Читать книгу Hope for love - - Страница 5

В школу я не пошла. Не могла. Даже если бы заставила себя встать, одеться, добраться до кабинета, – толку бы не было. Голова трещала, в груди всё саднило, а горло будто пережгло кипятком – от боли, от крика, который так и не вышел. Я просто набрала номер завуча, почти шепотом пробормотала, что заболела, и отключилась, не дождавшись ответа.

Лежала, не двигаясь, в своей комнате, в своём маленьком мирке, который сегодня казался таким незащищённым. Сквозь тонкие шторы пробивался мягкий утренний свет – тот, что кажется почти розовым. Он ложился на подушку, на край кровати, на тёплую кофту, брошенную на спинку стула. В воздухе стоял запах сирени. Её ветки росли прямо под моим окном, и каждую весну они цвели так ярко, как будто хотели доказать, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. К ним примешивался лёгкий аромат ландышей – их принесла бабушка в вазе неделю назад, и хоть цветы уже начали увядать, дух их всё ещё держался.

Где-то за окном смеялись дети. Чей-то голос – звонкий, хрипловатый, – выкрикнул что-то вроде «не смей подглядывать!». Кто-то хохотнул в ответ. И издалека – едва уловимый запах карамели, видимо, открыли ларёк у остановки, жарят вафли или греют сгущёнку.

Всё вокруг было живым, шумным, настоящим.

А я – как будто смотрела на всё сквозь стекло.

Телефон завибрировал. Негромко, но в этой тишине звук казался почти резким.

На экране: новое сообщение. Имя в мессенджере – просто «О.».

О.:

«Доброе утро, С. Надеюсь, утро у тебя действительно доброе.»

Я смотрела на экран и молчала.

А действительно ли оно доброе?

Мир за окном – да. Всё как всегда: тёплый май, шум улиц, экзамены почти позади, воздух будто наполнен летом. Даже вода в реке уже нагрелась настолько, что можно спокойно нырять. Но во мне – тишина. Слишком громкая, слишком острая.

Иногда я забывала, кто я.

Сегодня – я не Мария Лучникова. Ученица. Девочка, у которой были планы на жизнь, мечты, надежды.

Сегодня – я София Броцкая. Девчонка, которая хочет увидеть реальный мир. Которая работает в забегаловке у дороги, где пахнет жиром и кофе, где официантки знают в лицо каждого дальнобойщика. Где можно быть невидимой. Где не надо быть «хорошей девочкой».

Рабочая смена – восемь часов. Это немного. Обычно клиенты тянутся один за другим, никто не задерживается, не задаёт лишних вопросов. Можно спокойно стоять за стойкой, слушать музыку в одном ухе, мечтать о чём-то своём. А вечером – мои, настоящие вечера. Симка, Мишка, скрипящие велосипеды, дорожная пыль и старые заброшенные тропы.

Телефон снова вибрировал.

Новое сообщение, от Екатерины – но она у меня в контактах подписана как «Карась». Да, странно. Но так вышло.

Карась:

«Заезд завтра на окраине, ставки большие. Будешь?»

Глаза сразу вспыхнули.

Это было как вспышка адреналина – короткая, горячая, почти наркотическая. Эти заезды – не просто гонки. Это было моё. Моя вторая жизнь. Или, может, первая. Не та, где оценки, правила и расписание. А та, где я – за рулём, с ветром в волосах, с дрожью в пальцах от скорости.

Моя ласточка – Audi RS5 – давно скучала по трассе. Её нужно было выгулять, почувствовать, как под капотом оживает рёв, как тело сливается с сиденьем, как время исчезает, и остаётся только момент.

Я не колебалась.

Пальцы сами напечатали короткое:

Я:

«Буду.»

А потом я снова откинулась на подушку, прикрыла глаза и позволила себе выдохнуть. Завтра – будет драйв, свобода, скорость. А сегодня… Сегодня я просто позволю себе быть. Без обязанностей. Без ролей. Просто – Мария. Или София. Или кто-то между.

Главное, чтобы снова почувствовать, что я живая.

Пол под ногами был холодный, как всегда – будто равнодушный ко всем моим состояниям. Я шагнула из комнаты в кухню, натянуто зевнула и лениво потянулась вверх, чувствуя, как хрустит позвоночник. По пути почесала затылок и смахнула с шеи непослушную прядь. Всё это было как некая утренняя хореография – движение за движением, без особого смысла, просто чтобы не чувствовать пустоту.

Поставила чайник, и пока вода начинала лениво булькать внутри, вытащила из шкафчика баночку с кофе. Насыпала две щедрые ложки зернового, две ложки сахара – сладко, слишком, но я всегда так делала, будто этот сахар мог компенсировать горечь во рту и во мне.

Глядя, как тёмный порошок медленно растворяется в кружке, я задумалась о завтраке. В холодильнике было скромно, но уютно по-своему. Мы никогда не жили в роскоши – не было у нас красной икры, тонко нарезанного лосося, папайи или манго в красивых стеклянных коробках, как на картинках из инстаграма. Но были обычные, честные продукты: молоко, пара дешёвых яблок, кусок хлеба в пекарской бумаге, вареники, и, кажется, кусок сыра, который нужно съесть до завтрашнего дня.

Папа берёг мои деньги – те, что я ему давала после побед на ставках и заездах. Говорил: "Это твоё. Я просто храню, чтобы не потерялось." Так что в доме было немного, но достаточно. А я… я и не стремилась к глянцевой витрине жизни. Здесь, в этой скромной кухне с ободранной плиткой на фартуке, я чувствовала себя собой.

Я остановилась на своём любимом: пельмени с сыром и сметаной. Простое, но тёплое блюдо – как будто родом из детства, где всё было понятнее и чище.

Пока они варились в кастрюле, я сделала глоток свежесваренного кофе. Горячий, терпкий вкус моментально согрел изнутри, и я с привычной тоской взглянула на часы – три часа до начала смены. Вполне достаточно. Я успею прожить утро.

Включила старенькую колонку, которая издавала характерный треск при соединении с телефоном. Листая плейлист, наткнулась на группу SEREBRO. Папа говорил, что это была любимая группа мамы. И хоть я слышала эти песни десятки раз, именно сейчас, именно в это тёплое утро, мне захотелось её включить. Как будто это был способ прикоснуться к ней. Услышать её, почувствовать в себе её голос, её дыхание, её любовь.

Выбрала без колебаний трек «В космосе».

«Ты акценты расставь без меня,

Я поправлю тебя осторожно.

Не хочу я хотеть без тебя.

Без тебя это мне невозможно…»

Голос SEREBRO лился мягко, знакомо. Я впервые за долгое время не просто слушала – я подпевала. Слова вырывались из меня неуверенно, будто я вспоминала, каково это – петь не ради шоу, не ради образа, а потому что так просит сердце.

Бёдра сами начали двигаться в такт – плавно, раскачиваясь. Пока нож ритмично резал огурец и помидор, а капельки сока оставались на пальцах, я чувствовала, как внутри что-то отпускает. В груди стало теплее. Как будто на пару секунд я перестала быть Марией Лучниковой, сильной, неприступной, на все сто. А просто девочкой на кухне. Девочкой, которая помнит маму по песням и улыбается, чувствуя её тепло где-то внутри.

Пельмени наконец всплыли к поверхности – пухлые, горячие, источающие тот самый простой запах, который всегда напоминал мне детство. Я аккуратно выловила их шумовкой, бросила сверху щедрую горсть натёртого сыра – он сразу начал таять, цепляясь за тесто мягкими нитями. Щедро плюхнула ложку сметаны, чуть посолила, сбрызнула чёрным перцем – мелочь, но папа всегда говорил, что в еде важен ритуал. Не просто поел – а отдал уважение себе, телу, моменту.

Я устроилась у окна. У нас не было полноценного обеденного стола, но на подоконнике стояла широкая доска, превращённая в маленький кухонный уголок. Отсюда было видно двор, в котором когда-то я гоняла с Симкой и Мишкой мяч, а теперь просто смотрела, как соседка выгуливает свою спаниельшу в смешном вязаном жилете. Солнце уже залезло в комнату – как незваный, но желанный гость. Ласковое, тёплое, почти июньское счастье.

Я ела медленно. Не потому что хотелось растянуть удовольствие, а потому что голова была тяжёлая от мыслей. Заезд. Завтра. Я.

"Буду." – короткое слово, которое я уже отправила Екатерине, но оно всё ещё раскатывалось эхом в голове. Не просто гонка. Там будет много людей. Большие ставки. Громкая музыка, чужие голоса, свет фар, рев моторов, запах бензина и дешёвого табака. Моя стихия, но одновременно и мой нерв.

Моя ласточка – моя машина – стояла сейчас на парковке, вся вымытая, отполированная, будто ждёт, когда я поведу её на танец с дорогой. Мы были как одно целое. Она слушала меня, чувствовала. Я знала её каждый звук, каждое подрагивание, как своё собственное тело.

И всё-таки… внутри что-то сжималось. Не страх – нет, мне не было страшно. А тревога. Будто я встала на какой-то край, и не знаю – сделаю ли шаг вперёд или просто закрою глаза.

Я отложила вилку, отпила кофе. Горький вкус опять ожёг губы, но я не отстранилась – наоборот, вдохнула глубже. В такие моменты важно чувствовать, что ты жив.

Музыка всё ещё играла, колонка слегка потрескивала. Песня перешла на другую, и там, в следующем припеве, снова были слова, которые будто обращались ко мне:

«Я хотела бы быть рядом,

Даже если ты уйдёшь…»

Я слушала, жевала, смотрела на танцующие пылинки в солнечном луче и думала – а если всё это закончится? Если завтра что-то пойдёт не так?

Но потом я усмехнулась. Мария Лучникова не задаёт таких вопросов. Она просто едет. До последнего.

До первой искры, до последнего поворота.

Я доела последние кусочки пельменей, сполоснула тарелку, оставив её сушиться, как будто это было чем-то важным – не оставить следов. На кухне запахло кофе, сыром и ещё чем-то… настоящим. Я посмотрела в сторону часов – оставалось чуть больше двух с половиной часов до смены. Время было. Но сначала – душ. Я хотела смыть с себя остатки сна, беспокойства, и… себя.

В ванной было прохладно – окна приоткрыты, откуда-то тянуло влажным воздухом. Я сбросила с себя одежду, зацепив плечом висящее полотенце, и шагнула в душевую. Повернула кран до упора – сначала горячая, потом – холодная, резко, как надо. И я стояла, пока не защемило грудь от ледяных струй.

Вода текла по лопаткам, стекала по спине, по ногам. Мурашки пробегали по телу, сердце стучало медленно, но отчётливо. Я закрыла глаза.

Холод всегда помогал мне собраться. Прийти в себя. Или – от себя уйти. Я провела руками по лицу, смывая липкую усталость и сон, потом зачерпнула шампунь, вспенила его и принялась мыть голову. Сначала быстро, механично, потом медленнее. Пальцы скользили по коже, массируя виски, затылок – в этих движениях было что-то почти материнское, заботливое. Я смывала не только грязь – я смывала девчонку, что несколько часов назад лежала на поле, ревела под музыку и чувствовала себя сломанной.

Пена стекала по плечам, по груди, с ней – моя слабость, моя растерянность. Всё то, что никто не должен был увидеть.

Когда вышла, обернулась полотенцем и встала у зеркала. Щёки розовые от холода, волосы тёмные и мокрые, на глазах повисли капли. Я смотрела на своё отражение и пыталась вспомнить, кто я на самом деле. Ответ ускользал. Как всегда перед перевоплощением.

Вернулась в комнату, где в углу стоял тот самый пластиковый чемодан. Вроде ничем не примечательный – тёмно-серый, с трещиной на боковой части, но именно он хранил мою вторую жизнь. Я наклонилась, открыла застёжку и на миг замерла.

София Броцкая.

Не гонщица, не дерзкая девчонка с отблеском в глазах. Обычная студентка. Скромная. Работящая. Почти незаметная.

Сняв халат, я медленно натянула на себя бежевое платье до колен – простое, почти бабушкино, с чуть собранной талией и тонкими рукавами. Оно было как фильтр, как туман: сразу же делало меня мягче, тише. Я даже двигалась в нём по-другому – не размашисто, а будто чуть медленнее, аккуратнее.

Из чемодана достала длинный парик – русые волосы, невыразительный оттенок. Прямые, скучные, без той дикости, что есть в моих настоящих локонах. Натянула его, поправила у корней, пригладила по бокам. Лоб стало немного щекотать – всегда бесило, но к этому уже привыкла. Надела карие линзы – чёткие, плотные, резали глаз в первые секунды. Моё отражение в зеркале сразу стало чужим.

Я подняла старый флакон-дешёвку и прыснула один раз на шею – лёгкий аромат синтетической ванили и цветочной пудры. Ни намёка на мою настоящую кожу, на тот резкий, пряный запах моих духов. Я исчезла – и появилась она.

Очки. Это была последняя деталь, финальный штрих. Обычные, пластиковые, с прозрачными стёклами, купленные в переходе. Я носила их не потому что надо, а потому что они ставили границу между мной и миром. Как стена. Надев их, я уже не Мария. Я София. Обычная девочка из района, студентка колледжа, подрабатывающая официанткой. Слегка сутулюсь, убираю подбородок, взгляд в пол – я это репетировала сто раз.

Зеркало в полный рост стояло у двери. Я посмотрела на своё отражение и не узнала себя. И это – хорошо.

"Пора," – тихо сказала я сама себе, проверяя ещё раз сумку: паспорт, мелкие деньги, резинка для волос, капли для глаз, запасная маска, блокнот. Всё на месте.

Я набросила джинсовку, потёртую и простую, и натянула кроссовки. София не носит каблуки. София не ходит громко. Она растворяется в городе – как пыль в солнечном луче.

Я вышла за порог, аккуратно прикрыв дверь. Мария осталась в этой квартире. А я пошла – быть другой.

Подъезд пах мокрым цементом, старым деревом и чьими-то вчерашними котлетами. Я легко сбежала по ступеням, держа рюкзак за одну лямку, а во дворе уже ждал мой старый друг – велосипед, скрипучий, с облупленной наклейкой на раме, кривоватыми педалями и ржавым звонком. Я смахнула с сиденья пыль, перекинула ногу, проверила тормоза. И – вперёд.

Колёса заскрипели, прорезая влажный после ночи асфальт. Весна стояла в самом соку – густая, щедрая, настоящая. Воздух пах зелёной листвой, пыльцой, тополиным пухом, слегка влажной землёй. Где-то от дальнего частного сектора доносился дым костра, запах пережаренного хлеба и чьей-то сливы, что сбросила цвет прямо на дорогу.

Я ехала вдоль обочины, избегая луж, крутила педали размеренно, с удовольствием, ловя спиной лёгкий ветер. Платье прилипало к бёдрам, волосы парика слегка щекотали шею – и это было почти уютно. Каждое движение – продуманное, привычное. Я не торопилась. Любила эти десять минут пути – как маленький ритуал между "там" и "здесь".

Мимо проезжали машины, пахло бензином, дешевым освежителем, а потом снова – сиренью. На обочине стояли клумбы, кое-где – просто обломки от палисадников, но даже в них кто-то посадил тюльпаны, и они ярко выстреливали в сторону солнца.

Я остановилась у светофора, опираясь одной ногой на асфальт. Девочка лет восьми перебегала дорогу, в одной руке – булка, в другой – рваный рюкзачок. Улыбнулась мне, и я непроизвольно кивнула. Так делает Софи. Мария бы просто уехала мимо. А Софи – смотрит людям в глаза.

Загорелся зелёный. Я снова крутанула педали, выехала на длинную улицу – в конце уже маячило то самое серое здание с вывеской наполовину сбитой буквы. Моё место работы. Там пахло жиром, картошкой, моющим средством и усталостью.

Но пока я ехала, мир казался почти красивым. Я чувствовала, как тёплый воздух гладит мне лицо, как стук сердца попадает в ритм с движением ног, как всё в этом весеннем городе – живёт. И я тоже.

Пусть даже сегодня я – не я.

У здания забегаловки вечно пахло жиром. Даже с улицы. Этот запах въедался в одежду, в волосы, в кожу. Но я уже привыкла – даже полюбила его по-своему. Как напоминание, что я – София, и у Софи есть место, где её ждут, где она может просто быть, не объясняясь, не притворяясь другой, кроме как в образе.

Открываю дверь, колокольчик глухо звякает над головой – затянутый в клейкую пыль звук, как будто сам устаёт каждый раз. На кухне гремит посуда, кто-то орёт, кто-то смеётся. Воздух тёплый, влажный, пахнет пережаренными котлетами, луком и слегка – палёной булкой.

– О, явилась! – кричит с кухни голос Вики. – Я уж думала, опять кого-то гонять буду!

Я киваю и улыбаюсь, вешаю рюкзак в раздевалке, надеваю фартук, завязываю узел, поправляю очки. Их стекло мутноватое – я нарочно не меняю, чтобы они чуть искажали взгляд. Так проще – меньше ловить настоящих отражений.

– Софи! У нас кофемашина опять капризничает. Можешь глянуть? – это уже Аслан, повар. Тянет меня к барной стойке, даже не спрашивая, как дела.

Я что-то бормочу, киваю, присаживаюсь, нажимаю кнопки. Машина действительно злится – мигает, пищит, плюётся паром. Пока колдую над ней, в зал заходит первая парочка – девушка с яркими волосами и парень в спортивке. Они молчат, но как-то слишком громко смотрят.

– Доброе утро! Капучино, лате, американо – что вам по душе? – мой голос звучит непринуждённо, как по сценарию. Они что-то бормочут, я записываю.

Смена начинается, как всегда. Тосты, кофе, сэндвичи. Смена улыбок, запахов, чеков и голосов. Люди заходят, говорят "спасибо", "можно без сахара", "у вас очень уютно" – и уходят. Оставляя после себя пустые чашки и иногда… приятные взгляды.

А я работаю. Я здесь. Я София.

Иногда этого – достаточно.

Вика уже у кассы, щёлкает пальцами, зовёт следующего. Она всегда немного громкая, с резким голосом, но с доброй душой. Ее черные волосы вечно сбиваются в пряди, и она подкручивает их пальцем, когда волнуется.

– Ну, как утро, Софи? – спрашивает, когда поток людей немного схлынул.

– Тёплое. Воздух будто мёдом натёк, – отвечаю с лёгкой улыбкой, наливая очередной американо. – Но пыль на повороте влетела в глаз. До сих пор слезится.

– Угу, поэтесса ты наша, – смеётся Вика. – А глаз промой, а то клиенты подумают, что ты от них плачешь.

– Может, они этого и ждут, – улыбаюсь, протягивая стакан с кофе мужчине в светлом пиджаке.

– Спасибо, – отвечает он рассеянно, но взгляд задерживает на мне дольше обычного. – У вас… интересный образ.

– Спасибо, – чуть киваю. – Только не спрашивайте, кто я вне работы. Я тут только кофе и добрые советы.

Он уходит, качая головой, и оставляет щедрые чаевые. Вика поднимает брови.

– Так. Ты чо там ему, зелье в кофе подлила?

– Нет. Просто не моргнула, пока смотрела.

Мы смеёмся. Аслан выходит из кухни, весь в муке и раздражении:

– Софи, скажи, почему девять заказов и все – "соус отдельно", "салат без укропа", "котлета, но не такая"? У тебя особенный магнетизм на привередливых?

– Возможно, – кривлю губы. – Просто они чувствуют, что их наконец услышат.

Он фыркает, но уходит довольный, потому что в зале спокойно, а я работаю без лишних вопросов.

Сажусь на секунду за барную стойку – отдышаться. Смотрю на клиентов. Женщина лет сорока с усталым лицом медленно ест булочку. Дедушка с газетой читает вслух заголовки и иногда хмыкает. Пара подростков с пирсингом в губе заказывает два кофе и один круассан – видно, копят.

Я всегда вижу больше, чем говорят. Угадываю, кто придёт снова. Кто только что плакал в машине. Кто пришёл просто, чтобы в ответ им улыбнулись.

– Софи, – говорит Вика уже тише, – ты как будто всех насквозь видишь. Ужасно и… круто.

– Я просто много смотрю. Без звука.

В два часа дня мы вместе пьем чай на заднем крыльце. Пластиковые стулья, обшарпанная стена и слабый запах картошки из кухни. Вика скидывает кроссовки и болтает ногами.

– А у тебя парень есть?

– Есть, – отвечаю и делаю глоток. – Только он меня не знает.

– Вау. Это как?

– Условности. Он знает одну меня. А настоящую – нет.

Вика не переспрашивает. В нашем мире так бывает. Всё наполовину. Всё через фильтр. Особенно у таких, как Софи.

Остаток смены шёл ровно, как плёнка старого фильма – без резких поворотов, но с лёгкой рябью на поверхности. Я стояла у стойки, крутя в пальцах ложку, когда дверь зазвенела и зашёл новый клиент. Высокий, в простом, но явно дорогом пальто, с замедленным шагом и тяжёлым взглядом. Его тень легла на кафель, как будто слишком длинная для обычного человека.

Он подошёл молча. Его глаза были серыми – не выцветшими, а как мокрый асфальт перед грозой.

– Капучино, без сахара. И… – он посмотрел на меня дольше, чем следовало, —…бисквит. Какой посоветуете?

Я моргнула.

– Лимонный. Он не пытается быть сладким. Просто – честный.

– Хороший выбор, – кивнул он, подал карту, но не убрал руку. – Вы давно здесь работаете?

Я напряглась. Это вопрос, который я не люблю.

– Достаточно, чтобы запоминать привычки клиентов. И быстро варить кофе.

Он усмехнулся.

– Я не из местных. Но странное дело – у вас лицо будто знакомое.

Я почувствовала, как что-то холодное пробежалось по спине.

– Бывает. У меня обычное лицо.

– Не сказал бы, – он наклонился чуть ближе, но всё ещё в пределах вежливости. – Вы носите парик?

Удар. Не в лицо – в ребро мира. Я почувствовала, как сжались пальцы на полотенце.

– Простите?

Он откинулся назад, глядя всё с той же ленивой, но цепкой полуулыбкой.

– Знаете, я занимаюсь людьми. По движениям, голосу, взгляду могу понять, где правда. А у вас – всё продумано. Даже запах. Слишком дешёвый, чтобы быть настоящим. Как маска.

Молчит. Ждёт.

Я подала ему капучино и лимонный бисквит молча, сохранив всё то же лицо – нейтральное, любезное, слегка отстранённое.

– Ваш заказ. Приятного дня.

Он взял стакан, посмотрел, будто что-то искал в моих глазах, и вдруг сказал:

– Всё равно красивое имя, София. Даже если оно не ваше.

Он вышел. Я осталась стоять, вцепившись в стойку так, что побелели костяшки пальцев.

Вика подошла спустя минуту, жуя соломку.

– Чё за тип?

– Не знаю, – выдохнула я. – Но он видел больше, чем должен.

Смена подошла к концу, и я, сбросив фартук, почувствовала, как вместе с ним будто бы снимается дневная усталость. Зал постепенно затихал, последние посетители доедали десерты, официанты вяло собирали со столов чашки, и в воздухе висел запах растворимого кофе и дешёвого карамельного сиропа. Всё это становилось фоном, почти нереальным, будто я уже была по другую сторону этого дня – в вечере, который давно звал меня на свободу.

Когда я вышла из служебной двери, Сима уже ждала меня. Она сидела на перилах, покачивая ногой, волосы – русые, как шоколад под солнцем весной – собраны в небрежный хвост. В руках у неё был термос и какой-то криво нарезанный бутерброд, которым она щедро делилась с Мишей, стоящим рядом. Он, как обычно, в тёмной худи и с наполовину пустым рюкзаком, где, вероятно, лежали фонарики, карманный нож и бутылка газировки – стандартный набор для вечерних вылазок.

– Ну что, Золушка, ты закончила свои подвиги? – спросила Сима, спрыгивая на асфальт.

– Угу, – выдохнула я, поправляя очки и стягивая волосы в низкий пучок. – Если кто-то ещё раз попросит латте без кофеина, я вылью ему в стакан кипяток и скажу, что это «новый вид вкуса».

– Вот она – моя настоящая София, – рассмеялась Сима и хлопнула меня по плечу. – Ну что, поехали?

Миша кивнул в сторону старого велика, который мы оставили за углом:

– Матвей с Тарасом уже у поворота на кладбище, ждут. Мы их предупредили, что ты заканчиваешь позже. Говорят, заходить в больницу без главной актрисы – дурной тон.

– А кто из них привидение, а кто камермен? – хмыкнула я.

– Скорее, оба – дураки, – ответила Сима. – Но весёлые. Ты посмотри на этот вечер. Весна ведь! Слышишь? Вон сирень, ландыши, и эта чёртова пыль дорог – всё напоминает мне, что жить нужно здесь и сейчас. Даже если это «сейчас» проходит в руинах психбольницы.

Мы шли рядом, велосипеды катили на руках – район был слишком плотный для езды. Дорога пролегала мимо прудика, заросшего камышом, и старых гаражей, в которых обитали лишь тени и случайные кошки. Воздух был тёплым, насыщенным ароматом вечернего цвета – пряный запах сирени, влажный асфальт и лёгкое дуновение прогретого ветра. Деревья на аллее шумели, как будто наш разговор подслушивали и комментировали листвой.

Когда мы свернули к старому кладбищу, вдали замаячили два силуэта. Один – высокий, с растрёпанными волосами, другой – пониже, но с рюкзаком, как будто собрался в экспедицию.

– О, идут! – заметил Миша, прищуриваясь. – Вот наши бравые археологи.

– Да не археологи они, – поправила Сима. – Это Матвей и Тарас. Первый – вечно носит с собой камеру, как будто снимет сенсацию, а второй читает заговоры перед каждой вылазкой, будто в подвале нас не крысы ждут, а духи медсестёр из 80-х.

Когда мы подошли ближе, Матвей первым поднял руку в приветствии:

– София, вы как всегда с опозданием. Надеюсь, ты пришла не просто поболтать, а вписаться в легенду?

– А у вас уже есть легенда? – удивилась я.

– Конечно. Говорят, на третьем этаже в процедурной до сих пор слышны шаги. Но только если молчать.

Тарас ухмыльнулся:

– Вот и проверим. У нас с собой фонари, провизия и список мест, куда стоит заглянуть. Главное – не шуметь и не отставать. Там пол может быть гнилой, да и окна разбиты почти везде.

Сима повернулась ко мне, её глаза блестели, как у ребёнка, перед которым открывается коробка с тайнами:

– Ты готова, София?

Я кивнула. Под кожей уже пульсировало лёгкое напряжение, приятное, как перед сценой. Там, в темноте, среди покосившихся стен и пыльных коридоров, не будет кафе, клиентов и фальшивой вежливости. Там останусь только я. Или та, кем я себя позволяю быть.

– Всегда готова. Пошли.

Дверь, в которую нас завёл Матвей, давно лишилась замка. Ржавые петли скрипнули, когда он толкнул её плечом. Мы вошли один за другим, внутрь – в прохладный, сырой полумрак. Пахло гниющей древесиной, сырой штукатуркой и чем-то ещё… почти незаметным, но тревожным. Как будто это здание помнило слишком многое.

Я прижала руки к животу, словно пытаясь удержать внутри лёгкую дрожь. Не от страха. От предвкушения.

– Фонарики врубаем, но не направляем в лицо, – шепнул Тарас, будто уже здесь действовали другие правила.

Кто-то хихикнул – кажется, Сима.

– Ну, спасибо, Капитан Очевидность. А что дальше – не дышать?

– Ты ржёшь, а я тебя потом в гробовом коридоре искать не буду, – фыркнул он в ответ.

Коридор был узкий, облупленный. Штукатурка висела клочьями, пол местами был залит мутной влагой. Мы шли медленно, гуськом. Каждый шаг отдавался по стенам гулким эхом.

– Господи, как тут… жутко красиво, – выдохнула я, когда свет фонаря скользнул по стене с выцветшим плакатом времён СССР. На нём медсестра с неестественно яркой улыбкой держала поднос с шприцами. Кто-то дорисовал ей чёрные глаза и подпись: «Она всё ещё ждёт».

– Романтика, – пробормотал Миша. – А вот здесь, кажется, палаты. Видите, номера остались?

Мы свернули в один из боковых коридоров. За каждой дверью была комната – пустая или с разломанными кроватями, ржавыми трубами, следами времени и забытых историй. Где-то в углу скрипнула рама. Я дёрнулась. Но Миша рядом лишь усмехнулся:

– Крыша или ветер. Не бойся. Хотя… если дух сестры Нины выйдет – я первый крикну.

– А я первая убегу, – Сима ткнула его в бок. – Серьёзно, вы чувствуете это? Как будто стены… слушают.

– Это потому что ты себе уже всё напридумывала, – сказал Матвей, – и у тебя гиперчувствительность. Кстати, я слышал, что на третьем этаже…

– Не надо, – перебила я. – Просто не говори. Давайте просто идти.

Мы поднялись по лестнице – ступени местами были прогнившими, я чувствовала, как под ногами прогибается бетон. Но всё равно продолжала идти. Мне даже нравилось это чувство – будто мир чуть-чуть сдвинулся с привычной оси, будто я в кино. В фильме про тех, кто ищет что-то большее, чем просто вечер.

На третьем этаже было холоднее. И тише. Даже капли, падающие где-то внизу, теперь казались далёкими. Мы оказались в длинном коридоре, в конце которого свет от фонарей терялся в темноте.

– Вот здесь была процедурная, – сказал Тарас, подойдя к одной из дверей. – Кто со мной?

– Ты, очевидно, – ответила Сима. – А мы с Софией пойдём налево. Там была смотровая, говорят, с окнами на лес.

Я кивнула. На удивление, мне было спокойно. Это здание не пугало. Скорее – притягивало. Как будто здесь я могла раствориться, стать совсем другой. Или… настоящей.

Мы вошли в смотровую. Стены были покрыты облупившейся голубой краской, на полу – осколки стекла, подоконник – чёрный от пыли и времени. Я подошла к окну и провела пальцем по холодному дереву. За стеклом – тёмный лес, тонкие полоски света, скользящие сквозь листву, и ветви, которые медленно покачивались в ночном воздухе.

– Здесь тихо, – сказала я.

Сима подошла ближе, села на подоконник.

– Как ты вообще умудряешься не бояться? Я тебя иногда боюсь – в хорошем смысле. Ты как… как будто из другого времени. Или не отсюда совсем.

Я посмотрела на неё, прищурившись:

– Может, я привидение?

Она рассмеялась, но потом, спустя паузу, уже тише добавила:

– А если серьёзно… ты никогда не говоришь о себе. Только про кофе и музыку. Я не настаиваю. Просто интересно. Кто ты вне этой роли?

Я ответила не сразу. Пальцы прошлись по осколкам стекла.

– Может быть, я сама ещё не до конца знаю. Но сейчас… мне здесь хорошо. С вами.

Сима улыбнулась.

– Тогда давай просто останемся в этой ночи. Пока она нас не отпустит.

Снаружи послышался крик – не испуганный, скорее, восторженный. Потом смех.

– Они, похоже, нашли подвал, – сказала я.

Сима встала.

– Ну что, идём спасать этих идиотов от самих себя?

– Пошли. Может, на этот раз мы и правда встретим привидение.

Мы спустились обратно на первый этаж, шаги эхом отзывались по стенам. Смех и голоса доносились из тёмного угла – там, где зиял проход в подвал. Свет фонариков плясал по стенам, обрисовывая кривые граффити, кто-то дорисовал огромную рожу с подписью: "Я уже здесь. А ты?"

– Ну вот, вот оно, – Тарас стоял на верхней ступени, будто король ужаса. – Добро пожаловать в логово Хранителя швабр и старых анализов.

– Веди, герой, – сказала Сима, – только если кто-то выпадет сквозь гнилую плиту – я тебя первой сдам полиции.

– Записал, – хмыкнул он, – идём аккуратно.

Ступени были крутые и пыльные, но держались. Мы шли один за другим, дыша в полголоса. В подвале пахло старыми тряпками, влажным кирпичом и чем-то металлическим – будто ржавой кровью, но возможно это просто фантазия.

Внизу воздух был холоднее. Свет фонарей выхватывал старые стеллажи, сваленные каталоги, разбросанные банки и какие-то бумажные кучи.

– Твою ж… – пробормотал Миша, резко отпрянув. – Я думал, это крыса. А это веник.

– У веника больше харизмы, чем у тебя, – отозвалась Сима и ударила его мягко по плечу.

– Тсс, – Матвей поднял руку. – Слышите?

Все замерли. Где-то в темноте скрипнула дверь. Очень медленно. Очень мерзко.

Мы переглянулись.

– Это ветер, – сказала я. – Или наша коллективная фантазия.

– Или Хранитель швабр реально существует, – прошептал Миша, шевеля бровями. – Он следит… и выносит мусор из тех, кто не сортирует.

Сима прыснула от смеха, я еле сдержалась.

– Если я умру от смеха в подвале заброшенной больницы, – сказала я, – напишите на моей могиле: «Улыбалась до последнего».

Тарас тем временем отодвинул заваленный шкаф, и за ним открылась ещё одна дверь. Она вела в крохотную комнату, где были старые ящики, один детский стульчик и… старая больничная кровать с металлическими перилами.

– Мамочки, – протянула Сима, – это похоже на декорации к какому-то трэш-фильму.

– Идеально! – Матвей тут же уселся на край кровати. – Фоткайте меня, как будто я последний пациент. «Он ушёл, но обещал вернуться».

Я достала телефон, хихикнув, и щёлкнула пару кадров. Потом подошла к ящику у стены. Внутри оказались старые бутылки из-под физраствора, пара резиновых перчаток и… кукла. Маленькая, без одного глаза, с заляпанным платьем.

– У-у-у, – пропел Миша за моей спиной, – это она… Душа забытых процедур…

Я повернулась к нему с этой куклой в руках и протянула:

– Хочешь поиграть, мальчик?

Он отпрыгнул так резко, что врезался в стеллаж, тот качнулся и из него посыпались какие-то засохшие бинты.

– Мать твою, София! – выдохнул он. – Я тебе этого не забуду.

– Запиши в дневник обид, – подмигнула я.

Мы все дружно рассмеялись, даже воздух в подвале будто стал теплее. Сидели потом на этих же ящиках, ели принесённые в рюкзаке чипсы, кто-то включил колонку, и в полумраке заиграла старая песня «Руки Вверх» – совсем не жутко, а даже мило.

– Слушайте, – сказала я, разглядывая потолок, – а ведь такие вечера – как спасательный круг. Даже если завтра всё снова будет сложно… это – наше.

– Наше заброшенное счастье, – подтвердила Сима.

Миша зевнул:

– А теперь давайте без привидений, демонов и вентиляции, которая внезапно дышит. Просто вылезем отсюда и поедем к Тарасу на лапшу быстрого приготовления.

– И пару серий хоррора, чтобы закрепить эффект? – предложила я.

– Именно.

Мы поднялись наверх, на улицу. Было уже темно, но воздух пах весной, чуть влажной травой и мотоциклетным маслом – кто-то проезжал мимо на старом байке.

Я повернулась на секунду к зданию. Оно стояло безмолвно, мрачно, но в каком-то смысле – по-своему добро. Оно приняло нас такими, какие мы есть.

– Спасибо, старая больница, – шепнула я. – За то, что не съела нас.

И, улыбнувшись, пошла вслед за друзьями, в ночь, где нас ждал смех, лапша и слишком острые чипсы.