Читать книгу Автобус в страну, где не гаснут звёзды - Группа авторов - Страница 4

Тропинка, едва заметная змеистая лента среди побуревшей, словно от вековой печали, травы, увела их автобус с невидимой дороги в простор, который иначе как Серой Равниной и не назовёшь. Здесь не было ничего, за что мог бы уцепиться взгляд, уставший от однообразия Города Тусклых Фонарей. Ни деревца, ни кустика, ни даже сиротливого валуна, поросшего мхом. Лишь бескрайнее, унылое пространство, серое небо, нависающее так низко, что, казалось, вот-вот придавит своей тяжестью, да та самая, всё ещё далёкая, но уже чуть более явственная полоска на горизонте – нежно-сиреневая, как первый, робкий цветок подснежника, пробившийся сквозь мёртвую листву.

Автобус двигался неспешно, бережно переваливаясь через скрытые под травой кочки и выбоины, словно не желая нарушать сон этой пустынной земли. Пассажиры ощущали каждую неровность пути, но никто не роптал. Все мысли, все взоры были прикованы к окнам, к этому медленно, почти неохотно меняющемуся пейзажу, который был одновременно и пугающе безжизненным, и обнадёживающе, трепетно новым.

Тишина в салоне стала ещё глубже, ещё ощутимее. Но это была уже не та напряжённая тишина тревожного ожидания, а скорее, тишина сосредоточенного внимания, когда душа замирает, прислушиваясь к чему-то важному, что вот-вот должно произойти. Казалось, можно было услышать, как оседает пыль на стёклах, как бьётся сердце у соседа, а может, и как Ангелы невидимые шепчут слова ободрения каждому из этих отважных, но таких ещё слабых путников.

– Как вы думаете, отче… то есть, уважаемый Водитель, – первой нарушила молчание Анна, та самая, что сбежала от вечных семейных распрей. В её голосе, обычно резковатом и немного сварливом, теперь слышались почти детские нотки любопытства и робкой надежды. – Мы скоро прибудем туда, куда вы нас везёте?

Водитель, не оборачиваясь, всё так же внимательно глядя на едва угадывающуюся дорогу, ответил мягко, и в голосе его слышалась не просто уверенность, а какая-то глубокая, незыблемая вера:

– Мы уже в пути, добрая душа, мы уже в пути. А «скоро» ли, «не скоро» ли – то известно лишь Тому, Кто измеряет все пути и все времена. Порой самый короткий, прямой путь оказывается самым долгим и трудным, если сердце человеческое ещё не готово, если оно отягощено земными попечениями и суетными страхами. Главное – не унывать и не терять упования.

Филипп Филиппович снова недовольно засопел. Такие туманные, лишённые конкретики ответы выводили из равновесия его привыкший к точности и ясности ум. «Совершенно ненаучный подход, – пробормотал он себе под нос, но уже не так самоуверенно, как прежде. Что-то в этом простом, но исполненном глубокой мудрости Водителе обезоруживало его обычное желание всё подвергнуть анализу, всё разложить по полочкам и снабдить соответствующими ярлыками.

Алёша не отрывал глаз от сиреневой полоски на горизонте. Она, казалось, становилась всё шире, всё ярче, словно сама двигалась им навстречу, маня, обещая нечто несказанное. Он даже тихонько приложил ладонь к прохладному стеклу, словно пытаясь дотронуться до этого далёкого чуда, ощутить его тепло. Его маленькое, неказистое стёклышко, которое он по-прежнему крепко сжимал в другой руке, вдруг показалось ему таким ненужным, таким тусклым и безжизненным по сравнению с этой живой, настоящей, Богом данной краской, пусть пока ещё и такой далёкой.

Ехали они так, казалось, целую вечность. Унылая Серая Равнина всё тянулась и тянулась, без конца и без края, однообразная, как заунывная песня осеннего дождя. У некоторых из пассажиров, тех, чья вера была ещё слаба, как тоненький росток, снова начали шевелиться в душе холодные змейки сомнения.

– А может, это всё напрасно? – прошептал кто-то испуганно в задней части автобуса. Голос его был едва слышен, но в гнетущей тишине он прозвучал, как удар грома. – Может, никакой сиреневой полоски и нет вовсе, а нам это только мерещится от усталости и долгого пути? Может, мы просто едем по кругу, как слепые котята, и вот-вот снова увидим ненавистные крыши нашего Города?

– Да полно тебе, не богохульствуй! – строго шикнула на него сидевшая рядом пожилая женщина, поправляя на голове тёмный платок. – Не каркай, говорю! Водитель знает, куда нас везти. Ему, видать, путь этот Самим Богом указан. А ты лучше помолись тихонько, чтобы Господь укрепил нашу немощь и не оставил нас Своей милостью.

Но и в её голосе, несмотря на всю строгость, слышались нотки затаённого беспокойства.

Именно в этот самый момент, когда уныние, как липкий туман, снова начало подкрадываться к сердцам некоторых из путников, готовое вот-вот поглотить их без остатка, автобус плавно, почти не покачнувшись, остановился. Он стоял посреди всё той же бескрайней Серой Равнины, но что-то неуловимо изменилось вокруг. Воздух за окном показался чище, прозрачнее, а сиреневая полоска на горизонте – о, чудо! – стала заметно ближе и ярче, словно кто-то невидимый зажёг там тысячи лампад.

– Привал, православные, – негромко, но как-то особенно значимо произнёс Водитель, с тихим шипением открывая двери автобуса. – Здесь есть то, что может укрепить наши силы и утешить наши души.

Пассажиры с любопытством, смешанным с некоторой опаской, начали выходить из тёплого, уютного салона. Ноги их ступали на сухую, потрескавшуюся, словно от нестерпимой жажды, землю. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась всё та же безжизненная серость. Никаких признаков воды, никакой еды, никакого пристанища.

– А что же здесь может нам пригодиться, добрый человек? – недоумённо спросил Тихон, опасливо озираясь по сторонам, словно ожидая увидеть за каждым холмиком какую-нибудь скрытую опасность. – Здесь же, почитай, и травинки живой не сыщешь.

Водитель улыбнулся своей тихой, всепонимающей улыбкой и указал рукой на небольшой, едва заметный бугорок в нескольких шагах от автобуса. Из-под этого невзрачного на вид холмика, из самого сердца иссохшей, казалось бы, навеки земли, бил маленький-маленький родничок. Вода в нём была настолько чистой, настолько прозрачной, что казалась невидимой, если бы не лёгкое, едва заметное дрожание на её поверхности да тихое, почти неслышное журчание, похожее на ласковый материнский шёпот или на тихую ангельскую песнь.

– Вода? – искренне изумился Филипп Филиппович, подходя ближе и с недоверием разглядывая крошечный источник. – Помилуйте, но откуда здесь взяться воде? По всем, так сказать, геологическим данным и научным выкладкам, в этой пустынной местности не должно быть никаких подземных ключей. Я бы даже сказал, это… это какая-то необъяснимая аномалия!

– Сама жизнь, друг мой, сама вера, само чудо – это всегда великая и непостижимая для холодного ума аномалия для тех, кто привык к безжизненности рассудка и к серости неверия, – так же мягко, но с глубоким внутренним убеждением ответил Водитель. – Эта вода не простая. Она особенная. Она утоляет не только телесную жажду, но и ту, что томит и иссушает душу человеческую. Она способна омыть не только дорожную пыль, но и ту греховную скверну, что накопилась в сердце за долгие годы. Отпейте, не бойтесь. И вы сами всё почувствуете.

Пассажиры всё ещё с некоторым недоверием, но уже с пробудившимся любопытством, столпились у родничка. Первым, как и прежде, решился Алёша. Он опустился на колени, благоговейно перекрестился и, зачерпнув ладонями пригоршню этой кристальной, живой воды, осторожно поднёс её ко рту. Вода была прохладной, но не ледяной, и на удивление, на несказанно сладкой – такой вкусной, такой благодатной воды он не пил никогда в своей жизни! Она словно смывала с его языка и из его души весь тот привкус пыли, горечи и безысходности, которым был пропитан воздух его покинутого Города. Но было и ещё что-то, непередаваемое словами. Когда он сделал первый глоток, по всему его телу, от макушки до пяток, разлилось какое-то лёгкое, неземное тепло, а на душе стало так спокойно, так светло, так радостно, словно кто-то невидимый, но очень добрый и сильный, снял с неё тяжёлый, давящий камень многолетней тоски.

– Она… она и вправду… другая, – прошептал он, поднимая на Водителя удивлённые, сияющие глаза, в которых, казалось, отразился сам этот благодатный источник.

Глядя на Алёшу, на его просветлевшее лицо, и другие путники начали подходить к роднику и пить. Старушка Марфа Степановна пила медленно, маленькими, благоговейными глоточками, и морщинки на её лице, казалось, немного разгладились, а в выцветших глазах затеплился какой-то новый, почти девичий огонёк. Поэт Валентин, сделав глоток, вдруг замер, словно поражённый громом, и прижал руку к сердцу, прислушиваясь к чему-то новому, доселе неведомому, что рождалось сейчас в его душе. Анна, женщина, сбежавшая от семейных неурядиц, пила жадно, словно не могла напиться, и с каждым глотком напряжённые складки у её рта разглаживались, а на лице появлялось какое-то новое, умиротворённое, почти блаженное выражение.

Даже Филипп Филиппович, после некоторых мучительных колебаний и привычного бормотания о «необходимости соблюдения санитарно-гигиенических норм» и «потенциальной опасности употребления воды из непроверенных источников», всё же не удержался и попробовал. И его вечно нахмуренные, озабоченные брови слегка приподнялись от нескрываемого изумления. «Хм, действительно, – несколько растерянно произнёс он, вытирая губы белоснежным платком. – Весьма… весьма необычный состав. Исключительно приятный на вкус. Необходимо будет при первой же возможности взять пробу для детального лабораторного анализа… если, конечно, здесь, в этих пустынных местах, вообще существуют какие-либо лаборатории». Но в его голосе уже не было прежней самоуверенной категоричности, той непоколебимой веры в то, что всё на свете можно объяснить, измерить, взвесить и разложить по полочкам. Чудо, пусть и маленькое, коснулось и его прагматичной души.

Только один из пассажиров, угрюмый, нелюдимый мужчина по имени Игнат, который всю дорогу просидел в углу, молча и исподлобья глядя на всех остальных, наотрез отказался пить. Он принадлежал к той породе людей, которые никому и ничему на свете не верят и во всём видят лишь подвох, обман или скрытую угрозу.

– Я не пью из непроверенных луж, – буркнул он хрипло, когда Водитель с неизменной мягкостью предложил ему воды. – Мало ли какая зараза там намешана. Может, это и вовсе отрава какая-нибудь, чтобы нас всех тут усыпить, а потом ограбить. Знаем мы эти штучки!

– Это Вода Жизни, друг мой, а не смерти, – так же кротко, без тени обиды или осуждения, ответил Водитель. – Она не может быть отравой для души, ищущей спасения. Но воля твоя. Силой никто не принуждает вкушать от благодати. Выбор всегда за тобой.

Игнат презрительно хмыкнул, отвернулся и, отойдя в сторону, демонстративно уселся на большой плоский камень, скрестив руки на груди. Он с нескрываемым подозрением и какой-то затаённой злобой смотрел, как другие пьют эту странную воду и как их лица светлеют и оживают. Ему казалось, что они все просто поддались какому-то массовому психозу, какому-то хитрому внушению этого сладкоречивого Водителя.

Когда все, кто пожелал, утолили свою телесную и духовную жажду, Водитель сказал, и голос его звучал теперь ещё мягче, ещё проникновеннее:

– Эта вода, дети мои, не только для питья. Ею можно и должно умыться. Она смывает не только дорожную пыль и усталость, но и ту невидимую пыль, ту греховную копоть, что годами оседала на ваших душах, мешая им видеть истинный Свет.

И снова Алёша был первым. Он с радостью плеснул себе в лицо пригоршню этой прохладной, живительной влаги. И когда он вытерся рукавом своей старенькой, но такой родной курточки, то увидел, что мир вокруг, этот самый мир, который ещё мгновение назад казался ему таким серым и унылым, вдруг неуловимо изменился, стал чуточку ярче, чуточку приветливее. Не сильно, нет, но вполне заметно. Серый цвет равнины уже не был таким монотонным, в нём появились какие-то новые, едва уловимые оттенки, а сиреневая полоска на горизонте засияла ещё отчётливее, ещё призывнее.

Другие последовали его примеру. Поэт Валентин, умывшись, вдруг порывисто достал из своего саквояжа блокнот и огрызок карандаша и начал что-то быстро, лихорадочно записывать. Но это были уже не прежние его строки, полные вселенской скорби и безысходности. В его глазах, ещё недавно таких потухших, теперь горел какой-то новый, незнакомый ему самому огонь вдохновения. Старушка Марфа Степановна, умыв своё морщинистое, но такое доброе лицо, с удивлением посмотрела на свои руки – они всё ещё были покрыты сеточкой старческих морщин, но кожа на них, казалось, посвежела, стала мягче, а взгляд её ясных, голубых глаз – чище и как будто бы моложе.

Один лишь Игнат сидел на своём камне, насупившись ещё больше. «Детский сад, штаны на лямках, – проворчал он себе под нос, но так, чтобы его услышали. – Водой они умываются, как малые дети. Будто это может что-то изменить в этом проклятом мире».

– Изменит, друг мой, обязательно изменит, – сказал Водитель, который, казалось, обладал удивительной способностью слышать не только слова, но и самые потаённые мысли своих пассажиров. – Если только позволить этому случиться. Если только открыть своё сердце навстречу чуду. Всё великое всегда начинается с малого – с глотка чистой воды, с искренней молитвы, с желания увидеть мир и самого себя по-новому, глазами веры и любви.

После этого благодатного привала пассажиры вернулись в автобус. Они чувствовали себя не только отдохнувшими, но и какими-то… другими. Обновлёнными, очищенными, словно заново родившимися. Серая Равнина за окном уже не казалась им такой враждебной и безжизненной. А сиреневая полоска на горизонте, теперь уже не просто полоска, а целый край неба, окрашенный в нежные, переливающиеся тона, манила их с ещё большей, почти непреодолимой силой.

Автобус снова плавно тронулся в путь. И теперь его пассажирам казалось, что он едет немного быстрее, немного увереннее, словно и ему не терпелось поскорее добраться до этого загадочного, сияющего края. А за спиной, там, где остался этот удивительный, Богом данный родник, словно кто-то невидимый ещё долго махал им вслед чистой, прохладной, благословляющей ладонью.