Читать книгу Гумус - - Страница 5

– Но… запах?

– Никакого запаха. Это миф. На самом деле, в отличие от обычного компоста, вермикомпост не пахнет.

– Я читал в каком-то блоге, что клиенты жалуются на запах. Пусть это миф, но, если это расхожий миф, у бизнеса будут проблемы.

– Конечно, если в помещении на протяжении долгого времени будет слишком жарко, может появиться запах. В идеале температура в квартире должна колебаться в пределах пятнадцати – двадцати пяти градусов.

– То есть летом целыми днями придется включать кондиционер, чтобы эти нежные маленькие существа чувствовали себя комфортно?

– Нет, все не настолько… С живыми организмами никогда нет полной уверенности… Просто нужно знать несколько правил…

– Учитывая, как поступают люди со своими собаками во время отпуска, сомневаюсь, что кто-то будет уделять много внимания дождевым червям!

Получив отказ во всех крупных банках, Кевин потратил четыре месяца, добиваясь встречи с представителем ГИБ – Государственного инвестиционного банка, созданного, если верить их девизу, чтобы «служить будущему». Явившись по приглашению в главный офис на бульваре Осман и пройдя между двумя мраморными колоннами у входа, Кевин оказался в просторном холле с фитостеной и выпукло-вогнутыми диванами. Молодая женщина, представившаяся ассистенткой, провела его по лабиринтам коридоров, прикладывая магнитную карту к каждой двери.

Перед ним предстал элегантный мужчина лет пятидесяти с благородной сединой на висках, круглыми очками в тонкой серебристой оправе и цветным платком-паше в нагрудном кармане твидового пиджака. Он прямо заявил Кевину, что является «экспертом по кредитам», а не банкиром (слишком вульгарное слово, не так ли?). Ироничная улыбка не сходила с его лица; вероятно, эксперту доставляло огромное удовольствие подтрунивать над растерянными желторотыми предпринимателями, попадавшими к нему в кабинет. Кевин успел познакомиться с этим чисто парижским персонажем: управленец с линейной карьерой и гибким, но ограниченным умом; безликий слуга капитализма, довольствующийся крохами с барского стола и компенсирующий заурядность своего профессионального положения уверенностью в том, что он работает на благо социального прогресса. Ох уж эти вольнодумцы с зарплатой пять тысяч евро в месяц, эти сторонники великих реформ, глашатаи корпоративной ответственности, прозорливцы, глядящие в будущее и опережающие свое время! Когда обыватели только-только начали переваривать первую квантовую революцию, эти люди в упоении поджидали вторую. Они подписывались на рассылки и посещали конференции, накапливая цитаты, которыми можно кормить собеседника на протяжении ужина из трех блюд. Самые упоротые из них проводили несколько недель в уединении, разрабатывая собственную теорию мироздания: сто или около того страниц, которые, к сожалению, были слишком новаторскими, чтобы заинтересовать издателей, но которые позволили своим авторам поупражняться в наивысшей добродетели – скромности. Нужно ли говорить, что все эти непризнанные офисные гении не могли тратить время впустую, обсуждая кредит в шестьдесят тысяч евро на разведение дождевых червей?

– Мне нужно лишь оплатить дизайн и изготовление прототипа, – пытался объяснить Кевин. – Тогда я смогу выпускать контейнеры на заказ.

– Контейнеры с чем? С червями?

Стало понятно, что круглые очки потратили не так уж много времени на изучение его досье. Кевин решился на опасное упражнение – снова объяснить свой проект, не давая собеседнику повода заподозрить, что до того плохо доходит и что это заметно.

– Хороший вопрос! На самом деле, и я прошу прощения, если это было недостаточно ясно из моих схем, вермикомпостер состоит из нескольких ящиков.

– Да, я видел.

– Черви и органические отходы помещаются в первый ящик. Вы закрываете его и периодически добавляете новые отходы. Когда первый ящик заполнится, поверх него ставится второй, с отверстиями, чтобы черви могли туда попасть. Потом третий, и так далее. Через несколько месяцев нижний ящик будет заполнен первосортным натуральным удобрением – мелким черным биогумусом. Вы вынимаете ящик, опорожняете его, и он снова готов к работе.

– Но там же будут черви?!

– Нет, их там не будет.

– А куда же они денутся? Выползут наружу?

– Нет, они уйдут в верхний ящик.

– То есть выползти они не смогут? Нам не придется подбирать извивающихся червяков с ковра в гостиной?

– Нет, им хорошо внутри. Снаружи они быстро погибнут.

– Ну, что ж, охотно верю вам. Главное, что из отходов получается гумус, right?

– Что, простите?

Кевин все еще не привык к столичным англицизмам, смысла и назначения которых не понимал. Твидовый костюм посмотрел на него с сожалением, смешанным с сочувствием.

– В результате получаются сухой биогумус и жидкий вермичай, – уточнил Кевин. – Очень мощное удобрение, которое требуется разбавлять.

– Вермичай? Фу, not my cup of tea.

Кевин не умел виртуозно парировать выпады в свой адрес. Он знал это и предпочел промолчать с отсутствующим выражением лица, ожидая, пока его собеседник не закончит веселиться в одиночку. Костюм смирился.

– А как выглядят сами черви?

– Прежде всего, для вермикомпоста годятся не все виды дождевых червей. Нам нужны эпигеики, то есть поверхностно-подстилочные черви. В частности, черви Eisenia. Те же, что и для рыбалки, темно-красного цвета. Для начала хватит двухсот пятидесяти граммов червей.

– Сколько это штук?

– От пятисот до тысячи. Потом они войдут в ритм и будут самостоятельно регулировать свою численность в зависимости от количества поступающей пищи. За шесть месяцев каждый червь может дать около сотни потомков. Чтобы стать взрослой особью, им потребуется девяносто дней. В домашнем вермикомпостере, работающем на полную мощность, может проживать три-четыре тысячи червей.

– Я предпочитаю не углубляться в такие детали. А кто предоставит исходный материал, Адама и Еву для вермикомпостера?

– Я связался с несколькими партнерами по вермикультивированию. Они смогут доставить их по почте. Двадцать евро за двести пятьдесят граммов. Есть даже ассоциации, которые делают это бесплатно.

– Вермикультивирование! В моем возрасте я каждый день все еще открываю для себя что-то новое.

– Взгляните, я принес образцы.

Кевин достал из рюкзака пластиковую коробку и положил ее на стол. Костюм слегка отодвинулся. Он внезапно потерял дар речи.

– Показать вам?

– В этом нет необходимости, спасибо.

– Вы увидите, они очаровательны.

Его собеседник громко запротестовал, но Кевин уже открыл коробку, погрузил туда руку и вытащил горсть земли с десятками червячков, спутанных в подвижный блестящий клубок. Эксперт по кредитам с отвращением вскрикнул.

– Вы можете потрогать их, они не причинят вам никакого вреда.

– Нет, что-то не хочется.

– Они не укусят, не ужалят, не испачкают…

– Нет!

Эксперт по кредитам нервно провел рукой по уже начинающим редеть волосам. Кевин не мог понять эту фобию в отношении совершенно безобидных животных. Особенно здесь, в этом храме экономической рациональности.

– Тут три подвида, – невозмутимо продолжал он. – Eisenia foetida, Eisenia andrei и Eisenia hortensis. Немного потренировавшись, вы сможете различать их. Видите разные оттенки окраса?

– Не особо.

– Сейчас они пытаются вернуться внутрь. Они светочувствительны. Бедные малыши!

– Да, бедняжки. Уберите их отсюда.

Кевин помедлил несколько секунд, не без удовольствия наблюдая, как ироническая улыбка окончательно исчезает с лица его высокомерного собеседника. На мгновение он представил себе, с каким наслаждением швырнул бы червей тому в лицо. Вопли будут слышны на всю улицу.

Когда дождевые черви снова оказались в плотно закрытой коробке, костюм облегченно вздохнул. Не в силах произнести ни слова, сцепив руки и поджав губы, он приходил в себя. Кевин воспользовался этой минутой, чтобы оглядеться вокруг. Стены комнаты были густо увешаны плакатами, грамотами и фотографиями, снабженными подписями с самыми модными словечками: политика Государственного инвестиционного банка была устойчивой, инновационной, стимулирующей, ответственной, осознанной, разумной, благожелательной, глобальной, стратегической, эффективной и гуманной. Подумать только, даже офисные боссы встали на тропу активизма. В интерьере преобладал желтый цвет, выбранный банком в качестве элемента своего визуального стиля. «Похоже на рапс», – подумал Кевин.

– Как бы то ни было, идея у вас интересная, – выдавил наконец эксперт по кредитам, размышляя, нет ли во всем этом, несмотря на простодушный вид Кевина, какого-то подвоха. – Туда можно складывать любые отходы?

– Почти.

– А поточнее?

– Не следует давать червям молочные продукты, мясо, рыбу, жиры. Избегать цитрусовых.

– Вы серьезно?

Сообразив, что и на этот раз не будет чуда, костюм изменился в лице.

– Но это же слишком сложно! Много ли людей в наше время знают, что такое цитрусовые?

– Мы снабдим их инструкцией с рисунками. Сортировать отходы совсем не трудно. Быстро привыкаешь.

– А что еще можно им положить кроме остатков хлеба?

– Кстати, крахмалистые продукты лучше не давать.

– Послушайте, молодой человек…

– А вот чай, кофейную гущу, измельченную яичную скорлупу…

– Ваши черви слишком привередливы. Кому захочется измельчать яичную скорлупу? Будем реалистами.

«Будем реалистами» – это, как правило, плохой знак. Кевин пошел на крайние меры:

– Верно, не всем захочется. Но есть молодежь, городские жители, которые горят желанием попробовать. На фейсбуке в группе «Вермикомпостировщики» зарегистрировано шесть тысяч пользователей! Мне нужно продавать всего пару сотен вермикомпостеров в год, чтобы окупить расходы.

Эксперт по кредитам рассеянно созерцал свой телефон, лежащий на столе на самом видном месте. Он не любил проектов, лишенных амбициозности. Кевин же выкладывался на полную:

– В конце концов, разве не в этом суть миссии инвестиционного банка? Предоставить средства для развития более…

Растерявшись, он взглянул на плакат перед глазами – шпаргалку в натуральную величину.

– …более экологичного, более цивилизованного, более ответственного отношения к миру?

– Знаете, – внезапно вспыхнул задетый за живое костюм, – вряд ли кто-то лучше меня вникает в проблемы окружающей среды. Я говорил об этом уже двадцать лет назад. Ситуация серьезная. Очень серьезная, – добавил он проникновенным тоном.

Кевин кивнул.

– Человечество должно измениться. Полностью. Должна произойти смена парадигмы, выражаясь в терминах Куна. Вы знакомы с теорией Томаса Куна[15]?

– Нет, – смутился Кевин.

В горле у него пересохло. Артур нашелся бы, что ответить.

– Она довольно сложная. За тридцать секунд не объяснить. Если кратко, парадигма – это система представлений, где все взаимосвязано. Каждая мелкая деталь важна, понимаете? Поэтому-то и не может быть никаких частичных трансформаций. Все или ничего. Как заметил наш гендиректор на нашем ежегодном ивенте The Big, «ничто и никогда не будет прежним, и так до следующего изменения». Сильно сказано, не правда ли?

Кевин промямлил что-то невразумительное. Он мог думать только о своем кредите. Понятно, что в кредите ему только что отказали – в завуалированной форме. Сотрудники Государственного инвестиционного банка слишком хорошо воспитаны, слишком любезны, чтобы прямо сообщить вам неприятную новость. Кевин хотел бы добавить, что, помимо толченой яичной скорлупы, дождевых червей можно кормить огрызками яблок, овощными очистками и даже бумагой, но не успел этого сделать.

– Вы обязательно должны посетить The Big. Не меньше тысячи докладчиков, пятьсот мастер-классов! Это откроет вам все двери. Давайте я приглашу вас в следующем году?

– С удовольствием.

– Договорились! Не забудьте напомнить мне, если забуду.

Костюм приподнялся и протянул Кевину руку. Тот неловко поблагодарил его и направился к выходу. Перед дверью он замешкался, затем в последний раз оглянулся на эксперта, который с улыбкой на губах уже отвечал на многочисленные сообщения в WhatsApp. Кевин глубоко вздохнул, набираясь смелости:

– А как же Инновационный фонд?

– Что?

– По-моему, есть специальные субсидии для…

– Мой дорогой юный друг, ваш проект должен быть но-ва-тор-ским! В ваших коробках с червями нет ни малейшего намека на технологию. В следующий раз предложите нам «умный вермикомпостер»!

* * *

Кевин решил вернуться домой пешком. Торопиться было незачем: встреча с экспертом ГИБ поставила жирную точку в его поисках. Смешавшись с толпой на Больших бульварах, он пересек площадь Республики, где десяток демонстрантов с непонятными флагами выкрикивали невразумительные лозунги, а затем двинулся вверх по каналу Сен-Мартен в сторону девятнадцатого округа. Там, недалеко от парка Бют-Шомон, он снимал в субаренду комнату без окон в обшарпанной квартире с несколькими жильцами. Кевина это вполне устраивало. Ему нужны были только две вещи: кровать и вай-фай.

Канал Сен-Мартен притягивал и отталкивал его с одинаковой силой. Когда Кевин учился в Лиможе, ему нравилось гулять по набережным Вьенны: старый город утопал в объятьях природы, а река сулила возможность сбежать. Нужно только позволить течению увлечь себя, и через несколько минут вы окажетесь далеко-далеко. Канал же выполнял другую функцию. Вода в нем не текла, а стояла, зажатая между шлюзами, – неподвижное зеркало для каменных домов, громоздившихся по берегам. Канал не избавлял от города, а удерживал внутри него. Парижане не гуляли вдоль канала, они собирались в группки и сидели, свесив ноги через парапет и ведя бесконечные разговоры. Свалившись в Сен-Мартен, можно утонуть, но куда-то уплыть не получится.

Опустившись на холодный камень, Кевин смотрел на свое отражение, тронутое рябью, неподвижное и серьезное, словно античная фреска. Кевин не страдал нарциссизмом. Он мало заботился о своей внешности, иногда забывал причесаться. Привыкнув к знакам внимания в свой адрес, он не мог и подумать, что комплименты достаются не всем. Переехав в Париж, он втянулся в хоровод вечеринок и клубов – сам не понимая как. Он прошел через множество рук и редко заканчивал ночь в одиночестве. Создавалось впечатление, что тело Кевина стало своего рода общественным достоянием, к которому прикасалось огромное количество самых разных людей, охваченных желанием потрогать и подвигать, узнать, что у него внутри. Его разум как будто бы отделился от плоти и созерцал ее выходки с легким налетом вуайеризма.

В квартире, которую Кевин делил с тремя соседями, витал дух молодости, беззаботности и безденежья. За завтраком ее обитателям случалось знакомиться с гостями, выходящими из той или иной комнаты. В результате вкусовые предпочтения каждого были хорошо известны остальным: этому нравятся бородачи с татуировками, этому – мулатки с дредами, а этому – пухленькие азиатские девушки. А вот разнополые гости Кевина приводили жильцов в замешательство. В окрестностях парка Бют-Шомон отношение к геям было более чем благожелательное. Что касается натуралов, они воспринимались как приемлемая, пусть и устаревшая форма жизни. Но те, кто не чувствовал необходимости принимать чью-либо сторону, считались в лучшем случае потерянными, в худшем – еретиками. Отказывающиеся присягать на верность какому-либо сообществу, выбивающиеся из социальных рамок, пусть и самых прогрессивных, они словно были отмечены печатью ущербности. В душу к ним никто не лез, но и разговаривать с ними никто не умел. Их свобода была невыносима для всех.

В Лиможе Кевин старался не выставлять напоказ своеобразие своей личной жизни. Здесь, в Париже, полагал он, из подобных вещей можно не делать секрета. Но по выражению лиц своих товарищей во время завтрака он понял, что до этого еще далеко. Однажды, пока он ел круассан, один из соседей, руководствуясь самыми добрыми намерениями, на полном серьезе спросил у него, как его следует называть: «он» или «она». Кевин просто пожал плечами. У него никогда не возникало ни малейших сомнений на этот счет, и было странно, что от него вдруг потребовали объяснений.

С партнерами и партнершами обнаружилась ровно та же проблема. Натуралы спят с натуралами, геи – с геями. Они похожи и понимают друг друга. Но те, кого называют «ни рыба ни мясо», редко спят с себе подобными. Им постоянно приходится уклоняться от ответов на некоторые вопросы – из деликатности, чтобы не обидеть. Они живут во лжи и недосказанности, которые настолько обременительны, что не допускают каких-либо реальных отношений.

Кевина часто называли бисексуалом. Он находил это слово довольно нелепым. Он любил людей, вот и все: не важно, что находилось у них между ног. Он любил их – что бы они о себе ни думали. Ему не требовалось превращаться из мальчика в девочку и обратно. Его жесты, прикосновения, нежность не менялись (либо менялись очень незначительно) в зависимости от того, какого пола люди оказывались с ним в постели. По большому счету, различия между полами слишком преувеличены; природа слепила нас из одного и того же теста. Кевин знал, что по своему строению, форме и цвету клитор ничем не отличается от пениса. Ублажать их нужно одинаково: заставить трепетать, позволить проявить нетерпение, резко поглотить и… начать сначала. Кевин знал, что на ощупь все бугорки и впадины плоти похожи друг на друга: они чувствительные и пылающие. Кевин знал, что на пике желания невозможно отличить того, кто проникает, от того, в кого проникают: подобно платоновскому андрогину, несправедливо рассеченному Зевсом надвое, вы обретаете свое целое, не зацикливаясь на том, кому именно принадлежат те крючки и петельки, которые связывают вас. В силу какого лицемерия было решено, что любовники, столь щедро отдающие себя, должны быть сведены к сухой двойственности, разделены, а не объединены?

Если уж обязательно нужно принадлежать к какой-то группе, Кевин предпочел бы называться пансексуалом. Пансексуалы любят, не задумываясь о половой принадлежности; они гендерно слепы. Это и Пан, козлоногий бог плодородия, покровитель пастухов, и Питер Пэн, отказывающийся взрослеть, жениться и заводить детей. Главная особенность пансексуальности заключается в том, что о ней никто не знает. Буква «П» не появляется ни в аббревиатуре ЛГБТ[16], ни в ее более длинной версии, ЛГБТКИА+. Кевин не был геем, би, трансом, квиром, интерсексуалом или асексуалом. Он скрывался в «+». Такая таинственность его вполне устраивала.

Он вспомнил о червях, которые копошились в своей коробочке и, возможно, в этот самый момент предавались томному соитию вдали от любопытных взглядов. Нужно освободить их, так как без еды они не проживут и нескольких дней. В любом случае толку от них теперь никакого. Соседи по квартире наотрез отказались устанавливать в доме вермикомпостер, который Кевин предлагал соорудить из старых пластмассовых ящиков для цветов. Сначала они с восторгом отозвались о столь прогрессивном начинании, но потом, как и все прочие, заговорили о запахе и нехватке места. Везде царили предрассудки.

Кевин отклеился от парапета и двинулся дальше. Поднявшись по одному из металлических мостов, ставших туристической достопримечательностью, он направился к парку Бют-Шомон. Стояла теплая осень, уже начинало темнеть, и до закрытия ворот оставалось совсем немного. В этот час англоговорящие няни районных бобо толпами выходили из парка, используя свои коляски как таран, рассекающий толпу. Кевин пробрался против течения и бодро зашагал по аллеям в поисках подходящего дома для представителей вида Eisenia. Он свернул в гущу деревьев, на ходу доставая пластиковый контейнер. Но два бдительных бегуна спугнули его. Кевин рванул к озеру и, наконец, заметил груду прошлогодних листьев в укромном уголке у тропинки. Идеальное место.

– Вам понравится тут, ребятки, – пробормотал он.

И добавил уже в адрес садовников:

– Вам нужен компост, и вы его получите!

Быстро опорожнив содержимое коробки, он наблюдал за тем, как черви корчатся в панике, пытаясь найти верный путь к предстоящему пиру. Помахав руками, чтобы отогнать возможных прожорливых птиц, Кевин, как добрый пастух, следящий за стадом, не уходил до тех пор, пока последний из червей не исчез среди сопревших листьев.

Послышались свистки охранников, закрывающих парк. Кевин развернулся и не спеша побрел обратно вдоль озера. Живописные очертания скалистого острова медленно таяли в темноте, а в респектабельных зданиях с видом на парк загорались окна. В наступающих сумерках город, казалось, снова вступает в свои права. Целый день напролет в этом парке играли в природу. Теперь представление закончилось.

Кевин не любил предаваться меланхолии. Но в тот вечер чувство одиночества и бессилия охватило его. В кучке слежавшихся листьев исчезли все его иллюзии и надежды. Несмотря на его экономный образ жизни, деньги, накопленные со стипендии, подходили к концу, и вскоре ему придется расстаться с этой, как оказалось, провальной идеей домашнего вермикомпостера. Никто не интересовался его скромным проектом: ни банки, ни клиенты. Много раз ему говорили, что черви, должно быть, плохо пахнут; теперь Кевин решил, что и от него самого несет. Неудачи в делах омрачались горьким ощущением, что он не вписывается в общепринятые нормы и делает не то, чего от него ждут. Он всего лишь хотел прожить свою жизнь спокойно. Он не претендовал на многое, и, может, именно поэтому ему не везло. Но, если ему не удастся покорить Париж, он вскоре не сможет позволить себе жить здесь.