Читать книгу Околье - Группа авторов - Страница 4

Под утро сознание вернулось ко мне медленно и неохотно, словно разум мой всплывал со дна глубокого, илистого озера. Я открыла глаза. К сожалению, всё произошедшее не было дурным сном, и тяжёлое, свинцовое небо над головой стало тому доказательством.

Голод проснулся следом за мной. Живот предательски запел, стоило мне открыть глаза. Я приподнялась на локте, прикрывая урчащий живот другой рукой. Напротив, у почерневшего круга костра, всё так же сидел Идан. Всё та же поза – спина плотно прижата к дереву, колени подтянуты к себе, а взгляд прикован к остывшей золе. Впервые в утреннем свете я разглядела его лицо достаточно чётко, чтобы уловить каждую новую деталь. Тёмные волосы, доходившие до плеч, лёгкая щетина и невероятно выразительные глаза, от взгляда в которые любая девушка в Городках точно бы ушла, раскрасневшись.

Но сейчас в этих глазах не было ничего, что могло бы вызвать румянец. В них читалось выжженное пространство. Он и правда не спал всю ночь. «Бессонник» наложил на его черты отпечаток не усталости, а изношенности как на старый, туго натянутый ремень. Казалось, стоит ему моргнуть – и он развалится на части от напряжения.

Я пошевелилась, и скрип веток подо мной заставил мостника слегка вздрогнуть. Голова его повернулась на меня с такой скоростью, словно кто-то дёрнул тряпичную куклу. На мгновение на лице парня вспыхнула чистая, неодушевлённая опасность – реакция зверя, застигнутого врасплох. Затем сознание вернулось, затопив зрачки знакомой мне холодной ясностью.

– Проснулась, – голос Идана прозвучал хрипло, будто ржавый механизм, который тронули с места. – и уже песни запеваешь. – Он кивнул в сторону моего живота, и в уголке рта дрогнуло что-то, слишком усталое, чтобы быть усмешкой.

Я не стала оправдываться. Голод был самым честным из того, что во мне оставалось. Я лишь глядела на него. На этого мостника, который теперь был не ночным исповедником с горящими глазами, а кем-то другим – закрытым, стёртым как монета, которой слишком долго пользовались. Он словно старался избегать моего взгляда по утру: поправлял рукава рубахи, делал вид, что проверяет содержимое полупустой сумки – любое движение, лишь бы не поймать мой взгляд. Это был стыд? Не своих слов, а той хрупкой веры, что прорвалась сквозь привычную броню цинизма.

Он порылся в сумке глубже, его лицо оставалось непроницаемым. Потом рука вынырнула, сжимая в кулаке что-то маленькое и тёмное. Не глядя, он протянул это мне через пепелище.

– На. Пожуй. – это был сухарь. Грубый, почти каменный. Совсем не такой, какой пёк Тихон по утрам у мельницы.

Я взяла сухарь. Мои пальцы сомкнулись на его шершавой поверхности. И жест этот был одновременно прост и невероятен. По всем законам Околья, рука мостника должна была быть пустой или сжимать нож. Но она сжимала хлеб. Передавала его мне.

– Благодарю… – выдохнула я, и слово это прозвучало совсем неестественно.

– Не благодари. Мне тебя на себе тащить не хочется. Ешь и вставай. К закату гляди уже на месте будем.

Он повернулся, давая мне закончить с этим актом милосердия наедине. Хлеб казался настолько твёрдым, что порой мне приходилось откалывать его краем зуба, и я чувствовала, как крошки его оседают в пустоте под рёбрами, ничуть не утоляя голод. Лишь подчёркивая его ещё сильнее.

Мы двинулись в путь. Теперь это не походило на вчерашнее бегство. Не было паники, не было криков за спиной. Только методичная работа двух пар ног. Парень шёл впереди, выбирая путь не тропами, а по каким-то ему одному ведомым путям. Он то смотрел на сломанные ветви деревьев, то прислушивался к тому, с какой стороны щебетали птицы. Я же послушно плелась позади, стараясь не отставать от спутника.

В какой-то момент воздух вокруг будто стал гуще. Запах сырой земли сменился на что-то металлическое и холодное. Свет, пробивавшийся через кроны, казался серым, лишённым теней. Даже звуки вокруг стали тише, будто их накрыли чем-то тяжелым.

Идан внезапно остановился, подняв руку. Я едва успела остановиться, чуть не уткнувшись носом в локоть парня. Он стоял неподвижно, будто слушая то, что моему уху было не суждено никогда услышать. Потом медленно, почти не поворачивая головы, кивнул левее нашей тропки.

– видишь просеку? – шёпот парня едва был слышен, но даже так прорезал глухую тишину острым ножом. Я присмотрелась. Между стволами елей угадывалась прямая, неестественно ровная полоса, проросшая чахлой травой. Ни один живой куст не смел перешагнуть её черту. Полоса уходила в самое сердце тумана Старых Дорог.

– Одна из них? Старая Дорога? – чуть поежившись от внезапной волны холода, поинтересовалась я.

– Одна из малых, – подтвердил мои догадки парень. – По таким Духи когда-то тени гнали, прежде чем люди берега им выстроили. Не сходи с моего следа. Даже на шаг не смей. Здесь земля помнит. Привяжет ещё…

Он произнёс это без лишней бравады. «Привяжет ещё». Слова эхом повторялись в моей голове, заставляя волну какого-то животного страха пробежаться по моему телу. Мы обогнули место широкой дугой, и я чувствовала, как по спине у меня, словно от чьих-то прикосновений, пробегал холод. Мне чудилось, что с того места на нас смотрело что-то древнее и равнодушное, как сама боль.

Спустя час дороги я уже начала привыкать к этой гнетущей тишине и беспросветному туману, как Идан снова замер. На этот раз прямо перед нами, пересекая дорогу, лежала настоящая Дорога. Широкая, мощённая не камнем, а чем-то слипшимся, будто стоптанной вековой грязью. По краям, как немые стражи, стояли серые, обезображенные временем камни с выщербленными символами.

– Главная артерия, – пробормотал мостник, словно говоря о дороге, как о чем-то живом. С уважением и таким же открытым отвращением. – по ней я и шёл к Озеру. И по этой же… – парень в моменте замолчал. Оборвал себя, словно не желал больше делиться со мной ничем, что могло бы потом отозваться у него новой волной стыда. – не важно. Просто молчи. И не дыши громко.

Он сделал шаг на тёмное полотно, двинулся быстро и ловко, всем телом подавшись вперёд. Я последовала за ним. И в тот миг, когда моя нога коснулась слипшейся поверхности…

Весь мир взревел.

Не осязаемым звуком. Беззвучным рёвом. Моя тишина, та самая бездонная пустота, вдруг завопила. Будто кто-то со всего маху, ударив гигантский колокол из льда и забвения. И этот удар прошёл через всё моё тело, выворачивая меня наизнанку. Это было не ощущение. Это – отсутствие, которое внезапно обрело ярость и голос.

Я вскрикнула, но не смогла услышать собственного голоса. Только этот неумолимый звон. Он давил на уши, выжигал изнутри. Заставлял каждую частичку дёргаться в унисон с этим беззвучным ужасом. Я вцепилась в голову, царапая собственную голову, но это не помогало. Звенел не мир. Звенела я.

Тело моё рухнуло на липкую поверхность «Артерии». Серое небо над головой плыло и двоилось.

– Яра!

Тень наклонилась передо мной, перекрывая свет. Две руки, сильные и жёсткие как корни, впились мне под мышки. Я почувствовала рывок – не попытку поднять, а попытку оторвать, оттащить. Идан не кричал. Он хрипел от напряжения, а его пальцы впивались мне в бока сквозь ткань потрёпанного сарафана.

Моё тело, тяжёлое, словно мешок с песком, сопротивлялось. Парень снова сделал рывок, и ноги мои прочертили две борозды липкой грязи Дороги. Ощущение было отвратительным. Будто сама тропа не хотела меня отпускать.

Только когда я оказалась на краю, там, где начинался обычный лесной покров, звон начал меняться. Он не исчез полностью. Из пронзительного визга превратился в низкий, почти утробный гул. Затем и вовсе стал похожим на назойливый писк где-то в глубине моей головы.

Мостник не отпускал меня я чувствовала, как он прижимал мою голову к своему плечу, грубой ладонью зажав мне ухо. Словно пытаясь телесно заблокировать то, что било меня изнутри. Вторая его рука продолжала соскребать меня с Дороги, пока мы оба не оказались в колючем подлеске.

– Дыши, – его голос прозвучал прямо у моего уха. Коротко и приказно. – просто дыши. Не спеши.

Я пыталась. Но воздух входил и выходил из рта рваными глотками. Звон постепенно отступал, оставляя после себя оглушительную, сладкую тишину и дрожь. Такую сильную, что зубы мои выбивали дробь.

Парень отстранился, держа моё тело только за плечи. Он окинул меня беглым взглядом, каким обычно осматривают искалеченных на полях брани. В глазах у мостника не было ничего кроме холодного, неестественного спокойствия. Он вдруг резко обернулся к Дороге. Туман по её краям заколыхался, и в нём, казалось, что-то шевельнулось.

– Идти можешь? – промолвил парень после того, как пробубнил что-то невнятное себе под нос.

Я попыталась кивнуть, но голова продолжала гудеть пчелиным ульем. Не дожидаясь внятного ответа, Идан положил мою руку себе на шею, почти отрывая от земли, и рванул прочь от этого проклятого полотна. Он не пытался объяснить мне всё, что произошло. Объяснение, горькое и ясное, повисло в воздухе само: Мир меня отторгал.

Идан волочил меня как узел с тряпьём, через поле. Он не выбирал троп. Просто шёл ровно до тех пор, пока одышка не начала хрипеть у него в горле, а звук наших шагов окончательно не заглушил любой возможный шорох с Дороги. Мостник остановился, сполз по стволу мшистой ели и опустил меня на землю.

Я осела на мох рядом, всё ещё не в силах побороть остаточную дрожь. Она шла откуда-то изнутри. Словно дыра узла внутри меня теперь стала взбаламученным болотом. Парень же стоял рядом в скрученном состоянии. Прислонился к дереву и смотрел в ту сторону, откуда мы сбежали, словно ожидая чего-то, что могло идти за нами по пятам.

– Это был звон… – попыталась оправдаться я, с трудом разжимая челюсти. – Как будто… я колокол…

– Не звон. – поправил меня Идан резко. – в твоих Городках разве не было старых мест? Тебе разве не говорили, что бывает, когда такие как ты соприкасаются с предметами Договора? Твою пустоту попытаются заполнить. Вот и выходит… что выходит.

– И что теперь? – спросила робко я, обхватывая свои колени подобно маленькому ребёнку. Дрожь постепенно исчезала, но на смену её пришло что-то новое. Ощущение тонкости. Будто моя кожа, мои кости стали прозрачнее.

– Теперь они знают, – всё также резко ответил Идан. Уточнений кем были «они» мне было уже не нужно. Я чётко знала – Духи. Хранители Договора. – Почему вот только я сразу не догадался, что тащить тебя по дорогам было глупостью? Так мало того, что ты… «зазвенела», так я ведь и себя подставил, вытащив тебя оттуда!

В словах парня я услышала не произнесённый вслух приговор. Он был не просто еретиком в мыслях. Он стал преступником и на деле. Его грех теперь был отмечен в самой тонкой ткани мира.

– Извини… мог бы и оставить меня, раз уж я нас в большее худо завела… – выдавила я, виновато опуская глаза в пол, закусывая губу словно вот-вот расплачусь.

– Большее худо?! – с горькой усмешкой повторил мои слова Идан. – Яра, с той минуты, как я тебя оставил в живых у Озера, НАМ не могло стать хуже! Тебе и мне уже был предрешён конец. Только теперь мы его приблизили. Раньше только тебя искали бы люди с вилами, пока ты где-нибудь в Заброшенных Станах не растворилась! А теперь, возможно, и Они будут искать и меня в придачу. Или их тени. Или что угодно, что они за нами пошлют!

Парень резко оборвал себя, сглотнув ком ярости. Затем провёл ладонью по лицу, а когда убрал руку, то на его лице не осталось и тени от усмешки и злости. Только пустая, безжалостная решимость.

– Сидеть и выть – бесполезно. Уже поздно для сожалений. – Он встал, отряхиваясь. – Вставай. Пока мы на земле, настоящей, твёрдой, мы можем двигаться. А двигаться, в нашем случае, означает искать выход. Любой.

Мостник протянул мне руку не для помощи. Скорее очередным приказом. Взгляд его упёрся куда-то за мою спину. В сторону, противоположной Старым Дорогам.

Я потянулась к его руке, и в тот миг, когда мои пальцы едва коснулись его кожи, сквозь дремную пустоту внутри ударила острая, чужая тоска. Не единым потоком, как это бывало, а быстрой, яркой вспышкой.

…Перед глазами появилось туманное марево прошлого. Девушка. Льняные волосы, некогда заплетённые в длинную косу, теперь были растрёпаны. Глаза, полные слёз, которые она яростно сгоняла прочь. Её губы шепчут что-то, что я не могу расслышать, но по дрожи подбородка понимаю: «прости». Она стоит на краю тропы, у старого иссохшего дерева. Это, должно быть, Место Перевода. В её руках была сжата самодельная лунница. Подарок, который она так и не успела отдать суженному. А перед ней стою я… нет, не я. Идан?Только совсем юношей. Я чувствую, как лицо его затвердело, но в уголках глаз, словно в моих собственных, стоят слёзы. Он кивает коротко, один раз. Разворачивается, делая уверенные шаги по Дорогам. Его плечи уже несут невидимую тяжесть, которая навсегда положит между ними сотни вёрст и закон Договора. А она остаётся там, сжимая амулет. И её громкий последний вздох врезается уже в мою память глубже, чем любой крик.

Вспышка гаснет также резко, оставляя после себя вкус медной монеты на языке и жгучую, до этого момента неизвестную мне боль. Ту, что гложет людей годами. Боль невысказанного прощания.

Я отдернула руку назад, словно обжигаясь. На внутренней стороне запястья, там, где пульсировала жилка, проступило маленькое пятно. Больше похожее на тень, чем на синяк или ожоги.

Идан пялился на меня. Вряд ли он видел то же, что и я, но, кажется, почувствовал какой-то отголосок – ту болезненную трещину, которую когда-то запечатал. Его лицо вдруг стало чужим, окаменевшим. Словно от давно забытого шрама, который вновь начал кровоточить. Парень резко моргнул, и привычное выражение лица вернулось.

– Что? – голос прозвучал резче, чем предполагалось. Всё-таки он знал, что что-то да утекло.

– Ничего, пойдём… – прошептала я, пряча запястье глубже в рукав платья. Но это была ложь. Всё вдруг изменилось. Теперь боль оставляла след. Она не уходила в узлы, как у мостников, но и не растворялась, как это бывало раньше. Моя пустота вдруг перестала быть бездонной ямой. Она стала страницей, на которой Дороги и само Околье стали проступать чернилами из чужих сожалений и утрат.

Парень ещё пару секунд смотрел на меня. Словно я была непредсказуемой стихией, с которой он невольно поделился чем-то важным, связал своё прошлое. Потом, ни сказав ни слова, резко развернулся и зашагал на юг. Его спина была прямая и жёсткая, будто вытесанная из того самого иссохшего дерева на Месте Перевода из его прошлого.

Я поспешила за ним, сжимая в кулаке запястье с тёплой, ещё пульсирующей тенью. Мы шли, приближаясь к Южным Пределам. И каждый мой шаг теперь отдавался не в земле, а в той тонкой, израненной ткани Мира, что начал медленно, неумолимо прилипать ко мне, стремясь поглотить обратно то, что когда-то сумело сбежать.