Читать книгу Ты – моё наказание - - Страница 5

Мира

Я сидела на лекции, пытаясь удерживать внимание на скучных строчках в тетради, но слова не складывались во фразы, а мысли упрямо возвращались к человеку, который стоял у кафедры. Волков говорил спокойно, даже слишком спокойно, как будто каждое слово у него проходило предварительную проверку перед тем, как выйти наружу, и именно эта его внутренняя собранность заставляла меня чувствовать себя не на паре, а как будто в комнате, где решают чью-то судьбу. Он держался так, словно всё вокруг – студенты, преподаватель, доска, шум дождя за окном – было лишь временным фоном, не имеющим к его настоящей жизни никакого отношения.

Рука преподавателя нервно перебирала маркеры, он кивал каждому слову Волкова, как будто боялся его перебить, а аудитория – наша шумная, живая, вечно недовольная группа 32-Ю – сидела тише, чем на экзамене. Я никогда не видела, чтобы одни лишь слова заставляли тридцать человек замолчать так быстро, но здесь было достаточно одного взгляда. Например, когда в глубине аудитории кто-то тихо хохотнул – не громко и даже не дерзко, скорее от нервов, смешок, который был бы незаметен на любой другой паре, – Волков просто поднял глаза. Не голову, не брови, только глаза, и этот парень, который секунду назад что-то шептал своему соседу, моментально замолк, опустил взгляд, будто получил выговор от человека, от которого зависит его жизнь. В этом не было ни угрозы, ни злости, только абсолютная уверенность, что его слова должны воспринимать всерьёз, без попыток спрятаться за студентскими манёврами.

Светка незаметно ткнула меня локтем и, не сводя глаз с Волкова, прошептала: «Боже, ты видишь? Он одним взглядом людей выключает», – и я едва удержалась, чтобы не шикнуть на неё слишком резко, потому что мне самой было немного жутко, но показывать это перед ней не хотелось. Я снова уставилась в свои записи, пытаясь выровнять сбившийся почерк, но пальцы дрожали от какого-то странного, тянущего изнутри напряжения, которое я не могла объяснить. Казалось, что его присутствие сжимает пространство вокруг, делает воздух плотнее и тяжелее, будто каждый вздох нужно пробивать усилием.

Когда я всё-таки подняла глаза, взгляд скользнул по аудитории, цепляясь за силуэты, словно пытаясь спрятаться среди остальных лиц, и только потом – не специально, непроизвольно – наткнулся на него. Он не смотрел прямо на меня, просто провёл взглядом по рядам, оценивая группу в целом, но в тот момент, когда этот взгляд пересёк мою сторону, будто бы случайно – как пересекает линию света под углом, – я почувствовала, что внутри что-то дёрнулось. Даже не страх, а странная осознанность, ощущение, что тебя заметили, не выделили, не выбрали, просто отметили – как деталь, выбивающуюся из общей картины. Быстро. Молча. Профессионально.

Я знала, что он никого здесь не знает, тем более меня. Но почему-то от того, что его взгляд задержался едва на долю секунды, у меня по спине побежали мурашки. Я заставила себя вернуть глаза в тетрадь, но буквы расплывались. И если бы кто-то сейчас спросил меня, что такое необходимая оборона, я бы, наверное, забыла даже определение из учебника.

Он продолжал говорить. Голос у него был низкий, ровный, спокойный, но от этого ещё более давящий – в нём не было попыток понравиться, не было привычных для молодых преподавателей шуток или попытки привлечь внимание, он говорил так, будто перед ним взрослые люди, готовые слушать о том, что на самом деле тяжело слушать. Он объяснял, как отличается эмоциональный всплеск от умысла, почему свидетелям нельзя верить безусловно, почему «я просто защищался» – чаще всего ложь, и чем суд отличается от справедливости. И чем дальше он говорил, тем сильнее я понимала, что всё, чему мы учились два года, – это чистая теория, смешные слова на бумаге, если рядом стоит человек, который каждый день имеет дело с тем, что мы видим только в фильмах.

– Девушка у окна, третий ряд. – Его голос оборвал мысли так резко, что я вздрогнула, и ручка выскользнула из пальцев, упав на стол громче, чем хотелось. – Назовите примеры превышения необходимой обороны.

И только когда я поняла, что он говорит именно мне, что «девушка у окна» – это я, внутри всё будто подпрыгнуло, и сердце ударилось в рёбра, как птица о стекло. Я подняла глаза и встретилась с его взглядом – точным, спокойным, прямым, от которого почему-то стало на секунду холодно. Это не был вызов, не проверка, и уж точно не интерес. Это был просто вопрос, на который нужно ответить, потому что так положено.

– Мира, – прошептала Светка, почти не дыша. – Отвечай быстро.

Я сглотнула, чувствуя, как за спиной шевельнулась вся аудитория, и постаралась сосредоточиться. Но чем дольше смотрела на него, тем сложнее становилось вспомнить даже элементарные положения статьи.

Почему он меня вызвал?

Почему именно я?

Почему его взгляд ощущается так, будто он видит чуть больше, чем должен?

Я вдохнула глубже.

И попыталась говорить.

Я вдохнула глубже, чувствуя, как в груди неприятно дрогнуло, будто там что-то завязалось в тугой узел, и попыталась собрать в голове хотя бы базу из учебника. Мне казалось, что тишина в аудитории стала более густой, как влажный воздух перед дождём, и все тридцать человек замерли, ожидая, что я либо блесну знаниями, либо позорно провалюсь. Волков ждал спокойно – настолько, что это нервировало ещё сильнее. Он не подгонял, не торопил, и именно это ощущалось давлением, давящим куда сильнее, чем любой повышенный тон.

– Превышение необходимой обороны… – начала я медленно, боясь, что голос сорвётся. – Это когда защита не соответствует характеру нападения… то есть… когда человек наносит вред больше, чем требуется для предотвращения угрозы…

Он не кивнул и не сделал лицо, которое подсказывает «продолжай». Он просто смотрел. Спокойно. Внимательно. Так, что от этого хотелось говорить быстрее – и одновременно замолчать.

– Например… – я сжала пальцы так сильно, что ногти впились в кожу. – Если нападавший уже обезврежен, лежит на земле, не оказывает сопротивления, а защитник продолжает наносить удары… или использует оружие, когда угрозу можно было предотвратить без него…

Я услышала, как сзади кто-то тихо выдохнул, а Светка облегчённо откинулась на спинку парты, явно решив, что я выбралась. Я тоже подумала, что выбралась. На секунду. До тех пор, пока Волков не заговорил.

– Это определение из учебника, – сказал он ровно, даже не меняя выражения лица. – Правильное, но мёртвое.

Щёки вспыхнули жаром.

Я не знала, почему это больно – он ведь не сказал ничего грубого. Но в этих нескольких словах было больше холодного разборного скальпеля, чем в любом «неправильно» от преподавателя.

Волков не отводил взгляд.

– В реальности превышение – это не описание, а последствия, – продолжил он всё тем же спокойным голосом, будто говорил не мне, а всем, хотя смотрел только в мою сторону. – Не важно, знали вы статью или нет. Важно, понимаете ли вы, что человек чувствовал в этот момент. И где именно сломался контроль.

Я сглотнула. Он не кричал, не принижал, но чувствовала я себя так, будто он снял с меня тонкую маску и увидел, что за ней – пустота, только зубрёжка и попытка казаться умнее, чем я есть.

– Садитесь, – произнёс он спокойно.

Я опустилась на стул, чувствуя, что колени стали какими-то ватными. Светка шепнула: «Ты молодец, он всех так режет», – но в её голосе было больше восхищения, чем сочувствия. Она не заметила, что я почти не дышу.

А я смотрела на страницы тетради, которые вдруг стали невыносимо белыми, и думала только ободном: почему одно его замечание ощущается так, будто тебя разобрали по слоям?

И почему именно это – гораздо страшнее, чем получить «неуд»?