Читать книгу Штрига. Возвращение. - Группа авторов - Страница 3

Двадцать пять лет назад…

Старуха кричала от боли, когда ее одежду и тело охватил огонь. Она крутилась на месте как волчок, пытаясь сбить с себя огонь, который пробирался все выше. Старуха побежала к сараю, повернувшись к мальчишкам, которые смотрели на нее и ничего не предпринимали. В их глазах читался не испуг, а ненависть. Этот взгляд запомнится ей надолго, если она выживет. Огонь охватил часть лица и глаз, который она забрала у старшего Никиты, он начал плавиться и вытекать из глазницы.

Старуха забежала в сарай, который через минуту вспыхнул огнем. Там лежала сухая солома, подпитавшая пламя. Подбежав к бочке с водой, она смогла засунуть туда свои костлявые, сожженные до костей руки. Пытаться избавиться от одежды не было смысла, она почти срослась с обгоревшей кожей.

Сарай горел и заполнялся дымом, дышать становилось трудно, но старуха сумела погасить огонь на теле. Хорошо, что в бочке всегда хранилась вода. Старуха посмотрела на дверь, которая вела в подземелье. Она должна спастись. Она, Штрига, не собирается умирать от рук каких-то малолетних паршивцев.

Сквозь огонь и едкий дым, воя от боли, старуха доковыляла до двери, с трудом открыла ее и ввалилась внутрь. Здесь было темно, но прохлада подземелья немного облегчила жуткую боль от ожогов. В некоторых местах тело прогорело почти до костей. Остался один глаз, который плохо видел в темноте. Ее кулон был сорван, теперь, она не сможет быстро восстановиться, придется применять заклинание исцеления, если она доберется до комнаты, в которой на протяжении стольких столетий проводила свои обряды омоложения.

Медленно ступая на землю, старуха, держась за стены, прошла вперед. Сюда уже начал попадать дым от огня, скоро он захватит весь дом. Ей надо успеть во что бы то ни стало. Срастись со стеной, где были написаны знаки, и уйти на несколько десятков лет до полного исцеления. Она сможет, она обязательно выживет, а потом отомстит всем им.

Старуха прошла в подземную комнату, где посередине стоял камень жертвоприношения, обошла его и дотронулась до стены. В темноте ничего не было видно, но это место она знала как свои пять пальцев на руке.

Держась за каменные выступы, старуха повернулась спиной к стене и облокотилась на нее. Тело болело. Прикоснувшись к шершавой поверхности, она завыла от боли.

Когда боль немного утихла, старуха зашептала заклинание. Она не слышала, как на улице выла сирена пожарной машины, как сигналила скорая помощь. Старуха была сосредоточена на заклинании соединения. На каменной стене начали проступать древние иероглифы, каждый знак по очереди загорался в разных местах. С каждым ее словом они собирались в предложение и оставались на стене.

Старуха бормотала себе под нос минут десять, закрыв единственный глаз, который не выгорел до конца. Волос на голове почти не осталось, только подпаленный пучок свисал вниз. Она стояла почти голая – одежда сгорела и прилипла к обгоревшему телу.

Когда она сотворила заклинание трижды, иероглифы на стене засветились еще ярче, и после этого старуху начал окутывать темный дым. Начиная от самых ног, он пробирался все выше.

Ведьма вскрикнула от радости. Заклинание сработало – оно дало Штриге возможность возродиться. Ее сознание, отчаянное и яростное, не погрузилось в сон. Она не могла действовать, но могла внушать. Посылать сигналы – слабые, но настойчивые, как назойливая мысль, которая вертится и вертится в голове.

Когда чернота подобралась к самому лицу, старуха сотворила заговор для своих врагов. Она прошептала: «Я вернусь. А пока… пусть они все забудут. Пусть разбегутся в разные стороны. Пусть сотрется их память об этом месте… И тогда их дети сами приведут ко мне новую кровь».

Дым поглотил ее полностью и исчез. На этом месте, где только что стояла обгоревшая Штрига, остался выпуклый камень. Не было в нем ничего необычного, только в самом верху, где была голова, осталось маленькое углубление, похожее на глаз. И если бы кто-то приложил к нему ухо в полной тишине, то услышал бы тихую вибрацию, будто далекий замедленный стук каменного сердца.

***

Мила с Андреем зашли в дом, дети – следом. Аня не отпускала мамину руку, но ее широко раскрытые глаза скользили по старухе не со страхом, а с живым, не по годам взрослым любопытством. Девочка тайком смотрела ужастики – подглядывала, пока родители думали, что она спит. Монстры на экране ее не пугали. Может, потому, что она не понимала до конца, а может, потому, что чудовища вызывали у нее не только страх, но и любопытство.

Вот и эта незнакомая старуха казалась Ане и страшной, и интересной одновременно, как монстры из ужастиков. Ей никогда не приходилось видеть таких сморщенных и старых людей, да еще со стеклянным глазом.

В доме пахло затхлостью, пылью и чем-то кислым, как от испорченных яблок. Старуха, шаркая, подошла к креслу у камина.

– Чего встали? Проходите.

Ее голос прозвучал как скрип ржавой петли. Даня вздрогнул и потянул отца за рукав, сказав вполголоса:

– Пап, поехали отсюда.

Андрей, сам напряженный, через силу улыбнулся:

– Ну что ты, сынок. Она же твоя прабабушка!

Но улыбка получилась натянутой.

Мила села на диван, усадив Аню рядом. Она пыталась выудить из памяти хоть что-то – лицо, голос, ощущение, – но в голове была густая, непроглядная пелена. Запомнился только этот глаз. Слишком хорошо запомнился.

Мила обвела взглядом комнату. Небольшой зал, где стоял камин, обложенный красным кирпичом, возле него кресло – на котором сидела старуха, и диван. Деревянные полы темно-коричневого цвета покрывал палас с уродливыми узорами, тоже явно не новый. И только лестница на второй этаж выделялась неестественной новизной, будто ее встроили в старое тело дома совсем недавно. И тут Мила вспомнила, что дом вроде бы горел, когда ей было столько же, как ее дочери Ане.

– Бабушка Поля, – голос Милы прозвучал неуверенно. – Родители говорили, дом когда-то горел. Когда мы тут были… Лестница, я смотрю, новая. Долго восстанавливали?

Старуха медленно повернула к ней голову. Ее единственный живой глаз сверкнул и сощурился. В его глубине на секунду мелькнула ненависть.

– Долго. Очень долго. Ладно хоть Любка помогала.

– Любка? – Мила нахмурилась. Такого имени в родне не было.

Старуха как будто слегка смутилась и откашлялась в кулачок, прежде чем ответить.

– Помощница. По хозяйству. Я одна не справляюсь. Она людей нанимала, деньги платила. Дом вместе восстанавливали. Я ей за это… дом обещала. После моей смерти.

Она поднялась с кресла.

– Может, есть хотите? Любка там щей наварила. Теперь только завтра обещала прийти. Вы если что, не переживайте, вдвоем мы за детишками присмотрим, пока вы отдыхать будете.

Она поднялась и неестественно плавно, без старческой скованности, приблизилась к дивану. Протянула руку к Ане – костлявую, с желтыми ногтями.

– Не боишься бабушку?

Девочка отрицательно покачала головой, не отводя глаз.

– Нет. А где у вас один глазик?

Мила шикнула, но было поздно. Взгляд старухи на миг почернел, но тут же сделался приторно-ласковым, как и выражение ее лица. Она погладила Аню по волосам – движение было властным.

– Скоро будет, – прохрипела она так, будто это было обещание. Или угроза.

От щей гости отказались. Тогда старуха зашаркала в кухню, бросив через плечо:

– Идемте чай пить. А потом отправляйтесь: вечер на носу, а дорога длинная.

Андрей посмотрел на жену, но та лишь улыбнулась и, поставив Аню на пол, взяла ее за руку и пошла за старухой. Даниле ничего не оставалось, как пойти за мамой и сестрой. Мальчику не нравилась прабабка. Она его пугала.

За столом в просторной, но убогой кухне царило неловкое молчание. Старуха разливала чай, отблески заката из окна отражались в ее стеклянном глазе.

– Как братья поживают? – внезапно спросила она, не глядя на Милу.

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Мила чуть не выронила кружку.

– Никита… за границей. Работает. Не приезжает. Марк… – она замялась, сама не понимая, почему врала. – Марк в командировке. Долгой.

Она сказала это тихо, но старуха услышала. Услышала и поняла больше, чем было в словах. Уголки ее беззубого рта дрогнули в подобии улыбки. Похоже, у маленьких паршивцев, которые едва ее не уничтожили, в жизни не все гладко. Но на этот раз ей никто не помешает. Она ждала этого приезда двадцать пять лет. Каких-нибудь несколько дней – и она возьмет свое.

Чтобы не умереть от голода и не сгореть в огне, ей пришлось наложить на себя заклятье. Это дало ей возможность не только вылечить свое тело, собрать его по кусочкам, но и не умереть от старости, и заманить к себе свежую кровь.

– Ну что, вам пора, – ее голос стал сладким, как сироп. – А мы с правнуками… познакомимся поближе.

Она повернулась к Ане с кривой ухмылкой, похожей на оскал.

– Я знаю сказки, деточка. И песни. Особые песни, от которых спится крепко-крепко…

Даня, сидевший с потухшим взглядом, вдруг встрепенулся и с ужасом посмотрел на мать. Но та только улыбнулась и сказала старухе:

– Спасибо, бабушка Поля, но у Дани айфон. Там и сказки есть, и песенки.

Взгляд старухи, полный яда, скользнул по мальчику. Его передернуло, будто по телу проползла змея. Он опустил глаза, чтобы не видеть ее.

Бабка поднялась из-за стола. Все сделали то же самое.

– Бабушка Поля, вы тогда деткам покажете свои комнаты, хорошо? Кстати, они дома спят отдельно, каждый в своей спальне. Насколько я помню, у вас их три.

Мила взглянула на лестницу второго этажа. Старуха улыбнулась своей кривой улыбкой и пообещала, что все будет хорошо, волноваться не о чем.

Прощание с детьми было торопливым. Мила крепко обняла их, шепча что-то ободряющее. Андрей похлопал сына по плечу – сдержанное прощание мужчины с мужчиной. В душе ему хотелось крепко обнять своих детей, схватить их в охапку и бежать прочь отсюда. Но будто какая-то сила мешала ему это сделать.

Они отошли на несколько метров. Мила обернулась. Дети стояли на крыльце, освещенные косым вечерним солнцем, а в дверном проеме черным силуэтом замерла старуха, по-хозяйски положив руки им на плечи.

Мила отвернулась, и взгляд ее упал на полуразрушенный фонтан во дворе. Что-то смутно вспомнилось на миг. На мгновение ей показалось, что у бортика стоит девочка. Бледная, в сером платье, с темными, слипшимися от чего-то волосами. Прямо как Аня. Или как она сама – много лет назад.

– Андрей, смотри… – прошептала она, хватая мужа за руку.

Но когда он обернулся, у фонтана никого не было. Только длинные вечерние тени ползли по заросшему двору.