Читать книгу Околье - Группа авторов - Страница 3

Солнце ещё не поднялось в небе, а я уже успела совершить три преступления.

Первое – позволила узнать о себе городским. Второе – не умерла от прикосновения переполненного мостника, чем поставила под сомнение целостность законов Околья. Ну а третье – теперь шла за ним, вглубь ничейной земли, и каждым шагом всё больше подтверждала свою вину.

Мы шли уже несколько часов: он передо мной, а я еле плетясь позади. Подлесье у Межей сменилось на сухую землю и тёплый воздух. Мы с мостником будто чувствовали друг друга. Он не оглядывался, но точно знал, что я отстаю. Мне же казалось, что я слышала, как в нём поскрипывают остатки той боли, что не ушли в меня. Эхо.

Наконец тишина стала совсем невыносимой. Она давила громче любых криков и упрёков.

– Куда? – мой голос прозвучал хрипло, будто я промолчала целые сутки. – куда ты меня ведёшь?

Парень не остановился. Ответ пришёл через плечо, ровный, лишённый каких-либо эмоций:

– в Южные Пределы. Там есть одно место.

– Какое место? – что-то внутри меня словно забило тревогу, почуяв ловушку. Южные пределы были краем Околья, но не концом Договора.

– пристанище. – он слегка повернул голову, и я поймала взгляд его профиля. – Где такие как я можем перевести дух… в прямом смысле.

В голосе мостника прозвучала горькая ирония. «Перевести дух». Их, мостничья шутка. Место, где они сбрасывают не боль, а напряжение.

– ты из ума выжил?! – взъелась я. – Хочешь тишинницу в становище мостников заманить?! Да они же… они…

– Они ничего не сделают, если сама первая себя не выдашь – вдруг резко отрезал парень, вновь глядя вперёд. – только рот не раскрывай по напрасну. И глаза в пол.

Он продолжал идти вперёд, словно вёл какую-то немую клячу на привязи, а не живого человека.

– ну а если почуют? – не унималась я от собственного волнения. – У вас-то наверняка нюх на страдания наточен.

– на страдания – да – бросил мостник через плечо. – а на тишь – нет. Для меня ты как пустой туман над болотом. Видно, что есть, а потрогать – ничего нету. Только глаза мозолишь.

Он продолжал идти в том же быстром темпе, а мои ноги с каждым шагом становились всё ватнее. В висках стучало. То ли от побега, то ли от того узла чужих мук, что растворился во мне час назад. Узел оставил после себя не боль, а тяжесть. Как если бы выпить ведро ледяной воды – желудок полон, а внутри пусто и зябко.

Я споткнулась о корень, едва не полетев кубарем. Рука сама уцепилась за ствол дерева рядом, спасая меня от очередного унижения перед мостником.

Парень передо мной остановился. Не сразу, будто почувствовав разрыв в ритме. Он обернулся с явным раздражением.

– что ещё? – взгляд его проскользнул по мне несколько раз, быстрый и цепкий, как у лесного зверя.

– ничего – пробормотала я, отряхивая ладони от грязи с коры. – идём.

Я сделала пару шагов, но мой спутник не сдвинулся с места. Стоял и смотрел. Потом лишь щелкнул языком недовольно и огляделся по сторонам.

– Ладно. Тут заночуем. Дальше до Пределов без отдыха идти не выйдет. Ты едва-то на ногах стоишь. Я тащить тебя на себе я не намерен.

Не договорив, мостник отошёл в сторону, к небольшой прогалине меж двух стволов сосен. Постелив на землю сумку, он спустился на неё, сползая по стволу дерева спиной, скрестив руки, будто давая мне время.

Я не стала церемониться. Спустилась на колени у другого дерева, поодаль от парня, прислонилась спиной к шершавой коре и закрыла глаза. Мир сразу же поплыл. Тишина внутри меня, обычно абсолютная, сейчас гудела слабым, надоедливым звоном. След от того, что не должно было оставаться.

– что с тобой? – голос парня донёсся сквозь этот звон. Не заботливый, а словно наблюдающий.

– ничего. – моментально ответила я, желая избежать дальнейших расспросов.

– врёшь. После узла всегда что-то да остается.

Я открыла глаза. От усталости я совсем потеряла хватку, потому не услышала, как мостник подошёл ко мне почти вплотную, изучая меня словно какого-то зверя.

– это не боль, верно? – словно считав меня, произнёс он. – Это… дырка от боли. Пустота, которая помнит форму того, что в ней было. Пройдёт. – он сказал это так, будто говорил о погоде.

Но на протесты сил у меня не осталось. Я лишь молча наблюдала за тем, как парень ловко сгребает в кучу сухие ветки и огнивом высекает искры. Костерок разгорелся маленький и жадный, отгоняя ползучую тьму вокруг.

Молчание между нами снова растягивалось, наполненное треском веток да уханьем филинов. Я сидела, сгорбившись, грея замёрзшие пальцы. Парень же сидел напротив, неподвижный словно идол, глядя в самое сердце костра.

– Идан, – вдруг сказал он в тишину, не отрывая взгляда от пламени.

Я вздрогнула. Он назвал своё имя так, будто подбросил щепку в огонь. Совсем без церемоний и просто, чтобы было.

– что? – сбивчиво спросила я.

– меня зовут Идан. Чтобы ты знала, кого предавать, если решат пытать, – в его голосе прозвучала всё та же горькая ирония.

– никого я не предам… – совсем глухо ответила я, сама будучи в этом не уверена.

– все предают. – парировал парень с лёгкостью. – Когда больно. Когда страшно. Я видел это сотни раз. – на мгновение Идан замолчал, словно проматывая чужие воспоминания, которые теперь стали его личными. – так что знай. Если что говори: «Идан из Стана Юга меня увёл». Может, хоть прикончат быстро.

–а зачем тогда меня тащишь, если знаешь, что я тебя предать могу? – не удержалась я от какой-то внутренней обиды.

– потому что ты – доказательство.– Он наконец взглянул на меня.

Оранжевые блики танцевали в его тёмных зрачках. – Доказательство того, что не всё в этом мире устроено так, как они говорят. Что можно коснуться пустоты и не сойти с ума. Что может, и мне необязательно сгнить у дорог. Пока ты жива и при мне – эта мысль жива. И сейчас эта мысль мне дороже безопасности.

Это была далеко не надежда, как он думал. Я видела этот взгляд у некоторых людей раньше. Одержимость. Холодная, расчётливая, отчаянная. Он цеплялся за меня не как за человека, а как за ключ к собственной свободе. И в этом была его жуткая честность.

–а тебя как кличут? – спросил парень после недолгого молчания. – или «тишинница» – это всё?

– Яра, – выдохнула я. И Это имя, сказанное вслух в чужом подлесье, прозвучало эхом из другой, спокойной и обыкновенной жизни.

– Яра… – повторил он, смакуя моё имя словно мёд. – Ярила… "огненная". Вот так ведь ирония.

Я лишь фыркнула в ответ. Не про иронию говорить мостнику с именем, значащим «путь», подумала я, но вслух не сказала.

– А тебя-то? – спросила я вместо этого. – «Идан» – это что? Прямо по сути: идущий? Так тебя родители при рождении и назвали?

Парень замер на мгновение, и в выражении его лица мелькнуло что-то острое, почти болезненное.

– не «назвали». Дали мне эту… кличку, – поправил он, и в голосе прозвучала почти сталь. – Это не имя. Это прозвища мостников. Когда берут ученика, старое имя у него забирают, как и боль. В узел завязывают, вместе с воспоминаниями, и в камень закладывают. А новое – дают по первой дороге. Я… я никуда не свернул. Шёл прямо. Вот и стал Идан. – он снова словно огонь в щепку кинул мне это откровение. – у некоторых, позже, свои имена появляются, клички. А у меня так и осталось. Идущий. Потому что я и есть дорога.

Я прикусила себе язык, поняв, что ненароком задела в нём что-то живое (если в мостниках оно вообще есть).

– А может, оно тебе под стать. – вырвалось у меня уже без ехидцы. – водишь ты меня сейчас, как идущий – неизвестно куда. То ли спасаешь, то ли к краю подводишь. Одной Ткачихе известно.

Идан снова взглянул на меня. Не по-злому. Скорее с усталой признательностью.

– может и так, – согласился он. – но я хоть знаю путь. И пределы эти, куда веду, тоже знаю. А ты одна бы куда делась? Вперёд в неизвестность? Или назад на верную смерть?

Ответа у меня не нашлось.

– вот и думай, Яра, что лучше: идти за тем, кто все пути в Околье ведает или стать костями на тропинках. – закончил он, и в его тоне снова зазвучала привычная, леденящая практичность выживания.

Но теперь я слышала что-то иное. Не просто расчёт, а отчаяние того, кто знает – он лишь точный инструмент в руках незримого ремесленника. И как только его он перестанет быть нужным, то он перестанет быть вообще.

Так мы и сидели в тишине по разные стороны костра. Никто из нас не решался вообще говорить после такого.

– спи уже… – вдруг произнёс Идан, словно разрешая мне это действие. – завтра дорога. А я… посижу. «со своей дорогой».

Парень вновь уставился на пламя костра, будто в углях плавились все его воспоминания до избрания его мостником. Вопреки усталости, меня пронзило острое любопытство.

– а ты? Спать не собираешься?

Он ответил не сразу. Лишь беззвучно, одними губами, усмехнулся.

– мне не стоит спать.

– почему это? Всяко живому существу полагается спать… – не отставала я, уже чувствуя, что снова лезу не в своё дело, но не в силах обуздать своё любопытство.

Идан тяжело вздохнул, и вздох этот был похож на стон изнурённого тяжким трудом зверя.

– потому что когда мостник спит, спят и его стены. А стены мои – это то, чем я боль запираю. И тогда она… выходит. Находит меня. В снах. Не моих снах. – Он снова взглянул на меня глазами, в которых не было страха. Лишь усталое предвкушение ужаса. – я вижу лица тех, кому помогал. Слышу их крики. И чувствую все их раны. Как свои.

Мостник снова замолчал, словно прислушиваясь к чему-то внутри.

– Потому на «путях» мы не спим. Пьём всякую байду… по типу «бессоника». Честно говоря, гадость редкостная. Аж глаза выедает. Но эффект от него – что надо. – парень пошарил рукой у пояса, достав небольшой пузырёк. – Запаса как раз до Пределов хватит. Так что спи спокойно, Яра. Мои ужасы до тебя не доберутся. У нас с ними… свой Договор.

Идан сказал это с такой ледяной, привычной к этим мукам простотой, что у меня по спине пробежалась волна мурашек. «Он договорился со своими кошмарами»… как договариваются с неизлечимыми хворями – не надеясь их победить, лишь отодвигая на время.

И я смотрела на него – этого «Идущего», который не мог остановиться, потому что даже малейшая остановка значила для него встречу со всем тем, что он носил в себе. И впервые во мне зародилась крупица понимая, что его одержимость живой тишинницой – это не спасительный бред, а попытка найти хотя бы проблеск минутной свободы. Попытка найти место, где его стены наконец рухнут, и не станет боли, а будет просто… ничего.

Я не нашла слов, а может больше даже и не пыталась их найти. Всякий раз, открывая рот, я ранила его словами. Лишь сильнее обняла свои озябшие плечи руками и прикрыла глаза. Но несмотря на всю усталость сон никак не шёл. Я слышала, как мой спутник через какое-то время встал, плеснул воды из фляги в маленькую походную чашу, а после вылил содержимое пузырька, шёпотом выругавшись. Один быстрый звук глотка, сдавленный кашель в рукав и снова ругань. Но теперь на вкус той дряни, что ему пришлось выпить.

А затем наступило абсолютное спокойствие. Он больше не шевелился. Просто сидел, бодрствуя, охраняя тонкую границу между миром и тем, что в себя пустил.

А я лежала и думала, что моя пустота, мой «дар» внезапно показался мне чем-то благим. У меня не было стен, которые в любой момент могли рухнуть. Не было призраков прошлого, с которыми нужно было договариваться.

И тут, словно укор, в памяти всплыло лицо матери.Не яркое, не сжимающее сердце, а совсем тусклое, будто увиденное сквозь толщу десятков лет. Я знала, что я должна тосковать по ней. Что где-то под слоем этого ледяного спокойствия, должна быть растёрзанная, кричащая рана разлуки. Но всего этого не было. Были лишь тихая, плоская печаль, как по умершему родственнику, о котором уже и мало что помнишь.

Мой «дар» забрал и это. Не только боль от изгнания, но и остроту любви. Оставив лишь тень от чувства, воспоминания о том, что когда-то было мне очень дорого. Я не выбирала, что растворять. Моя прореха просто поглощала все чувства. И сейчас, чувствуя рядом присутствие Идана, который нёс в себе всю полноту чужих страданий,я с ужасом понимала, что несу в себе абсолютную пустоту своих собственных.

Мы были двумя сторонами одной монеты. И оба мы теперь уж мало походили на настоящих людей.

Я закрыла глаза крепче, пытаясь протолкнуть сквозь толщу своей тишины хоть одну острую мысль о матери. Проронить хотя бы одну слезинку. Но ничего не приходило. Только тихий звон пустоты внутри, всё тот же, что и после узла Идана. Дыра от любви или дыра от боли. Одно и то же

И в этом жутком сравнении родилось новое страшное прозрение. Мы с Иданом, словно два калеки, лишённые ног и глаз, которые вдруг поняли, что вместе они могут идти и смотреть в одну сторону. Ужасная, нелепая, но единственная возможность двигаться дальше.