую почту. Я звоню раз, два, три, десять – результат один. Точнее его нет. Лелею надежду и звоню миссис Хилл, но и здесь слышу монотонный голос, предлагающий оставить мне голосовое сообщение.

Срываюсь на бег. В горле застрял ком из слез, криков и приступов удушья. Мне буквально больно дышать, будто легкие окутывает такая тонкая, но такая прочная паутина, и сжимает с каждой минутой все больше и жестче.

Наконец, добравшись до особняка, я замечаю на своем привычном месте охранника, который не раз нас выгораживал перед мистером и миссис Хилл. Я знаю, что он очень хорошо ко мне относится и считает чуть ли ни частью семьи его начальника. Этот громила двухметровый и грозный на вид, в душе тот еще одуванчик. В надежде на помощь я окликнула его:

– Стифлер, слава Богу, ты здесь! Я не могу дозвониться до Нейта, ты не знаешь где он?

– Простите, мисс Каплоу, но мне запрещено что-либо Вам говорить, – сухо ответил мужчина, но по выражению его лица я вижу, что ему действительно неловко от его тона и ему меня жаль.

А жалость – это именно то, чего я никогда не потерплю. В груди начинает клокотать ярость, но срываться на бедном, ни в чем не повинном охраннике не самая разумная идея. Он просто выполняет свою работу. И делает это хорошо. Но очень странно, что он вдруг начал обращаться ко мне на Вы.

– Как это запрещено? Где он? – Я остановилась как вкопанная.

– Мне не велено. Я выполняю приказ, простите, – проговаривает Стифлер и виновато опускает взгляд.

– Приказ, значит. Мило. Очень, – пытаясь совладать с собой, я то и дело сжимаю руки в кулаки, чтобы почувствовать боль от впивающихся ногтей в кожу ладоней.

Физическая боль на секунду притупляет душевную, которая готова разорвать меня на мелкие кусочки.

– Хорошо, – смиренно произношу я. – Но можешь мне хотя бы дать свой телефон. Я только позвоню и от…

– Нет, мисс Каплоу. Я не могу, Нейтон меня предупреждал об этом, – обрывает меня на полуслове Стифлер. – Правда не могу. Это может стоить мне работы. Вы же знаете, я не могу ее потерять. Нейтон приказал мне молчать, если Вы явитесь.

И как будто сжалившись надо мной, он всё-таки добавляет немного ясности, тем самым отрезвив меня и дав понять, что все это не шутка.

– В доме никого нет. Они собрали вещи и уехали в аэропорт часа два назад. Дом выставили на продажу.

Я рычу и яростно топаю ногой, как пятилетка, у которой отобрали любимую конфету. Чувство несправедливости так и поглощает все мои внутренности.

– А как же ты? Только что ведь говорил, что тебе нельзя терять работу, а раз они уехали, то какая здесь надобность в тебе? – Злостно выплевываю эти слова и тут же осекаюсь, думая, что могла обидеть Стифа.

– Пока дом не продадут, я тут нужен для охраны территории. Как новые хозяева заедут, я тоже уеду в Нью-Йорк. Мистер Хилл, Доран, предложил мне продолжить работу у них, и я, конечно, согласился, – объяснил Стифлер, нервно почесывая шею, как будто ему было неудобно за то, что его они из своей жизни не выкинули, как меня.

– Конечно. Всё-таки Нью-Йорк. Понятно. Прости, Стифлер. Я просто совсем ничего не понимаю…, – глаза начинает пощипывать от совсем близко подкативших слез.

И чтоб не разрыдаться на глазах у охранника и не напугать его до смерти такой неловкой для него ситуацией, а я вижу, что он готов сквозь землю провалиться, потому как не знает, как себя вести, я выдавливаю из себя еле уловимую улыбку, прощаюсь и ухожу прочь с территории этого дома и, видимо, из жизни всего семейства Хилл.

* * *

– А́ртур, это ты? – Реагирует на шум в прихожей мама.

Этот шум издаю я, со всей дури захлопнув входную дверь и топая каблуками по паркету, при этом громко бубня себе под нос ругательства в адрес моего то ли настоящего, то ли бывшего возлюбленного. Не знаю, как сейчас его классифицировать, ведь то, что он по всей видимости бросил меня, не отменяет моих чувств к нему, которые сейчас сжирают меня изнутри заживо.

Мама заходит легкой походкой в прихожую и удивляется, увидев меня.

– Элсени? Доча, ты что здесь делаешь? Почему не в школе? И-и-и, – немного растерявшись, она добавляет: – Что с тобой?

– А что со мной?

– Ты будто с войны вернулась. Ты плакала? Что случилось? – Обеспокоенно подбегает ко мне и обхватывает мое лицо своими теплыми ладошками.

Моя мама самый нежный человек на этой планете. Вечно воздушная, она будто плывет, а не идет. Сегодня она выбрала для себя свободное, струящееся ярко-желтое платье в белый горошек длиной до колен, а из пшеничных волос сделала высокий, слегка неопрятный пучок, но он очень ей шел и гармонировал с общим внешним видом. Она вечно на каблуках и с макияжем, за исключением того времени, когда занята съемками, тогда она выбирает то, в чем ей максимально удобно работать без зажимов и дискомфорта. Все-таки работа фотографом обязывает быть гибкой и быстрой, как ментально, так и физически. Вне профессиональной деятельности моя мама – образец настоящей идеальной женщины. Мой пример.

Ее сияющий взгляд гаснет, когда она смотрит на меня, готовую вот-вот снова разрыдаться и именно это я и делаю, когда пересказываю ей события своего утра.

– Эл, родная моя, мне так жаль, – сама чуть не плачет мама и держит меня в крепких объятиях, поглаживая по голове и спине. – Я совсем не понимаю…Хелен говорила вчера за ужином, что они улетают в Нью-Йорк, но через несколько дней, и о Нейтоне речи не было. Она говорила, что он останется здесь до конца учебного года, а потом вы отправитесь в свое путешествие. Собственно, как ты мне и рассказывала…

– Все, я не хочу больше ничего слышать о них, – высвобождаясь из цепких маминых рук, сквозь рыдания говорю я. – Мне нужно наверх, мам.

Мне хочется тут же избавиться ото всех вещей, что были связаны с Нейтом и его семейством. Я хочу все выбросить и поэтому направляюсь в свою комнату с твердым намерением сделать это.

– Дочь, подожди. Мы все выясним. Чуть позже я позвоню Хелен и…, – видя мое шаткое состояние, мама решает подбодрить меня: – А давай вместе завалимся на диван, включим наш любимый фильм, возьмём по ведру мороженого и просто побудем вдвоем? Хочешь плакать, плачь. Я просто буду рядом, – в надежде предлагает эта потрясающая женщина, которую я имею честь и удачу называть мамой.

– Спасибо, мам, но нет. Не сейчас.

– Ладно, – расстраивается мама.

А я тут же разворачиваюсь и взбегаю по лестнице на второй этаж и направляюсь прямиком в свою комнату.

Эта обитель в нежных бежевых тонах не знает слова беспорядок. Все всегда лежит на своих местах, всегда приятно пахнет свежими цветами, спонсором которых до этих пор являлся Нейт, только вчера он принес новый букет разноцветных гортензий, моих любимых цветов. И обращая свой взор на них, я молниеносно хватаю вазу и разбиваю ее вдребезги. Соцветия разлетаются по мягкому пушистому ковру, а по всем углам и поверхностям разносятся осколки толстого стекла.

Не обращая на все это внимания, я устремляюсь к картине, на которой изображены мы, такие влюбленные и счастливые. Первым порывом было разорвать ее в клочья, но я решила не тратить силы и просто отнести ее на мусор, попутно захватив всякие открыточки, записочки, фотоальбомы и прочие мелочи, которые касались нас.

Я собирала все это с таким остервенением, что комната стала похожа на поле боя, по которому вдобавок прошелся мощнейший ураган.

Уберу потом, – подумала я и понесла все это барахло к мусорным контейнерам рядом с домом.

Все это показательное выступление видела мама, но даже не попыталась меня остановить, за что я ей безмерно благодарна. Мне стало легче. Действительно.

Вернувшись в комнату, я завалилась на свою кровать с ярко-розовым покрывалом и зарылась с головой в множество подушек. Так я провалялась до глубокого вечера, утопая в уничижительных мыслях и слезах, никого к себе не пуская.

Я слышала, что приходил Кит, но мама вежливо выпроводила его по моей просьбе. Затем он пытался оборвать мой телефон сотнями звонков, но я не удосужилась и раза трубку поднять. Забежала пара девчонок из школьного журналистского клуба, чтобы справиться о моем здоровье. Видимо Кит всем говорил, что я заболела, ведь пропуск занятий и я – это две несовместимые вещи. Но я никого не хотела видеть, к чему с уважением отнеслась мама и поэтому оберегала меня от всяческих визитов. Даже папу ко мне не пускала.

Лишь когда уже стемнело, я нашла в себе силы подняться с кровати. Подойдя к окну, чтоб открыть его и вдохнуть свежего почти ночного воздуха, я увидела, как к мусорным бакам крадется мама, вытаскивает картину и прижимает к груди. Как будто она ей дороже, чем мне.

Качая головой, я отвожу взгляд и отхожу от окна.

На самом деле в глубине души я ей очень благодарна. Ведь я уже корю себя за столь опрометчивый поступок, а гордость не позволяет мне вернуться за этой картиной самой. Она очень многое значит для меня. И для Нейта это была не просто вещь. Не кусок холста, а символ. Символ наших чувств. Я никогда ни за одним представителем противоположного пола не замечала такого трепетного отношения к вещам, как у Нейта к этой картине.

Когда мы только получили их, каждый свой экземпляр, он полчаса бродил по своей комнате в попытках идеально пристроить ее. Буквально пылинки сдувал, дополнительно сам покрыл ещё раз лаком, не позволял никому притрагиваться к ней. Это была его драгоценность. А теперь представьте, как он относился ко мне… И как, скажите мне, понять и поверить, что ему вдруг стало скучно?

Мне жизненно необходимо с ним поговорить. Да и кто расстается так, даже не взглянув в глаза?

Но трубку он не берет, также как и оба его родителя. Я звонила уже сотню раз. Они уже должны были давно приземлиться в Нью-Йорке. Видимо я попала в опалу у всей семьи. Но что я такого сделала? Ума не приложу.

Сквозь мучительные мысли, раздирающие мою голову, я слышу приглушенный голос мамы. Кажется, она говорит с кем-то по телефону, и кажется, этот кто-то – мама Нейта, миссис Хилл. Подхожу к двери, слегка приоткрываю ее, напрягаю слух до предела и до меня доносится:

– Хелен, объясни, что случилось с Нейтом? Элсени пришла вся не своя, не выходит весь день из комнаты, на ней лица нет, – не скрывает своего беспокойства мама.

С минуту я не слышу ничего, только гулко бьющееся сердце, звук которого отдается в ушах. А затем:

– Но что могло произойти? Еще вчера они оба от счастья чуть ли не парили над землей…Было столько планов…Я…, – но мама замолкает, видимо внимательно слушая ответ собеседницы.

– Ладно, я поняла. Ты тоже ничего не знаешь. Очень жаль, – печально вздыхает. – В любом случае, хорошо, что вы благополучно долетели. Артур ждет звонка от Дорана. А я фотографий вашего нового дома, уверена, там все по высшему разряду, – пытается придать своему голосу бодрости. – Конечно, передам. Пока, пока, буду ждать звонка.

Кажется, она ничего не выяснила. От этого еще больше расстраиваюсь и рыдания опять совсем близко подкатывают к горлу.

Вновь слышу мамин голос, в сопровождении и папиных реплик тоже. Она что-то тревожно ему говорит, но я не могу разобрать слов. Чтоб не заставлять их обоих и дальше нервничать из-за меня, я выхожу из комнаты и спускаюсь вниз в нашу огромную кухню, чем изрядно их удивляю.

– Оу, Элсени, дорогая, как ты себя чув…

– Я есть хочу, – не даю маме договорить.

Хотя на самом деле мне кусок в горло не лезет, но я не хочу заставлять родителей тревожиться за меня еще сильнее, если я перестану есть.

– Конечно, я как раз приготовила твою любимую лазанью, садись, – начала суетиться мама, доставая тарелки, стаканы и столовые приборы.

Через десять минут стол ломился от изящества разных блюд и закусок.

– Ты вроде говорила только про лазанью, – хмуро отмечаю я. – Или ты решила накормить весь район?

– Я просто нервничала и не знала, куда деть свои руки. Ты же знаешь, готовка – это мое успокоение. И вот, такой вот ужин получился, – улыбается она и проводит рукой над столом, указывая на изобилие вкусностей.

Тут и мой любимый салат с рукколой и беконом, лазанья, бутерброды с авокадо, различные закуски, названия которых я даже не знаю. Еще мама сделала крамбл, один из обожаемых мною десертов. И даже испекла сама хлеб.

– А ты постаралась на славу, – произносит с восхищением папа и подходит к маме для легкого поцелуя в щеку.

Мама расслабляется на долю секунды в его объятиях и прикрывает глаза от удовольствия. Затем собирается и, взяв папу под руку, ведет его к столу.

Мы усаживаемся на мягкие велюровые кресла у круглого стола в обеденной зоне кухни и принимаемся поглощать все эти вкусности. Мама настоящий кулинар, все, к чему бы она не притронулась, у нее получается восхитительно. И этот ужин – не исключение.

Некоторое время на кухне царит тишина, нарушаемая лишь звоном стаканов и вилок о тарелки, но я вижу, как мама то и дело притрагивается к своим волосам или лицу, что является знаком того, что она явно что-то хочет сказать, но не знает как. Я решаюсь ей помочь.

– Мам, говори уже. Я же вижу, ты вся как на иголках.

– Эмм, тут…в общем…я звонила Хелен и-и-и…, – она как будто нарочно делает паузы, и, пытаясь скрыть свое нетерпение, я кивком головы прошу ее продолжать. – Ни она, ни Доран ничего не знают. Нейтон вчера вечером ворвался в дом, в ярости начал собирать вещи. На вопросы не отвечал. Лишь сказал, что едет в Нью-Йорк с ними и на первом же ближайшем рейсе. Попросил отца устроить все со школой и экзаменами. Заперся в комнате и вышел только утром с упакованными чемоданами. И до сих пор ни слова не проронил, а они и боятся у него что-либо спрашивать, настолько он вчера был страшен в гневе. Ты же знаешь, они не смеют спорить с ним после всего случившегося. Чувствуют вину. Собрали все необходимое и уехали, – как на духу выдает мама.

– И как это понимать? – Сижу в недоумении.

– Я не знаю, дочь, – разводит руками мама. – А, да, он еще решил сменить номер и ни под каким предлогом не давать его ни кому-то из нас, ни естественно тебе, так что дозвониться до нег…

Я вскакиваю со стула с такой силой, что он переворачивается и падает вверх ножками. Не в силах больше сдерживаться, я даю волю слезам. Папа с мамой тут же вскакивают со своих мест и порываются ко мне, но я выставляю руки вперед, отгораживаясь от них.

– За что? Я не понимаю, – сквозь отчаянные рыдания и всхлипы доносится мой голос.

Нет, не просто голос, крик. Я кричу, и даже сама не разбираю слов. Кажется, что я уже не в своем теле и наблюдаю за всем со стороны. Я не слышу утешений родителей, не чувствую их объятий. Я не чувствую ничего. Как будто все чувства отказали, все рецепторы сдохли.

Истерика накрывает меня, кажется, я схожу с ума. Мое тело не в силах больше терпеть эту эмоциональную агонию. Я как будто ухожу в себя, перед глазами все кружится, плывет, а затем и вовсе наступает темнота.