Читать книгу Глитч - Группа авторов - Страница 4

Ночь Малофеев провёл не в гостинице, а в клетке. Временный кабинет, который ему выделил Полонский, был не комнатой, а склепом для бумаг – маленьким, душным помещением без окон, где воздух был густым от запаха пыли, старых чернил и отчаяния, впитавшегося в штукатурку за десятилетия. Стол, обитый потёртой кожей, был завален папками, но настоящий ключ, как чуял Дмитрий, лежал не в них. Он лежал в холодном, мерцающем прямоугольнике его служебного ноутбука – окне в цифровую нервную систему города, которая сейчас билась в тихой, но нарастающей истерии.

Часы на стене, дешёвый пластиковый кварц, показывали 03:47. В это время мир за стенами УМВД был мёртв, но в эфире царило лихорадочное оживление. Официальные отчёты были надгробиями – они фиксировали лишь факт смерти надежды. Но интернет… Интернет был коллективным подсознанием, и сейчас это подсознание корчилось в кошмаре. За последние несколько часов, проведённых в этом кабинете, Малофееву удалось выудить первые крупицы информации, и разложить её по виртуальным папкам с той же методичностью, с какой патологоанатом раскладывает инструменты.

Файл 1: СМИ. Лакированная поверхность. Статья с новостного портала «Ново-Даниловск Сегодня» от 24.10: «…городское сообщество выражает глубокую озабоченность в связи с чередой трагических происшествий. Руководство Технопарка “Горизонт” в лице его основателя и идеолога Игоря Сабурова заявило о полном и безоговорочном содействии следствию. “Мы – плоть от плоти этого города, и безопасность его жителей, особенно самых юных, для нас абсолютный и непреложный приоритет,” – подчеркнул господин Сабуров в эксклюзивном комментарии нашему изданию. Также он анонсировал выделение целевого гранта в размере 50 миллионов рублей на модернизацию городской системы “Безопасный город” и внедрение алгоритмов предиктивной аналитики на основе ИИ…»

Малофеев бегло пробежал глазами текст. Идеально отточенный пиар. Каждое слово – щит, каждое предложение – отводящий манёвр. Лицемерная показуха, отполированная до зеркального блеска. Он закрыл вкладку. Это зеркало было непробиваемым, но за ним явно скрывалась искажённая реальность.

Файл 2: Технические форумы. Гной под кожей. Он углубился в цифровые катакомбы. Пост на закрытом форуме для системных администраторов «SysAdmin’s Hell» (раздел «Аномалии и глюки», доступ по инвайту):

Тема: Странные ошибки в сетях Ново-Даниловска (Н-Д). Не для слабонервных.

Автор: root_access (уровень: Легенда)

«Парни, кто из Н-Д или работает с тамошними дата-центрами, вы замечали? Последние месяца два-три творится немыслимая дичь. На серверах в районе “Горизонта” (особенно в блоках 7-К и 9-Эпсилон) скачет энтропия данных на физическом уровне. Логи битые, чек-суммы не сходятся не из-за помех, а будто сами законы XOR дали сбой. RAID-массивы, которые никогда не глючили, внезапно теряют чётность. А вчера у одного клиента (не буду называть) на NVR Dahua словил артефакт, от которого до сих пор мурашки. Это кадр с той самой остановки, за минуту до… ну, вы поняли. Там не просто помехи от потери пакетов. Там, если вытащить raw-данные и построить гистограмму распределения битов, видно – каждый “битый” пиксель содержит в себе микроскопический, рекурсивный фрактал. Похоже на попытку отрендерить объект Мандельброта в каждом сбое. Это не ошибка передачи. Это… информационный рак. Будто сами данные пытаются вспомнить форму, которой у них никогда не было, и сходят с ума в процессе. Выглядит так жутко, что даже кофе не лезет».

В комментариях – смесь скепсиса («сходи к психиатру, root») и тревожных подтверждений от других админов из региона («Видел похожее на логах маршрутизатора у “Квантум-Линк”, тоже под “Горизонтом”»). Это было уже не просто тепло. Это был жар инфекции. Не сбой, а целенаправленное, системное искажение самой логики информации. Цифровой труп, разлагающийся по непонятным законам.

Файл 3: Эзотерика и конспирология. Бред как диагноз. Он зашёл в самые тёмные уголки сети. Пост с форума «Грани Непознанного» (раздел «Техномантика и цифровой оккультизм»):

Автор: Видящий_в_Коде (репутация: Провидец)

«Они снова здесь. И на этот раз они не прячутся в тенях старых лесов или подземелий. Завеса истончается там, где тонко само полотно реальности – в местах её квантовой неопределённости. “Горизонт” – это не технопарк. Это маяк. Маяк, чей луч пробивает дыру не в пространстве, а в вероятности. Он светит в Ничто, и Ничто начинает отвечать. Сабуров не учёный, он верховный жрец новой религии, где бог – это Абстракция, а ритуал – вычисление. Он не пишет код. Он чертит цифровые сигилы, используя языки программирования как замену архаичным чернилам из крови и серебра. Каждая его криптоферма – это молитвенный барабан, вращающийся со скоростью света, генерирующий не монеты, а молитвы на языке чистых математических констант. Каждое исчезновение – это не трагедия. Это резонансная частота. Каждый пропавший ребёнок, чей мозг был идеальным проводником для нелинейного мышления, – это камертон, ударяющий по струнам мироздания, настраивающий нашу грубую, материальную реальность на их тонкие, ужасающие вибрации. Они не “приходят”. Они проявляются. Как образ на плёнке при проявке. Мы просто ещё не научились видеть весь спектр. Но “Горизонт” – это проявитель. И скоро, очень скоро, картина проступит полностью. И все мы станем частью Великого Шума – фонового излучения новой, безумной вселенной, где 2+2 равно чему угодно, лишь бы это было достаточно кошмарно».

Малофеев откинулся на спинку скрипящего стула, потирая переносицу. Бред сумасшедшего? Несомненно. Но в этом бреде, как в горячечном сне, была своя чудовищная, внутренняя логика. Он лучше любых отчётов описывал то самое ощущение – не случайного зла, а иррациональной, но целенаправленной системности. Шум, в котором есть мелодия апокалипсиса. Хаос, у которого есть голод.

Файл 4: Первый свидетель. Среди прочего мусора и пророчеств алгоритм вывел его на YouTube-канал с говорящим названием «Glitch_in_Matrix: Анализ аномалий». Самый популярный ролик: «Исчезновения у “Горизонта”: Сбой в симуляции?». Малофеев запустил его. Ролик был смонтирован в параноидальном, но технически грамотном стиле: наложение фрагментов уличных камер (те самые, с артефактами), спектрограмм странных аудиозаписей, вырезок из интервью Сабурова, фрагментов научных статей о квантовой механике. Голос за кадром – молодой, напряжённый, но подкованный – строил гипотезу о «целенаправленном искажении локальной реальности», оперируя терминами вроде «квантовая декогеренция» и «эмерджентные свойства сложных систем». Это было первое неофициальное, но профессионально оформленное свидетельство. Оно ложилось в папку цифровых улик тяжёлым грузом, подтверждая: аномалию видят не только сумасшедшие. Кто-то пытается её измерить.

Когда за окном кабинета посветлело, а в желудке осел тяжёлый, холодный ком этого знания, он отправился на встречу с архитектором этой потенциальной катастрофы.

Технопарк «Горизонт» с близкого расстояния был ещё более подавляющим. Это был не остров будущего. Это был плацдарм иной цивилизации, высадившийся на враждебной планете. Идеальные газоны имели неестественный, кислотно-зелёный оттенок. Бесшумные электрокары-шаттлы скользили по дорожкам, управляемые невидимой рукой. Воздух был стерильным – не просто чистым, а лишённым жизни, пропущенным через фильтры до состояния безвкусной, почти жидкой пустоты. Звук поглощался специальным покрытием на стенах, создавая эффект вакуумной тишины, в которой лишь отдалённо гудели невидимые системы. Это место не жило. Оно функционировало.

Игорь Сабуров ждал его не просто в кабинете. Он ждал в святилище. Помещение на верхнем этаже главной башни, названное «Небосвод», было круглым, с панорамным остеклением на 360 градусов. Город внизу казался жалким, плоским макетом, игрушкой, брошенной у ног гиганта. Пол был тёмным, полированным до зеркального блеска, отражавшим свинцовые облака. Мебели почти не было: лишь парящий стол из цельного куска чёрного обсидиана, похожий на алтарь, и два кресла из литого карбона. На стенах мерцали не экраны, а голографические проекции – текущие реки данных, схемы квантовых схем, визуализации нейронных сетей, напоминавшие кровеносную систему неведомого существа.

И сам Сабуров был частью этого интерьера. Он стоял у окна, спиной к входу, одетый в идеально сидящий тёмно-серый костюм без галстука. Когда он обернулся, Малофеев увидел лицо, которое уже изучал по фотографиям, но которое вживую излучало почти физическое давление. Это было не просто умное лицо. Это было лицо, которое знало, что оно умнее тебя. Улыбка была быстрой, безупречной, но достигала только уголков губ. Глаза, цвета зимнего неба, оценивали Малофеева не как человека, а как переменную в сложном уравнении.

– Подполковник Малофеев. Наконец-то, – его голос был бархатным, спокойным, с идеальной дикцией ведущего научной передачи. Он не подошёл для рукопожатия, лишь слегка кивнул. – Рад, что на ситуацию наконец обратили внимание с должным… уровнем компетенции. Присаживайтесь. Предложить вам чего-нибудь? Вода? Кофе, сваренный алгоритмом на основе анализа вашего биоритма по камере при входе?

– Или, быть может, обсудить для начала более фундаментальный вопрос? – его глаза, цвета зимнего неба, изучающе остановились на Малофееве. – Вы, как человек закона, наверное, верите, что порядок – естественное состояние вещей? А хаос – всего лишь сбой в системе? Интересно, какая из этих аксиом треснет первой при встрече с феноменом, для которого нет ни «естественного», ни «сбоя».

– Спасибо, нет, – Малофеев остался стоять, положив свой планшет на обсидиановый алтарь-стол. Его лицо не выразило ничего, кроме служебной внимательности. Философские провокации были ему знакомы – стандартный приём манипуляторов и людей с расстройствами. – Я здесь по делу, Игорь Андреевич. Времени мало.

– Время – понятие относительное, особенно здесь, – Сабуров всё же опустился в одно из кресел, жестом приглашая Дмитрия последовать примеру. Его движения были экономичными, точными. – Но я понимаю вашу прямоту. Три исчезновения в непосредственной близости от нашего периметра – это вызов, который нельзя игнорировать. Мы предоставили следствию весь наш арсенал данных. Полная транспарентность – не просто принцип, а основа нашей корпоративной этики.

Ложь, обёрнутая в идеальную упаковку истины. Малофеев сел, чувствуя холод карбона через ткань брюк.

– Мне предоставили записи с ваших камер, – он включил планшет, не отрывая глаз от Сабурова. – Вернее, то, что ваши системы сочли возможным сохранить. Во всех трёх эпизодах, в ключевые 30-90 секунд, происходит одно и то же.

На экране всплыло окно. Не просто «цветной шум». Это была пульсирующая абстракция. Пиксели не просто скакали; они организовывались в волны, спирали, геометрические формы, которые на мгновение складывались во что-то узнаваемое – подобие лица, руку, глаз – и тут же рассыпались в хаос. Это было похоже на попытку телевизора показать сон другого телевизора.

– Ваши специалисты из службы безопасности, – продолжил Малофеев, – в каждом отчёте указывают на «катастрофический скачок напряжения в локальной сети» как на причину порчи данных. Три раза. В трёх разных физических локациях. С интервалом, напоминающим не случайность, а расписание. Вероятность такого совпадения стремится к статистическому нулю.

Сабуров слегка склонил голову, его улыбка стала снисходительной. Это была улыбка просветителя.

– Подполковник, вы находитесь в эпицентре пограничных исследований. Квантовые компьютеры, которые работают в состояниях суперпозиции, нейросети, оперирующие в пространствах с десятками тысяч измерений… Всё это создаёт вокруг «Горизонта» уникальную, высокоэнергетическую информационно-электромагнитную среду. Иногда возникают флуктуации когерентности. Представьте себе гитарную струну, которая, помимо основной ноты, рождает обертоны, способные разбить бокал. Наши системы – это струна. Окружающая реальность, включая примитивную электронику, – хрусталь. Это редкие, но теоретически предсказуемые побочные эффекты прогресса. Мы активно работаем над их… гармонизацией.

Он говорил плавно, обволакивающе, облекая чудовищную ложь в безупречную терминологию. Он смотрел на Малофеева как на любопытствующего неандертальца, тыкающего палкой в ядерный реактор.

Малофеев молчал. Он смотрел не на Сабурова, а на свой планшет, увеличивая фрагмент «шума» до максимума. Пиксели превратились в абстрактные полотна.

– Этот «шум»… – произнёс он тихо, почти задумчиво, – он не хаотичен. В нём есть… повторяемость. Что-то в линиях, в изломах… Как будто не помеха, а отпечаток.

Он наконец поднял взгляд и встретился глазами с Сабуровым.

На долю секунды – ровно на двести миллисекунд дольше, чем требовала естественная пауза, – Сабуров замер. Его зрачки не дрогнули. Но в идеально откалиброванной тишине комнаты его следующий голос прозвучал на пол-тона ниже, обретая странную, металлическую плотность.

– Любопытное… наблюдение, – сказал он, и в бархате его голоса теперь явно звенела стальная струна. – Возможно, это артефакт алгоритмов компрессии видеопотока, работающих в условиях экстремальных электромагнитных помех. Цифровой эквивалент миража. Но я обязательно поручу нашим инженерам по машинному зрению изучить этот феномен более пристально. Повторюсь, мы заинтересованы в установлении истины не меньше, чем вы.

Он плавно поднялся, его фигура на фоне огромного, больного города за окном казалась монолитной. Жест был недвусмысленным: аудиенция окончена.

– Если вам потребуются дополнительные данные, подполковник, любой доступ к нашим системам (в рамках закона, разумеется) – мои помощники к вашим услугам. Мы открыты для сотрудничества.

Малофеев тоже встал. Но его взгляд скользнул не к двери, а в дальний угол помещения, туда, где на низком постаменте из чёрного мрамора стоял не арт-объект, а инструмент. Сложная бронзовая конструкция, покрытая вековой патиной, – точная, но грубая копия астролябии, сплетённой с моделью кристаллической решётки. На её полированных плоскостях были выгравированы не символы, а угловатые, архаичные глифы, явно ручной работы. Их изгибы были примитивным, но ужасающе узнаваемым прототипом тех паттернов, что пульсировали в цифровом хаосе на его экране. У подножия лежала пожелтевшая карточка с готическим шрифтом: «Инструмент геометрических медитаций. Басанг Сабуров. Астрахань, 1908».

– Обязательно, – сказал Малофеев, возвращая взгляд к Сабурову. Его голос был плоским, как лезвие. – Я только начинаю раскапывать.

Когда дверь из матового чёрного стекла бесшумно закрылась за следователем, Игорь Сабуров не двинулся с места. Он стоял, глядя на точку, где только что был Малофеев. Маска просвещённого мецената и рационального гения сползла, обнажив подлинное лицо – лицо одержимого. На нём не было ни высокомерия, ни раздражения. Была лишь ледяная, абсолютная концентрация алхимика, наблюдающего за непредсказуемой реакцией в тигле.

Он медленно подошёл к панорамному окну. Не для того, чтобы смотреть на город. Он прикоснулся кончиками пальцев к холодному, идеально прозрачному стеклу, как будто ощупывая невидимую барьерную плёнку между мирами.

– Восприимчивость… – его шёпот был настолько тихим, что его поглотила беззвучная вентиляция. – Значит, можно калибровать. Значит, он может стать не помехой, а… датчиком.

В отражении в стекле его собственные глаза казались бездонными, пустыми. В них плавали отблески данных с голографических проекций.

– Значит, пора, – продолжил он шёпотом… тем точнее мы настроим приёмник.

Он оторвал пальцы от стекла, на котором не осталось и намёка на отпечатки. Его лицо снова стало непроницаемым, но в глубине глаз, где секунду назад была пустота, теперь мерцал холодный, голодный азарт охотника, который только что учуял достойную дичь.

Бесшумные двери лифта закрылись, отсекая стерильный мир «Горизонта». Спускаясь вниз, Дмитрий Малофеев прокручивал в голове разговор. У Сабурова на всё было рациональное объяснение. Как у хорошего лжеца. Но ложь пахнет страхом или жадностью. Его слова пахли озоном и пустотой. Как комната после грозы, из которой вынесли все вещи.