Читать книгу Грязный город - - Страница 6

Декабрь 2000 года

Если б до той пятницы Льюиса Кеннарда спросили, какое у него самое главное воспоминание об Эстер, он ответил бы не колеблясь. Тот день, когда он разбил аквариум с золотыми рыбками, запомнился ему главным образом тем, что в классе царили тишина и покой. Прохлада и сумрак. Казалось, стулья и парты только и ждали подходящего момента, чтобы перестроиться, расположиться в более хаотичном порядке.

Это произошло за год до исчезновения Эстер. Незадолго до того дня ее и Льюиса назначили в пару дежурить в Черепашьем уголке. Согласно одной из многих железных установок миссис Родригес, в каждую пару дежурных входили один мальчик и одна девочка. В те дни, когда Льюис и Эстер дежурили, Ронни Томпсон нередко торчала рядом, развлекая их болтовней через дверь. Правда, миссис Родригес почти всегда прогоняла Ронни, говоря, чтобы шла убирать мусор на школьном дворе вместе с другими детьми, раз у нее есть время бездельничать.

– Льюи, хочешь сам сегодня положить листья салата? – спросила Эстер, снимая крышку с аквариума, в котором сидела черепаха Регги. Оставаясь вдвоем, они называли друг друга Эсти и Льюи. Здорово, когда есть человек, пусть даже девчонка, с которым используешь в обращении особые прозвища, известные только вам двоим.

Льюис кивнул и, поправив очки на носу, полез к черепахе. И, естественно, локтем задел стоявший рядом аквариум с золотыми рыбками. Разве могло быть иначе? Повернувшись, он увидел, как аквариум полетел на пол. Льюис оцепенел, ошеломленно глядя на осколки стекла, лужу воды и двух золотых рыбок с выпученными глазами, которые, хватая воздух маленькими ротиками, смотрели куда-то мимо него. С низкой парты, возле которой стоял черепаший аквариум, Эсти схватила стакан для карандашей. Это была жестяная банка, в какой продают консервированные бобы, только без этикетки и выкрашенная в зеленый цвет. Эсти положила стакан на пол и указательным пальцем задвинула в него сначала одну рыбку, затем вторую. И даже не поморщилась от того, что прикоснулась к их склизким тельцам. Оглядевшись, она схватила старую бутылку из-под «Спрайта» и плеснула из нее в стакан немного воды, предназначавшейся для Регги.

В дверях появилась миссис Родригес.

– Льюис, что здесь происходит? – резко спросила она, поднимая взгляд от пола на дежурных.

Льюис будто онемел и одеревенел. Душа у него ушла в пятки.

– Я нечаянно опрокинула аквариум, мисс, но, думаю, рыбок мы спасли. – Эсти со стаканом в руке без страха смотрела на миссис Родригес.

После он пытался поговорить с Эсти об этом происшествии, поблагодарить ее, но она лишь рассмеялась и пожала плечами, словно это был сущий пустяк.

* * *

Вскоре после этого – в конце пятого года обучения – все мальчишки из класса Льюиса перестали с ним водиться, словно от него воняло за милю. Впервые он понял, что его чураются, во время игры в школьный гандбол. Пяти- и шестиклассники играли на бетонной площадке возле столовой. Самым престижным считался квадрат, расположенный ближе всего к зданию столовой с плоской крышей. Место выбывавших игроков занимали другие, подобно тому как пузырьки, поднимаясь к горлышку бутылки, лопаются и сменяются другими, всплывающими со дна. Существовало негласное правило: мальчишки сначала выбивают из игры девчонок.

Льюис помнил, что это было почти за год до исчезновения Эстер, когда все уже ждали наступления летних каникул. В недели, предшествовавшие Рождеству, школьники делали то, что обычно поручали им делать учителя: строили домики из деревянных палочек, раскрашивали картинки, подозрительно похожие на те, что давали им раскрашивать год назад. Миссис Родригес отпустила их на обед пораньше, и почти весь класс собрался на площадке для игры в гандбол. Льюиса первым выбили из соревнования, послав ему низкий мяч, которого он никак не ожидал на начальном этапе матча. Он напился из фонтанчика и сел на скамейку, ожидая возобновления игры. Обычно за обеденный перерыв они успевали сыграть несколько партий. Льюис смотрел, как два последних игрока бьются за победу. Игра была окончена. Белые тенниски повставали со скамеек и пошли занимать квадраты. Чем престижнее квадрат, тем больше игроков стремились поскорее выбить тебя уже с первых ударов. Льюис выбрал самый крайний квадрат. Мячи ему посылали низкие, подлые. Одноклассники смеялись, наблюдая, как он изо всех сил пытается их отбить. На один из отбитых им мячей раздался крик «аут!», хотя никакого аута не было.

– Да вы что, ребята? Какого черта? – Льюис услышал визгливые нотки в своем голосе.

Мальчишки разразились глумливым хохотом.

– Вылетай, приятель! – крикнул кто-то с утрированным английским акцентом, передразнивая его. Английский акцент Льюис перенял у матери и теперь никак не мог от него избавиться. Он и внешне был похож на мать: маленький, бледный, с тонкими каштановыми волосами, как у нее.

Льюис повернулся и пошел на скамейку.

– Тебе там самое место, Луиза! – крикнул кто-то ему в спину.

Судя по голосу, это был Алан Чэн. Льюис всегда дружил с ним. Несколько раз, когда отец Льюиса работал допоздна, Алан приходил к нему в гости. Однажды они вместе смотрели документальный фильм о стихийных бедствиях. Льюис помнил, что произошло с океаном перед обрушением цунами: вода отхлынула от берега, обнажив песчаное дно и кораллы, которые обычно не видны. Брату Льюиса, Саймону, нравился голос Дэвида Аттенборо[6], и он всю передачу просидел на полу перед телевизором. После Алан никогда не заводил разговор о том, какие звуки издавал брат Льюиса, как он горбился, подавшись вперед всем телом, так что лицом едва не касался телеэкрана.

Льюис дошел до скамейки и двинул дальше, направляясь на игровую площадку перед школой.

– Давай, давай, вали! – снова кто-то крикнул ему вдогонку.

И вслед ему понесся смех. Льюис завернул за угол школьного корпуса и увидел Эсти и Ронни. Они сидели под большим фиговым деревом. Он зашагал к девочкам. Глумливый хохот за его спиной стих, словно поглощенный цунами. Эстер смешила Ронни, строя рожицы. Внезапно она подняла глаза и, заметив Льюиса, пригласила его в их компанию.

* * *

После той ужасной игры до конца недели мальчишки обзывали его «Луизой» и отворачивались, если видели, что он подходит к ним. В общем-то, они с давних пор иногда его дразнили – особенно с того времени, когда увидели Саймона, которого мама Льюиса привела на пикник в День Австралии[7]. Но теперь в их насмешках появилось что-то злобное, словно они на дух не переносили самого Льюиса. На переменах он продолжал сидеть с девчонками. Думал, если не будет попадаться на глаза мальчишкам, их враждебность исчезнет сама собой.

В следующий понедельник, когда Льюис пил из фонтанчика, у него за спиной вырос Симус.

– Двигай отсюда, педик, – с подчеркнутой медлительностью протянул он.

Льюис ушел, вытирая рот тыльной стороной ладони.

И это оскорбительное прозвище приклеилось к нему. Поначалу его произносили тихо, потом стали кричать на весь школьный двор. Сидеть с девчонками было не так уж и плохо. Ронни любезно делилась с ним сэндвичем с нутеллой, причем делала это с гордостью, словно восхищалась собственной щедростью. Льюис думал о том, что сказал бы его отец, если б узнал, что он водится с девчонками. Между ним и отцом Эсти произошел безобразный инцидент: мистер Бьянки обвинил отца Льюиса в том, что тот продал ему некачественную газонокосилку. Не понравилось бы отцу Льюиса и то, что его сын якшается с Ронни. Если он видел где-нибудь в городе мать Ронни, с его языка слетало презрительное «шваль» – довольно громко, так что его голос вполне отчетливо доносился из открытого окна машины. Но Ронни была нормальной девчонкой. Главное – не слушать все, что она болтает. А еще лучше – перестать внимать ее трескотне уже через десять секунд. Это золотое правило.

Во дворе перед школой был участок, выложенный четырьмя бетонными плитами. Идеальная площадка для школьного гандбола, где Льюис и стал играть с девчонками. Обе владели мячом из рук вон плохо, но Эсти через несколько дней поднаторела. Чем лучше получалось у Эсти, тем Ронни сильнее расстраивалась и играла все хуже и хуже. На ее лице возникало то же выражение, какое Льюис видел у теннисистов, когда отец переключал телевизионные каналы. Тот терпеть не мог теннис. «Если я захочу послушать, как люди кряхтят, можно найти что-то поинтереснее тенниса».

* * *

Точнее было бы сказать, что все мальчишки перестали общаться с Льюисом в школе. К концу той четверти он уже две недели все перемены проводил в компании Ронни и Эсти. Возвращаясь домой, Льюис увидел недалеко впереди Кэмпбелла Резерфорда. В этом не было ничего необычного. Кэмпбелл жил в той же части города, где и Льюис. Он шел, не торопясь, сохраняя дистанцию между ними, но Кэмпбелл обернулся и, глядя на него, крикнул:

– Тащишься от новых подружек, да, Льюис?

Кэмпбелл Резерфорд уже тогда имел телосложение почти как у взрослого мужчины, хотя у большинства мальчишек в классе лица еще не утратили детскую пухлость и округлость. Он был второгодник и поэтому старше остальных. Кэмпбелл стригся коротко, так что можно было видеть плавные линии его затылка. Обратившись к Льюису, он замедлил шаг, а теперь и вовсе остановился. Они стояли лицом к лицу. Льюис отметил, что ресницы у Кэмпбелла очень светлые, сразу и не разглядишь. Он боялся, что если ответит, то голос его снова сорвется на визг.

– Это нормально, – шепотом произнес Кэмпбелл, словно отвечая Льюису: – У педиков не бывает подружек. – На его губах заиграла улыбка.

– Что тебе надо, Кэмпбелл? – глухим грубоватым голосом спросил Льюис.

– Да я шучу. Пойдем ко мне, в футбол[8] поиграем?

– Да иди ты!.. – Льюис пошел дальше.

– Да ладно тебе, не выпендривайся.

У Кэмпбелла была куча приятелей, с которыми он мог бы играть в футбол. Льюис пытался вспомнить, где тот находился во время той игры в школьный гандбол.

– Я серьезно. Дома помрешь от скуки. Пойдем ко мне, мяч покидаем.

Льюис молчал, пытливо всматриваясь в лицо Кэмпбелла. Насмехается?

Горячий ветер вздымал пыль с широких обочин утрамбованной дороги. Они оба жили в той части города, где асфальта уже не было.

– Сначала я должен зайти домой. – Льюис напрягся, ожидая, что Кэмпбелл рассмеется ему в лицо.

– Ладно. Знаешь, где я живу?

Льюис знал. Почти каждый день он видел, как Кэмпбелл сворачивает у своего почтового ящика и идет по стриженому газону, который – учитывая жесткие ограничения на расход воды – был подозрительно зеленым. Отец Льюиса полагал, что Резерфорды поливают газон по ночам.

Льюис кивнул.

Дальше они шли молча. У подъездной аллеи, ведущей к дому Резерфордов, расстались.

– Пока, – бросил на прощание Кэмпбелл.

Войдя в прихожую, Льюис услышал, что мама возится на кухне. Брат еще не вернулся из школы. Он учился в Роудсе, рядом с больницей. Автобус забирал детей со всей округи. Поездка до школы занимала почти полтора часа. Мама Льюиса пекла печенье. На столе лежали полоски теста. Кондиционер работал на полную мощность, поскольку холодное тесто было легче раскатывать. Его отец часто бурчал на маму из-за кондиционера. «Для того я и женился на английской розе», – говорил он, закатывая глаза. Если был не в духе, то просто выключал кондиционер.

Мама у Льюиса была красавицей, с длинной стройной шеей и холодными руками. Софи Кеннард жила в Австралии семнадцать лет. В молодости она на год отправилась путешествовать за границу, но познакомилась с отцом Льюиса и на родину уже не вернулась. Льюис пытался представить, какой была его мама до встречи с отцом, но воображение рисовало лишь некий смутный образ. Одно он знал точно: мама с трудом переносила австралийскую жару.

– Папа дома? – спросил Льюис.

– Нет, милый, сегодня он работает до десяти.

– Можно я схожу к Кэмпбеллу Резерфорду?

Мама внимательно на него посмотрела.

– Чем вы там будете заниматься?

– В футбол поиграем.

Спортивная игра была аргументом в его пользу. Да и отец его ладил с Резерфордами. Вполне вероятно, что его отпустят, рассудил Льюис.

– Ну даже не знаю, дорогой. Надо было предупредить заранее.

– Ну пожалуйста! Я ненадолго.

Мама с минуту смотрела на свои руки, затем ополоснула их и прошла к телефону на дальнем конце стола.

– Вечером ты должен помочь искупаться Саймону, – сказала она. – Так что к шести будь дома.

Льюис кивнул. Все что угодно.

Саймон был на четыре года старше Льюиса. То есть родители, конечно же, знали, что он не совсем нормальный ребенок, когда решили произвести на свет Льюиса. Мама надеялась, что, родив его, она реабилитирует себя в глазах отца – подарит ему здорового сына. Но она опять сплоховала. Льюис родился со слабым зрением и, чтобы хорошо видеть, должен был носить очки. Порой, когда он смотрел по телевизору с отцом футбольный матч, ему с трудом удавалось следить за мячом на экране, что жутко раздражало отца. Льюис знал, что не о таком сыне мечтал Клинт Кеннард.

Отведя плечи назад, мама Льюиса нашла в адресной книге какой-то номер и позвонила. Вероятно, маме Кэмпбелла, предположил он. Потому что с женщинами его мама разговаривала не своим обычным будничным голосом, а более звучным, низким.

– Ладно, иди, – разрешила мама, кладя трубку. – Но сначала переоденься.

Льюис прошел к себе в комнату, где переоделся в синие шорты и футболку. Школьные ботинки он скинул у входной двери и сейчас, достав кроссовки, заколебался. Не лучше ли оставить школьные ботинки, которые привык видеть отец, на обувной полке у входа? В этом случае, если отец неожиданно придет домой, он не подумает, что Льюис пошел гулять в школьной обуви. «Пожалуй, нет», – отмел он эту мысль. Школьную обувь следует убрать в шкаф, по возвращении домой кроссовки он заберет в свою комнату, а черные ботинки снова поставит у двери. «Да, так будет лучше», – рассудил Льюис.

* * *

Вскоре Льюис с Кэмпбеллом уже носились за мячом по двору Резерфордов. Тощие ноги Льюиса рассекали воздух. Кэмпбелл был сильнее, зато Льюис бегал быстрее. Он кружил вокруг Кэмпбелла, делая обманные движения, но тот удерживал мяч вне пределов его досягаемости. Льюис снова бросился к мячу. Планировал неожиданно подпрыгнуть и ловко выхватить мяч, но споткнулся и растянулся на земле. Очки его отлетели в сторону. Услышав треск разорвавшейся ткани, он сунул руку между ног и нащупал дыру. Шорты были безнадежно испорчены.

Смеясь, Кэмпбелл подошел к Льюису, поднял его очки, затем протянул руку, помогая ему подняться на ноги. Мгновение они так и стояли, сцепив руки, словно кровные братья. Льюис ощущал запах пота, свой и Кэмпбелла, а также запах земли под ногами. Город, казалось, отодвинулся от них: Льюис едва слышал шум пролегавших вокруг улиц. Кэмпбелл отдал Льюису очки, и тот снова водрузил их на нос.

Когда Льюис собрался уходить, Кэмпбелл проводил его до конца подъездной аллеи. Льюис обернулся и махнул ему на прощание. Кэмпбелл кивнул в ответ, серьезно так, по-взрослому, отчего показался Льюису еще старше. Прибежав домой, порванные шорты Льюис спрятал на дне выдвижного ящика в шкафу. Решил, что ночью выбросит их в мусорный бак. К счастью, шорты были старые, их никто не хватится.

* * *

В тот вечер, пока брат плескался в ванне, Льюис смотрел в потолок. Саймон, казалось, даже не сознавал, что он сидит рядом. Его вид вызывал у Льюиса неприятие: рыхлое дебелое тело в жировых складках, пузырьки пены на плечах. Саймон ухал и гикал, играя с пенисом, пока мама не убрала его руку. Он любил медленно ложиться на спину в ванне, а потом резко садиться, расплескивая воду. Сейчас мама возилась в соседней комнате, готовя для Саймона другую пижаму: предыдущую он забрызгал. Мама всегда была занята Саймоном. К тому времени, когда Льюис сделал свой первый шаг, Саймон еще едва держался на ногах и в подгузниках ходил почти до семи лет. Мама рассказывала, что Льюис, когда был помладше, осваивал какие-то навыки – наливать себе сок, завязывать шнурки, – а потом притворялся, будто забыл, как это делается, потому что Саймон не мог сам заботиться о себе. «Как же это изматывало, Льюис. Ведь ты забывал умышленно».

Льюис стал поднимать Саймона из ванны, и тот впился в него ногтями. В кои-то веки Льюис не рявкнул на брата. Сейчас он не испытывал ненависти к Саймону, как это обычно с ним бывало, когда он оставался с братом наедине. В другое время Льюис не преминул бы в ответ ущипнуть Саймона, но часы, проведенные в компании Кэмпбелла, привели его в благодушное настроение. Приятно было хранить в душе то, что его родные не могли видеть. Теплые воспоминания.

* * *

Назавтра, в самый последний день учебного года, утоляя жажду из фонтанчика, Льюис поднял голову и увидел на школьном дворе Кэмпбелла. Первый звонок еще не прозвенел.

– Ну и влетело мне вчера от мамы из-за шорт! – крикнул Льюис. Он солгал. Солгал лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. Хотел снова увидеть улыбку Кэмпбелла или тот его серьезный кивок.

А Кэмпбелл, нагнув голову, сказал что-то мальчишке, который был рядом с ним. Они рассмеялись и зашагали к столовой. Льюис отправился к Эсти с Ронни, сел рядом с ними. Вспомнив, как Кэмпбелл помог ему встать с земли, он повернул руку, разглядывая свою ладонь. Ронни, заметив, что он ее не слушает, рассердилась и принялась рассказывать свою историю с самого начала.

* * *

Начались школьные каникулы. Льюис находил разные поводы, чтобы пройти мимо дома Кэмпбелла, пока тот не заметит и не окликнет его. Если на улице был кто-то еще, Льюис шел, не останавливаясь. Так это и происходило. Кэмпбелл приглашал Льюиса к себе, и они гоняли в футбол либо убивали время в комнате Кэмпбелла. На протяжении всех летних каникул, фактически целую жизнь. Часами они играли во дворе, на полу в гостиной.

Наступил новый учебный год. Льюис пошел в шестой класс. Он рассчитывал, что теперь в школе у него есть друг. Но Кэмпбелл игнорировал его, как и прежде, и Льюис оставил всякие попытки заговорить с ним в часы школьных занятий.

К тому времени, когда пропала Эсти, у него уже вошло в привычку в обеденный перерыв сидеть вместе с девчонками. Вся его жизнь сосредоточилась на послешкольных часах, которые он проводил с Кэмпбеллом. И в ту пятницу в конце ноября после уроков они с Кэмпбеллом тоже были вместе, когда увидели Эсти там, где никому из них троих не следовало находиться. Эсти стояла с мужчиной в синей клетчатой рубашке. Но это был не ее отец, а кто-то нездешний. Из-за того, чем Льюис занимался в тот день, что говорил и о чем молчал после исчезновения Эстер, все, что случилось позже – особенно с Ронни, – произошло по его вине.