Читать книгу По дороге в Копенгаген - Группа авторов - Страница 4

Проснулась Ника от того, что кто-то гладил ее по щеке. Посмотрела сквозь ресницы – это Манька устроилась возле шеи и одновременно бережно и настойчиво, как умеют только кошки, касалась лапкой лица. Ника погладила Маньку – та заурчала, радостно вскочила и кинулась к своей миске, недвусмысленно оглядываясь. Ника потянулась, встала, налила ей молока. Поставила чайник.

Солнце билось в стекла, но таможня в виде слоя пыли нехотя пропускала его лучи. «Нет худа без добра – утром спать не мешает», – подумала Ника. Она положила в чашку ложку растворимого кофе, залила кипятком и, прихватив журнал, вышла на крыльцо. Плетнев уже сидел на «китайской» лавочке с выжженными иероглифами и курил.

– Доброе утро! – удивилась: – Что-то рановато сегодня.

– Это ты здорово придумала – будет завтрак на траве. Пойду тоже налью.

Он вернулся, неся в одной руке чашку, в другой – тарелку с горкой бутербродов.

– Уплетай. Худая, как весенний грач. Хотя я таким же был в твои годы. Не знаю, откуда эта трудовая мозоль возникла, – он похлопал себя по животу. – Знаешь, Вероника, а ведь ты вчера меня удивила. Я, конечно, сразу заметил, что ты умная, но чтобы до такой степени… Я полночи думал, прикидывал. В аренду, конечно, клуб не сдать – не разрешат. Но можно поискать другой путь. Надо поставить этот чертов спектакль, взорвать, так сказать, мозг крестьянам и чиновникам. Я зарекомендую себя перед начальством, может, ставку поднимут или премию дадут, потом выбью доплату за дискотеки. Знала бы ты, каким я диджеем был в свое время! У меня до пожара коллекция раритетной музыки насчитывала больше тысячи дисков. Девчонки на дискотеках визжали, падали и сами собой в штабеля укладывались – выбирай, Валера, любую…

– Опять вы за свое. Меня триггерят эти рассуждения про ваши творческие перспективы. Ставьте чего хотите, хоть «Трех поросят», только без меня. Мне здесь больше делать нечего. Схожу в магазин, узнаю про автобус. Если отремонтировали – сразу и уеду.

– Да ты что, дочь! Мы же только начали привыкать друг к другу. И потом, мы вроде на «ты» договорились…

– Не заходит.

– Но ты послушай, мне вот какая мысль в голову пришла. Мы же с тобой не случайно на перекрестке возможностей оказались. Два одиноких путника. И если мы проявим решимость и единство – обязательно выиграем. Взойдем, так сказать, на новую ступень жизненного пьедестала. Я подумал вот о чем: прежде чем ехать в Копенгаген, тебе стоит получить какое-то свидетельство у нас в Россиюшке. Документ об образовании и хорошая рекомендация потянут на грант – глядишь, в датской киношколе не придется вообще ничего платить. Они там в своих европах гранты щедро раздают. Ты только не подумай, это не избавляет меня от долга: миллион я тебе доставлю в лучшем виде. Будешь там в Дании как сыр в масле кататься… Так вот, могу тебя пристроить в колледж при ВГИКе – хошь на актерский, хошь на режиссерский или даже на сценарный. Володька, ректор ВГИКа, – мой давнишний кореш, в студенчестве вместе кавээнили, бомбили, так сказать, юмором столичную молодежь. Позвоню ему, делов-то. Он мне не откажет. Короче, поставим спектакль, словим свою минуту славы, запишем все это на видео. Я отправлю ему запись, и ты – студентка крутого киноколледжа, с шикарным портфолио.

– Да ладно?.. – недоверчивая улыбка, согретая призрачным лучом надежды, скользнула по лицу Ники.

– Утречка доброго! – сладко пропел женский голос, и через мгновенье из-за кустов показалась пышная фигура его обладательницы.

– О, Антонина Георгиевна, – вскочил Плетнев. – Какими судьбами?

Невысокая женщина лет сорока с формами рубенсовской красавицы томно подплыла к скамейке.

– Да вот, пришла навестить. Подумала – чем ты, Валера, кровиночку-то потчуешь? Уж больно худенькая она у тебя.

Сдобное лицо Антонины Рословой расплылось в сахарной улыбке, обозначив две игривые ямочки на щеках. С первого взгляда можно было сказать, что она женщина, приятная во всех отношениях, если бы не пара макияжных недоразумений, сеющих сомнения: густо подведенные черным карандашом брови слишком диссонировали с легкими белокурыми кудряшками, а помада цвета фуксии делала еще тоньше и без того тонкие губы.

– Здрасьте, – не очень-то приветливо поздоровалась Ника.

– Ой, одно лицо! Как в зеркало глядеться, – слащаво замурлыкала Рослова. – К гадалке не ходи: не из родни, а в родню. Валерка молодой-то ох хорош был – глазищи как озера, в пол-лица, ресницы от густоты путались!

– Да ладно тебе, Антонина, прям смущаешь, – обнять гостью можно было, только прильнув к ней, что Плетнев и сделал.

– А я тут вам гостинцев принесла. Пусть девчонка городская побалуется. Молочко из-под коровы, сальце домашнее, грибочки маринованные, огурчики, помидорки, тушеночка кроличья, сама делала…

– Уважаю, Тоня! Кролик твой – шикардос, и эти огурцы в томатно-перечной заливке – бомба. Ничего подобного не ел в жизни.

Рослова махнула рукой – дескать, скажешь тоже. Кокетливо сообщила, что и наливочку домашнюю могла бы принести, да помнит про Валерин выпитый Байкал. Впрочем, ей пора – вдруг кого в медпункт невзначай принесет или, не дай бог, принесут.

– Тоня – медичка наша, хорошая женщина, – пояснил Плетнев.

Антонина удалилась, а Плетнев опустился на лавку, пригладил хвостик, задумался и вдруг прочитал вслух:

Когда он закончил, повисла тишина. Плетнев, щурясь, смотрел вдаль, а Ника думала о маме. Низко-низко пролетела какая-то пичужка, едва не задев волосы. Плетнев достал из кармана смятую пачку сигарет, вытащил одну, закурил:

– Эх, Ирка… Помню ее: стройная, юная, с пушистой челкой. Наверное, я все-таки дурак. Жизнь могла бы совсем по-другому пойти.