Читать книгу Зов запахов - - Страница 4

Сначала были эти белые цветы с чудесным ароматом, которые хотелось защитить. Укрытые от ветра, льда, снега и холода, они свободно расцветали, подставляя лепестки милосердному солнцу. Они цвели в свое удовольствие. После цветки уступали место мелким плодам, жестким, темно-зеленым. Плоды эти пахли так же, как и цветы, которыми они были раньше. Они созревали безмятежно – люди могли бы назвать это состояние радостью, затем менялась длина световой волны, и плоды приобретали цвет, который любому, кто за ними наблюдал, мог показаться желтым. Даже тогда они сохраняли свой запах. Работавшие в здании привыкли к этому солнечному аромату с оттенками металла и меда, распространявшемуся в несколько более влажном, чем снаружи, воздухе. Прежде чем попасть туда, кусты росли в соседнем квартале, в галерее на первом этаже одного здания. Много лет спустя здесь окажутся не сами такие растения, а их подобие. На смену зиме приходила весна, и их выставляли на солнце, навстречу воздуху, не знающему границ.

Теперь представим себе запахи, окружавшие мужчину – того, кто на протяжении последних тридцати лет своей жизни каждый день приходил посидеть в созданном им саду. Должно быть, он ощущал влажность, отличную от той, что царила в защищенном месте: от земли, где цвели белые цветы, поднимался пар, особенно по утрам, а к запаху воды, шедшему от пруда, примешивался аромат растений, густо посаженных вдоль его кромки.

Человек стоял перед цветами, не теми, с белыми лепестками, а перед другими, более крупными и яркими; он пытался воспроизвести исходящий от них запах. Мог ли он почувствовать его? Каждый сорт издавал собственный аромат: одни благоухали свежестью, напоминавшей цитрусовую, другие пахли сладко и бархатисто, третьи были почти без запаха. Вероятно, человек, чье зрение с каждым днем слабело, в большей мере воспринимал запахи, витавшие вокруг, пока он гулял.

Конечно, был еще запах скипидара, окружавший ее в мастерской, который не свойствен никому в отдельности, но которым обладают люди, занимающиеся одним и тем же делом. Еще был резкий запах ткани, пропитанной разными маслами. И воздух, в котором от стен в определенную погоду появлялись легкие нотки плесени.

Водяные цветы принимались, белые цветы нет.

Еще пахло артиллерийскими снарядами.

Каким мог быть запах снарядов?

Чем может пахнуть война?

Как и человеческое тело, каждое здание, каждая постройка имеет свой запах. Как и запах человеческого тела, его составляют запахи материалов, из которых построен дом; к запаху этих материалов примешиваются запахи всего, что попадает в дом, пока он существует. Это здание, в котором побывали толпы живых человеческих существ, оставивших в нем свои клетки и запахи, – существ, которых не волновало ни то, что было здесь раньше, ни то, чем здесь пахло, – не было исключением.

Запахи там смешивались, как смешиваются цвета, и становились единым целым, делаясь запахом места. Как это бывает во всех исторических местах.

Когда однажды утром она прогуливалась по музею Оранжери, ей вдруг показалось, что она чувствует и отчетливо распознает каждый из запахов, которые как будто еще витают в музейной атмосфере, особенно в двух овальных залах. Она встала посреди одного из них, окруженная буйно распустившимися цветами, которые как бы отделяли мир живых от мира мертвых, и полной грудью вдохнула, словно желая вобрать в себя чуть-чуть этих кувшинок, раскрывших лепестки навстречу заре.

Принято считать, что запахи оживляют в памяти прошлое. Она задавалась вопросом, можно ли силой мысли, направленной в прошлое, оживить ароматы, которые, казалось бы, испарились. Ее интересовало, могут ли мысли и слова служить проводниками для самых летучих запахов, могут ли они приблизить эти запахи к нашим носам, подобно Орфею, спасавшему Эвридику из ада. И могут ли люди, вдыхая ароматы, сделать их частью своих тел. Ей казалось, что эти цветы принадлежат и этому миру, и миру мертвых. Был ли этот зал мостиком между двумя мирами? Было бы чудесно, если бы в загробном мире пахло кувшинками… Всем сердцем желая этого, она вышла из музея.

* * *

«На берегу реки стоял маленький павильон, всегда закрытый; там тайком изготавливали краски ‹…› От него исходил странный запах, который мы, в конечном счете, полюбили. ‹…› Я мог часами смотреть, как блестящие медные валики наполняют цветом и жизнью выползающие из-под них ткани…»[2]

Если бы живописные полотна могли передавать звуки и запахи, обстановка в музеях была бы очень оживленной. Лошадиное ржание, радостные детские крики, рулады оперной певицы, рев водопада, рокот поля боя, музицирующие ангелы, грохот нью-йоркского метро. Запах влажной земли, рек, хлева, буржуазной гостиной, пудры куртизанки, газона, пустыни, волн, курятника, отрезанной головы солдата, лесной чащи…

Нам до некоторой степени повезло, что мы не слышим звуков и не ощущаем запахов картин – в противном случае музеи быстро сделались бы сомнительным для посещения местом. Не потому ли мы редко представляем себе, как звучит, чем пахнет изображенное на картинах и каково оно на ощупь?

Иногда картине как бы предписывается иметь запах. В Художественном музее Чичу на острове Наосима смотрители зала, где выставлены «Кувшинки» Клода Моне, должны быть надушены духами, созданными по сюжету картины. Ароматизируется не помещение, а люди, от которых исходят цветочные ароматы: они как бы становятся кувшинками, прогуливающимися по залу.

Призрачный древесный запах в моем представлении неразрывно связан с одним произведением Дональда Джадда. Войдя в музейный зал, я сразу же почувствовала, что пахнет деревом. Запах исходил не от паркетного пола, скорее, это был составной аромат, как в духах. Он заполнял все помещение, и я сначала подумала, что пахнет одеколоном смотрителя. Я была в зале одна. Может быть, это шлейф стойких духов какого-то посетителя? Каждый раз, когда я думаю об этой скульптуре, я ощущаю аромат дерева.

Один фотограф как-то говорил, что самое трудное в фотографии – передать температуру воздуха. Конечно, можно руководствоваться видимыми глазом признаками, говорящими о жаре или холоде: пылью, одеждой и лицами сфотографированных людей, их испариной, тающим льдом или снегом, листопадом. Без подобных атрибутов почувствовать воздух, окружавший объектив в момент съемки, – задача очень деликатная.

Как можно догадаться о том, что на фотографии изображена жара?

Или о влажности в сцене Благовещения?

«Натюрморт с головой барана» Гойи демонстрирует смерть в чистом виде.

Нет никаких неодушевленных предметов – ни стола, ни посуды, ни скатерти, свойственных этому живописному жанру; Гойя показывает нам то, что было живым и перестало им быть.

На нас смотрит освежеванная голова барана, рядом с которой лежат его разделанные ребра.

Глядя на картину, понимаешь, что все виденные прежде натюрморты объединяли в себе элементы неживой природы – цветы, фрукты – с существами, находящимися между жизнью и смертью, а иногда на картину попадали и какие-нибудь живые насекомые. Подобное объединение разных «природ», если дичь и рыбы действительно мертвы, размывает истинную сущность каждого элемента.

Натюрморт Гойи – мертвая природа в необработанном виде. Изображая крупное млекопитающее, а не птицу или рыбу, художник велит смотреть в лицо природы, не пряча глаз: на картине мы видим смерть того, что было живым.

Речь идет о воображаемых запахах и мелодиях. Подобно тому как голоса в романе звучат по-разному для каждого читателя, даже если авторский стиль придает им некоторые общие черты, так и запахи, которые, как нам кажется, исходят от изображенного на картине, могут и должны быть для каждого зрителя своими собственными, они приглашают войти в реальность картины каждого человека в отдельности.

Запах картины связывает нас в равной мере с двойной реальностью: с внутренним миром холста и с миром художника и его окружения.

Как отличить запах прошлого? Запах не старинных предметов, а того, что пришло из прошлого в наше настоящее? Имеет ли он некие характерные свойства?

Помним ли мы, чем пахло вокруг, когда мы рождались?

А запах нашего детства? Нам очень трудно вспомнить свой детский голос, скрытый в глубинах нашего тела под огромным количеством вариантов тонов и обертонов, и так же трудно заново найти потерянный запах, который был нашим в прошлом.

А еще есть запахи того прошлого, которого мы не знали. Запахи времени, в котором жили другие люди.

Может ли запах, пришедший из прошлого в настоящее, увести нас с собой туда, откуда он явился?