Читать книгу Hope for love - - Страница 4

Мария.

Вам когда-нибудь было по-настоящему одиноко?

Не просто «я сегодня не с кем не говорила» —

а так, чтобы даже своё отражение казалось чужим.

Бывало страшно проживать один и тот же день снова и снова, словно заело плёнку?

Боялись, что вас увидят настоящими, без макияжа, без уверенности, без фальши?

А мне это всё – знакомо. До костей. До утренней тошноты.

Каждый день вот уже одиннадцать лет я играю.

Профессионально. Грамотно. Мастерски.

Меняю маски, как наряды.

В школе – идеал.

На треке – хищник.

На людях – образец.

А внутри? Только я и пустота.

Я будто бы смотрю на себя со стороны и думаю:

«Это не ты. Это – чья-то выдумка. Удобная. Безопасная».

Проблема у меня всегда была одна. И это – я сама.

После смерти мамы я перестала чувствовать.

Плакать было нельзя – рядом папа. Он и так разваливался по кускам.

Я слышала, как он по ночам говорил с её фотографией, как засыпал в кресле на кухне в одежде и со стаканом дешёвого виски.

Он работал сутками, лишь бы мне было что есть, куда пойти.

Но каждый его успех напоминал мне, чего у нас больше нет.

В тот самый вечер, когда он впервые не пришёл домой до рассвета,

я залезла на крышу нашего дома, посмотрела на пустое небо – и поняла:

мне нужно стать сильнее.

Сильнее мамы, сильнее папы, сильнее себя.

С тех пор я ушла в гонки.

Первые трассы – подворотни, старые автобазы, мосты.

Грязь, кровь, вспышки фар.

Потом появились деньги. Признание. И новое имя – Мария Лучникова, королева трека.

Я копила каждый выигрыш, откладывала в ящик,

где раньше хранились мамины бусы и мои детские рисунки.

Иногда помогала папе, но большую часть собирала втайне – для себя.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я взяла всё, что заработала, и стала той, кем мечтали быть тысячи.

Сменила гардероб. Купила то, на что раньше даже смотреть боялась.

Окружила себя нужными людьми.

И главное – я купила её.

Audi RS5 2019 года.

Моя мечта. Моя душа.

Чёрная, как сожжённое письмо. Глянцевая, как зеркало, в которое ты боишься смотреть.

Салон пахнет кожей и амбициями. Руль – как продолжение руки.

Звук двигателя – как стук моего собственного сердца.

Когда я в неё сажусь, я забываю, кто я.

Я становлюсь машиной. Скоростью. Ревущим монстром с улыбкой на губах.

Я уезжаю от всего – от прошлого, от людей, от себя.

Mercedes-AMG GT, на которой я выхожу в официальные заезды, конечно, мощнее.

Но это просто инструмент.

А Audi – это моё дыхание. Моя слабость. Мой дом.

Прошло всего полгода – и вот я на пике.

Крутая тачка, стиль, выставки, интервью.

Я стала «той самой».

Идеальной.

Но только мне-то это всё надоело.

Каждое утро – как новый бой с самой собой.

Идеальная маска трескалась, а под ней – тоска.

Когда в очередной раз пересматривала Золушку,

я вдруг поймала себя на мысли —

а что если всё наоборот?

Что если вернуться назад?

Сбросить корону и стать кем-то простым?

Так появилась София Броцкая.

Фальшивые документы. Русый парик. Линзы. Форма официантки и жизнь в тихой, забытой богом забегаловке.

Я нашла друзей.

Научилась смеяться.

Разрешила себе чувствовать.

И вроде бы стало легче.

Но…

«Я запутался в себе, нету крыльев, ну а вдруг

Я без них смогу взлететь, моя тень – мой новый друг…»

Эти строки крутятся в голове.

Я не ангел.

И тень – действительно мой единственный друг.

«А что будет, когда я закрою глаза?

Будет свет или тьма, я не знаю…

Кто-нибудь вспомнит обо мне?»

Вот честно? Я не уверена.

Порой я стою у окна в забегаловке после смены,

вспоминаю трек, скорость, свою Audi —

и думаю: а если бы я тогда не выбрала стать другой?

Кто бы я была сейчас?

Я не знаю.

Софи – тоже не настоящая.

Это просто ещё одна маска. Более теплая. Более человечная.

Но всё равно – маска.

Иногда мне кажется, что настоящая я осталась где-то на обочине.

Та, что воровала черешню, залезала на крыши, писала стихи в тетрадку.

Та, у которой были чувства. Не просто ярость и боль.

Может, всё ещё можно вернуть?

Или я уже слишком далеко уехала от самой себя?

И вот каждое утро, когда дверь с тихим щелчком закрывается за отцом,

я остаюсь наедине с этим чертовым потолком,

освещённым серым светом раннего утра.

Он давит на меня. Как будто знает, как сильно мне не хочется открывать глаза.

Я лежу в тишине, будто в аквариуме,

где даже воздух звучит по-другому – глухо, отрешённо.

И каждый раз думаю:

почему жизнь такая тяжёлая?

Почему кто-то рождается с крыльями,

а я – без кожи?

Вот, взгляните на этого идеального Сергея Остапчука.

Известный певец. Любимец публики.

С детства – голос, как у ангела,

внешность, будто созданная по заказу.

Ходи, улыбайся, пой свои песни —

и миллионы сердец падают к твоим ногам.

У него всё будто с неба свалилось.

Без борьбы. Без потерь.

А я?

Я сражалась каждый чёртов день.

Чтобы быть кем-то. Чтобы быть замеченной.

Чтобы хоть раз почувствовать, что я – не пустое место.

С детства – тренировки, кровь из коленей,

загнанное сердце, исписанные тетради с маршрутами треков,

сон по три часа, вечные синяки под глазами.

Но я не жаловалась.

Я боролась.

Чтобы стать лучшими руками, ногами, голосом, духом.

Чтобы хоть кому-то быть нужна.

Я ненавидела эту жизнь.

Ненавидела её за то, что она забрала маму.

Мою звезду. Мой свет.

Чистого ангела с ясными глазами.

Глазами, которые теперь смотрят на меня с фотографий —

в коридоре, в спальне, в телефоне,

в самых больных снах,

где она зовёт меня тихо:

«Машенька…»

Я так и не услышала этого вживую.

Не запомнила её голос по-настоящему.

Не запомнила объятий.

Да и слово "мама" —

я его никогда не говорила с настоящим смыслом.

Просто звуки.

Иногда, ночью, я закрываю глаза и притворяюсь,

что она рядом. Что её ладонь гладит мои волосы.

Что всё – не навсегда.

Но утром… всё исчезает.

И я остаюсь одна.

С этим проклятым потолком.

Я ненавидела этот мир за то, что кому-то всё даётся легко.

Кому-то достаточно улыбнуться,

чтобы жизнь выстелилась ковром.

А я?

Мне нужно ломать себя, угождать, быть идеальной —

чтобы просто получить крошки признания.

Я ненавидела отца.

Да, именно так.

Ненавидела за то, что забыл, кто я.

Что перестал быть рядом.

Что его стало больше на работе, чем дома.

Что вместо того, чтобы обнять и сказать «я рядом» —

он просто молчал.

Гасил свет в своей комнате и исчезал.

Я знаю, он старался.

Он выживал. Он боролся, как и я.

Но мне хотелось не денег, не одежды,

а пяти минут тишины рядом с ним, когда я могу поплакать не в подушку, а в его плечо.

Но таких минут не было.

И больше всего…

больше всего я ненавидела себя.

За то, какой стала.

Холодной. Жёсткой.

Циничной.

В глазах – огонь, в сердце – лёд.

Люди называли меня мразью,

и, может, в чём-то были правы.

Но ведь я просто научилась выживать.

Научилась замечать, кто чего стоит.

Я научилась любить осторожно,

и доверять только тем, кто прошёл сквозь мои стены.

Я видела в людях ценность – не по деньгам, не по словам,

а по поступкам.

И знаете что?

Большинство – пустые.

Так почему я должна быть доброй, если мир жесток?

Почему я должна улыбаться, если боль выжгла моё лицо изнутри?

«Мои мысли ни о ком, мои треки ни о чём

Мои ноги на краю, две секунды – я взлечу…»

Я знаю, каково это – стоять на краю.

Молчать, но кричать внутри.

И надеяться, что кто-то услышит.

Я всё ещё лежала на кровати.

Сквозь шторы лез солнечный свет,

наглый, слишком тёплый для моего состояния.

Будто смеётся надо мной:

«Вставай, Мария. Снова играть в жизнь пора».

Я медленно поднялась, ноги коснулись холодного пола.

Этот утренний ритуал – как нож по сердцу.

Всё, что мне нужно – просто пару минут не быть собой.

Но я знала, – пора.

Подошла к зеркалу.

Старая трещина в правом верхнем углу,

которую я так и не заклеила,

рассекала моё отражение надвое.

Словно показывая: ты не одна.

Ты – две.

Я провела пальцем по стеклу, как по ране.

Кто ты?

Передо мной стояла красивая девушка.

Холодный взгляд, острые скулы, идеально уложенные волосы.

Чёткие брови, безупречная кожа.

Эталон.

На витрину поставь – и продаваться будет быстро.

Но внутри…

пусто.

– Кто ты? – прошептала я вслух, не узнавая свой голос.

Я пыталась вспомнить, когда в последний раз смеялась по-настоящему.

Когда смотрела на себя не как на проект,

а как на человека.

Раньше я думала, что знаю себя.

Знала, к чему иду, что хочу доказать, кому мстить.

Но теперь всё как будто размыто.

Как будто моё лицо на стекле чужое.

Как будто я надела чужую кожу и забыла, как выглядит моя.

Я провела ладонью по щеке.

Тепло.

Живая.

А внутри – как будто мёртвая.

«А что будет, когда я закрою глаза?

Будет свет или тьма – я не знаю…»

Слова из песни, которую вчера ночью слушала на повторе,

отдавались эхом в голове.

Они были ближе ко мне, чем мои собственные мысли.

Будто кто-то вытащил моё нутро и записал его на музыку.

Lizer знал, как я себя чувствую.

Он тоже когда-то стоял у этого зеркала.

Или у своего.

Я посмотрела в глаза своему отражению – долго.

Они были зелеными, глубокими, как зеленый чай без сахара.

И такими уставшими, будто им сотня лет.

Мария.

София.

Гонщица.

Официантка.

Дочь.

Никто.

Я уже не знала, какая из них настоящая.

Какая из них – живая.

А какая – просто роль, которую я так долго играю,

что текст забылся.

Я наклонилась, смыла с лица остатки сна,

но с водой не ушла тяжесть.

Не ушёл этот серый налёт на сердце.

Может, мне просто надоело быть сильной?

Может, я устала быть той, кем все хотят меня видеть?

Может, я хочу, чтобы кто-то обнял меня —

не за победы, не за идеальность,

а просто так.

Я выпрямилась и сделала шаг назад.

Сильная. Холодная. Собранная.

Но с трещиной.

Такой же, как в зеркале.

И пока я натягивала джинсы и застёгивала кожаную куртку,

внутри меня глухо билось сердце:

тихо, как будто на последнем дыхании.

Сегодня снова день.

Новый.

Один и тот же.

Я вышла из дома, будто убегая. Из этих стен, где слишком много тишины. Из воспоминаний, в которых мама всё ещё жива, а папа – всё ещё рядом. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и город медленно начинал гудеть вечерней суетой, как чужой голос в телефонной трубке – отстранённый и раздражающий.

На парковке стояла моя Audi RS5 – чёрная, как моя злость, моя тоска и моя любовь к ней. Мой талисман, мой дом, моё спасение. Я провела рукой по гладкому капоту, как будто утешая не машину, а себя. Она будто ждала меня. Она всегда ждала.

Села за руль. Захлопнула дверь. Щёлк. Внутри – другой мир. Тот, где я могла быть собой, где никто не осуждал, не требовал. Где я не была ни Марией, ни Софией – просто кем-то, кто умеет гнать вперёд, забывая о боли.

Я завела двигатель – низкий, утробный рёв заполнил салон. Сердце машины билось ровно. Чётко. Не как моё.

Медленно выехала со двора, нацепив солнцезащитные очки, хотя солнце уже скрылось. Просто чтобы никто не видел моих глаз. Ни один случайный прохожий. Ни водитель на соседней полосе.

На панели мигнула система – телефон подсоединён. Я включила музыку.

Первая песня, что заиграла, – ПИКЧИ, «Тем теплом».

И всё внутри оборвалось.

«Каждый день на один день похож,

Я снова утром убиваю сигареты…»

Слова ударили в грудь, как кулак.

Я не курила. Но каждое утро убивала себя чем-то другим – молчанием, улыбкой сквозь боль, этой маской, которую так тщательно держала.

Эти строчки, будто написаны с моей жизни.

Словно кто-то знал, каково это – жить без надежды, но делать вид, что ты сильная.

«Я помню про тебя, надеюсь, что ты тоже

Не куришь, так же наблюдая за рассветом…»

Слёзы накатывали, как волны. Не было больше сил сдерживаться.

Всё, что я потеряла, всё, что прятала, всплыло в голосе песни.

Я прижала газ. Двигатель зарычал. Машина вырвалась на трассу – как я мечтала вырваться из себя.

Дорога уносила прочь от города, от шума, от людей, от лжи.

«И по щекам все твои слёзы в конце ноября,

Тогда так глупо тебя потерял…»

Это будто он пел. Кто-то, кто когда-то любил. Кто-то, кто когда-то мог спасти, но не остался.

Я вспоминала – мамины глаза, папин голос, запах детства, которого больше нет.

И те, кто смотрел на меня, но не видел, сколько во мне одиночества.

«Я так хотел летать, но дай же мне повод остаться…»

Да, я тоже когда-то хотела летать.

Быть лучшей. Быть вдохновением. Быть гордостью.

Но с каждым днём всё меньше причин оставаться.

Я свернула с трассы. По просёлочной дороге – к звёздам, к полям, к тишине.

Затормозила. Заглушила двигатель.

Музыка продолжала звучать, уже тише. Где-то в салоне.

«Тем теплом на повторе

Я удивляюсь, как ты меня помнишь…»

Я вышла из машины, шагнула в ночь. Небо висело над головой – как чёрное покрывало, без ответов.

Трава хрустела под ногами. Холод пробирал.

Но внутри было жарко. От слёз. От боли.

И я закричала. Впервые по-настоящему.

Не сдерживаясь. Не заботясь, кто услышит.

Кричала от обиды, от бессилия, от усталости.

Плакала, не заботясь о макияже, о внешности, о гордости.

«Чтобы было потом о чём вспомнить…

И я никогда не забуду

Слова, чем напичканы фразы…»

Может, я не знала, кто я.

Но в этот момент я была живая.

Настоящая.

Пусть разбитая. Пусть сломанная.

Но больше не молчала.

«Любил и любить буду —

Тебя – предел моих фантазий…»

Я обняла себя. Неловко. Как чужую. Но всё же – впервые за долгое время – с теплом.

Пусть и тем, что остался от кого-то.

Тем теплом.

Я не знала, сколько времени прошло. Часы словно исчезли – растворились в темноте, в слезах, в тишине, что висела надо мной глухим куполом. Я просто сидела на этом чёртовом поле, прижав колени к груди, и рыдала. Не тихо, не сдержанно – а так, как плачут только те, кто дошёл до предела. Так, будто вместе со слезами рвётся наружу сама душа. Грудь сдавливало так сильно, что казалось – внутри не сердце, а смятый лист бумаги, на котором кто-то безжалостно вычеркивал каждую строчку, каждое воспоминание, каждую надежду.

Музыка не успокаивала – нет. Она не гладила, не лечила, не давала облегчения. Она понимала. Чувствовала меня до самого дна. И от этого становилось только страшнее: ведь если даже в песне звучит моя боль, значит, я уже не одна с ней. Значит, кто-то тоже это проходил… но кто-то, возможно, не справился. Я боялась, что стану этим кем-то.

Мне хотелось всё бросить. Всё, что казалось жизнью. Уехать. Исчезнуть. Открыть новую главу, чистую, без исправлений, без прошлых мазков. Но я не могла. Не сейчас. Я была парализована этой тягучей, липкой тоской, этим страхом перемен, от которого сжимается живот. Ведь за новыми дверями неизвестность, а я ещё не научилась жить без опоры, без этой комнаты, в которой знала каждую трещинку, каждый запах, каждый звук ночного скрипа дерева.

Я представляла, как закрываю за собой дверь своей маленькой, но такой уютной комнаты. Где всё – моё, мамино, тёплое. Где шкаф во всю стену всегда слегка заедал, но именно это заедание я любила. Где кровать – большая, слишком большая для одной, но в ней я чувствовала себя в безопасности. Где старая плазма включалась с хрипом, но всё ещё показывала мамины любимые фильмы, которые я оставляла на фоне, чтобы не чувствовать себя такой одинокой. Где в углу стояла гитара. Маминая гитара. Тонкая, изящная, чуть поцарапанная временем, но будто живая. Я столько раз хотела взять её в руки, прижать к груди, сыграть хоть одну простую мелодию – но пальцы замирали. В груди вставал ком, голос исчезал, а в голове звучал только один вопрос: какое я имею право прикасаться к тому, что ушло вместе с ней?

Петь? Боже, как я мечтала спеть. Слова, рвущиеся где-то изнутри, должны были стать песней. Но язык не шевелился. Горло было тугим, как узел. Ни слова. Ни звука. Только тишина. Такая плотная, что казалось, она душит.

На улице было довольно тепло. Поздняя весна, почти лето. Воздух насыщен запахом влажной травы, земли, и чего-то далёкого, едва уловимого – может быть, сирени, может, чьих-то чужих надежд. Я сидела в кожанке, давно промокшей на спине от слёз и испарины, но холода не чувствовала. Ни в теле, ни в сердце. Всё внутри было притуплено, заморожено этой болью. Она, как яд, разлилась по венам, не убивая, но делая каждое движение – будто через ломоту, через сопротивление собственного тела.

Я думала, что если закричу – по-настоящему, как тогда, – если вырву из себя всю эту боль, всё, что накопилось за годы, за недели, за эти последние, особенно одинокие дни, – станет легче. Что эта ночь заберёт у меня обиды, разочарования, чувство вины и усталость. Но облегчения не пришло. Ни через час. Ни через три. Только слёзы. И онемение. И выжженная пустота, как будто внутри меня теперь нет ничего, кроме воспоминаний, которые гниют, потому что их никто не трогает, не лечит, не делит со мной.

Мне казалось, что если я сейчас закрою глаза и исчезну, мир этого даже не заметит. Никто не споткнётся о пустое кресло, не увидит на подоконнике забытую кружку с чаем, не поднимет трубку, когда я не позвоню.

И всё же я оставалась там. На земле. В этой ночи. В этой боли.

Потому что, может быть, внутри меня что-то всё ещё надеялось. Что-то крошечное. Едва живое. Но живое.

Сколько я так просидела – не помню. Только небо постепенно светлело. Тьма отступала медленно, с ленцой, как будто тоже не хотела уходить. Появился тот серый, размытый рассвет, когда всё вокруг будто затянуто лёгкой вуалью: трава блестела росой, воздух стал плотнее, влажнее, а птицы ещё не пели, будто ждали разрешения на жизнь.

Я встала с земли, с трудом – ноги затекли, джинсы намокли, а спина заныла. Казалось, что старость наступила за одну ночь – настолько сильно болело всё тело. Но внутри было… чуть тише. Не лучше. Не спокойнее. Просто тише. Как будто мои слёзы смыли самый верхний слой этой боли, обнажив не исцелённое, но по крайней мере дышащее.

Я вернулась к машине. Осторожно села за руль, как будто боялась потревожить саму тишину. Не включала музыку. Просто завела двигатель. Он рыкнул и затих в равномерном гуле. Теперь мне не хотелось мчаться. Не хотелось убегать. Только доехать. Вернуться. В знакомое, пусть и чужое теперь, пространство, где я хотя бы знала, где лежит плед, а где – мамина старая кружка с надписью «Любовь – это ты».

Машина катилась по шоссе плавно, как будто у неё закончился запал, как и у меня. Дорога пустая, обочины утопают в лёгком тумане. Солнце ещё не показалось, но свет уже проникал сквозь серую ткань облаков. И в какой-то момент – может, на пустом перекрёстке, где стоял покосившийся знак, может, когда я переезжала старый мост – я вдруг поняла: я всё ещё здесь.

Я – всё ещё есть.

Сломанная. Опустошённая. Одинокая. Но живая.

И это было не победой. Не вдохновением. Это было просто фактом, с которым я больше не могла спорить.

Я доехала до дома, припарковалась, заглушила мотор и долго сидела, уткнувшись лбом в руль. Мне не хотелось выходить. За дверью – реальность. А здесь – я, выжженная после ночи, но не сдавшаяся.

Когда я всё же поднялась и вышла, то первое, что увидела – это как в моём окне отражается свет. Тот самый, мягкий, утренний. Он не обещал счастья. Но он обещал, что будет ещё день. И ещё. И ещё один.

А это, наверное, уже что-то значило.

Я поднялась по лестнице медленно, будто шаги давались тяжелее, чем в самую изнуряющую тренировку. Рука скользнула по холодному перилам – знакомому изгибу, по которому я в детстве каталась вниз, несмотря на папины запреты. Сейчас же мне казалось, что я не поднимаюсь домой, а пробираюсь в чью-то чужую, забытую жизнь.

Дверь в комнату открылась с привычным щелчком. И всё внутри было… как прежде. И совсем не так.

Я застыла на пороге.

Тёплый пол в коридоре с мягким ковром, где когда-то мама ставила свои тапочки. Шкаф во всю стену, немного пыльный, но всё такой же родной. На зеркале – моё отражение, взлохмаченные волосы, тусклые глаза, красный нос, но это я. Даже если уже не знаю, кто именно.

Моя кровать – не заправлена. Простыни скомканы, плед сброшен, как будто я бежала отсюда в панике, и, наверное, так и было. На подушке отпечаток головы. Я посмотрела на него, как на свидетельство того, что ещё вчера была частью этого пространства. Что эта комната всё ещё моя.

На стене, под светом утреннего солнца, висела старая рамка. Мамино фото. Она смотрела оттуда так, будто всё понимает. Её глаза – полные тепла, глубины, которой мне так не хватало. Мне показалось, что она улыбается грустнее, чем раньше. Или, может быть, это я смотрела иначе.

Я прошла к углу, туда, где стояла её гитара – с потёртым корпусом и старой струной, которая давно лопнула и так и не была заменена. Пальцы потянулись к ней сами. Я провела ладонью по дереву, как по её плечу, будто прощаясь.

В воздухе пахло комнатой – легкий аромат пыли, старых книг и чем-то очень личным… моим. Этот запах я не чувствовала давно, как будто теперь он открылся только потому, что я действительно вернулась, не просто телом, а всей собой, со своей разбитостью, со своей правдой.

Я села на край кровати, прислушалась. За окном кто-то включил воду – соседский кран, как всегда. Где-то внизу хлопнула дверь. Но всё это было уже неважно. Эта комната – моя крепость. Пусть осыпавшаяся, покосившаяся, но выстоявшая.

Я обняла подушку, уткнулась лицом, и впервые за долгое время позволила себе просто лежать. Без мыслей. Без планов. Без масок.

Пусть всё подождёт.

Мне нужно было это утро, чтобы снова дышать. Чтобы снова почувствовать, что я не растворилась. Что я ещё здесь.

Сон пришёл не сразу. Долго вертелась, то поджимая колени, то раскидывая руки, как будто искала в постели место, где не будет больно. За окном утро постепенно сменялось серым дневным светом, но я всё равно погружалась в полудрёму – не совсем сон, не совсем явь.

И вдруг – тишина сменилась светом.

Я оказалась где-то на краю лета – высокое поле, залитое солнцем. Ветер колыхал жёлтую траву, как мягкие волны. Было тепло. Не от погоды – от самого воздуха. Он дышал добром. Спокойствием. И в этом безмятежном пространстве я вдруг увидела Её.

Она стояла немного поодаль. В белом. Волосы собраны, как всегда – в небрежный пучок. Тот самый, в котором она бегала по кухне, пока пекла оладьи. Тот, который я пыталась повторить, но никогда не получалось так красиво.

Я замерла. Мне стало страшно пошевелиться. Я боялась, что если сделаю шаг – всё исчезнет.

Но мама посмотрела на меня и… улыбнулась. Та самая улыбка, лёгкая, чуть печальная. Как будто знала всё, что я чувствую, и любила несмотря ни на что.

– Мам, – выдохнула я, и голос дрогнул, стал детским, испуганным, как в ту ночь, когда я впервые поняла, что её больше нет.

Она подошла. Не спеша. Как будто знала, что время в этом месте течёт по-другому. И когда она оказалась рядом, я вдруг почувствовала – пахнет ею. Её духами. Её кожей. Её добром.

– Я так устала, – прошептала я. – Мам, мне тяжело. Я не знаю, кто я. Всё разваливается.

Мама не ответила. Просто положила ладонь на мою щёку. Тёплая. Родная. Та, которая когда-то гладила меня, когда я плакала ночью. От прикосновения слёзы сами скатились по щекам. Но это были другие слёзы. Не от боли. От облегчения.

– Ты сильнее, чем думаешь, – сказала она, тихо, почти беззвучно, но я услышала. – Но не обязана быть сильной всегда.

– Я чувствую, будто стала чужой себе… Я не знаю, куда иду.

– Просто иди, доченька, – шептала она, и ветер подхватывал слова. – Я рядом. Всегда. Даже если ты не видишь.

Я хотела обнять её. Сильнее. Долго. Вцепиться, не отпускать. Но сон начал ускользать. Поле становилось прозрачным. Воздух – холоднее. И мама уже растворялась в свете, в небе, в траве.

– Мам, подожди…

– Ты справишься. Я верю, – её голос уходил, будто сквозь воду. – Только не забывай себя.

И я проснулась.

На щеке – след слезы. На губах – вкус её слов.

И на душе – лёгкий след тепла. Тем теплом, что остаётся, когда тебя обняли там, где давно пусто.

Я лежала, не открывая глаз.

Будто надеялась – если не шевельнусь, если не пошевелю даже ресницами, – она не исчезнет. Всё останется. Поле. Ветер. Её руки. Голос. Но всё уже потихоньку гасло, как тихий костёр, догорающий в холодной земле. Исчезал запах лета, её парфюма, тепло руки на щеке.

Я открыла глаза. Потолок. Тот же, но будто уже не такой. Как будто в нём что-то изменилось. Или, может, во мне. Стало тише внутри. Не глуше – нет. А именно тише. Как после бури.

Тело было разбито, словно я пробежала марафон. Веки тяжёлые, подушку промочила слезами, о которых и не помнила. Но сердце… сердце било чуть ровнее.

Я села. Поставила ноги на пол. Дерево под ногами было холодным и реальным – как будто жизнь вернулась в детали.

Огляделась. Моя комната. Та же. Но я смотрела на неё иначе. Как будто это место – единственное, где я могу быть хрупкой и не просить прощения за это.

В углу – мамина гитара. В этом утреннем свете она казалась почти живой. Струны – как жилы. Я раньше боялась даже к ней подойти. Казалось, трону – и расплачусь. Но сейчас… было не страшно. Больно, да. Но не страшно. Я просто смотрела на неё. Как на память, которая больше не рвёт в клочья, а обнимает.

На подоконнике – чашка с недопитым чаем. Холодный. Как и вчера. Но рядом – солнечный луч. Он пробивался сквозь штору и ложился точно туда, где стояли старые мамины духи. Те, что я берегла. И именно в этот момент в комнате будто пахнуло тем самым запахом. Её запахом. Или я всё ещё чувствовала его из сна?

Я поднялась, прошлась по комнате. Коснулась шкафа, стены, шкатулки с детскими безделушками. Все эти вещи, которые я раньше не замечала – они вдруг заговорили. Не словами, нет. Просто стали частью истории, которую мне теперь не страшно вспоминать.

Я подошла к зеркалу.

Увидела себя.

С заплаканными глазами. С красными веками. С растрёпанными волосами и чем-то новым внутри. Усталость не ушла, нет. Но и ненависти к себе не было. Я просто смотрела. Искала. Не идеал. Не ту девочку, что всем всё должна. А себя. Настоящую.

– Спасибо, мама, – прошептала я.

Не знаю, услышала ли она.

Но в груди стало теплее.