Читать книгу Писать жизнь: Варлам Шаламов. Биография и поэтика - Группа авторов - Страница 9

В июне переломного 1917 года – в период между Февральской и Октябрьской революциями – Шаламову исполнилось десять лет. Оглядываясь назад, он пишет, что «речь идет о детских впечатлениях, о юношеском восприятии событий, отраженных в нашей семье»[121]. И тем не менее он то и дело переписывает свою реконструкцию детского восприятия, подвергая ее историческому анализу. Есть еще один интересный момент: при чтении невозможно отделаться от впечатления, что его описание в значительной степени определяется темами и приоритетами, обозначенными в свое время отцом. В год революции старшие дети жили уже самостоятельной жизнью, младшая сестра закончила летом женскую гимназию. Самым важным человеком в семье для мальчика был в это время скорее отец, взгляды которого на драматические общественные перемены давали ему ориентир. Священник Тихон Шаламов, публично выступавший за бо́льшее участие Церкви в общественной жизни, приветствовал конец самодержавия в России. Февральские события 1917 года всколыхнули в нем новые надежды на демократизацию русского общества, улетучившиеся после поражения революции 1905 года. В воспоминаниях сына обнаруживаются не только симпатии отца по отношению к движению обновления внутри Русской православной церкви, но и симпатии по отношению к политическим ссыльным, в первую очередь к социалистам-революционерам.

В ретроспективном описании событий для десятилетнего мальчика Февральская революция стала праздником, принесшим приподнятое настроение, соотнесенное в тексте с одной мелкой деталью: отец взял его с собой на манифестацию перед городской Думой. Несмотря на то, что был ясный безоблачный день, они надели начищенные до блеска галоши, без которых невозможно было выйти на улицу, поскольку на немощеных дорогах города было полно грязи. Пока они шли, отец все время повторял, что он должен запомнить этот день навсегда. Февральская революция, пишет Шаламов, началась для него поэтому с «блеска галош», оказалась сцеплена с «сияющим ясным днем, солнцем, заливающим все тротуары и особенно ярко играющим на двух парах галош – отцовских и моих»[122]. Со всех сторон стекались к городской Думе люди с красными бантами и пели революционные песни, тексты которых не все знали наизусть. Отец и сын подошли к мужской гимназии, в которой учился Шаламов. Здесь собралась толпа, наблюдавшая за тем, как старшеклассник сбивал ломом с фронтона огромного чугунного двуглавого орла, символ Российской империи. В конце концов орел рухнул и угодил в сугроб. Отец «твердил что-то о великой минуте России»[123].

Полвека спустя Шаламов сделает вывод: «Февральская революция была народной революцией, началом начал и концом концов»[124]. Он видит в ней значительный рубеж в истории, «стихийную революцию в самом широком, в самом глубоком смысле этого слова»[125], ту самую революцию, которая провозгласила «веру в улучшение общества»[126]. Февральская революция стала кульминацией многовековой борьбы народа за освобождение. Ее стихийный характер и вылившаяся наружу воля народа к свержению самодержавия привели, по его мнению, к расколу русского общества, когда обозначился «водораздел <…> по трещине, щели, линии свержения самодержавия»: «Именно здесь русское общество было расколото на две половины – черную и красную. И история времени так же – до и после»[127].

В этом месте он прерывает свой отчет о пережитых событиях сущностными для него мыслями о героизме, мыслями, которые позволяют распознать его этическую бескомпромиссность. Героического самопожертвования недостаточно, утверждает он, «героизм должен быть безымянным»[128]. Речь не идет об увековечивании подвига отдельного человека. Готовность к самопожертвованию должна быть самоотверженной. Десятки поколений революционеров умерли безымянными – на виселицах, в тюрьмах, в ссылке или на каторге. Нужна революция, чтобы открыть архивы – много лет спустя – и узнать их имена. Среди имен, которые он называет – Наталья Климова, социалистка-революционерка, о которой он, за несколько лет до начала работы над «Четвертой Вологдой», напишет рассказ «Золотая медаль». Его категорическое требование безымянности жертв никак не сказывается на его одновременном интересе к судьбам русских революционеров вроде Натальи Климовой.

По словам Шаламова, к Февральской революции все приложили руку – начиная от ораторов городской Думы и кончая террористическим подпольем и анархистскими кружками. В этой борьбе всякому было свое место – «профессору и священнику, кузнецу и паровозному машинисту, крестьянину и аристократу, либеральному министру и колоднику-арестанту. Каждый старался вложить все свои силы»[129]. «Моральный кодекс» времени требовал «встречать репрессии царского правительства с мужеством»[130]. И тем не менее репрессии коснулись в первую очередь партии социалистов-революционеров. Он, судя по всему, следует за отцом, когда говорит, что Февральская революция в значительной степени была произведена эсерами. Это суждение в полной мере приложимо к Вологде и вологодской губернии, поскольку эсеры, долгие годы находившиеся здесь в ссылке, играли существенную роль.

Вологда поначалу не была центром революционных событий. В первые мартовские дни 1917 года жители узнали из городских газет об отречении царя и переходе власти к Временному правительству в Петрограде. В Вологде, этом северном русском провинциальном городе, власть перешла к временному правительственному губернскому комитету. Смена власти прошла мирно. Большая манифестация, на которую Тихон Шаламов взял с собой младшего сына, проходила под знаком всеобщего подъема. Следующие месяцы протекли тоже мирно. Сначала были избраны советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, а в июле 1917 года новый правительствующий парламент. Соотношение сил различных представителей в региональном и городском правительстве многократно менялось. После того как большевики в октябре 1917 года захватили власть в Петрограде, некоторые избранные региональные представительства заявили, что считают их нелегитимными с точки зрения демократических выборов. Большевики получили преимущество в городском совете Вологды только в начале декабря 1917 года. До января 1918 года возглавлявшиеся эсерами крестьянские советы отказывались признавать новую власть. Формирование объединенного исполнительного комитета вологодского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов под руководством большевиков состоялось только в январе 1918 года. На заседании, прошедшем 23 января, было объявлено, что вся власть в Вологодской губернии переходит в руки большевиков. Избранная в июле 1917 года Дума (городской парламент) была фактически ликвидирована. Местная пресса опубликовала 23 января 1918 года соответствующее заявление, в котором население призывали к тому, чтобы спокойно продолжать трудиться на местах.

К радикальным общественным переменам добавлялись военные тяготы. Россия по-прежнему находилась в состоянии войны. Ее последствия чувствовались в Вологде с самого начала. Все больше раненых поступало в городские и региональные лазареты. Кроме того, начиная с августа 1914 года в Вологде, в основном по частным квартирам, размещали военнопленных, сначала преимущественно немцев, потом австрийцев и чехов. «Немецкие каски показывались в каждой семье», – пишет Шаламов[131]. По городу пленные ходили небольшими группами, не вступая в контакт с местными, поскольку они не знали русского языка. Брат Сергей получил тяжелое ранение, после того как на него набросился с кинжалом один немецкий военнопленный. Брату повезло, и он выжил после полученной раны в живот. Об этом происшествии писала даже местная газета «Вологодский листок», как выяснил Шаламов в 1968 году, когда собирал исторический материал по тогдашним газетам для «Четвертой Вологды».