Читать книгу Грань забвения - Группа авторов - Страница 4

Воздух стоял неподвижно, словно затаившийся зверь, а окна многоэтажек отражали слабое свечение фонарей, как поблекшие зеркала. Артём брёл по знакомой улице, но каждый шаг казался чужим, как будто он не возвращался домой, а входил в декорации своей же жизни.

Он возвращался домой после тяжёлого суточного дежурства. В клинике царило странное возбуждение – будто бы все пациенты чувствовали надвигающееся тревожное нечто. Артём не мог сосредоточиться, а к утру и сам начал терять ощущение времени.

Прошедшая ночь почти не принесла покоя. Кошмары приходили без четкого содержания, ощущением распада, криками за гранью слышимого и жаром, будто внутри него кто-то горел. Он просыпался несколько раз и не знал, спал ли вообще. Утром казалось, что время просто вычеркнуло его из жизни.

К подъезду он подошёл, опустив голову. Уже потянулся к двери, когда услышал знакомый голос:

– Ты не спросил, как я узнала, где ты живёшь.

Он резко обернулся. Вероника стояла чуть в стороне, в длинном чёрном пальто, с капюшоном, скрывающим половину лица. Взгляд у неё был спокойный и ясный.

– Я не знал, что ты следишь за мной, – сказал он сухо.

– Это не слежка. Я пришла, потому что у тебя мало времени. Мы оба знаем, что ты уже начал менять форму. Ты это чувствуешь?

Он хотел возразить, хотел уйти. Но не смог. Слова будто вязли в горле, разум сопротивлялся, а тело застыло на месте.

– Нам нужно поговорить, – сказала она мягко, но без намёка на просьбу.

– В моей квартире? – спросил он.

– Лучше там, чем где бы то ни было. Пока ты ещё можешь называть её своей.

Он молча кивнул. Открыл дверь, и они вместе вошли в подъезд, погружаясь в тишину, в которой даже эхо звучало как-то глухо.

На лестнице лампы моргали, и Артём уловил на мгновение, как в одной из витринных поверхностей лестничной клетки их отражения стоят не параллельно, а чуть сдвинуты. Будто шли не они, а кто-то рядом.

Он моргнул – отражение вернулось на место.

– Ты видишь, да? – негромко спросила Вероника, словно читая мысли.

– Всё чаще.

– Значит, скоро. Тогда ты поймёшь, зачем ты был создан.

Он не ответил. Просто поднялся на свой этаж и открыл дверь.

Он ещё не знал, что уже переступил не только порог квартиры, но и границу прошлого.

Квартира встретила их полумраком. Артём не стал включать свет – у него дрожали руки, и свет от ламп почему-то раздражал. Вероника прошла внутрь, не дожидаясь приглашения, и аккуратно поставила чёрную тканевую сумку на кухонный стол.

– Посмотри, – тихо сказала она.

Она раскрыла папку. Старые, выцветшие фотографии, чёрно-белые и цветные, лежали аккуратно, будто выстроены в очередь. Артём сел, натянуто сдерживая нервную усмешку – он всё ещё не понимал, кто она и что от него хочет, но в глазах женщины не было угрозы. Только усталость, как у человека, слишком долго носившего чужой груз.

– Это интернат в Сычёвске, восемьдесят седьмой год. – Она протянула первую фотографию. – Вот этот мальчик – ты.

На снимке группа детей в одинаковых выцветших рубашках стоит на фоне облупившегося фасада. Кто-то улыбается, кто-то держит руки за спиной. В центре – мальчик лет десяти с аккуратной чёлкой и недетским напряжением на лице.

Артём наклонился ближе. Черты были знакомыми, как будто он смотрел на себя в детстве… но что-то было не так. Глаза. Они были глубже, темнее. Не его. Или – не совсем его.

– Это не я, – прошептал он, но голос прозвучал неуверенно.

Вероника не спорила. Она просто показала следующую фотографию.

– Здесь тебе семнадцать. Семён Артёмович Градов. Так тебя звали раньше.

На новой фотографии – юноша на фоне леса, в тонкой куртке и с застёгнутым воротом. Лицо почти то же, что у Артёма сейчас, но с едва видимым шрамом над бровью.

– Кто… кто он? – спросил Артём, не отрывая взгляда.

– Он – это ты прежний. До того как тебе переписали память. До Перехода.

Артём тронул пальцем край снимка. Кожа вспыхнула знакомым зудом – таким же, как от кристалла. Он резко отдёрнул руку.

– Я ничего не помню. Ни людей, ни этого места.

– Конечно, – спокойно ответила она. – Тебя создали заново. Нынешнее имя, история жизни, даже вкус к кофе – всё встроено. Но иногда… – она сделала паузу, – иногда старая структура даёт сбой. Тогда ты начинаешь вспоминать. Не как человек, а как Переходник.

Он откинулся в кресле. Его сердце стучало как-то глухо, будто внутри головы.

– Переходник, – произнес он чуждое ему слово. – Что это вообще значит?

Вероника не ответила сразу. Только смотрела, и Артёму показалось, что её глаза вдруг стали чуть светлее. Или это мигнул свет от проезжающей машины.

– Тебе рано всё знать. Но ты должен понять: ты не один. Просто ты – последний.

Он закрыл глаза. Под веками всплывала фотография – та, где мальчик в интернате смотрел в объектив. Он знал этот взгляд. Знал. Только не мог сказать, откуда.

И впервые за долгое время ему стало по-настоящему страшно.

– Всё, что ты знаешь о себе, – сказка, – сказала Вероника, тихо, почти ласково, как говорят с раненым солдатом. – Красивая, аккуратная, функциональная. Но ложь.

Артём сидел за кухонным столом, не двигаясь. Перед ним лежала стопка фотографий, но он больше не смотрел на них. Его взгляд был обращён внутрь – туда, где зияла всё расширяющаяся пустота.

– Ты хочешь сказать, что я… не настоящий? – выговорил он наконец.

– Структурно ты настоящий, – пояснила она. – Только вот твоя память – полнейшая симуляция. Твоя личность – лишь оболочка. За ней… кое-что другое.

Он хотел возразить, но не смог. Внутри было слишком тихо. Как в комнате после того, как выключается холодильник – слышно всё, даже собственное дыхание. Он вдруг понял, что эта тишина уже была с ним раньше. Он просто её не слышал.

– Кто сделал это со мной? – спросил он глухо.

– Мы называем их Архитекторами. Это не организация. Это… процесс. Цепочка событий, решений, аномалий. В какой-то момент ты… прежний ты, согласился. Добровольно или нет – я не знаю.

Артём провёл рукой по лицу. Оно казалось чужим, кожаная маска, которую вдруг натянули слишком туго.

– Почему? Зачем кому-то создавать меня?

– Не тебя, – сказала она с ударением. – Сосуд. Переходника. Психика человека нестабильна, если в ней поселить нечто иное. Но иногда можно создать каркас – личность, устойчивую, выстроенную как лабиринт. Память, привычки, реакции. Уравновешенный механизм, способный сдерживать то, что нельзя вынести напрямую.

Артём вспомнил ощущения последних дней: отражения, шепот, кристалл, рябь за реальностью. Всё стало складываться в мрачную мозаику.

– Ты не первый, – продолжила она. – До тебя были другие. Семь за последние десять лет. Никто не выдержал. Один покончил с собой через три недели. Другой – исчез. Буквально исчез. Он ушёл в Грань и не вернулся. У третьего разум рассыпался, как стекло.

– Почему ты думаешь, что я другой?

Она посмотрела на него долго и прямо. Затем ответила:

– Потому что ты ещё жив. И потому что Грань уже смотрит на тебя. А ты – смотришь в ответ.

Он встал. Подошёл к окну. За стеклом улица казалась слишком плоской, словно декорация. Он вдруг понял, что даже улицы могут быть частью конструкции. И всё это часть той истории, что придумали для него. Чтобы удержать.

– Как это остановить?

– Ты не можешь остановить то, что уже началось. Но можешь выбрать, кем будешь, когда всё вспомнишь. Пустым сосудом. Или тем, кто заглянет в Грань и не отвернётся.

Артём не ответил. Только смотрел за окно в вечер, который больше не казался обыденным.

– Ты понимаешь, как это звучит для меня? – Артём говорил медленно, с нажимом, будто каждое слово требовало усилий. – Всё, что ты говоришь, сродни паранойи. Псевдонаучный бред. Внушение. Манипуляция.

Он ходил по комнате кругами. Резкие движения, остекленевший взгляд, руки сжаты в кулаки. Его мир – логичный, пусть и хрупкий – трещал. Каждая её фраза была гвоздём, вбитым в основу привычной картины мира.

Вероника не перебивала. Просто сидела на подоконнике, глядя в темнеющий вечер за окном. Тень от её фигуры казалась неестественно длинной.

– Я… врач, – выдавил он. – У меня медицинское образование. Я верю в нейрофизиологию, в психику, в разум. Это, – он показал на лежащие на столе фотографии, – это может быть подделка. Все эти слова про Переходника, Грань, память… Это бред.

– Это правда, которую ты не хочешь принять, – спокойно ответила она. – Пока не хочешь. Но скоро не сможешь игнорировать. Твоё сопротивление, это не защита, Артём. Это отложенный взрыв.

Он замер. На миг воцарилась тишина. Только капля воды упала в раковине.

– Тогда… дай мне явственное доказательство. Хотя бы одно. Что-то, что я смогу проверить.

Вероника кивнула. Осторожно достала из кармана плотный сложенный лист. На нём – напечатанный контакт: имя, адрес, кодовая фраза.

– Этот человек работал в архиве Института памяти. Скажешь, что пришёл от меня. Произнесешь фразу: "Реконструкция невозможна без утраты". Он покажет тебе кое-что.

Артём взял лист, как берут в руки что-то опасное. Бумага казалась тяжелее, чем должна быть.

– И ещё, – добавила она, подойдя ближе. – Скоро у тебя начнут открываться глубинные фрагменты. Воспоминания, которые не твои. Они могут быть отрывочные, чужие, иногда – пугающе ясные. Не борись с ними. Записывай. Они – ключ.

Он молчал. Губы его побелели.

– Ты не обязан поверить прямо сейчас. Но поверь, когда начнёшь вспоминать не свою смерть.

Вероника развернулась и пошла в сторону коридора.

Артём остался на кухне один, с контактами, фото, трещиной в разуме… и тихим, мучительно знакомым голосом внутри: "Ты уже был здесь. И ты – не ты".

Она уже стояла в дверях, когда замедлила шаг, будто вспомнив нечто важное. Артём всё ещё сидел, ссутулившись, держа в руке сложенный лист бумаги, словно это был не контакт, а предсмертная записка. Его взгляд был пуст, словно внутреннее равновесие окончательно ушло в штопор.

Вероника обернулась через плечо. Свет из прихожей подсвечивал край её лица, делая его на мгновение нереальным, как у силуэта на потёртой киноплёнке.

– Есть ещё кое-что, – сказала она негромко. – Не доверяй отражениям.

Артём медленно поднял взгляд. Он уже хотел спросить: "Почему?" – но остановился. В её голосе не было мистики. Только усталость. Как у человека, который видел, как другие ломаются снова и снова.

– Они первыми поддаются, – продолжила она. – Отражения – как щель между мирами. Если ты начнёшь замечать, что они живут своей жизнью… не пытайся спорить. Просто уходи.

Он молчал, но мышцы на лице дрогнули. Слишком много совпадений. Слишком много намёков на уже пережитый ужас, который он пытался не вспоминать.

– И ещё одно, – добавила она уже открыв двери. – Если ты начнёшь слышать её имя… не произноси его вслух.

– Её? – прошептал он, почти машинально.

– Ты поймёшь, чьё. По тому, как оно отзовётся в тебе. Как будто тебя кто-то позвал изнутри. Или с той стороны.

Она вышла, и дверь закрылась мягко, без щелчка. Почти как занавес.

Артём остался один. В тишине, которая больше не казалась естественной. А в зеркале, над раковиной – мелькнуло движение, хотя он не шевелился.

Он отвернулся первым и почувствовал, что внутри него шевельнулось что-то чужое – как боль, ещё не начавшаяся, но уже пришли знакомые симптомы.

Он остался один.

Комната будто выдохнула вслед за уходом Вероники, но воздух всё равно оставался тяжёлым, словно наполненным пылью чужих воспоминаний. Артём медленно вернулся к столу и снова взял в руки фотографию. Юноша на ней был слишком похож на него, но не так, как бывает с двойниками. Взгляд был другой. Не мягкий и растерянный, как у самого Артёма, а настороженный, будто ожидающий удара.

Он водит пальцем по краю бумаги, не чувствуя царапин. Затем встаёт, подходит к зеркалу. Стоит перед ним в полной тишине, не моргая, не дыша. Смотрит в глаза отражению. Оно отвечает ему тем же.

Никакого отставания. Всё синхронно. Всё правильно. Почти.

Он закрывает глаза и происходит вспышка. Словно миг забвения, когда мозг перестаёт различать, что реальность, а что остаток сна.

Пришло видение:

Башня. Чёрная, вытянутая, как кость, воткнутая в бескрайний белый песок. Вокруг – ни неба, ни горизонта, только зыбкая пелена, словно всё погружено в молчание и жар. Башня пульсирует. И в этом пульсе – зов. Тихий, но неотвратимый. Шепот.

Не голос. Не слово. Структура мысли, слишком чужая, чтобы быть человеческой. Но понятная скорее по чувству, а не по смыслу.

Он вслух, почти беззвучно, произносит:

– Градов?..

И тут же отдёргивается, как от ожога. Сердце колотится. Он не понял, спросил ли он или ответил. Имя ли это или предупреждение. Но оно осталось с ним как клеймо.

Он кладёт фотографию на стол, но пальцы дрожат. В зеркале отражение слегка двигается – как будто с запозданием в одно дыхание, но он больше не смотрит на него.