Читать книгу Скверная - - Страница 7

Эвелина

– Хочешь? – спрашивает Иезекииль, плюхаясь на кухонный стул напротив меня.

Над круглым кухонным столом поднимается запах жареной курицы с подливой. Кухня тут размером с небольшой дом, но Иезекииль все равно предпочитает сидеть рядом со мной. Он весь день где-то пропадал, но это не значит, что я не хочу его видеть.

Наморщив нос, я поднимаю взгляд от маленького черного блокнота и качаю головой.

Он посмеивается.

– Я совсем забыл про твою веганскую фигню.

– Это не фигня, – огрызаюсь я.

– Тогда в чем дело? – он вопросительно выгибает рыжую бровь, засовывая в рот половину куриной ножки.

– Я не хочу участвовать в убийстве животных ради временного удовольствия. Это эгоистично.

Он опять смеется, нарочито причмокивая губами, и со стоном откусывает очередной кусок.

Закатив глаза, я вновь опускаю глаза к блокноту и грызу кончик пластиковой ручки, пытаясь подобрать слова. Наконец, чувствуя отвращение, я начинаю водить ручкой по строчкам, пока рука не начинает ныть от напряжения, и вся моя писанина в итоге не оказывается зачеркнутой.

Полное дерьмо.

– Что это так приятно пахнет?

Легкий, воздушный голос Дороти разносится по кухне, действуя мне на нервы – как всегда, когда я ее слышу. Сквозь ресницы я слежу, как она входит на кухню и с широкой улыбкой останавливается рядом с Иезекиилем.

– Это плоть животных, – Иезекииль подмигивает мне, и я усмехаюсь.

– Наверное, вкусно, – хихикает Дороти.

– Ты так думаешь? Твоя сестра считает, что это отвратительно.

– Можешь делать со своей жизнью, что хочешь, Иезекииль, мне глубоко по барабану, – огрызаюсь я, захлопывая блокнот и прижимая его к груди.

– Ну, Эви не отличается хорошим вкусом, – откликается Дороти, мельком на меня взглянув. – Без обид.

Я прищуриваюсь, рассматривая ее идеально отглаженный небесно-голубой брючный костюм и ярко-алые губы. Дороти всегда на высоте, но сегодня выглядит немного чересчур, и хотя я рада, когда ее нет дома, мне не нравится, что она выходит в город, выставляя себя напоказ.

Либо до нее не доходит, что она постоянно нас подставляет, либо ее это просто не волнует. А наш отец слишком сильно ее любит, чтобы приструнить, Свою вину перед Нессой он компенсирует заботой о Дороти, а она без особых усилий играет роль «папиной любимицы». Но меня это вполне устраивает, поскольку я-то не хочу быть ничьей любимицей. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Я убила бы Дороти еще много лет назад, если бы не знала, как сильно это расстроит отца. На людей в целом мне плевать, но для Нессы семья много значила, а значит, я должна следовать ее заветам. Однако я выжидаю и наблюдаю, выискивая доказательства того, что Несса упала за борт вовсе не в результате «несчастного случая». Рано или поздно Дороти оступится. Я нутром чую, что это ее вина.

– Готова идти? – спрашивает ее Иезекииль.

– Да. Папа уже вкратце ввел меня в курс дела.

Я склоняю голову, сгорая от любопытства. Никогда не видела, чтобы Иезекииль и Дороти отправлялись куда-нибудь вместе, и уж тем более по поручению отца.

– А вы куда?

На долю секунды на лице Дороти мелькает удивление: брови сдвигаются, глаза бегают туда-сюда, как будто мой вопрос позволил сложиться невидимому пазлу, и она наконец-то сложила головоломку. Но это длится лишь мгновение. Странное выражение исчезает с ее лица, глаза проясняются, на губах появляется улыбка.

– Иезекииль хочет нанять одного парня. Папа попросил меня съездить вместе с ним, убедиться, что он нам подходит.

Изекииль напрягается.

– Я бы и сам понял, если бы он не подходил. Думаешь, я вру? Иди к черту со своими подозрениями. Он лучший вор на свете, а ваш папаша хочет расширить бизнес, добавив к нему ювелирку. Никто не знает о ней больше, чем этот парень.

– Я ничего не думаю, Иезекииль, – со смехом отвечает Дороти. – Просто передаю слова папы, – она поворачивается ко мне. – Он разве тебе не говорил?

У меня защемило в груди – нет, он мне не говорил. Я слышала, что он подумывает заняться бриллиантами, но не знала, что для этого мы приглашаем людей со стороны. Хотя мне необязательно знать все о его делах, меня все равно задевает, что отец держит меня в неведении, хотя мы с ним связаны кровью.

Особенно когда наедине уверяет, насколько я для него важна.

Но я понимаю, почему он ничего мне не сказал. Я бы не одобрила идею обращаться за советом к чужаку. У нашей семьи ушли годы, чтобы достичь нынешнего положения, и если бы не Несса, нас бы вообще здесь не было. Именно она удержала нас на плаву, пока папа сидел в тюрьме, превратив из банды средней руки в оплот ирландской общины. А теперь, когда ее нет, и отец вернулся, создается такое ощущение, что нас атакуют со всех сторон невидимые враги. На нашу территорию пытаются залезть итальянцы из Чикаго, заключая закулисные сделки с мэром – нашим мэром, – а идиоты-барыги, с которыми мы работаем, борзеют, наживаясь на нашем товаре. Не самое подходящее время брать в дело новичков.

Иезекииль переводит взгляд на меня.

– Он тебе не говорил, потому что рассказывать нечего. Во всяком случае, пока.

Я киваю, теребя края блокнота.

Он встает, потрескивая шеей.

– Ладно, пойду заводить машину. Выезжаем через пять минут.

Дороти улыбается, провожая его взглядом. Когда он исчезает, пройдя по сводчатому коридору, она поворачивается ко мне.

– Он просто старался тебя успокоить. Ну, ты же знаешь?

– Зачем меня успокаивать?

Она пожимает плечами и начинает ковырять ногти.

– Потому что папа вводит меня в курс дела.

Я удивленно вскидываю брови.

– Ну что ж, развлекайся.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она, перестав улыбаться.

– Ну… я же сказала – развлекайся, – повторяю я. – Уверена, что он позовет меня, когда придется разгребать за тобой дерьмо.

Она переводит взгляд на мой блокнот.

– Да ну тебя, Эви. Что ж, ты тоже развлекайся. Сиди здесь, злая на весь мир, и пиши свои дурацкие любовные заклинания. Может, если хоть немного постараешься быть нормальной, папа уделит тебе толику внимания вместо того, чтобы прятать по темным углам, выпуская на улицу только по ночам.

Я стискиваю зубы, крепче сжимая блокнот.

– Это стихи.

– Ну конечно, – ухмыляется она.

– Дороти, нам пора, – Иезекииль возвращается на кухню и смотрит на меня. – Захватить тебе что-нибудь на обратном пути?

– Было бы неплохо привезти новую сестру, – отвечаю я, широко улыбаясь.

– Зачем? – фыркает Дороти. – Ты даже старую не смогла уберечь.

Моя улыбка тает, я убираю руку с блокнота и кладу ее на край стола. Горе жжет внутренности, словно кислота. Закрыв глаза, я считаю в обратном порядке от десяти, стараясь воспоминаниями о Нессе вызвать ощущение спокойствия, которого мне так не хватает. Иначе я снова поддамся своим скверным порывам, и это не приведет ни к чему хорошему.

– Дороти, – рявкает Иезекииль. – Заткнись и иди в машину.

– Но я…

– Живо!

Она дуется и уходит, оглянувшись напоследок.

Тишина давит на меня, становясь с каждой секундой все более гнетущей, но я не открываю глаз, так крепко зажмурившись, что начинает болеть голова.

Десять. Девять. Восемь. Семь…

– Она это не всерьез, – шепчет наконец Иезекииль.

Я с усилием поднимаю веки и смотрю на него.

– Всерьез. Но все нормально.

Закрыв блокнот, я встаю. В венах клокочет ярость. Выйдя из-за стола, я прохожу мимо Иезекииля, шагая так быстро, что мои ноги, кажется, горят. Останавливаюсь я только у выхода. Пол здесь выложен блестящей черно-белой плиткой, под потолком висит хрустальная люстра, по обе стороны зала расходятся широкие лестницы. Я с топотом поднимаюсь по ступенькам в свою комнату, не прекращая считать.

Счет позволяет моему разуму не поддаваться напору бурлящих внутри чувств.

На глянцевый деревянный пол коридора падают маленькие блики приглушенного солнечного света, но я старательно их обхожу. Дом сильно изменился со времен моего детства, когда Несса жила здесь и воспитывала нас с Дороти, наполняя каждую комнату своим характером и любовью. Теперь особняк кажется слишком большим. Чересчур ярким, особенно со всеми этими абстрактными картинами на стенах и льющимся в окна светом.

Ворвавшись в свою комнату, я бегу к столу и бросаю блокнот в ящик, а потом подхожу к туалетному столику и вздыхаю, разглядывая себя в зеркале.

М-да, видок тот еще. Лицо осунувшееся. Усталое. Я прижимаю пальцы к темным кругам под глазами, из-за которых мои темно-карие глаза кажутся черными дырами. Я жму на них, пока давление в глазах не становится невыносимым, а затем с силой провожу ногтями по щекам, и кольца, усеивающие мои пальцы, клацают при соприкосновении.

Возьми себя в руки.

Я беру со стола большую резинку и собираю свои выкрашенные в черный цвет волосы в небрежный пучок, затем хватаю худи и спускаюсь по лестнице проверить, здесь ли еще Иезекииль с Дороти или уже уехали.

Их и след простыл.

Вообще-то, Иезекииль здесь не живет, но проводит в поместье большую часть времени. Отец предпочитает иметь очень тесный круг приближенных, поэтому в него входят только члены семьи и несколько самых доверенных лиц. К счастью, площадь особняка составляет больше десяти тысяч квадратных футов, это одно из лучших поместий в Кинленде, со множеством комнат, в которых я могу незаметно исчезнуть.

У меня не очень хорошо получается ладить с другими людьми.

Пройдя по небольшому коридору позади главной кухни, я выхожу из дома через боковую дверь, плотнее натягивая худи и стараясь держаться на краю двора, вне поля зрения многочисленных камер наблюдения.

Наконец я подхожу к деревьям на границе придомовой территории. Опавшие листья шуршат под ногами. Я никогда не любила лето. Прохладная погода и запах осени, наоборот, навевают на меня умиротворение. Сентябрьский ветер дует мне в лицо, отчего щиплет в носу и горят уши, но в груди растекается приятное тепло. Наконец-то меня покидает гнев, вызванный разговором с сестрой, и я вновь могу взять себя в руки. Выйдя на поляну среди деревьев, я направляюсь к небольшому коттеджу по выгоревшей, выщербленной и заросшей сорняками дорожке из желтых кирпичей. Подойдя к деревянному крыльцу, я достаю из кармана ключ, и металлические зубчики впиваются в замерзшие пальцы. Я открываю дверь и захожу внутрь.

В крохотной гостиной стоят зеленый бархатный диванчик и дубовый журнальный столик, которым редко пользуются, а чуть дальше виднеется небольшая кухня с белой плитой и мини-холодильником.

Ничего особенного. Но это мое.

Я прохожу через гостиную в спальню и открываю створки встроенного шкафа.

Набрав побольше воздуха, я раздвигаю одежду на вешалках, опускаюсь на колени и нащупываю углубление на внутренней панели. Оно небольшое, специально сделанное так, чтобы сливаться с облупившейся краской. Его трудно заметить, если не знать, куда именно надо смотреть.

Просунув пальцы в маленькую выемку, я тяну, открывая скрытую дверь. За ней скрывается темное помещение и бетонные ступени, ведущие глубоко под землю. Я встаю под хруст коленных суставов, ощущая тупую боль в ногах. Поморщившись, я захожу в темное помещение и включаю гирлянду лампочек, а затем закрываю за собой секретную дверь.

Я спускаюсь по ступенькам и иду по узкому бетонному коридору. По рукам и шее у меня бегут мурашки. Я ускоряю шаг, и мой топот эхом отражается от стен и звенит в ушах.

Когда оказываешься ниже уровня моря в бетонной коробке, тебя охватывает странный холод. Он пробирает до костей, вызывая мурашки по спине. Сколько бы раз я ни проходила этим путем, никогда не привыкну к этому ощущению.

Коридор кончается, и я останавливаюсь перед большой стальной дверью со светящимся экраном слева. Я прижимаю к нему руку, сканер считывает мои отпечатки пальцев, и замок открывается.

Я распахиваю дверь, щурясь от света сотен галогеновых лампочек. За моей спиной тихо щелкает замок, но я уже рассматриваю раскинувшееся передо мной помещение.

Меня охватывает глубокое удовлетворение, когда я прохожу вдоль грядок к центру помещения, где установлен цифровой термостат. Наклонившись, я проверяю температуру.

Семьдесят пять градусов по Фаренгейту [5]. Прекрасно.

Я засекаю время. Через два часа температура опустится на тридцать градусов, сразу после того, как солнце опустится за горизонт.

Эти растения очень капризны.

Мне нужно проверить не только этот термостат. Подземное помещение занимает два акра и поделено на отсеки, чтобы при необходимости их было легче изолировать. Улыбаясь, я представляю, что бы подумала Несса об усовершенствованиях, которые сделал наш отец в коттедже, который она мне подарила.

По телу разливается тепло, и я снимаю худи, а затем упираю руки в бока, наслаждаясь видом. Только здесь я по-настоящему чувствую себя дома. Может, потому что только здесь я с головой ухожу в любимое занятие, не оглядываясь поминутно через плечо.

Уединение.

И, конечно, ботаника, хотя это не столько страсть, сколько средство достижения цели.

Я окидываю взглядом тысячи прекрасных растений.

Еще день… возможно, два.

Видите ли, чего Дороти не понимает – и никто не знает, – так это того, что наш отец является лицом семейного бизнеса, но не его мозгами.

Мозг – это я.

Поэтому, может, отец и дрожит над ней, сдувая с нее пылинки, а она купается в его любви, по-настоящему он благоволит не к ней.

Его благосклонность принадлежит мне.

И причина этого кроется здесь, в этой теплице.