Читать книгу Книга первая: пыль и ярость - Группа авторов - Страница 2

Боль была вселенной.

Она пульсировала из культи левого предплечья тупыми, огненными волнами, вытесняя все мысли, кроме одной: они отрезали ему руку. Не для спасения жизни от укуса. А чтобы съесть. Пока он был еще жив и все видел.

Лев лежал на холодном линолеуме заброшенного кабинета химии. В ноздри въедались запахи пыли, старой плесени и сладковато-медный дух крови – его крови. В ушах стоял звон, сквозь который пробивались доносящиеся из спортзала звуки: приглушенный смех, звон консервной банки, голос Громилы – низкий, уверенный, раздававший приказы. Там пировали. Его рука, возможно, уже жарилась на самодельной печке.

Он пытался шевельнуться, но веревки впивались в правую кисть и лодыжки. Отчаяние было таким густым, что им можно было подавиться. Два года он избегал зомби, прятался от банд, выживал на объедках, цепляясь за призрачную надежду, что где-то еще есть нормальность. И вот его поймали из-за минутной слабости, из-за того, что он протянул пайку плачущему ребенку у супермаркета. Ребенок оказался их приманкой. А Громила и его черлидерша Ксюша – охотниками, для которых человечина уже давно перестала быть табу.

«Значит, так всё и заканчивается», – пронеслось в сознании, туманном от боли и кровопотери. Он зажмурился, пытаясь уйти в себя, сбежать от реальности, которая разорвала его на части в буквальном смысле.

И тогда пришел сон. Или видение.

В комнате стало светлее, будто сквозь грязные окна пробился не существующий в природе лунный свет. Воздух заколебался, и в нем заплясали частички пыли, сверкая, как микроскопические алмазы. А потом появилась она.

Девушка в поношенной, но чистой парке, с огромными глазами, в которых застыл оттенок такой же боли, что была и в его. В руках она сжимала нечто, похожее на черную, обугленную ветку, но оттого исходило мягкое свечение.

Он не мог закричать. Только смотрел.

Девушка приблизилась, и на ее глазах блеснули слезы. Она что-то прошептала – слова, лишенные смысла, полные печали и нежности. Кончик той ветки коснулся его окровавленной, затянутой тряпками культи. Боль внезапно исчезла. Ее сменило тепло, пьянящее и всепоглощающее. Лев вздохнул, и впервые за долгие часы его тело расслабилось.

Он увидел, как из ничего, из самого воздуха, сплетаются нити света, кость, плоть, кожа. Он увидел свою руку. Целую. Неподвижную, но живую. Чудо.

А потом ее губы коснулись его губ, соленых от пота и слез. Это был не поцелуй страсти. Это был поцешек отчаяния, общности двух последних людей в аду, попытка напомнить друг другу, что они еще живы, что они еще могут чувствовать не только боль и страх. Ее пальцы дрожали, когда касались его щеки. Его единственная рука вцепилась в ее парку, как утопающий в соломинку. В этой близости не было красоты, только грубая, животная жажда подтверждения, что он еще здесь. Что он не мясо.

Когда она отстранилась, ее лицо было мокрым.

– Палочка… – ее голос был хриплым шепотом, испуганным и торжественным одновременно. – Она не дает силу. Она берет. Твою жизнь, твои чувства, твои воспоминания. Она превращает в пыль всё. В том числе и тебя. Пожалуйста… не ищи ее.

Она поцеловала его в лоб, и мир поплыл, накрываясь бархатным черным покрывалом.

– —

Лев очнулся от яркого солнечного луча, ударившего прямо в глаза. Он вскрикнул, инстинктивно дернулся, ожидая всплеска адской боли.

Но боли не было.

Он сел, дико озираясь. Веревки, пропитанные кровью, валялись рядом разорванными. На линолеуме был только один темный, липкий след – от той крови, что вытекла тогда. Он поднял левую руку.

Она была там. Бледная, с знакомыми родинками, со шрамом на указательном пальце, который он получил в детстве. Он согнул пальцы. К нему вернулась рука.

А рядом, свернувшись калачиком у стены и мирно дыша во сне, лежала она. Волшебница. Рядом с ее расслабленной ладонью лежала та самая черная, невзрачная палочка.

Лев медленно поднялся. В спортзале было тихо. Громила и Ксюша, наевшись, вероятно, спали. В его груди что-то надломилось, оттаяло и тут же снова заморозилось, превратившись не в благодарность, а во что-то острое, холодное и неумолимое. Он посмотрел на палочку. На спящую девушку. На свою новую, старую руку.

В его голове не было мыслей о чуде, о спасении, о доброте. Была только тихая, кристально ясная мысль, отчеканенная болью и унижением:

«Они отрезали мне руку».

Он наклонился. Его пальцы, и старые, и новые, обхватили шершавое дерево палочки. Оно было теплым, почти живым. В ладонь будто ударила слабая волна тока – не боль, а обещание. Обещание силы.

Он не взглянул на спящую девушку, которая спасла его. Он развернулся и бесшумно вышел из кабинета, крепко сжимая в кулаке тот единственный закон, что оставался в этом мире: либо ты ешь, либо едят тебя.

Теперь у него был нож. Нет, не нож. Пыль. У него была пыль.

И он знал, с кого начать.