Читать книгу Сперанский 6. Железный канцлер - Группа авторов - Страница 3

Глава 3

Петербург. Зимний дворец

1 марта 18.20

– Ваше величество, этот разговор нужен не мне, по большому счету, даже не столько вам. Он нужен династии Романовых, он нужен Отечеству, – сказал я, вновь совершая несколько глубоких вздохов.

Говорить с монархом тяжело. Я тоже внушаемый человек, сильно меньше, чем многие мои современники, но достаточно, чтобы ощущать нечто сродни трепета перед монаршей особой. Даже если эта особа вот такая: низенькая, курносая, нервозная, в ночной рубашке и со смешным чепчиком. Поэтому говорить с императором, требовать от него что-либо – это переступать через какие-то психологические препоны, установки, закладки. Так что было нелегко.

– Громкие слова, как же я устал от них! По вашему, что, больше никто не заботился о чести императорской фамилии? Или вокруг одни враги, которые хотят зла России? – выкрикивал Павел.

Внутри немного отлегло. Он разговаривает и в состояние гнева не вошел, значит, может и выйдет хоть что-то сказать венценосной особе.

– Нет, Ваше Величество, я знаю таких людей, которые искренне ваши, для которых Отечество и император – это неразрывные понятия. Они не льстят, не лгут, не обманывают, они ваши, пусть и небезгрешны, ибо всего лишь люди. Но таких не много, ваше величество, – сказал я, окидывая глазами спальню, прикидывая, где можно было императору спрятаться.

Спереди ждет представление, так что декорации нужно изучить.

– Может быть вы об Аракчееве? Мне раньше, действительно, казалось, что он истинный мой слуга. Или вы себя причисляете к тем, кто, конечно же, мне верен? – с ухмылкой спросил государь.

– Да, ваше величество, я вам верен – спокойно лгал я.

– Ложь! – закричал Павел. – Кругом ложь! Вам нужно место канцлера, я это уже понял. И вы идете к этому, как тот бык, упираясь рогами. Не можете вы уже без места теплого.

Да, я лгал. Для меня Россия – это не Павел. Он – средство, инструмент, но Отечество – это нечто большее, как тот айсберг, когда на поверхности система управления, экономика, культура и люди. Но большая часть, того, что не видно, что нельзя объяснить, ибо это уже на уровне чувств и метафизики – это не люди, это не система, это… Любовь. Да! Кто-нибудь может конкретно сказать, что такое любовь? Нет, как нельзя сказать, что такое Родина, для человека, который ее любит. Он может быть разных политических взглядов, даже веры, хотя последнее очень важно в современном мне мире, но будет готов умереть за Отечество, убить за него.

Вот что я ощущал – я готов был убить Павла, если бы понял, что с ним России не по пути. Но, что же за выверт мироздания, когда наследник и второй сын кажутся еще большим злом!? Хочется выбрать добро, а приходится измерять уровень зла… Жаль, но в жизни не бывает святости, именно поэтому в святость верят и почитают, это недостижимо, это идеально.

Но я выбрал… Это Павел Петрович. Вот только, многое, очень многое, зависит именно от этого разговора. Свое мнение я могу изменить.

– Нет, ваше величество, осмелюсь возразить вам, у меня много теплых мест. Мне не нужно быть канцлером. Я послужить России могу и на ином поприще. Первый пароход – русский, он мой; первый паровоз – в Луганске, он так же русский, и вновь – мой. А еще оптический телеграф, револьверы, бездымный порох, унитарный патрон, – перечислял я свои успехи на поприще изобретательства.

– Унитарный патрон? Порох… Какой? Вы сказали бездымный? – я добился цели и несколько отвлек императора от негативных эмоций. – Нет и все же, вы обязаны ответить мне, обер-гофмаршал. Хотели стать канцлером?

Жаль, но я был почти уверен, что разговор временно повернет в сторону обсуждения военных новинок. Такой поворот мог несколько расположить императора к конструктивному диалогу. Но Павел вернул тему.

– Да, я хотел бы стать канцлером. Это больше возможностей, чтобы быть полезным вам, ваше величество, и Отечеству. Считаю, что плох, ваше величество, тот солдат, что не носит в своем ранце маршальский жезл, – отвечал я. – Большой чин дает больше возможностей для того, чтобы что-то менять. Но каждый чин, любая должность, если все делать по чести, может изменить мир к лучшему.

– Я знаком с вашим творчеством, господин Сперанский, и не настроен к образности и иносказанию. Надо же? Солдат с маршальским жезлом… Это может родиться только в вашей голове галломана У вас есть еще что-то? – видя, что я не реагирую, Павел указал на дверь. – Прошу на выход.!

Я не дернулся. Тогда Павел подошел к двери и попробовал ее открыть, не вышло, он подошел к окну и посмотрел на набережную, там пока ничего интересного не было. Между тем, оконные рамы не открывались. Пусть пробует, но я предусмотрел и такой вариант, что император рискнет выпрыгнуть со второго этажа.

– Как это понимать? – медленно, вновь заводясь, спросил государь.

– Нам нужно поговорить. У нас для этого несколько часов, а дальше будет поздно, – решительно сказал я.

– И вы не боитесь того, что уже сегодня будет подписан указ о вашей высылке? – удивленно спросил Павел, а после с криком добавил. – Немедленно выпустите меня! Сибирь… Нет, палач. Вы станете единственным, кого я казню за свое правление!

– Вот, ваше величество, и ответ на тот вопрос, что вы задали. Я нынче рискую или всем, или многим, но я ДЕЛАЮ, а не говорю. Канцлер? Я не настаиваю. Мне нужно, чтобы вы жили и Россия в своем развитии не откатилась. Мы начинаем проигрывать Европе, прежде всего Англии и Бельгии, – словно окунувшись в омут головой, я говорил бескомпромиссно, даже жестко.

Император отошел от окна, бросил брезгливый взгляд на разбросанные бумаги и разлитые чернила на столике для письма, он был аккуратен в делах и нервничал, когда что-то лежит не на своем месте. После посмотрел на большую кровать с балдахином, около которой я стоял. Ухмыльнулся и сел на другую кровать, которая была скрыта от входа небольшой ширмой. Именно здесь, вопреки ожиданиям многих, предпочитал спать русский самодержец, на маленьком, невзрачном, ложе.

Павел сел на край своей малой походной кровати и пристально меня рассматривал, как будто видел в первый раз. Я не отводил свой взгляд. Он боялся… Нет не меня, почему-то Павел Петрович ведет себя даже более спокойно, чем я ожидал. Я опасался того, что придется применять силу, чтобы убеждать императора сделать то, что должно, согласиться на то, что нужно.

А теперь, запертый, в одной компании со мной он не боялся, он будто укрылся от всего мира, успокаивался, как будто уже избежал заговора и предотвратил свое убийство. Конечно, император не думает, что его убьют, он, наверняка, уверен, что Пален все решит. Генерал-губернатор обещал, он обласкан милостью монарха, возвысился, может быть, более всех остальных, этого должно хватить для верности. Наверное, за закрытыми дверьми, в моем присутствии со своими страхами бороться легче.

– Ваше величество, не бойтесь, я могу защитить вас, я к этому долго готовился, – сказал я.

Настало время откровений.

– Я боюсь? Как смеете вы называть меня трусом? – не так, чтобы решительно, спросил император.

– Вы не трус. Вы очень смелый человек, ваше величество. Вы тут, ждете, когда вас придут убивать. Почему? Что стоит вам прийти к преображенцам, измайловцам, спросить их, они пойдут за вами, не за ними, – говорил я, присаживаясь на большую кровать. – В этих полках не все офицеры готовы придавать, среди них есть и ваши, гатчинцы. Офицерство ценит смелость и ваш приход к ним, да еще с подарками… Они просто не посмеют, это будет таким уроном чести, если после подобного шага императора против вас измышлять дурное…

Павел не отреагировал на такую дерзость, коей было сидение в его присутствии. Хотя, дерзости, и так было с избытком, на виселицу потянуть может.

– Все же они придут меня убивать? – дрожащим голосом спросил Павел.

– Да. Хотите расскажу, как может быть, как будет, если ничего не предпринять? – спросил я.

– Хочу! Граф Безбородко, когда рекомендовал, просил за вас, уговаривал, чтобы именно вы стали канцлером, называл одним из ваших добродетельных качеств то, что бы предвидите будущее. Именно так. Безбородко считает вас оракулом в нашем Отечестве. Ну или играет с моими склонностями верить в предвиденье. Всем же известно, что я верю в предсказания. Так не медлите же, рассказывайте мне, как умрет русский император! – говорил, уставший бояться человек, выкрикивая последние фразы на разрыв голосовых связок.

Да, Павел – падкий на мистицизм, даже слишком, как для нормального человека, тем более, верующего. И он меня выслушает, ему очень интересно узнать, прочувствовать свою гибель. Он жалеет себя.

И я дал спектакль, сыграл, может быть, самую важную в своих двух жизнях роль. Короткую, но, надеюсь, что яркую.

– Охраны не будет. Вы заметили, что сегодня сменили караулы? Почему на караулы заступил Третий батальон Семеновского полка? Где верные вам преображенцы? Так вот… – украдкой, почти шепотом, говорил я, начиная театрально рассказывать все то, что знал из послезнания.

Вот Аргамаков проводит через посты пьяных заговорщиков, часть из которых где-то теряется по дороге. Этот деятель имеет право доклада императору, чем и пользуется. Аргамаков ведет группу Беннегсена, в которой самые яркие заговорщики, но есть другие офицеры, которые пьяные вышли из расположения Преображенского полка, их более тридцати, а еще весь дворец постепенно берется под контроль заговорщиков.

Вот они беспрепятственно подходят к спальне, на входе их встречают только два лакея, может еще двое гусар, из тех, что и сейчас там стоят. Один из гусаров пытается вразумить заговорщиков, но получает удар по голове. Они врываются в спальню, а он, император…

– Я не стану прятаться перед лицом смерти! Это мои подданные, я помазан на царство! Ни за ширмой, ни за шторой. Я встречу свое предначертание стойко, как подобает русскому монарху и рыцарю! – кричит император.

Но я продолжал. Чувствовал эмоции государя… нет, сейчас эмоции человека со сложной судьбой и большой психикой. Он кричал, я перекрикивал, динамично передвигался по комнате, менял мимику, показывал движения, имитируя поступки и действия заговорщиков.

– Они уже преступили ту веру и мораль, они лишь немного смущаются. Беннегсен не находит вас в постели, заговорщики в растерянности, они обследуют спальню, дергают потайную дверь к Лопухиной. Бесы видят примятую, еще теплую постель на вашей походной кровати… – я кричу, держась за ту самую кровать, так, как это мог делать кто-либо из заговорщиков.

Я рассказываю о том, что императора находят за шторами, сам подхожу к окну и откидываю тяжелую ткань, Павел вздрагивает, как будто уже видит себя там, у окна. Он часто любил стоять и наблюдать за происходящим во дворе или на Неве, именно через стекла этих окон. Туда, к окнам, словно, в этом и есть спасение, он бежит, но страхи настигают.

Зубов предъявляет претензии, на которые…

– Неблагодарная тварь! – с надрывом голоса кричит Павел. – Я же у него не забрал даже земли, чтобы не смущать князя Суворова, его тестя.

– Да! Как и все собравшиеся, они злом отвечают на добро, преступлением на справедливость! – кричу и я, вновь немного громче, чем государь. – Они боятся вас, им сложно преступить грань. “Покиньте, господа, мою спальню!” – кричите вы. Они отшатываются, толпа у дверей, – вот здесь…

И подбежал к двери и показал, где именно будет стоять толпа.

– Спальня покрывается вонью амбре, перед тем, чтобы решиться и приступить к бесчестию, все пили хмельное, много, а пока они бежали пропотели, потому и потом воняют. А еще их пьянит сама обстановка, они чувствуют, что вершат историю. Вы говорите с ними, вы мужественны, пусть и боитесь – страх это нормально, – продолжал я спектакль.

Я принес с собой шарф, из тех, которыми опоясываются офицеры. Перед началом своего спектакля, повесил этот элемент одежды на стул.

– «Подпишите отрешение, ваше величество!» – требует Николай Зубов. «Это невозможно», – отвечаете вы.

Я кричал, не сбавляя эмоционального накала, видел, как потрясывает Павла, как он, выпучив глаза, словно впал в состояние великого гнева, с открытым ртом смотрит на все происходящее. Впечатлительный, доверительный ко всякого рода предсказаниям, он уже живет в моем рассказе, веря в то, что так все и случится. И я это чувствую, потому сам вошел в кураж.

– Удар! Это Яшвиль решается ударить вас вот этой табакеркой, – я указал на стол, где находилась золотая коробочка для нюхательного табака. – Удар сильный, он проламываем вам череп, вы падаете, но быстро приходите в себя, пытаетесь сопротивляться. Обезумевшие твари бьют вас ногами, топчутся по вам, каждый должен это сделать, они мешают друг другу. А потом…

Я подошел к шарфу.

–Как вашего батюшку, шарфом… Это важно, чтобы было, чтобы, как вашего батюшку, Петра Федоровича… батюшку…

Я замолкаю и устало сажусь на край большой кровати, сдергивая и разрывая балдахин. Немая сцена, Павел смотрит туда, где он должен лежать изувеченным, уже мертвым. Император встает и подходит к месту, присаживается и проводит рукой, будто видит себя, лежащим в крови, изуродованным. Я начинаю волноваться. Не слишком ли получилось? Чтобы только с ума не сошел.

– Саша, он… Я недавно видел у него книгу вольнодумца Вольтера, она назвалась “Брут”, он читал сцену убийства Цезаря. Тогда я в его присутствии открыл томик истории Петра Великого на том месте, где мой прадед казнит своего сына, – голос императора был замогильным.

Павел посмотрел на меня усталыми, больными глазами.

– Что? Саша с ними, он знает, что меня убивают? – спросил он.

Я опасался сообщать, что не только Александр Павлович в курсе, но и Константин, даже… жена. Павла всю жизнь предавали, он был гоним, несмотря на то, что являлся наследником. Первая жена, которую он любил… Изменяла с лучшим другом, этим австрофилом, Андреем Разумовским. Мать… видела в нем угрозу. Да все вокруг были против него. И теперь…

– Ваше величество, вы сможете быть сильным? – спросил я.

– Да, – подумав, уже не крича о чести, отвечал государь. – Чего вы хотите от меня? Убить? Кто знает о том, что вы здесь, кроме тех лакеев и камердинера, что за дверью? Это же все ваши люди?

Он умен, он понял, что я мог убить, до сих пор могу. И я не стал отвечать на этот вопрос, я рассказал, чего я хочу.

– Я хотел бы, что вы были гибче в политике, настойчивы в тех начинаниях, что уже есть, позволили провести ряд изменений. Ваше Величество, мы уступаем Европе! – сказал я.

Вот столько было заготовлено слов, столько раз я прорабатывал этот разговор, и все равно не совсем то говорю, о чем хотел.

– Между тем, почему это какой-то нынче несуществующей Бельгии проигрывает Россия? – ошарашил вопросом меня Павел.

Нет, не сам вопрос был шокирующим, а тон, с которым он был задан. Это были интонации радости!

– Эм-м, – растерялся я. – Ваше Величество, а вы себя хорошо чувствуете?

– Удивительно хорошо! – усмехнулся император. – Вот только что я словно осознал, что умер. Я так боялся умереть, а сейчас… Прадед вчера приходил ко мне во сне, сказал, что больше не побеспокоит, чтобы я забыл, что “Бедный Павел”, отныне я не «бедный, я сильный» теперь все может быть иначе.

Психологи будущего, из тех, что решают проблемы человека жестко, порой жестоко, считаю, что при встрече со своими страхами, через максимальное их переживание, можно избавиться от фобии. Я вылечил императора?

– Думать забыть о том, что Александр замешан! – потребовал Павел.

– Вы оставите его наследником? После всего? – спросил я.

– А всего еще не случилось! – парировал император, посмотрел на меня уже не таким усталым взглядом и спросил. – И не случиться? Верно? Александр не будет наследником. Но кто, Константин?

– Николай! – сказал я.

Павел задумался, вновь встал с кровати и стал ходить по спальне.

– И вы, конечно же, будете при нем воспитателем? Канцлер и воспитатель, коммерциант и дипломат, кто еще? – усмехнулся Павел. – Не вышли у меня сыновья?

Я не ответил. Наступал еще один момент истины. Я достал из внутреннего кармана свернутый лист бумаги и протянул его государю. Он взял список и стал его читать.

– А отменить крепость не хотите? – раздраженно сказал император.

– Нет, пока нет. Простите, ваше величество, но я не человеколюб. Я для дела, для России. Иным крестьянам лучше и за добрым барином быть. Но есть те, кому нужно помочь вырваться, стать иными, выкупиться, – я запнулся, задумался. – Только это у вас вызвало смущение?

– Не только. Меня смущает слово “Конституция”, ее не нужно. А вот остальное… Ты, Миша, считаешь, что это поможет? – не дожидаясь моего ответа, Павел сам ответил. – Нет, не поможет.

– Бездействие – хуже любых действий, – сказал я.

– Это ультиматум, то есть, если я не соглашусь на вот это, – Павел потряс бумагой с написанными пятнадцатью пунктами первоочередных преобразований. – Я умру?

– Вы останетесь живы, – слукавил я, поняв, что ультимативность пойдет только во вред.

Павел задумался, стал расхаживать по комнате, вчитываясь в текст. После он подошел к столику для письма, присел за него, небрежно, в несвойственной ему манере, смахнул листы бумаги на пол, поставил чернильницу, из которой не все чернила разлились, и стал черкать и ставить знаки возле каждого пункта, составленной мной программы развития. Сморщив брови, император казался сосредоточенным и предельно серьезным.

Я хотел спросить, где мои подарки, где самопишущиеся перья, но понял, вот прямо сейчас мне нужно молчать, не шевелиться, дышать через раз.

–Где я поставит цифру «один», на то я согласен, «два» – это следует обсуждать, «три»… Впрочем, тут только один пункт про конституцию я вычеркнул, – сказал через некоторое время император, посыпая песком бумагу и передавая ее мне.

Я вчитался. Да, не прав. Само слово «Конституция» вызывала отвращение у монарха. Я же не вкладывал такой смысл в это понятие, который, вероятно, подразумевал император. Я лишь хотел упорядочить систему, пусть и во многом самодержавную. Основной закон – я не против, чтобы Конституция называлась так, но в этом документе должны прописывать все обязанности даже монарха. Я только лишь ограничиваю возможности самодурства. Государственный Совет должен высказывать свое мнение, и это все становится публичным через прессу. Именно пресса ограничивает глупости.

– Значит так… Я год смотрю на вашу работу. Будете канцлером и воспитателем Николая, если подтвердится все то, что вы сказали. Не подтвердится, я слово вам даю, что казню вас, господин Сперанский. Проявите себя, как нужный мне и Отечеству канцлер, хорошо, пусть будет так. Я только для общего блага пекусь. Министерства мне не нравятся. Назовите их коллегиумами и делайте реформу, – Павел Петрович посмотрел на меня и ухмыльнулся. – Откройте же дверь или окно, мне душно и еще горшок вынести нужно.

Добился ли я того, чего хотел? Почти что да. Конечно, можно было надеяться, что все условия будут приняты императором безропотно, а я сам займу должность канцлера не на испытательном сроке, а сразу же и надолго. Однако, так даже лучше. С таким подходом, я понимаю, что решение государя – это не обман, это договоренность. Он хочет выйти из кризиса, вот я и становлюсь кризис-менеджером. Получится за год решить многие вопросы, а их, ну очень много, особенно в экономике, в следствии политики, то не поменяет меня Павел. Я умею работать, у меня есть понимание, куда двигаться и наработки из будущего. Я обязан все сделать по уму!

– Прикажите, чтобы меня одели, я отправляюсь на ужин с семьей. Будем играть спектакль? Так ведь, канцлер граф Сперанский, «спаситель» государя. Но знайте, что мне нужны доказательства! Если все так, что Пален не верен мне, как и многие други, то положиться не на кого. От вас ложь я не стерплю! – сказал Павел, закрылся ширмой и присел на ночной горшок.

Эх, нравы! Я уже вспоминал устройство канализации и вотерклазета. Срочно нужно сделать такой императору. Через подобные мелочи, облегчающие и улучшающие жизнь, можно многого добиться от монарха.