Читать книгу Сердце Януса - - Страница 1

Декабрь 1860 года вписал себя в историю Петербурга не блеском бала и не гулом университетских аудиторий, а пронзительным, свистящим ветром с залива, который казался дыханием умирающего. Небо, цвета затертого олова, давило на город, и редкие лучи холодного солнца лишь подчеркивали унылость панорамы. В такие дни река Нева, скованная льдом, казалась не рекой, а огромной мертвой змеей, на чьей спине город нес свои горести и тайны.

Именно по этой мертвой спине, по Невскому проспекту, медленно ползла черная лента траурной процессии. Первой ехала катафалк, запряженный четверкой вороных с черными султанами на головах. За ним следовала вереница карет, самых дорогих и модных в столице, но сегодня они выглядели уныло и однообразно, словно траурные саваны, накинутые на роскошь. Внутри одной из них, отделанной черным бархатом и серебром, сидел князь Дмитрий Павлович Волков.

Ему было двадцать два года. Всего год назад он с восторгом покинул университет, полный планов, мечтаний и юношеской уверенности, что мир устроен просто и справедливо. Он собирался путешествовать, читать, писать стихи, которые, разумеется, не увидели бы света, но приносили бы ему удовлетворение. Он думал о любви, о светских успехах, о том, как будет однажды управлять своим имением. Он не думал о смерти.

А смерть пришла без приглашения. Влачившаяся по Невскому процессия была ее визитной карточкой. Два гроба в катафалке. Его отец, князь Павел Петрович, и его мать, княгиня Анна Васильевна. «Несчастный случай», – шептали в светских салонах. «Сани встретили полынью у Летнего сада, в темноте не разглядели. Лед хрупкий в эту оттепель». Дмитрий слышал эти слухи, липкие, как декабрьская слякоть. Они были слишком аккуратными, слишком удобными. Его отец, человек опытный и осторожный, не стал бы гулять по льду Невы в сумерках. Но кто будет спорить с вердиктом «несчастного случая»? Тем более, когда речь идет о князьях Волковых.

Дмитрий смотрел в окно, но не видел ни встречных прохожих, приспускающих шапки в знак уважения, ни витрин магазинов, затянутых траурной кисеей. Он видел лицо отца, слышал его смех, ощущал запах материнских духов, смешанный с ароматом фиалок из их оранжереи. Мир сузился до размеров этих воспоминаний, и реальность за окном казалась дурным сном.

– Барин, а вы не волнуйтесь, – раздался рядом тихий, но отчетливый голос. – Так слава богу, хоть на похоронах не замерзли. Погода-то какая для скорби – настоящая. Ни капли фальши.

Дмитрий медленно повернул голову. На запятке кареты, прижавшись к холодному стеклу, сидел его слуга, Петька. Ему было девятнадцать, и он был крепостным. Длинный, тощий, с огромными глазами, в которых вечно плясали чертики, и носом с горбинкой, который придавал его лицу хитрое и насмешливое выражение. Сейчас он смотрел на Дмитрия с видом, который был странной смесью сочувствия и профессионального интереса.

– Петька, слезь с запяток, – устало сказал Дмитрий. – Садись внутрь. Промозгло.

Петька не заставил себя просить. Юркая фигурка мелькнула у двери, и вот он уже сидел на противоположном сиденье, по-хозяйски расстегивая мундирчик. Он не стал смотреть на Дмитрия, а устремил свой взгляд на дорогу, словно он, а не его хозяин, был здесь главным.

– Ну что, – снова заговорил он, когда карета тронулась с места. – Отбыли. Теперь, значит, вы у нас главный. Князь. Весь этот ваш огород – ваш. И я, можно сказать, тоже ваш. Теперь я не просто Петька, а «его сиятельство Петька». Звучит-то как! Благородно.

Дмитрий не нашел в себе сил ответить. Он знал этот тон. Это была защитная реакция Петьки на горе, его способ бороться с тишиной и отчаянием. С тех пор как Дмитрий помнил себя, Петька всегда был рядом. То дерзкий мальчишка, прятавшийся от его гувернеров, то юноша, научившийся вовремя подать нужную книгу и вовремя исчезнуть. Он был тенью, эхом, частью мебели, которую Дмитрий замечал, только когда она исчезала. Но сейчас, в этой оглушающей тишине, этот голос, эти едкие шутки были единственной ниточкой, связывающей его с реальным миром.

– Молчите, Петр, – прошептал Дмитрий.

– Я не молчу, барин, я поддерживаю беседу, – невозмутимо ответил слуга. – А то сидим, как два филина на сухом дереве. Скорбь, конечно, дело святое, но до определенной степени. А то можно и с ума сойти. Или, не дай бог, в поэты записаться. А это, я вам скажу, хуже нет. Поэт в России – что крепостной без барина. Куда ни ткнись, везде не твое.

Дмитрий слабо улыбнулся. Петька всегда умел находить самые неожиданные и точные сравнения. Впрочем, сейчас его слова попадали в самое сердце. Дмитрий и правда чувствовал себя сиротой, брошенным в огромный, враждебный мир. Отец и мать были его «барином», его защитой. Теперь ее не стало.

Процессия свернула к Смольническому кладбищу. Ветер здесь дул еще сильнее, срывая шапки и трепля траурные ленты. Священник в ризах, цвета ночного неба, уже ждал у открытых могил. Голос его дрожал от холода и, казалось, от притворного сочувствия. Он говорил о вечном покое, о божественном промысле, о том, что смерть есть лишь переход в иное бытие. Дмитрий слушал его и думал, что эти слова ничего не значат. Они были пусты, как небо над головой.

Он смотрел на лица пришедших. Графы и князья, генералы и сенаторы, их жены и дочери. Все они с выражением глубокой скорби на лицах. Но Дмитрий видел, как граф Орлов едва заметно подмигнул княгине Шаховской, как дочь камергера беззастенчиво зевала, прикрывая рот муфтой. Скорбь, облеченная в сукно и мех, была таким же светским ритуалом, как и бал или раут. Они приехали не проститься, а посмотреть. Убедиться, что несчастье действительно случилось. Пожелать друг другу удачи в новом, изменившемся раскладе сил.

Когда первые комья земли ударили по крышкам гробов, процессия начала расходиться. Кареты одна за другой уезжали, унося с собой фальшивую печаль. Через десять минут у могил остались лишь Дмитрий, Петька и старый могильщик, неторопливо собиравший свои инструменты.

Ветер завыл в голых ветвях деревьев, словно оплакивая усопших лучше любого священника. Дмитрий стоял и смотрел на два свежих холмика земли, на два временных креста. Он был один. Совершенно, до ужаса один. Впервые в жизни он не знал, что делать, куда идти, кого позвать на помощь. Он был наследником огромного состояния, десятков тысяч десятин земли и тысяч душ крепостных. Но все это казалось пылью на весах судьбы.

Он почувствовал, как кто-то накинул ему на плечи шинель. Он обернулся. Петька стоял за ним, и его насмешливые глаза были сейчас серьезными и печальными.

– Ну что, барин, – тихо сказал он, – Пошли домой. Теперь там вы главный. И я, можно сказать, тоже. Будем вместе это ваше горе… и состояние… осваивать.

Дмитрий кивнул. Он посмотрел на своего крепостного, на этого тощего, остроумного парня, который единственный остался с ним. И вдруг понял, что наследство его отца – это не только деньги и земли. Это еще и ответственность. За этого парня, стоящего рядом. За тысяч таких же, чьи судьбы теперь были в его руках.

Они медленно побрели к одиноко стоящей карете. Позади оставались могилы, впереди – огромный, холодный и пугающий дом на Английской набережной. Дом, который теперь был его крепостью и его тюрьмой. Впереди лежала жизнь, о которой он ничего не знал. И только легкая ирония в голосе Петьки давала ему слабую надежду, что он с ней справится.