Читать книгу Повороты судьбы - Группа авторов - Страница 6

Пробуждение пришло с голосом Невьи – она убедительно советовала не пропускать завтрак перед утренним обходом. И она была права: кто знает, когда мне теперь доведется нормально поесть? Эта мысль придала мне прыти, и я почти бегом направилась в столовую. Вердикт доктора Хейтмора на обходе прозвучал как приговор к свободе: «Готова к выписке. Оформите бумаги на сестринском посту». Но я не спешила исполнять предписание. Сначала – ритуал возвращения к себе. Горячая вода смыла остатки больничной слабости, знакомые баночки и тюбики вернули лицу краски, а душе – столь необходимую уверенность. Повседневную одежду я натягивала медленно, тщательно, словно это были латы перед битвой с внешним миром.

На посту мне вручили официальную справку, подтверждающую мое пребывание здесь, и вернули мои личные вещи – драгоценную цепочку с кулоном, кольцо и наручные часы. Я тут же выставила на часах правильное время, словно синхронизируясь с миром за стенами больницы. Вернувшись на мгновение в опустевшую палату, я по старой доброй традиции присела на краешек стула «на дорожку». Затем, закинув рюкзак на плечи и взяв в руку ручку чемодана, я покинула больничные стены, унося с собой странное, не до конца понятное мне чувство искушения – возможно, искушение новой, неизвестной жизнью снаружи.

Шагнув за порог больницы, я замерла на крыльце. Глубокий, почти судорожный вдох наполнил легкие густым, незнакомым ароматом мира за стенами – воздухом свободы, обещанием чего-то нового. Это ощущение лишь укрепило мою решимость следовать плану, намеченному ранее. Вчерашние наставления девочек о дороге к вокзалу всплыли в памяти отчетливой картой, и, доверившись этому внутреннему компасу, я уверенно сошла со ступеней и двинулась вперед по улице.

Улицу с обеих сторон обрамляли величественные пятиэтажные здания, в чьих строгих фасадах угадывались черты стиля ампир. Первые этажи оживляли витрины небольших магазинчиков и уютные вывески кафе, приглашающие заглянуть внутрь. Под ногами расстилались широкие, безупречно чистые тротуары, то и дело прерываемые ухоженными островками сочной зелени. Весь облик города ласкал взгляд своей гармонией и чистотой. По дорожному полотну бесшумно скользили автомобили, напоминающие своей плавной текучестью линий элегантные седаны, но при этом совершенно не загрязняющие воздух выхлопами.

Удивительно, но люди вокруг выглядели совершенно по-земному. Обычные лица, привычная одежда – ничто не выдавало в них жителей другого мира. Это сходство сбивало с толку, рождая стойкое чувство, что я каким-то образом перенеслась в один из многочисленных чистеньких городков Старой Европы.

Так, разглядывая чистые тротуары и симпатичные фасады, я сама не заметила, как вышла к вокзальной площади. Здесь было куда оживленнее. Центр площади украшал довольно претенциозный фонтан со скульптурами и струями воды, взмывающими вверх. Прямо за ним возвышалось большое, величественное здание железнодорожного вокзала, явно доминирующее над пространством. Слева к нему примыкал корпус автовокзала, заметно уступающий в размерах, а справа скромно расположились остановка городского транспорта и стоянка такси.

Внутреннее убранство вокзала полностью соответствовало его внешнему великолепию, если не превосходило его. Стоило переступить порог, как оказываешься в огромном, гулком холле, который казался бесконечным. Под ногами расстилался мраморный пол, отполированный до зеркального блеска и выложенный сложным, замысловатым геометрическим орнаментом, в котором угадывалось истинное мастерство камнерезов. По обеим сторонам этого величественного пространства расположились уютные зоны ожидания с мягкими диванами и креслами, приглашающие присесть, а также витрины разнообразных магазинчиков, манящие своим товаром. Над головой, ярусами уходя вверх, нависали изящные балкончики второго и третьего этажей; там виднелись приглушенно светящиеся вывески кафе и более уединенных залов отдыха. Впереди же, как главная цель этого пути сквозь холл, находился выход на перроны, увенчанный гигантским светящимся табло расписания, центром притяжения всех взглядов.

И только тут, оказавшись в относительной прохладе, я в полной мере ощутила накопившуюся усталость. Путь пешком под по-летнему жарким солнцем дался мне нелегко. Стало совершенно очевидно: долгие прогулки – это точно не моя стихия. Привычка к удобству транспорта заметно меня расслабила и отучила от подобных нагрузок.

Но я взяла себя в руки: расслабляться некогда. Приоритет – найти камеру хранения и избавиться от чемодана. Потом уже можно будет немного отдохнуть, оглядеться и следовать дальнейшему плану.

Не спеша, я шла по холлу, высматривая указатель. Поиски увенчались успехом лишь в конце здания, у самого выхода на перрон – там я наконец заметила нужную табличку. Она вела вниз, на цокольный этаж. Спустившись, я оказалась в гулком и пустом коридоре, который привел меня к рядам камер хранения. Прямо у входа на стене висело электронное табло, показывающее доступные для использования ячейки. Я отметила для себя несколько номеров и не спеша двинулась вдоль рядов, выискивая глазами камеру, расположенную подальше от прохода, где-нибудь в глубине.

Наконец я выбрала подходящую камеру. Подойдя к ней, я внимательно прочла инструкцию на дверце. Ничего сложного, знакомый алгоритм: поставить чемодан, закрыть, ввести шесть цифр кода. Удивительно, но это было бесплатно. Хотя радоваться рано, подумала я. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке – оставлю здесь вещи надолго, и кто-нибудь точно заинтересуется, что к чему.

Дверца щелкнула, запирая мой чемодан. Пальцы сами набрали код – привет из прошлой жизни, один из самых ходовых. «Только бы не забыть», – привычно пронеслось в голове. Записать-то не на чем, а моя вечная особенность – споткнуться на последней цифре и гадать потом до посинения – осталась при мне. Вернувшись на первый этаж, я ощутила почти детский порыв любопытства и вышла на открытый перрон, к поездам.

Перронов на станции оказалось немного. У одного из них стоял белоснежный поезд. Своими очертаниями он неуловимо напоминал современные составы, но линии его были более плавными и изящными. Особенно выделялся головной вагон, похожий на хищную птицу, – это сходство подчеркивал искусно нанесенный орнамент в виде орлиной головы. Табло перед поездом подтверждало образ: «Орлиный экспресс Мертория-Крамория».

Очарованная видом ослепительного поезда, я медленно пошла вдоль состава. Заглядывая в окна, я разглядела, что внутри расположены пассажирские места: некоторые вагоны были оборудованы двумя рядами сидений, тянущимися вдоль всего пространства, тогда как другие предлагали уютные зоны со столиками, окруженными креслами. Хотя я и не представляла, сколько времени требуется на преодоление этого маршрута, внешний вид состава внушал уверенность в том, что поездка будет комфортабельной.

Бросив последний взгляд на поезд, я поспешила покинуть здание вокзала. Следующим пунктом моего плана было пройтись по торговым улочкам, чтобы прицениться, а затем найти ломбард. Я размышляла, что разумнее было бы отойти подальше от центра города, дабы избежать лишних вопросов к моему золоту – его маркировка наверняка вызвала бы подозрения. Однако, с другой стороны, мне совсем не хотелось стать жертвой обмана в каком-нибудь сомнительном, полулегальном ломбарде на отшибе.

Я направилась на север района, держа курс на предполагаемый центр города с его главными торговыми артериями. Однако и по пути я не упускала случая заглядывать в витрины встречавшихся лавочек, чтобы составить представление о местных ценах. Так я выяснила, что буханка простого хлеба обходилась всего в 8 рубелей, сдоба стоила около 15, а пирожные и прочая выпечка предлагались по ценам в диапазоне 20-30 рубелей. Беглый осмотр магазина одежды подсказал, что комплект из самых незамысловатых штанов и рубашки потянет примерно на 130 рубелей, а простейшая обувь – на 120.

Наконец, расспросив дорогу у словоохотливого прохожего, я вышла на главную торговую улицу и сразу поняла, что свое название она носила не зря. Это была не метафора: вдоль нее плотными рядами теснились бесчисленные магазины, лавки и открытые прилавки, буквально ломившиеся от самого разнообразного товара. Цены здесь, впрочем, не слишком отличались от тех, что я видела в переулках – возможно, что-то и было чуть дешевле, но разница казалась несущественной. Главное заключалось в другом: судя по невероятному ассортименту, здесь действительно можно было отыскать все что угодно. Мне на глаза попалась даже вывеска лавки с зельями и артефактами! Создавалось стойкое впечатление, что если чего-то нет в наличии сегодня, то оно непременно появится завтра. Улица бурлила жизнью, торговля шла бойко, подтверждая свой статус средоточия городской коммерции.

Лавка зелий и артефактов неудержимо манила, и я поддалась искушению заглянуть внутрь. Едва переступив порог, я погрузилась в густой, пряный аромат десятков трав. Их сушеные пучки свисали с потолочных балок и темных полок, наполняя воздух своим сложным духом – возможно, это была часть антуража, но запах казался абсолютно настоящим. Одна часть прилавка была уставлена рядами склянок и пузырьков из темного и светлого стекла. Аккуратные, чуть выцветшие этикетки обещали избавление от простуды, укрепление духа, спокойный сон и прочие блага – цена на большинство таких снадобий колебалась в районе 50 рубелей. Другую половину прилавка занимали разложенные на потертом бархате артефакты: тускло поблескивающие кольца-накопители энергии, гладкие камни-усилители способностей, браслеты и амулеты, предлагавшие защиту – от ментальных атак до физических угроз, и множество других диковинок с неясным предназначением.

На краткий, чудесный миг я ощутила себя ребенком, затерявшимся в волшебной сказке. Увы, это чувство было мимолетным. Реальность напомнила о себе тяжестью в ногах после долгого пути и неотложной задачей: найти ювелирную лавку, где я еще не успела прицениться. Поэтому, тихо вздохнув, я вернулась на улицу, продолжая свой путь. По пути я окинула взглядом продуктовые лавки, но и там все было предсказуемо: знакомые названия, обычные на вид товары – ничего, что выбивалось бы из моего представления о норме.

Свернув на соседнюю улицу, я искала ювелирные магазинчики – указатели обещали, что они где-то поблизости. Пройдя немного вперед, я действительно наткнулась на такой магазин. Внутри оказалось множество прилавков, под стеклом которых сверкали ювелирные украшения из самых разных драгоценных металлов. Я нашла простое золотое колечко, похожее на мое – его стоимость составляла 570 рубелей, – а затем и тоненькую золотую цепочку за 620 рубелей. Бросив прощальный взгляд на сверкающие витрины, где были выставлены настоящие произведения ювелирного искусства, я вышла. Неподалеку обнаружился небольшой сквер, и я присела там на скамейку.

Итак, общая рыночная стоимость кольца и цепочки – тысяча сто девяносто рубелей. Судя по тому, что я видела в витринах, сумма казалась весьма внушительной, особенно для кого-то в моем положении. Конечно, я понятия не имела, сколько здесь стоит снять хотя бы угол, но чисто теоретически этих денег могло бы хватить на первое время… если бы я могла выручить полную стоимость. Но надеяться на такое было бессмысленно, это же не магазин, а скупка. Мне невероятно повезет, если удастся получить хотя бы половину, может, чуть больше.

Я вытянула гудящие от усталости ноги, стараясь поудобнее устроиться на жесткой скамейке. В горле першило, язык прилипал к небу. Как же хотелось сейчас мороженого, самого простого, или хотя бы бутылку прохладной воды… Но прежде чем думать о воде, нужно было решить, куда нести золото. В голову лезли стереотипы из фильмов и сериалов: легальные ломбарды, которые чуть ли не напрямую сотрудничают с полицией и обязаны сообщать о подозрительных клиентах или вещах. Интересно, как с этим обстоят дела в этом мире? Существует ли похожая практика? Потому что я со своим видом, без единого документа, с украшениями, на которых клейма наверняка не соответствуют местным стандартам, – просто эталон подозрительного лица. Значит, путь в нормальные, официальные ломбарды для меня, скорее всего, закрыт. Остаются только подпольные скупщики, какие-нибудь «левые» конторы. Там, вероятно, будут задавать меньше вопросов и меньше шансов, что меня сдадут властям. Но обратная сторона медали очевидна: цену собьют до минимума, и хорошо, если я получу хотя бы меньше половины рыночной стоимости. А в худшем случае – меня там могли просто "кинуть", отобрать и золото, и надежду.

Передо мной вновь разверзлась развилка, и сам факт её существования требует от меня решения. Я тщетно пытаюсь нащупать «правильный» вариант, но это всё равно что ловить ветер руками – его здесь нет и быть не может. Существует лишь сам выбор, как бросок игральных костей в чернильную пустоту будущего. А за этим броском неотвратимо последует результат, и мне придется собирать эти кости, какими бы они ни выпали. Справлюсь ли я? Готова ли я принять любую комбинацию, любой исход? Каждая из дорог – это заигрывание со стихией, балансирование на тонкой грани над бездной. Но самое мучительное в этом испытании – его абсолютная уединенность. Я одна на один с этим выбором. Никто не подскажет, не подаст знака, не разделит со мной бремя, когда придет час платить по счетам. Вся полнота ответственности, вся её сокрушительная масса предназначена только для меня. Я сама себе и судья, и ответчик, и палач.

Еще несколько мгновений я сидела на скамейке, собираясь с силами, но время поджимало. Солнце давно перевалило за полдень, и я поднялась, чтобы двинуться на юг, туда, где, по моим сведениям, начиналась городская окраина. Меня совершенно не радовала перспектива шататься по незнакомым, возможно, небезопасным улицам и сомнительным ломбардам в сумерках. Хотелось, как можно скорее разделаться с продажей украшений и найти себе пристанище на эту ночь, пока город не погрузился во тьму.

Прошел час, прежде чем пейзаж начал меняться. Ноги гудели от непривычной долгой ходьбы. Сомнений не было – я добралась до окраин. Былое величие зданий все еще угадывалось, но теперь оно соседствовало с обшарпанными стенами и заколоченными окнами, и чем дальше я шла, тем сильнее запустение бросалось в глаза. К счастью, день еще не закончился. Я ускорила шаг, рассчитывая по-быстрому избавиться от золота и сесть на автобус до более цивилизованной, как мне представлялось, части города.

Вскоре мой взгляд выхватил из серой череды фасадов потрепанную, выцветшую вывеску «Скупка». Вход под стать ей: дверь, облупившаяся до древесины, и окна, затянутые многолетней грязью и забранные грубыми решетками, сквозь которые едва угадывался мрак внутри. Преодолев минутное сомнение, я толкнула тяжелую, протестующе скрипнувшую дверь. Шагнула внутрь, и в нос тут же ударил тяжелый, спертый воздух, пропитанный запахом вековой пыли и какой-то неприятной, застарелой кислятины. Со стен свисали обтрепанные лохмотья когда-то, видимо, дорогих обоев, а в дальнем углу темнел массивный, покосившийся сейф. За высоким, донельзя исцарапанным прилавком, загроможденным невообразимым барахлом, сидел мужчина. Его тяжелый, немигающий взгляд исподлобья и густая, давно небритая щетина не располагали к общению. Не поднимая головы, он равнодушно перелистывал страницы какого-то потрепанного журнала.

Я с трудом сглотнула, собираясь с духом, и постаралась, чтобы голос не дрогнул, хотя уверенности во мне не осталось ни на грош:

– Здравствуйте … Я могу?.. – слова прозвучали тише и жалобнее, чем хотелось.

Мужчина, не поднимая глаз от своего чтива – кажется, это был какой-то засаленный детектив, – буркнул с ленцой:

– Заходи, коль пришла. Чего надобно? – его голос был низким и грубым, как наждачная бумага.

Сердце колотилось где-то в горле. Я нерешительно шагнула к прилавку, стараясь, однако, держаться от его неопрятной фигуры на безопасном, как мне казалось, расстоянии – запах затхлости и чего-то кислого, исходивший от хозяина заведения или от скопившегося хлама, был слишком резок.

– Я … я хотела бы … э-э-э … продать … вот это, – сбивчиво пролепетала я. Руки, предательски дрожа, извлекли из недр рюкзака тоненькую, почти невесомую золотую цепочку и скромное колечко без единого камня. Папин подарок. При одном только взгляде на него в груди привычно кольнуло – острая, но уже приглушенная временем боль утраты, смешанная с нежностью. Это кольцо было не просто металлом, оно было осязаемой памятью, якорем, державшим меня на плаву в самые темные дни. Я бережно, словно боясь расплескать драгоценное содержимое своих воспоминаний, положила их на потертую, исцарапанную поверхность прилавка.

Только тогда он соизволил отложить свой журнал, причем сделал это с такой медлительностью, словно оказывал мне величайшее одолжение. С нескрываемым скепсисом он подцепил мои скромные сокровища двумя пальцами, брезгливо поднес их ближе к тусклой лампе. Затем, кряхтя, извлек откуда-то из ящика стола массивную лупу в потертой оправе и принялся скрупулезно их изучать, время от времени что-то бормоча себе под нос. Секунды тянулись мучительно долго.

– Хм. Золотишко, значит, – констатировал он наконец, и его взгляд, холодный и оценивающий, впился в меня так, словно пытался прожечь насквозь. – Документы свои покажи – Тон был таким, будто он заранее знал ответ и просто выполнял формальность.

– Нет… – Голос мой прозвучал глухо, словно чужой. – Никаких документов. Я… я их потеряла.

Слово «потеряла» повисло в затхлом воздухе, как дешевая ложь, которой оно и было.

– Потеряла … – Он протянул это слово с едкой усмешкой, снова поднося лупу к цепочке. Стекло на мгновение исказило его глаз, сделав его рыбьим, немигающим. – Бывает. Клейма, конечно, у тебя тут… занятные. Не наши штампы. Отродясь таких не видал. Откуда вещички-то?

– Это… это бабушкино, – выдавила я, чувствуя, как краска стыда и страха заливает щеки. – Совсем старое… Она всегда говорила, что золото хорошее, настоящее.

– Бабушкино, значит… – Он с легким стуком опустил украшения на потертый прилавок. Его взгляд, до этого изучавший металл, теперь впился в меня – тяжелый, оценивающий, без тени сочувствия. Казалось, он просвечивал меня насквозь, видя всю мою ложь и отчаяние. – Ну да, ну да. И бабушка, надо полагать, документы вместе с тобой потеряла? – Он криво усмехнулся, обнажив желтоватые зубы. – Ладно, проехали. Сколько хочешь за это… – он сделал выразительную паузу, обводя взглядом мои скромные сокровища, – «наследство»?

Я сглотнула. Розничная цена, которую я прикинула, показалась сейчас заоблачной, почти неприличной в этой обшарпанной конуре.

– Мне… мне говорили, что они могут стоить… ну, где-то тысячу сто, может, тысячу двести рубелей… – голос дрожал, выдавая мою неуверенность.

– Тысячу двести?! – Он откинулся на спинку скрипучего стула и разразился коротким, лающим смехом, от которого у меня все внутри похолодело. Смех эхом отразился от пыльных стен. – Девочка, ты откуда свалилась? Где ж ты такие цены видела? За вот это? – он ткнул толстым пальцем с грязным ногтем в украшения. – С левыми клеймами и без единой бумажки? Это если оно вообще золото, а не какая-нибудь хитро позолоченная медяшка, которую через неделю облезет.

– Золото – оно и есть золото, – слова вырвались у меня неожиданно резко, почти с вызовом, хотя колени предательски дрожали. – А клейма, я думаю, для опытного человека вроде вас – не главная проблема.

Скупщик лишь равнодушно пожал плечами, снова беря в руки кольцо и лениво вертя его между большим и указательным пальцами, словно это была какая-то дешевая безделушка. Его взгляд скользнул по мне, и в нем мелькнуло что-то похожее на скуку, смешанную с предвкушением легкой наживы.

– Триста, – голос его был ровным, безразличным, убивающим всякую надежду. – И то, считай, из чистой филантропии, за красивые глазки.

– Триста?! – Я едва не задохнулась от возмущения. Воздуха вдруг стало не хватать, словно он тоже был товаром в этой лавке. – Но это же… это же грабеж! Они стоят почти в четыре раза дороже!

– Ну так иди, – он спокойно положил кольцо рядом с цепочкой, его голос сочился едва прикрытым издевательством. – Иди туда, где дороже. В официальный ломбард. Там тебе и чек красивый выпишут, и договорчик на гербовой бумаге. Только вот документики спросят, да. И происхождением этих «бабушкиных» побрякушек обязательно поинтересуются. А у тебя что? – Он окинул меня с ног до головы презрительным взглядом, от которого захотелось съежиться. – Ни рожи, ни кожи, как говорится. Ни бумажки единой. Да еще и клейма эти, как ты выразилась, «не главная проблема», а по мне – очень даже стремные. Ты ведь понимаешь, девочка, куда ты свою головушку сунула? Это не благотворительная столовая. Здесь свои правила игры. Не нравятся – вон дверь. – Он небрежно кивнул в сторону выхода, даже не повернув головы.

Холодная волна отчаяния захлестнула меня. Он был прав. Абсолютно прав. Куда я пойду? Без документов, без связей? Деньги нужны были не просто срочно – они были нужны как воздух. Горло сдавило, и слова застревали в нем.

– Может… может быть, семьсот? – Голос мой дрогнул, превратившись в жалкий писк. Я чувствовала себя униженной, раздавленной, но выбора не было.

Он замолчал, и эта тишина давила сильнее любых слов. Его маленькие глазки буравили мое лицо, изучали, словно препарировали. Он видел все: мой страх, мою нужду, мое отчаяние. И да, я была почти уверена – ему это доставляло какое-то извращенное, садистское удовольствие. Уголки его губ едва заметно дрогнули, словно в предвкушении моей окончательной капитуляции.

– Четыреста девяносто, – наконец произнес он, и в голосе его не было ни капли сочувствия, только холодный, как сталь, расчет. – И это мое последнее слово. Точка. Не устраивает – забирай свои цацки и топай на ближайший рынок. Может, там какому-нибудь лоху и впаришь их без документов. Если очень повезет и не нарвешься на таких же, как я, только злее.

– Шестьсот? – прошептала я, из последних сил цепляясь за ускользающую надежду, как утопающий за соломинку. – Ну пожалуйста… хотя бы шестьсот?

Скупщик издал преувеличенно театральный вздох, полный вселенской усталости и раздражения, словно я просила у него невозможного, отрывая от сердца последнее. Он с шумом выдвинул ящик своего обшарпанного стола и извлек оттуда замызганную пачку денег, перетянутую аптекарской резинкой. Купюры были мятые, засаленные, некоторые с надорванными краями – они выглядели так же жалко, как и я в этот момент.

– Четыреста девяносто, – повторил он твердо, отсчитывая деньги. Его пальцы ловко отделяли одну купюру от другой. – Держи. И чтоб я тебя больше здесь не видел. Особенно с таким… товаром. Считай, тебе крупно повезло сегодня, девочка. Другой бы и этого не дал.

Он отслюнявил четыре сотенных, добавил несколько мятых десяток и горсть тусклой мелочи, словно это были не деньги, а мусор. Всю эту сумму он небрежно, почти с отвращением, швырнул на прилавок.

Мои пальцы, дрожа, сгребли с прилавка эти жалкие, унизительные деньги – мятые купюры и холодные монеты. Я сунула их в рюкзак, не пересчитывая, не глядя. В горле стоял ком. Главное – быстрее уйти, пока он не передумал, не сказал еще какую-нибудь гадость, не потребовал назад и это.

Он уже отвернулся, не удостоив меня больше взглядом. С деловитым видом он ссыпал цепочку и кольцо в маленький, мутноватый пакетик и убрал его куда-то под прилавок, к остальному своему «добру».

– Давай-давай, шевелись, – буркнул он, не оборачиваясь, его голос был груб и нетерпелив. – Освобождай помещение. Нечего тут очередь создавать, даже если ее и нет.

Не говоря больше ни слова, чувствуя на себе его невидимый, но ощутимый взгляд, я развернулась и, едва не споткнувшись о порог, пулей вылетела из этой смрадной норы, на такой желанный сейчас уличный воздух. Сердце колотилось где-то в горле, а в ушах все еще звучал его издевательский смех и цифра – четыреста девяносто.

Я неслась, почти не разбирая дороги, пока пейзаж вокруг не начал меняться, сменяясь более опрятными, благоустроенными кварталами, где дома выглядели ухоженнее, а улицы чище. Лишь осознав, что наконец-то вырвалась из цепких лап мрачных, негостеприимных окраин, я позволила себе сбавить темп, судорожно оглядеться по сторонам и, заприметив ближайший скромный сквер с несколькими пожухлыми деревьями и парой пустующих скамеек, устремилась туда, чтобы хоть немного перевести дух. Дыхание вырывалось из груди рваными, короткими толчками, сердце билось как пойманная птица, грозя выскочить наружу, а во рту пересохло так, словно я пересекла пустыню. Сделав несколько глубоких, прерывистых вдохов, я попыталась заставить себя успокоиться, унять эту внутреннюю дрожь, сотрясавшую все тело. В глубине души, если быть до конца откровенной, я ожидала чего-то подобного, предчувствовала, что гладко все не пройдет и визит в ломбард не принесет легких денег. И если смотреть правде в глаза, то я еще легко отделалась. Да, страху натерпелась предостаточно, и выручка оказалась смехотворной, почти издевательской, но ведь меня не обманули окончательно, не оставили совсем ни с чем, и, что самое главное, не причинили физического вреда, не тронули пальцем.

Дрожащими руками я расстегнула молнию рюкзака и извлекла на свет божий полученные деньги – плату за мои украшения, единственное, что связывало меня с прошлым. Четыре сотенные купюры, некогда, видимо, имевшие благородный бежево-розовый оттенок, теперь выглядели замусоленными и тусклыми, словно их долго мяли в нечистых руках. Сама их фактура, плотная и какая-то чуть восковая на ощупь, мало напоминала привычную бумагу, скорее какой-то особый, износостойкий материал. На лицевой стороне каждой из них красовалось изображение какого-то величественного строения, отдаленно напоминающего дворец, с множеством колонн, арок и башенок, устремленных ввысь. Оборотную сторону украшало не менее монументальное здание, своими очертаниями и массивным портиком похожее на старинный театр или оперу. Помимо сотенных, там было шесть купюр достоинством в десять рубелей. Эти банкноты, изначально, по всей видимости, зеленовато-коричневые, с преобладанием болотных оттенков, сохранили на одной стороне изображение какого-то древнего кургана или холма, увенчанного одиноким деревом, а на другой – причудливый, замысловатый орнамент, сплетенный из стилизованных ягод рябины или брусники и резных листьев. Остальная сумма была набрана тусклыми серебристыми монетами – несколько пятирубелевых, чуть покрупнее, и горсть однорубелевых кругляшей, холодных и тяжелых на ладони, издававших глухой звук при соприкосновении.

Бережно, словно величайшую драгоценность, я спрятала сотенные купюры поглубже, в потайное отделение рюкзака, за подкладку, а вот монеты и мелкие банкноты переложила в легкодоступный боковой карман – они могли понадобиться в любой момент для мелких расходов. Я подняла голову и внимательно огляделась по сторонам, пытаясь сориентироваться, но незнакомые улицы, вывески магазинов и спешащие мимо люди с чужими лицами ничего мне не говорили. Город был для меня абсолютно чужим, враждебным лабиринтом, и я не имела ни малейшего представления, в какой его части очутилась. Багровеющее солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая небо в тревожные, огненные тона, а часы на моем запястье показывали начало восьмого вечера. Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Стало совершенно ясно, что сегодня найти безопасное и доступное место для ночлега мне уже вряд ли удастся – время было упущено, да и сил на поиски почти не осталось. Единственным разумным решением в этой ситуации представлялось добраться до вокзала – там всегда людно, есть освещение, полиция, и, возможно, это будет безопаснее, чем бродить по пустынным вечерним улицам или пытаться устроиться на ночлег в каком-нибудь темном подъезде. Я решила отыскать ближайшую автобусную остановку и двигаться в том направлении, надеясь, что какой-нибудь маршрут непременно приведет меня к цели. Уже на вокзале я планировала первым делом купить свежую местную газету с объявлениями и, самое главное, карту города, без которой я была слепа и беспомощна. Затем – найти какое-нибудь скромное, недорогое кафе, чтобы наконец-то поесть чего-нибудь горячего, согреться и немного прийти в себя, и уже за едой, в относительном спокойствии и тепле, углубиться в изучение карты и поиск хоть каких-то зацепок в газете – возможно, там найдутся предложения о недорогом жилье, комнате или хотя бы койко-месте, или даже какая-нибудь временная работа.

Предельная усталость, охватившая меня с одинаковой силой и на физическом, и на моральном уровне, была настолько всеобъемлющей, что до самой вокзальной площади я добиралась, словно в тумане, на каком-то бессознательном автопилоте. Окружающий мир съежился, потерял четкость и краски; мой взгляд скользил по предметам и людям, не задерживаясь, не фиксируя деталей – я была поглощена лишь внутренним ощущением глубочайшего изнеможения.

Едва мои ноги коснулись брусчатки привокзальной площади, как я, подчиняясь какому-то почти животному инстинкту самосохранения, принялась осматриваться в поисках книжной лавки или газетного киоска. Мои усилия вскоре увенчались успехом: взгляд зацепился за скромную, ничем не примечательную вывеску небольшого книжного магазинчика, скромно притулившегося между более кричащими фасадами. Именно там, в его тишине и полумраке, я и приобрела то, что представлялось мне сейчас ключом к спасению, – карту города и свежий выпуск местной газеты. Оказалось, что выбор печатной продукции в Мертории был невелик: газета выпускалась всего одна, носившая несколько претенциозное, как мне показалось, название «Вестник Мертории». С картами дело обстояло схожим образом – мне предложили единственный доступный вариант. Впрочем, к моему немалому облегчению, эта единственная карта оказалась на удивление подробной и информативной: на ней были тщательно прорисованы границы всех городских районов, отмечены не только основные достопримечательности, но и ключевые социально-общественные учреждения, что было крайне важно для моего нынешнего положения.

Отдав за эти, без преувеличения, драгоценные для меня приобретения восемь полновесных рубелей, я не мешкая направилась на поиски убежища, где можно было бы хоть немного прийти в себя и восстановить силы. Взгляд остановился на небольшом, с виду довольно простом и, что немаловажно, недорогом кафе, уютно расположившемся чуть в стороне от основного людского потока. Именно туда я и направила свои стопы, предвкушая хотя бы недолгое тепло и покой.

Едва переступив порог заведения, я оказалась в атмосфере скромного, но безусловно опрятного гостеприимства. Приветливая девушка, встретившая меня у входа, с легкой улыбкой протянула мне отпечатанное на плотной бумаге меню. Поблагодарив ее, я неспешно окинула взглядом небольшой зал и инстинктивно выбрала самый укромный столик, расположенный в дальнем углу, откуда открывался хороший обзор, но где я сама оставалась бы менее заметной.

По мере того как я устраивалась на мягком стуле, мое внимание привлекли детали, подтверждающие первое благоприятное впечатление. Кафе действительно дышало чистотой и уютом. На каждом столике, покрытом свежей, без единого пятнышка скатертью – будь то белоснежная или с неброским пастельным узором, – аккуратно стояли изящные салфетницы, наполненные сложенными треугольником тканевыми или плотными бумажными салфетками. Все это создавало ощущение порядка и заботы о посетителях, располагая к спокойному отдыху и трапезе.

Предложенное меню оказалось предсказуемо скромным, если не сказать аскетичным: короткий список незамысловатых блюд. Я пробежалась по нему глазами, инстинктивно выбирая что-то простое и относительно безопасное: овощной салат – хоть какой-то намек на свежесть, – привычный отварной рис и запеченную рыбу. Последняя, к моему немалому удивлению и некоторой радости, стоила на удивление дешево – благословенная близость моря, очевидно, делала свое дело, обеспечивая заведение доступным уловом. К этому скромному пиршеству я добавила небольшой чайничек травяного чая, надеясь, что его аромат принесет хоть нотку уюта и спокойствия.

Ожидая, когда принесут еду, я достала карту города. Развернув ее на столе, принялась изучать. Вскоре палец наткнулся на обозначение Центрального управления безопасности. Мгновенная мысль: держаться от этого места подальше. Не просто не соваться, а обходить его десятой дорогой, по самой широкой дуге.

Аромат принесенной еды буквально пьянил мой изголодавшийся желудок. Пусть меню не блистало изысками, но скромные блюда оказались на редкость аппетитными и, что было особенно ценно, сытными, способными надолго утолить голод. Оглядевшись, я отметила приятное затишье: кроме меня, в зале было всего несколько человек. Это давало возможность расслабиться. Наполнив кружку ароматным травяным чаем, я взяла газету и с характерным шелестом развернула ее широкие страницы. Первая мысль была метнуться к объявлениям о работе или жилье, но я себя остановила. Спешить некуда, вечер уже вступил в свои права, и сегодня никаких судьбоносных решений все равно не принять. Куда разумнее было неспешно пролистать издание от корки до корки, вникая в местную жизнь.

Но я не смогла себя пересилить. Практическая жилка взяла верх, и я зашелестела страницами, выискивая объявления об аренде. Ночь длинная, новости и сплетни подождут. А вот ясность насчет того, на какой угол я могу рассчитывать, нужна была мне уже сейчас, без всяких отлагательств.

Газета любезно сообщила, что даже за конуру в самом непрезентабельном районе города придется выложить не менее пятисот рубелей в месяц. О ценах в кварталах поприличнее я предпочла даже не размышлять, чтобы окончательно не впасть в отчаяние. Номер в гостинице, как мне помнилось, тянул на сто пятьдесят за ночь. Простая арифметика вырисовывала удручающую картину: три ночи в относительном комфорте гостиницы – и я остаюсь абсолютно без гроша, либо ночевка на вокзале, но с возможностью хоть как-то продержаться на плаву, имея деньги на еду и прочие мелкие, но жизненно важные расходы. Опять передо мной стоял этот мнимый выбор, где каждый вариант был по-своему плох.

Я перелистнула газету к разделу с вакансиями, сосредоточившись на предложениях не требующее ни диплома, ни опыта, ни особых талантов. В идеале, конечно, хотелось бы найти работу с предоставлением жилья, но я трезво оценивала свои шансы – такой подарок судьбы мне вряд ли светил. Итак, что у нас имелось? Посудомойка, помощник на кухне, гардеробщик. Еще были вакансии курьера и работника прачечной. Для первых трех позиций предлагался график сутки через сутки, по четырнадцать часов – сущий пустяк. Оставшиеся две манили «свободным» графиком, но не менее двенадцати часов за раз. И за это удовольствие – целых тридцать пять рубелей за смену! Я мысленно прикинула: даже если работать без выходных, на еду и самую дешевую квартирку хватит впритык.

Мое настроение, и без того балансировавшее на грани «терпимо», окончательно сорвалось в пропасть. Я отсчитала деньги за обед и, чувствуя, как внутри набухает тугой узел безысходности, поплелась на вокзал. Отчаяние подступало к горлу.

Едва я переступила порог вокзала, как отчаяние, до этого момента лишь подступавшее к горлу, взметнулось тугим, удушающим комом, грозя в любую секунду вырваться наружу непрошеным, стыдным потоком. Лихорадочно озираясь, я отыскала глазами спасительную табличку «Женский туалет» и почти бегом устремилась туда. Едва за мной захлопнулась хлипкая дверца кабинки и щелкнул замок, плотина рухнула. Слезы хлынули сами, обжигая щеки, и я сползла по холодной стене, сотрясаясь от беззвучных, рваных рыданий. Боль, острая, как нож, кромсала меня на части, выворачивала душу наизнанку. Все эти дни я отчаянно крепилась, собирала себя по кусочкам, запрещала себе впадать в уныние, твердила, что справлюсь. Не смогла. Обломки моего прежнего мира давили невыносимым грузом. Как, ну как мне быть дальше? Что делать? Как вообще возможно с этим справиться? Да, раньше моя жизнь подчинялась строгой рутине: дом, работа, снова дом. Но это была моя рутина, моя жизнь! У меня была хорошая, уважаемая работа, стабильная зарплата, квартира. Пусть съемная, не своя, но она была – моя маленькая, но вполне уютная и безопасная однушка. А что теперь? Какие перспективы открываются передо мной? Холодный пол вокзала в качестве ночлега и унизительная работа поломойкой, если еще повезет ее найти?

Сколько я так просидела на холодном кафеле, потеряв счет времени, пока тело сотрясалось в конвульсиях рыданий, – неведомо. Наконец, острая, ломящая боль в затекшей спине и онемевших ногах заставила меня очнуться. Слезы иссякли, оставив после себя лишь выжженную пустоту и эту мелкую, изматывающую дрожь, колотившую изнутри. С трудом поднявшись на негнущихся ногах, я опустилась на холодный пластик сиденья унитаза и уставилась на дверь невидящим, пустым взглядом. В голове не было ни одной спасительной мысли, ни единого слова, которым можно было бы себя подбодрить. Пустота. Только одно я знала с пугающей отчетливостью: завтрашний день не будет похож на сегодняшний. И я… я сама тоже стану другой.

На негнущихся ногах я выбралась из кабинки и, дойдя до раковины, заставила себя посмотреть в зеркало. Опухшие красные глаза, такой же нос.

– Хороша, – мелькнула горькая мысль. Резко дернув кран, я сунула лицо под обжигающе ледяную воду, фыркая и отплевываясь, пока кожа не начала гореть от холода. Выпрямившись, снова посмотрела на свое отражение – на эту зареванную, но уже чуть более решительную версию себя.

– Я справлюсь, – это было не вопросом, а утверждением, выстраданным и твердым. – Я должна. Выбора нет. Соберись. – И эта команда, отданная самой себе, заставила плечи чуть расправиться.

Чтобы окончательно вернуть себе самообладание, или хотя бы его видимость, я полезла в рюкзак за верной спутницей – косметичкой. Несколько привычных, почти ритуальных движений – и вот уже кожа лица, до этого бледная и уставшая, обрела ровный тон. Легкий румянец коснулся острых скул, словно оживляя их. Пара взмахов щеточкой – и ресницы стали густыми, черными, обрамляя взгляд, который теперь казался глубже, осмысленнее. Капля блеска придала губам влажный объем и ту самую чувственность, которая так шла моему отражению. Из зеркала на меня смотрела более знакомая, более собранная версия меня. Пусть затея краситься на ночь выглядела абсурдной – спать в ближайшие часы я точно не собиралась. Но вот почувствовать себя вооруженной, готовой встретить неизвестность с более высоко поднятой головой – с этой задачей мой маленький ритуал справился блестяще.

Стоило мне покинуть пределы уборной, как мозг услужливо подкинул идею: ручка! В рюкзаке, сто процентов, где-то сиротливо валяется ручка. И я, не снижая крейсерской скорости, рванула молнию и запустила туда пятерню, устраивая настоящий переполох среди ее обитателей. Увлеченная этой археологической экспедицией, я начисто забыла о правилах движения в общественных местах, пока не обнаружила перед собой неожиданное препятствие в виде другого человеческого существа, в которое благополучно и уперлась.

Я приложила поистине титанические усилия, чтобы не устроить на полу вокзала внеплановую выставку содержимого моего рюкзака – зрелище, способное травмировать неподготовленную психику. Совершив маневр, который со стороны наверняка выглядел как попытка исполнить экзотический танец с багажом, я наконец укротила свой рюкзак и подняла взгляд на того, с кем имела неосторожность столкнуться. Мои голосовые связки уже готовились воспроизвести стандартную формулу извинений, но, опознав препятствие, мой мозг решил, что извиняться – это слишком банально для такой встречи. Вместо этого из меня вырвалось:

– Вы?! – не нашлось у меня ничего умнее, чем ляпнуть с плохо скрываемым изумлением, граничащим с подозрением. – Вы что же, преследуете меня?

Мужчина, чья бровь взметнулась вверх с элегантностью дирижера, явно не ожидал такой пламенной тирады после банального столкновения. Его удивление, впрочем, было куда более сдержанным, чем мое, и это почему-то раздражало еще больше.

– И Вам доброго здоровья, госпожа Роннер, – с безупречной учтивостью, способной обезоружить даже самого разъяренного носорога, отозвался Этан Рэйнс, старший советник по безопасности. Его голос источал такое благодушие, будто мы столкнулись не на вокзале, а на светском рауте, обмениваясь любезностями над бокалами шампанского. – Примите и Вы мои извинения за эту небольшую дорожную коллизию. Признаться, несколько засмотрелся.

«Засмотрелся он, как же» – ехидно подумала я, но вслух произнесла ляпнула:

– Интересно, что Вы здесь делаете?

Судя по его невозмутимости, точно не мою скромную персону выслеживал, хотя после моего фееричного вопроса про преследование, кто знает, какие мысли теперь роились в его голове.

– Вы уже покидаете нас? – и он обвел взглядом вокзальную суету, будто это был его личный бальный зал, а я – гостья, решившая слишком рано откланяться.

– Скажите тоже, такой дивный город, – протянула я, стараясь, чтобы голос не дрогнул от едва сдерживаемого сарказма, – я еще не успела им в полной мере насладиться. – О, сегодня я уже не та трепетная лань, что вчера! Сейчас я – само воплощение железобетонной уверенности, и не дам тебе ни малейшего повода заподозрить меня в чем-то…

– Я просто решила, что мой первый опыт прибытия в Ваш, без сомнения, гостеприимный город оказался, мягко говоря, несколько… обескураживающим, – я постаралась изобразить задумчивость, хотя слово «катастрофический» вертелось на языке. – Таким образом, у меня возникла мысль о создании новой версии, своего рода втором дубле. Тут. Для привлечения, так сказать, кармического благополучия, и чтобы звезды сошлись в более удачную комбинацию, – и я растянула губы в улыбке, которая, наверное, больше походила на гримасу отчаянной надежды, чем на искреннюю радость. – На удачу, знаете ли! Вдруг во второй раз все пойдет как по маслу, а не как по… ну, Вы поняли. Собственно говоря, именно Ваша встреча, – я сделала неопределенный жест в его сторону, стараясь не выдать, что до сих пор слегка подрагивают коленки, – внесла, так сказать, пикантную нотку и незабываемый колорит в мое первое знакомство с городом. Представляете, едва сошла с поезда – и тут же такая честь: общение с представителем… хм… закона и порядка. Прямо как в лучших детективных романах, только я, кажется, не главный герой, а случайная статистка, попавшая под горячую руку. Можете даже не пытаться искать у меня в сумочке контрабандных ежей или планы по захвату вокзала. Все исключительно законопослушно! – Иногда мне кажется, что мой внутренний барометр иронии просто зашкаливает, демонстрируя аномальные показатели. Откуда такие ресурсы? – Кстати, Вы уже нашли мои деньги и документы?

– Ваше заявление уже передано в работу, – произнес он, и едва заметная, чуть ироничная улыбка коснулась уголков его губ. – Запрос, как и полагается, направлен в Ваш город. Впрочем, Вы были бы в курсе этого и без моих слов, оставь свои контактные данные или, скажем, заглянув к нам в отделение, как Вам и рекомендовали ранее. – Он сделал небольшую паузу, давая словам впитаться. – К сожалению, оперативные действия по горячим следам не принесли немедленного результата. – Тут он слегка развел руками, с таким видом, будто только что вернулся с изнурительных, но, увы, бесплодных поисков моей пропажи, лично оббегав полгорода. – Вот смотрю я на Вас, – продолжил он, смерив меня спокойным, но внимательным взглядом, – и никак не могу взять в толк. С виду – человек абсолютно современный, не производите впечатления того, кто сторонится, так сказать, благ цивилизации и модных технологий. А такие элементарные вещи… – Он многозначительно не договорил, оставив фразу повиснуть в воздухе, что, пожалуй, было красноречивее любых прямых упреков.

– Я идейная, – с деланной важностью, чуть вздернув подбородок, заявила я, хотя была уверена, что вся смена в управлении уже успела вдоволь посмеяться над моей «идейностью». – Завтра утром первым делом направлюсь прямо в управление, адрес я уже раздобыла, так что не беспокойтесь на мой счет, – добавила я с ноткой плохо скрытого сарказма, мысленно чертыхнувшись: «Боже спаси и сохрани, да чтобы я туда добровольно сунулась? Ноги моей там не будет!»

– А пока, – я постаралась придать голосу максимум деловитости, – мне необходимо заново организовать свой многострадальный приезд. Говорят, третий раз – он самый удачный, так что… всего наилучшего, – я попыталась завершить разговор как можно более неопределенно, уже слегка разворачиваясь к выходу, но его голос остановил меня.

– Не так быстро, у меня остался один вопрос.

Ну разумеется, – мелькнуло у меня в голове, – у тебя всегда, абсолютно всегда, остается этот твой фирменный «один вопрос», который словно обухом по голове, вышибает меня из любой, даже самой шаткой, колеи.

– Вы утверждаете, что остались без документов и средств к существованию, – он сделал едва заметную паузу, и на этом месте я не удержалась и демонстративно, медленно приподняла одну бровь, молчаливо подтверждая его слова и одновременно выражая всё своё отношение к ситуации. – В таком случае, позвольте поинтересоваться, где именно Вы собрались остановиться на ночь?

– Кое-что пришлось заложить в ломбард, – честно призналась я, не видя особого смысла в том, чтобы сейчас изворачиваться или что-то скрывать. – И, знаете ли, я очень рассчитываю, что мои средства отыщутся раньше, чем наступит день выплаты грабительских процентов. – Последние слова я произнесла с едва уловимым нажимом, прозрачно намекая на то, что текущие темпы розыска меня, мягко говоря, не вдохновляют. – В конце концов, как гласит старая мудрость, немного переиначенная на современный лад: на компетентность других, надейся, а сам не плошай.

И тут, не иначе как от переизбытка чувств или внезапно проснувшейся наглости, я – сама от себя, не ожидая! – хлопнула его по предплечью. А потом, словно опомнившись, но уже не в силах остановиться, резко развернулась и, не проронив на прощание ни звука, гордо удалилась в сторону выхода на перрон.

Оказавшись на перроне, я вдохнула полной грудью, сама себе невольно удивляясь. Уверенность и присущая мне ирония вернулись – и это, безусловно, радовало. Правда, возникло подозрение, что вернулись они с изрядными «процентами», или же я попросту утратила всякое чувство меры. Окинув взглядом пространство, я отыскала глазами электронное табло и решила присмотреть самый поздний рейс – на тот случай, если кто-нибудь поинтересуется, какого лешего я делаю на вокзале глубокой ночью. После этого я неспешно прошлась вдоль платформы, вновь любуясь сияющими боками белоснежного экспресса и старательно выжидая время, чтобы снова, не дай бог, не пересечься с вездесущим советником.

Вернувшись под гулкие своды вокзала, я отыскала глазами самый неприметный уголок и опустилась в стоявшее там кресло. Отсюда, по моим прикидкам, я не буду слишком мозолить глаза. Устроившись, я порылась в рюкзаке, извлекла ручку и, разложив на коленях купленную ранее газету, погрузилась в расчёты. Картина вырисовывалась следующая: если за смену будут платить хотя бы двадцать пять, а то и тридцать рубелей, то мне придётся прокантоваться здесь, на вокзале, дня два-три. После этого уже можно будет думать о том, чтобы снять себе какой-нибудь угол. Конечно, перспектива не из радужных – ни о каком отдыхе и речи быть не могло, да и постоянное мельтешение перед глазами охраны могло закончиться плачевно. Но это был хоть какой-то, пусть и шаткий, план на ближайшее будущее, слабая надежда на крышу над головой.

Наконец, я решилась развернуть газету, этот своеобразный путеводитель по-новому для меня миру. Бегло пробежавшись по первой полосе, я уяснила основы: политический строй здесь – монархия, страна гордо именовалась Магрией, а её нынешний король как раз любезно принимал у себя какую-то иностранную делегацию, судя по всему, посольство. Перевернув страницу, я наткнулась на заголовок, который заставил меня нахмуриться: «Этические споры: Допустимо ли использование заклинаний контроля разума для лечения психических расстройств? Психомаги и традиционные целители не могут прийти к согласию». Да уж, проблемы здесь были явно нетривиальные. В разделе «Культура и развлечения» другой кричащий заголовок поведал о скандале на музыкальном фестивале «Рок-н-Руны»: группа «Орки на Луне», очевидно, переборщила с креативом, использовав запрещенное звуковое заклинание, что привело к массовой эйфории и, как неприятный бонус, временной глухоте среди фанатов. Спортивная колонка тоже не отставала в эпичности: «Чемпионат по Боевой Магии: Финал перенесен из-за разрушения арены после применения заклинания «Землетрясение V уровня». Мило. И вот, когда я уже почти смирилась с местным колоритом, в разделе происшествий мое сердце ушло в пятки. Маленькая, почти незаметная заметка. Сухие, без эмоциональные строки о моей аварии. Краткая сводка по пострадавшим и тем, кому повезло выжить. И зловещая приписка: расследование находится под особым контролем начальника управления безопасности Мертории.

Меня обожгло запоздалое раскаяние. Ложь о документах, пусть и вынужденная, теперь казалась глупой ошибкой, привлекшей ко мне фатально ненужное внимание. Выбор был сделан, и его последствия требовали немедленных действий: раствориться в этом огромном городе, стать никем.

Газетные новости лишь усиливали тревогу. Я отложила шуршащие страницы и достала книгу. До утра было еще далеко, целый вагон пустоты, которую нужно было заполнить чем-то, кроме страха. И я позволила буквам увлечь меня за собой, подальше от пугающей реальности.

– Дана? – Я услышала за спиной женский голос и застыла. Он не принадлежал никому из тех немногих, с кем я успела пересечься в этом городе – да и, по правде говоря, я тут почти никого не знала. Поэтому оборачиваться не спешила.

– Дана Роннер, это ведь ты? – повторил тот же голос, и его обладательница, женщина средних лет, плавно обошла меня, заглядывая в лицо. На вид ей можно было дать лет сорок пять, не больше. Светлые, с заметной проседью длинные волосы были уложены в незамысловатый пучок на затылке. Серые, на удивление проницательные глаза изучали меня из-под чуть нахмуренных бровей. Прямой нос, мягко очерченные, хотя и немного полноватые губы. Ростом она была примерно с меня, одета в пиджак, под ним простая футболка, удобные штаны и лёгкие балетки. Я совершенно точно видела ее впервые. Тогда откуда, чёрт возьми, она знает не только моё имя, но и фамилию?

– Простите… мы разве знакомы? – вырвалось у меня прежде, чем я успела обдумать слова. Удивление смешивалось с нарастающей тревогой. – Как… откуда Вы меня знаете?

Вместо ответа она огорошила меня еще больше:

– Я тебя искала.

Мои брови поползли вверх.

– Ой, брось эти свои «Вы», – женщина легкомысленно махнула рукой и плюхнулась в кресло напротив, словно была здесь хозяйкой. – Зови меня Кристина. Впрочем, тут я больше известна как Кристен.

«Кристина? Кристен? Это что, сцена из дешевого детектива?» – мой мозг отчаянно пытался найти логическое объяснение происходящему.

– И самое главное, – она выдержала паузу, от которой у меня перехватило дыхание, – я знаю, откуда ты.

Её уверенный тон заставил мое сердце споткнуться и пропустить удар. Воздух вокруг словно сгустился.

– Из Рельтина, – выдавила я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, и растянула губы в подобии вежливой улыбки. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, а ладони предательски вспотели.

Кристен медленно кивнула, на ее губах заиграла едва заметная, но оттого еще более пугающая усмешка.

– Ну да, конечно. – протянула она задумчиво. – И давно там начали издавать Достоевского, да еще в таком зачитанном виде? – ее взгляд метнулся к книге, которую я все еще сжимала в руках.

В эту секунду я ощутила себя стоящей в пяти минутах от провала. Холодный пот выступил на лбу. Попалась. И как глупо попалась!

– Да ладно тебе, выдохни, – неожиданно мягко, почти по-свойски рассмеялась Кристен, и напряжение разом схлынуло с ее лица, словно его там никогда и не было. Исчезла сталь во взгляде, ушла хищная настороженность. – Не сдам я тебя, – уже тише, с заговорщической усмешкой добавила она, и в глазах ее мелькнул озорной огонек.

И, словно опытный иллюзионист, извлекающий кролика из шляпы, она полезла во внутренний карман своего пиджака. Секундное шуршание, и на стол передо мной легла… до боли знакомая краснокожая книжица. Та самая, с золотым тиснением герба и заветными буквами на обложке. Она легонько подтолкнула этот артефакт из другой жизни ко мне.

Руки у меня предательски дрожали, когда я потянулась к документу. Пальцы едва слушались, обложка показалась непривычно гладкой и одновременно обжигающе реальной. Щелчок – я развернула его. С чуть пожелтевшей фотографии на меня смотрела она. Кристен. Только лет на двадцать, а то и тридцать моложе, с той же пронзительностью во взгляде, но еще не тронутая временем и, возможно, цинизмом этого мира. «Волкова Кристина Анатольевна», – гласила аккуратная машинописная строка. А ниже, убийственной строкой: «Дата рождения: 30.05.1979»

Меня словно ледяной водой окатили, а потом ударили обухом по затылку. Мир качнулся. Кристина… Анатольевна… из Мурманска… Как?.. Как это вообще возможно? Или… или пришельцы из других миров здесь – обыденность, рутина, и я со своей тайной выглядела просто параноиком, зря так тщательно скрывая свое происхождение?

Я медленно подняла на нее взгляд, в котором, должно быть, отражался целый ураган вопросов, смешанных с недоверием и зарождающейся, отчаянной надеждой. Голова шла кругом, пытаясь переварить обрушившуюся информацию. Паспорт, год рождения, … Это было слишком, чтобы уложиться сразу.

Кристина, или Кристен, как теперь следовало ее называть, кажется, прочла все это на моем лице. Уголок ее губ чуть дрогнул, на этот раз в едва заметной, но уже не такой жесткой усмешке.

– Похоже, мне удалось тебя… хм… заинтересовать, – она чуть склонила голову, словно оценивая произведенный эффект. Голос ее снова стал ровным, деловым, но в нем уже не было прежней ледяной отстраненности. – Если так, и ты хочешь узнать больше, то нам определенно стоит поговорить в более подходящем месте. Здесь, – она едва заметным движением глаз обвела зал, – слишком много любопытных ушей и глаз.

Не дожидаясь моего ответа, она плавно, одним отточенным движением поднялась с кресла. Затем она бросила на меня короткий, выразительный взгляд, который не оставлял сомнений в ее намерениях, и едва заметно кивнула в сторону выхода. Это был не вопрос, а молчаливый приказ или, по крайней мере, настоятельное приглашение, от которого, как я инстинктивно почувствовала, не следовало отказываться. Она ожидала, что я последую за ней. Немедленно.

Едва мы покинули гулкое, пропахшее железом и дальними дорогами пространство вокзала, как город встретил нас сгущающимися сумерками. Фонари уже зажглись и отбрасывали на площадь неверные, дрожащие блики, а воздух наполнился той особенной ночной прохладой, что несет с собой обещание тайн. Кристен, казалось, ничуть не смущаясь наступившей темноты, уверенно направилась в сторону ярко освещенной торговой артерии города, ее силуэт четко вырисовывался на фоне темного неба. Она бросила через плечо, не сбавляя своего энергичного шага:

– Здесь неподалеку есть одно неприметное местечко, – ее голос звучал спокойно и ровно, но в нем чувствовалась какая-то скрытая уверенность, – маленькое, довольно тихое кафе, где нас никто не потревожит. Там мы сможем обстоятельно поговорить, без лишних ушей и суеты. Потерпи еще немного, обещаю, ты получишь ответы. На все твои вопросы, какими бы они ни были.

Внезапно она чуть замедлила шаг и, обернувшись ко мне так, что я смогла рассмотреть ее лицо в свете ближайшей витрины, одарила меня взглядом, в котором плясали неожиданно шаловливые, почти девчоночьи искорки. Легкая усмешка тронула уголки ее губ.

– Кстати, – добавила она, и в ее голосе явственно послышались смешливые, чуть дразнящие нотки, – твой пассаж насчет «лукавого»… Это было нечто! Когда я это услышала, я, должна признаться, хохотала до самого упада. У тебя определенно есть своеобразное чувство юмора.

Меня словно ледяной водой окатило. Услышала? Кто мог ей передать мои слова? Волна жгучего, почти невыносимого любопытства, смешанного с подступающей тревогой и каким-то почти мистическим недоумением, буквально захлестнула меня, заставив на мгновение забыть о шуме улицы и прохожих. Откуда, ну откуда у этой женщины, появившейся в моей жизни так внезапно и властно, могло быть столько информации обо мне? Каждое ее слово, каждая деталь, невзначай брошенная ею, лишь туже и туже затягивала узел вопросов в моей голове, который, казалось, вот-вот лопнет от напряжения.

Наш путь оборвался у двери, которая, на первый взгляд, ничем не выделялась из череды подобных, ведущих в подвальные или полуподвальные помещения городских зданий. Лишь скромная, почти неприметная табличка с лаконичной надписью «Бар» да несколько стертых каменных ступеней, уводящих вниз, в сумрак цокольного этажа, намекали на то, что за этой невзрачной преградой скрывается нечто иное, нежели очередной склад или подсобка.

Внутри атмосфера в точности соответствовала внешнему минимализму. Пространство тонуло в густом, обволакивающем полумраке, едва разгоняемом редкими, тускло светящими лампами. Воздух был немного спертым, с едва уловимыми нотками старого дерева и, возможно, пролитого пива. Обстановка была предельно аскетичной: грубоватые деревянные столы, лишенные даже намека на скатерти, и такие же простые, основательные деревянные стулья, расставленные без особого порядка. Однако Кристен, казалось, чувствовала себя здесь абсолютно в своей стихии. Она не стала задерживаться в этом общем зале, а уверенным, почти хозяйским шагом повела меня вглубь, к дальней стене. Там, за тяжелой, плотной шторой, скрывавшей невысокий арочный проем, обнаружился проход в более укромную часть заведения – череду небольших, изолированных друг от друга кабинок, предназначенных, очевидно, для приватных бесед. Не колеблясь ни секунды, Кристен отдернула полог одной из них, приглашая меня войти, и мы оказались в компактном, но уютном закутке, отгороженном от остального мира.

Мы разместились друг напротив друга. Стол, за которым мы оказались, был точной копией тех, что стояли в общем зале – такой же массивный, из темного, видавшего виды дерева, его поверхность хранила молчаливые истории о бесчисленных предыдущих посетителях.

– Ты, верно, и не ела толком, – неожиданно участливо произнесла Кристен, и в ее строгом голосе прозвучали почти теплые нотки. – Новости и голодный желудок – не лучшие компаньоны. А так, глядишь, усвоятся лучше, переварятся, так сказать, вместе с пищей, – она попыталась сострить, но уголки ее губ лишь едва заметно дрогнули в подобии улыбки, отчего шутка прозвучала скорее неуклюже и немного натянуто, чем по-настоящему остроумно.

Я уже открыла было рот, чтобы вежливо отказаться – какой-никакой перекус у меня сегодня все же был, да и чего ждать от этой женщины, с ее внезапными приступами дружелюбия, было совершенно неясно, словно пытаешься разглядеть дно в мутной воде. Однако мои слова так и застряли в горле, потому что в этот самый момент к нашему столику бесшумно подошел официант, и все внимание Кристен мгновенно переключилось на него, словно он был единственным интересным объектом в этом полутемном заведении. Она сделала заказ с уверенностью завсегдатая, перечислив блюда и напитки так, словно знала их наперечет, даже не взглянув на меню. Впрочем, нам его и не удосужились принести, что лишь подтверждало ее осведомленность о местной кухне.

– Ты не обращай внимания, – спохватилась она, заметив, возможно, мое недоумение по поводу отсутствия меню, и ее голос снова приобрел привычные деловые нотки, хотя и с налетом какой-то извиняющейся интонации. – Здесь, скажем так, кухня на ценителя, выбор не слишком велик. Но вот мясо… и пиво… – она выразительно прикрыла глаза, словно уже предвкушая гастрономическое удовольствие, и по ее блаженному выражению, на мгновение смягчившему резкие черты лица, я безошибочно поняла, что эти два пункта программы должны быть выше всяких похвал, настоящей жемчужиной этого места.

Договорив, она полезла во внутренний карман своего пиджака, извлекая оттуда слегка примятую пачку сигарет и маленькую, продолговатую металлическую вещицу, оказавшуюся изящной зажигалкой. Щелкнув ею, она поднесла огонек к кончику сигареты, глубоко затянулась, выпустила тонкую струйку ароматного дыма к дощатому потолку нашего закутка и, небрежно метнув пачку через стол в мою сторону, так что та приземлилась прямо передо мной, коротко бросила:

– Будешь?

Мой взгляд задумчиво остановился на пачке, небрежно брошенной Кристен на потертую поверхность стола. Вообще-то, я дала себе зарок – завязать с курением аккурат перед этим самым злополучным отпуском, который обернулся чем-то совершенно невообразимым. Однако сейчас, в этой абсурдной, вывернутой наизнанку реальности, где привычные устои рассыпались в прах, а ближайшее будущее скрывалось в тумане, одна-единственная сигарета казалась такой незначительной уступкой самой себе, почти что необходимостью, маленьким якорем в бушующем море неопределенности. Поэтому, после недолгого внутреннего борения, я медленно, словно пробуя воду, вытянула одну тонкую сигарету из пачки.

– Эти куда лучше тех, что «там», – Кристен чуть повела плечом, не уточняя, что именно она имела в виду под этим «там», но я без труда догадалась, что речь идет о Земле, о сигаретах из моего, теперь уже такого далекого, мира. Ее уверенность немного озадачила. «Откуда ей знать?» – мелькнула у меня мысль. – «С чем она сравнивает? Неужели с каким-нибудь допотопным «Беломором» или другой ядреной отравой из забытых времен моего отца?» Впрочем, кто знает, когда ее занесло в этот мир и какие табачные изделия были в ходу на ее «там» до того, как она очутилась здесь… Размышления прервал щелчок. Она снова чиркнула своей изящной зажигалкой, поднося подрагивающий огонек к кончику моей сигареты.

– Поверь, – чуть усмехнулась она, заметив, должно быть, тень сомнения на моем лице, – здесь за качеством следят. Производство на уровне.

Я с истинным наслаждением сделала первую затяжку, и меня охватило легкое удивление. Дым, вопреки моим опасениям и привычным ощущениям от земных сигарет, оказался на удивление мягким, почти бархатистым, лишенным какой-либо резкости или першения. Он не обжег, а словно нежно окутал горло, плавно пройдя дальше, и затем теплой, почти ласковой волной наполнил легкие, не вызвав ни малейшего дискомфорта. А во рту, вместо привычной табачной горечи, осталось неожиданно приятное, тонкое, едва уловимое послевкусие, которое хотелось распробовать, понять его нотки, задержать это ощущение подольше.

Кристен некоторое время молча наблюдала за мной, давая мне, по-видимому, возможность полностью прочувствовать момент и, возможно, собраться с мыслями после столь неожиданного вкусового опыта. На ее лице играла легкая, едва заметная улыбка, словно она заранее предвкушала мою реакцию и теперь с удовлетворением отмечала ее. Затем, словно решив, что пауза достаточно затянулась, и пора переходить к существу дела, она чуть качнула головой, ее взгляд стал более сфокусированным, и она заговорила четким, размеренным тоном, в котором явственно проступали деловые нотки, однако без излишней официальности или сухости:

– Я прекрасно понимаю, что сейчас в твоей голове, должно быть, роится несметное количество вопросов, и это совершенно естественно, учитывая всю необычность ситуации. Чтобы мы не потерялись в хаосе недомолвок и предположений, и чтобы ты получила наиболее полную и структурированную картину происходящего, я бы хотела предложить следующий, на мой взгляд, наиболее рациональный план нашего дальнейшего общения: для начала я последовательно и как можно подробнее изложу тебе свою историю, все ключевые события и обстоятельства, которые привели меня сюда и сформировали мое нынешнее положение. А уже после того, как я закончу свой рассказ, когда у тебя будет достаточно информации для размышления, ты сможешь задать мне абсолютно все вопросы, которые у тебя к тому моменту останутся невыясненными, или, возможно, появятся новые в процессе моего повествования. Как тебе такой подход?

Я медленно склонила голову в знак согласия. Мой кивок был не просто механическим движением, а совершенно осознанным, молчаливым «да», выражающим полную готовность и даже нетерпеливое ожидание внимательно слушать, впитывать каждое слово и, наконец, начать распутывать тот клубок загадок и недомолвок, который, как я интуитивно чувствовала, она собиралась методично и подробно передо мной развернуть.

Возвращение официанта было почти неуловимым, словно он не вошел, а материализовался из воздуха, такой же тихий и неприметный, как и в прошлый раз. Однако то, что он нес на искусно сбалансированном подносе, было отнюдь не незаметным. В центре композиции возвышался великолепный, внушительных размеров мясной стейк, источавший такой густой и соблазнительный аромат, что я невольно сглотнула слюну. Его зажаристая, темно-коричневая корочка с идеальными следами от гриля скрывала, без сомнения, нежнейшую розовую мякоть, обещавшую гастрономическое блаженство. Рядом с этим мясным исполином яркими красками играл свежий салат – сочные листья изумрудного цвета перемежались с алыми томатами черри и хрустящими кольцами светлого лука, все это было сбрызнуто легкой, едва уловимой заправкой. В глубокой керамической пиале горкой возвышалась смесь отборных, чуть подсоленных орешков, чей тонкий аромат добавлял еще одну ноту в общую симфонию запахов. Завершали этот натюрморт две увесистые, запотевшие стеклянные кружки, до краев наполненные пенящимся пивом глубокого янтарного оттенка, увенчанные белоснежными шапками пены. Стоило этим ароматам – жареного мяса, свежей зелени, поджаренных орехов и терпкого хмеля – смешаться и занять все пространство комнаты, как она мгновенно преобразилась. Напряжение, висевшее в воздухе, словно растаяло, уступив место ощущению невероятного, почти осязаемого уюта, обещанию сытости и долгого, возможно даже приятного разговора.

Официант закончил расставлять угощения и, не проронив ни слова, тактично удалился. Комната вновь погрузилась в наше молчание. Кристен уставилась в одну точку на столе, ее пальцы едва заметно постукивали по краю. Было ясно, что ее мысли сейчас далеко, она погрузилась в глубокое раздумье, словно готовясь к непростому разговору.

– Семнадцать лет. Семнадцать долгих лет отделяют меня от того дня, когда я, так же, как и ты сейчас, открыла глаза в этом… странном месте. Дорога сюда для нас обеих началась одинаково – с поездки на автобусе, оборвавшейся катастрофой. А потом – лишь это место, эта новая реальность. Я не стану утомлять тебя рассказами о первых днях, о том смятении и отчаянии. Думаю, ты и без моих слов можешь представить, что значит быть вырванной из привычной жизни, словно растение из родной почвы, и оказаться посреди неизвестности, где каждый камень, каждый звук чужой. Но человек – существо удивительно живучее. Мне удалось не просто выжить, но и как-то здесь обосноваться, найти свою колею. И поверь, то, что наши пути пересеклись, – это для тебя большая удача. Почему – расскажу чуть позже, всему свое время. Знаешь, моя юность пришлась на те самые «лихие девяностые». Это была суровая школа, которая научила меня одному простому правилу: выживать. Любой доступной ценой. И этот навык, как оказалось, бесценен.

Руку помощи протянуть было некому, да я, честно говоря, и не ждала. Поэтому пришлось начинать с самого дна, которое только можно представить для бывшей учительницы. Да-да, я, некогда сеявшая разумное, доброе, вечное, оказалась в той категории женщин, о которых приличные люди предпочитают не говорить вслух. Называй это как хочешь – женщина полусвета, падшая… Суть одна: тело, стало товаром. А что делать? Жить-то хотелось, инстинкт самосохранения, знаешь ли, штука упрямая. И вот, когда казалось, что ниже падать уже некуда, подвернулся вариант – выскочила замуж. Не за принца, конечно. Хозяин затрапезной забегаловки на самой глухой окраине. Но это была крыша над головой и, что важнее, регулярная еда. – Она сделала хороший глоток пива, закинула в рот горсть орешков и, прожевав, продолжила – Можно сказать, с этого момента и началась моя… ну, скажем так, стабильность. Сытая жизнь, если выражаться прямо. Появилась возможность не думать о том, что будешь есть завтра, и это, поверь, уже дорогого стоит. Именно тогда я впервые за долгое время позволила себе посмотреть в будущее не со страхом, а с какой-никакой, а все-таки надеждой.

Кристен вновь сделала паузу, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить:

– Сперва, признаюсь, был соблазн рассказать правду о своем происхождении. Сама понимаешь, очнуться после такой аварии… я хоть и отделалась испугом, но голова шла кругом, и я не сразу осознала, где оказалась. Но быстро включился инстинкт самосохранения. Сначала промелькнуло – не поверят. Потом стало очевидно – уже поздно, да и какой толк? – Она коротко пожала плечами. – И интуиция меня не подвела. Мне удалось раскопать, что я здесь не первая. Третья, если быть точной. Первый не пережил ту аварию. Второго устранили их силовики. И все указывает на то, что причиной его гибели стало именно его «попаданство». У них тут, как я поняла, очень жесткая позиция по этому поводу: они рассматривают таких, как мы, в качестве серьезной угрозы.

Именно в тот момент, когда обрывки информации сложились в пугающую картину, я приняла окончательное, непоколебимое решение: о своем истинном происхождении я буду молчать. Молчать, чего бы мне это ни стоило. Мне ведь удалось, ценой невероятных усилий и постоянного самоконтроля, ассимилироваться в этом мире, стать для них своей, почти незаметной. Поэтому, как только до меня дошли слухи о новой, до боли похожей на мою, аварии, я немедленно начала действовать – собирать информацию, наводить справки, опрашивать знакомых и незнакомых. Инстинкт самосохранения, отточенный годами, кричал, что нужно найти тебя. Я рассчитывала застать тебя еще в больнице, но не успела – тебя уже выписали. Тогда мелькнула догадка: вокзал. Место, откуда многие начинают новый путь или отчаянно пытаются сбежать. – Она вскинула на меня прямой, серьезный взгляд, в котором не было ни тени сомнения. – Я хочу тебе помочь. Просто по-человечески. Потому что я слишком хорошо помню, каково это – оказаться здесь, и на своей шкуре испытала все так называемые «прелести» новой жизни во всей их беспощадной красе.

На глазах Кристен предательски блеснули слезы, но она тут же нетерпеливо смахнула их тыльной стороной ладони.

– Ты ешь, – голос ее слегка дрогнул, но она взяла себя в руки. – Мясо у них что надо, просто огонь. Только остывает быстро.

И она улыбнулась. Кажется, это была первая искренняя, по-настоящему добрая улыбка, которую я видела на ее лице за все наше короткое, но такое насыщенное знакомство. Секундная мягкость, тут же скрытая за привычной дымовой завесой – она снова закурила, выпустив облачко дыма.

Я сделала большой глоток пива, ощущая его горьковатую прохладу, и принялась за стейк. Кристен не обманула: мясо было превосходным, сочным и ароматным. На какое-то время в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромким стуком вилок о тарелки да едва слышным потрескиванием ее сигареты.

– Слушай, – я решилась прервать тишину, – ты не знаешь, какого черта мы вообще здесь? И почему именно мы?

Она устало посмотрела на меня.

– Нет, – коротко бросила она. – Единственное, что я поняла за все это время – такие, как мы, появляются тут регулярно. С пугающей периодичностью. Только вот никому и в голову не пришло связать эти события. До тебя тут было шестеро «попаданцев». Я одна из них осталась в живых. Раньше этот кошмар повторялся каждые пять лет. А ты вот… всего два года прошло с последнего переноса. Что-то пошло не так. Или кто-то вмешался. Без понятия. И что за этим всем стоит – тем более. Не припомню, чтобы после предыдущих… забросов, – она криво усмехнулась, – кто-то тут особо суетился, кого-то искал или расследования проводил. Так что… вот все мои знания на этот счет.

– Ты упомянула, что одного из… пришлых… – я запнулась, подбирая слово, – ликвидировали безопасники. – Я старалась, чтобы голос звучал как можно более равнодушно, хотя сердце заколотилось чуть быстрее. – Ты уверена, что это произошло именно потому, что он был… ну, не отсюда?

– Та история случилась еще до меня, – отмахнулась она, но глаза ее были внимательны. – Одни сплетни, сама понимаешь. Я старалась не слишком светить свой интерес к этому.

Я отхлебнула еще немного пива, холодная горечь приятно остудила горло. Взяла щепотку орешков, хрустнула ими, стараясь выглядеть максимально расслабленной.

– А как ты вычислила меня? Что я тоже… не отсюда?

– Свои люди в Управлении имеются, – она снова пожала плечами, будто это было само собой разумеющимся. – Когда до меня дошли первые сведения об аварии, я начала наводить справки. Сразу, конечно, было неясно, кто именно мне нужен, слишком много суеты. А потом один из наших завсегдатаев, рассказал мне, посмеиваясь, о твоем заявлении по поводу утерянных документов. Тут-то пазл и сложился. Я подумала: «Ага, вот она, скорее всего». И решила взглянуть на тебя собственными глазами. – Она сделала паузу, ее взгляд стал серьезнее, почти предостерегающим. – Зря ты, конечно, это заявление написала. Они быстро просекут, что ты не та, за кого себя выдаешь. Очень быстро.

– У меня просто не было выбора! – выпалила я, чувствуя, как щеки начинают гореть. – Они потребовали документы, а я… я не придумала ничего умнее, чем соврать на ходу, да и мысль мелькнула, а вдруг прокатит.

Она внимательно посмотрела на меня, потом чуть заметно вздохнула.

– Понятно. Кстати, чтобы пресечь лишние вопросы, я уже объяснила свой интерес к твоей персоне. Сказала, что ты племянница моей старой, но очень дальней подруги, и я пообещала ей присмотреть за тобой, пока ты здесь. – Она изложила легенду четко, почти буднично.

– Спасибо, – выдохнула я, чувствуя некоторое облегчение. – Учту.

Я отсалютовала ей бокалом пива, прежде чем сделать приличный глоток, и вновь затянулась сигаретой, выпуская дым ей почти в лицо. Собираться с мыслями долго не пришлось – они уже оформились в четкий, колкий вопрос.

– И все-таки я не могу понять, – начала я с плохо скрытой иронией. – Ты, такая вся из себя осведомленная, сумела меня разыскать, насобирать обо мне всяких данных – пусть и «каких-никаких», как ты выразилась бы. Но вот на то, чтобы за… – я сделала театральную паузу, – семнадцать лет разобраться в самой главной загадке жизни – почему ты или мы здесь, – на это твоих талантов уже не хватило? Прости, но поверить в такое… выше моих сил.

– Я не могу ответить. – Она отрезала это так, словно закрывала тяжелую дверь, а в глаза мне посмотрела с какой-то мучительной прямотой, пытаясь вдолбить истину, которую я отказывалась принимать. – Это чертовски опасно. Просто прими это как факт. – Кристен устало потерла переносицу. – Я лучше буду и дальше гнуть спину в этой дыре, своего благоверного обхаживать, да что угодно делать, лишь бы не вляпаться еще глубже. Не для того я столько лет карабкалась из… из всего этого, чтобы одним махом спустить свою жизнь псу под хвост. – Она криво усмехнулась. – Так что извини. И забудь. Просто выкинь из головы. Живи. Благо, теперь тебе есть на кого опереться. А я… я помогу тебе тут освоиться, не переживай.

Тишина вновь обступила нас, плотная, почти осязаемая. Я отчаянно пыталась понять Кристен, ее мотивы, ее… смирение? Но как, черт возьми, как можно было оставаться безучастной, когда на твоих глазах растоптали семь человеческих жизней? Семь судеб, исковерканных до неузнаваемости, а она… она просто наблюдала.

Кристен первой нарушила давящее молчание. Ее голос прозвучал ровно, быть может, даже слишком спокойно, словно она уже тысячу раз прокручивала этот разговор у себя в голове.

– Я вижу, как в тебе все кипит, – она чуть склонила голову, разглядывая меня с каким-то странным, почти материнским сожалением. – Готова ринуться в бой, шашку наголо, да на линию огня, не так ли? Только это так не работает, милая. Увы. Пойми одну простую, но жестокую истину. Во-первых, нам никто и никогда не поверит на слово. Ни единому. А любая попытка собрать доказательную базу – это прямой билет на тот свет. Собственноручно подписанный смертный приговор. Они костьми лягут, но не позволят вытащить всю эту грязь на свет божий. – Она сделала паузу, ее взгляд стал жестче. – Именно поэтому я тебе ни черта не расскажу. Ни единой подробности. Чтобы ты по своей же горячности и, уж прости, откровенной дурости, не сломала себе жизнь окончательно. Все равно ведь… – она на мгновение запнулась, словно борясь с чем-то внутри, – все равно мы не сможем вернуться. Обратно, в наш мир, дороги нет. Смирись.

Я сидела, оцепенев, уставившись в потертую столешницу, но видела перед собой не царапины и въевшиеся пятна, а слова Кристен, тяжелые и холодные, как камни, они оседали в сознании, грозя погрести под собой остатки надежды. Информация, которую она вывалила на меня, была чудовищной, немыслимой. Одна часть меня – та, что еще вчера верила в справедливость и возможность что-то изменить, – рвалась наружу беззвучным криком: «Ты что, спятила?! Это же чудовищно! Это необходимо прекратить, немедленно! Как можно с этим мириться?!» Мне хотелось вскочить, схватить ее за плечи, встряхнуть и заставить понять, что так нельзя, что нужно бороться, кричать об этом на каждом углу, искать союзников!

Но другая же, более циничная и уже успевшая хлебнуть здешней «реальности», с ледяным спокойствием признавала ее пугающую, тошнотворную правоту. Если отбросить эмоции, если попытаться мыслить холодно и рационально, заглядывая в мрачную перспективу, то становилось до ужаса очевидно: наши шансы не просто наказать виновных в этих «переносах», а хотя бы докопаться до какой-то правды, были не просто нулевыми – они уходили в глубокий, безнадежный минус. Кто мы такие против тех, кто способен на такое? Песчинки. Пыль.

И тогда, с горечью, обжигающей горло, приходило осознание: надо просто… нет, не просто. Надо заставить себя, загнать все протесты в самый дальний угол души, сосредоточиться на единственном, что еще имело хоть какой-то призрачный смысл – на отчаянной попытке наладить собственную жизнь. Выстроить хоть какое-то подобие существования на обломках прежних надежд в этом чужом, враждебном мире. Другого выхода, кажется, не оставалось.