Читать книгу Азартная игра - Группа авторов - Страница 2

Большую часть воскресенья я читал и перечитывал эту записку на листке бумаги, пытаясь понять, было ли это угрозой убийства или вполне невинным сообщением, не имеющим никакого отношения к событиям, имевшим место накануне, на скачках «Гранд нэшнл».

«ТЕБЕ СЛЕДОВАЛО ДЕЛАТЬ, ЧТО ГОВОРЯТ. ТЫ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕШЬ ОБ ЭТОМ, И ЖДАТЬ ОСТАЛОСЬ НЕДОЛГО».

Затем я выудил из кармана визитку, которую дал мне в Эйнтри инспектор Пол Мэтьюз из полиции Мерсесайда. Попробовал позвонить по указанному там номеру, но абонент оказался недоступен. Пришлось оставить ему сообщение с просьбой перезвонить мне.

Любопытно было бы знать, чего же не сделал Геб и что именно должен был сделать. И почему или о чем он должен был сожалеть?

Потом я бросил это занятие и взялся за чтение «Санди таймс», начав со статьи об убийстве. И снова подумал, что следовало бы позвонить боссу. Но, с другой стороны, он наверняка сам скоро узнает обо всем этом из газет, узнает, что жертвой стал его старший помощник. Так к чему портить человеку выходной день?

Еще жокеем я на своем опыте убедился, что не стоит верить всему, что написано в газетах. Но в данном случае был удивлен, насколько точно описывались в статье события – в том, что касалось фактической информации. Очевидно, что этот корреспондент «Санди таймс» имел самые тесные связи с полицейским участком в Мерсесайде, впрочем, не настолько тесные, чтоб они сообщили ему имя жертвы. И еще у него почти не было никакой информации о мотиве преступления, что не помешало ему выдвинуть свои версии на эту тему.

«Такое чудовищно жестокое и циничное убийство говорит о том, что в деле замешаны представители организованной преступности». Далее он развил эту тему, предположил, что имя жертвы, возможно, скрывают по той причине, что убитый является известным преступником, и полиция тем самым старается уберечь потенциальных свидетелей от возможных угроз и нежелания давать показания.

– Чушь собачья, – сказал я вслух.

– Что чушь? – спросила Клаудия.

Я сидел в нашей тесной кухоньке, разложив газету на столе, а Клаудия пекла пирог ко дню рождения своей сестры.

– Да вся эта муть в газете, – ответил я. – Они полагают, что Геб был преступником и, возможно, заслуживал, чтоб его убили.

– А он им был? – спросила Клаудия и обернулась, ее длинные черные волосы, собранные в хвост, метнулись, как флаг на ветру.

– Ну, разумеется, нет!

– Откуда тебе знать? – откликнулась она. – Тоже мне, нашелся еще один детектив.

– Просто знаю, и все, – отрезал я. – Проработал с ним бок о бок последние пять лет. Думаешь, не заметил бы, если б он был преступником?

– Мог и не заметить, – сказала Клаудия. – Думаешь, те, кто работал бок о бок с Берни Мэдофом, понимали, что он мошенник? Ну а как насчет того доктора, Гарольда Шипмана? На протяжении двадцати лет он убил около двухсот пациентов, и никто ничего не заподозрил.

Клаудия была права. Она почти всегда бывала права.

Я познакомился с Клаудией еще на втором курсе Лондонской школы экономики. Вообще-то, мы встретились в подземке – месте, не слишком подходящем для знакомств. Итак, тем вечером – было это почти шесть лет тому назад – я ехал в университет на какое-то мероприятие и сидел рядом с Клаудией в вагоне метро, когда поезд вдруг остановился в туннеле. Минут через двадцать машинист объявил, что на перегоне у станции «Юстон» случились какие-то проблемы с проводкой, возможно, короткое замыкание. Но вот поезд наконец тронулся с места, мы медленно доползли до станции «Кентиш Таун», где всех попросили покинуть вагоны.

На вечеринку в ЛШЭ я так и не попал.

Вместо этого мы с Клаудией пошли в паб поужинать. Но то была не романтическая встреча, оба мы были настроены на чисто деловой лад. Для меня студенческая жизнь обходилась куда как дороже, нежели я рассчитывал, Клаудии нужно было наскрести определенную сумму, чтоб закончить школу искусств Вайам Шо.

К концу вечера мы заключили сделку. Она согласилась жить в гостевой спальне моего дома и выплачивать мне некоторую сумму за жилье, чтобы мне, в свою очередь, было легче погасить задолженность за дом.

К концу того же месяца она перебралась из гостевой спальни в мою в качестве полноправной возлюбленной, хоть и продолжала использовать гостевую комнату в качестве мастерской.

Это соглашение между нами существует до сих пор, хотя студенческие годы остались позади, причем с каждым годом плата за жилье все уменьшалась, пока и вовсе не сошла на нет; мои заработки росли, а ее оставались равными нулю.

– Быть настоящим художником вовсе не означает иметь коммерческий успех, – всякий раз возмущалась она, когда я начинал ее подкалывать. – Все придет и окупится, если личность творческая.

В том, что она была личностью творческой, я ничуть не сомневался. Просто иногда хотелось подтверждений, хотелось, чтоб и остальные оценили ее достижения, выписывая чеки на приличные суммы. Но поскольку этого не наблюдалось, третья спальня в нашем доме все заполнялась и заполнялась новыми полотнами, уложенными вдоль стен так плотно, что места для кровати уже не осталось.

– Однажды, – говорила Клаудиа, – все они уйдут за десятки тысяч долларов, и я стану богачкой.

Но главная проблема состояла в том, что ей совсем не хотелось расставаться с этими работами, и она даже не пыталась продавать их. Похоже, она создавала их для собственного удовольствия. И, надо сказать, они были рассчитаны на особый вкус – темные, тревожные, наполненные сюрреалистическими образами, отражающими боль и беспокойство.

За исключением одного карандашного эскиза, сделанного еще во время обучения в школе искусств и украшавшего одну из стен, все они пылились в третьей спальне; я отказывался развешивать их по стенам, потому как на меня они производили угнетающее впечатление.

Какое-то время я даже тревожился о психическом состоянии Клаудии, но, похоже, все свои мрачные мысли она изливала на полотна, где они и оставались, а сама жила вне их, в ярком и веселом разноцветном мире.

У самой Клаудии не было ни одного приемлемого объяснения тому, почему она писала именно так, а не иначе, и когда я выдвигал предположение, что, должно быть, обусловлено это внезапной смертью ее родителей – бедняжка осталась сиротой еще в детстве, – она начинала яростно все отрицать. И говорила, что получается у нее это как бы само собой, стоит кисти прикоснуться к полотну.

Одно время я даже подумывал отправить несколько самых отталкивающих ее полотен психоаналитику – пусть решит, является ли такой стиль признаком нарушений в психике, – но делать этого без ее согласия не хотелось, а сам я не осмеливался спрашивать, из боязни, что она откажется.

Итак, я не предпринял ровным счетом ничего. Я всегда старался избегать семейных конфликтов, и не только потому, что родители мои часто ссорились – это еще слабо сказано, ссорились, непрерывно сражались не на жизнь, а на смерть на протяжении тридцати лет, и развелись, лишь когда обоим было уже под шестьдесят.

– Но здесь сказано, – снова обратился я к Клаудии и ткнул пальцем в газету, – что, судя по почерку, убийца являлся членом организованной преступной группировки. И я уж наверняка знал бы, если б Геб был каким-то образом связан с бандитами.

– Готова побиться об заклад, у моих друзей каких только скелетов нет в шкафах, и мы о том не знаем ни сном ни духом.

– Как ты цинична, – заметил я. Но и тут она была права. Среди друзей Клаудии действительно попадались весьма странные типы.

– Не циник я, а реалист, – заметила она. – Все лучше, не приходится потом разочаровываться.

– Разочаровываться?

– Да, – кивнула она. – Если думать о людях худшее, то не будешь разочарован, узнав, что так оно и есть.

– Ты и про меня тоже так думаешь?

– Не глупи, – сказала она. Подошла и погладила испачканной в муке ладонью по волосам. – Уж я-то тебя знаю вдоль и поперек. И худшие, и лучшие стороны.

– И ты разочарована?

– Всегда! – со смехом ответила она.

А я призадумался. Может, она снова права?..

В понедельник в восемь пятнадцать утра я прибыл по адресу Ломбард-стрит, 64, к офисам «Лайал энд Блэк», что располагались на четвертом этаже здания. Дверь мне преградил мощного телосложения констебль полиции в полной униформе, пуленепробиваемом жилете и шлеме.

– Извините, сэр, – холодно заметил он, когда я собирался прошмыгнуть мимо него, – но никому нельзя входить в эти офисы без специального на то разрешения от моего непосредственного начальства.

– Но я здесь работаю, – возразил я.

– Ваше имя, сэр?

– Николас Фокстон.

Он сверился со списком, который достал из кармана брюк.

– Мистер Н. Фокстон, – прочел он. – Что ж, сэр. Можете войти. – И он немного посторонился, давая мне пройти, но, как только я сделал это, быстро занял прежнее место, точно предполагалось целое нашествие со стороны тех, кого не было в списке.

Никогда прежде не доводилось мне видеть в конторе «Лайал энд Блэк» такой бурной активности, как в этот понедельник.

Оба главных партнера, Патрик Лайал и Грегори Блэк, находились в приемной для клиентов, стояли и томились в ожидании, привалившись к стойке.

– О, привет, Николас, – сказал Патрик, когда я вошел. – Полиция уже здесь.

– Вижу, – ответил я. – Из-за Геба?

Они закивали.

– Мы здесь с семи утра, – сказал Патрик. – Но они не пропускают нас в наши кабинеты. Велели стоять здесь и ждать. И никуда не уходить.

– А они говорили, что именно ищут? – спросил я.

– Нет, – резко и раздраженно буркнул Грегори. – Полагаю, надеются отыскать какой-то ключ к тому, кто его прикончил. И знаешь, это меня не радует. У него на столе вполне могут оказаться материалы, затрагивающие весьма чувствительные интересы клиентов. Я бы не хотел, чтоб их видели посторонние. Информация строго конфиденциальная.

Я подумал, что вряд ли полицию заинтересует информация, пусть и строго конфиденциальная, но не имеющая ни малейшего отношения к разоблачению убийцы.

– Когда вы узнали, что он убит? – спросил я, подозревая что имя Геба все-таки прозвучало в позднем выпуске воскресных новостей.

– Вчера днем, – ответил Патрик. – Позвонили из полиции и попросили встретиться здесь прямо с утра. А ты?

– Звонил тебе все воскресенье, но ты не отвечал, – сказал я. – Вообще-то, я был рядом с Гебом, когда его застрелили.

– О боже, – пробормотал Патрик. – Ну да, все правильно. Вы же вместе ездили на скачки.

– Стоял прямо рядом с ним, когда его убили, – добавил я.

– Ужасно, – протянул Патрик. – А ты видел, кто в него стрелял?

– Краем глаза, – ответил я. – Вообще-то, смотрел только на пушку.

– Ума не приложу, – Патрик удрученно покачал головой, – кому это понадобилось убивать Геба?

– Нам только этого не хватало. – Грегори тоже покачал головой. – Вся эта история может самым отрицательным образом сказаться на бизнесе. Ничего хорошего…

«Ничего хорошего не было в том и для Геба», – подумал я, но вслух решил не говорить. «Лайал энд Блэк» – компания хоть и небольшая, но один из ведущих игроков на рынке финансовых услуг – и все благодаря целеустремленности и энергии Патрика Лайала и Грегори Блэка. Туда, куда вела «Лайал энд Блэк», следовали все остальные. Они умудрились выработать инновационный подход к своим клиентам и их инвестициям и чаще рекомендовали схемы и операции, которые другие, более ортодоксальные финансисты сочли бы слишком рискованными.

От всех независимых финансовых консультантов требуется, прежде всего, определить и оценить склонность клиентов к риску. Капиталовложения с низкой степенью риска, такие, как банковские счета с фиксированным процентом или государственные облигации с самым высоким рейтингом надежности 3А, обладают низкой степенью доходности, зато основная сумма вклада остается сохранной. Инвестиции среднего риска включают: акции в крупных компаниях, паевые фонды – здесь доходность выше, но всегда есть шанс потерять часть капиталовложений из-за падения рыночных цен на акции. И, наконец, к рискованным инвестициям относятся венчурные трастовые фонды и операции с иностранной валютой – они могут принести высокие доходы, но и потери тоже бывают весьма высоки.

Консультанты «Лайал энд Блэк» советовали также делать инвестиции в предприятия, где уровень риска просто зашкаливал – к примеру, финансировать фильмы и театральные постановки, покупать доли акций в виноделии, в иностранной недвижимости, вкладываться в произведения искусства. Доходы могли быть просто огромными, равно высоки были шансы потерять все.

Именно такой подход показался мне в свое время страшно привлекательным.

Пришпоривать лошадь, просить ее ускорить бег перед взятием препятствия – все это тоже было стратегией высокого риска и запросто могло привести к самым печальным последствиям. В качестве альтернативы можно было использовать и другую, более безопасную тактику – натянуть поводья, немного притормозить скакуна, а уже перед самым препятствием поддать ходу. Может, и безопасней, но куда как медленней. Лично мне казалось: куда как лучше рухнуть на беговую дорожку в стремлении победить, нежели не рисковать и занять второе место.

– И долго еще они собираются нас здесь держать? – сердито спросил Грегори Блэк. – Неужели не понимают, что нам надо работать?

Никто ему не ответил.

Постепенно в приемной собрались и другие сотрудники, и теперь тут стало тесновато. По большей части все они уже слышали о смерти Геба, и последнее, чего им сейчас хотелось, так это приниматься за работу. Две дамы, попеременно сочетавшие функции дежурных в приемной и помощниц администрации, лили слезы. Геб был популярен, его здесь любили, и не в последнюю очередь за то, что он являл собой разительный контраст сухому и скучному, затянутому в строгий полосатый костюм обычному финансисту из Сити.

Гебу нравилось быть американцем за границей – 4 июля, в День независимости, он являлся в офис с подарками, леденцами и яблочным пирогом. В ноябре на День благодарения устраивал ленч с индейкой и другими положенными угощениями. И громко кричал «Ии-хо!», подобно ковбою с лассо, когда удавалось заарканить нового клиента. Геб был веселым парнем, и теперь жизнь без него в конторе станет куда скучней.

И вот наконец около девяти тридцати в приемную вошел средних лет мужчина в скверно сидящем костюме и обратился к присутствующим.

– Леди и джентльмены, – официально начал он. – Я старший инспектор Томлинсон из отделения полиции Мерсесайд. Прошу прощения за доставленные неудобства, но, как всем вам известно, мы с коллегами расследуем убийство Геба Ковака в Эйнтри во время вчерашних воскресных скачек. Полагаю, нам придется пробыть здесь еще какое-то время, так что прошу вас набраться терпения. И еще вынужден просить вас оставаться здесь, потому как намерен побеседовать с каждым из вас индивидуально.

Грегори Блэк был явно недоволен.

– А нельзя ли поработать в кабинетах, пока мы ждем?

– Боюсь, это невозможно, – ответил полицейский.

– Почему нет? – спросил Грегори.

– Потому что не хочу, чтоб кто-либо из вас, – тут он оглядел помещение, – имел доступ к компьютерам.

– Но это же просто ни в какие ворота не лезет! – так и вскипел Грегори. – Вы что же, обвиняете нас в том, что мы имеем какое-то отношение к убийству мистера Ковака?

– Я никого ни в чем не обвиняю, – ответил старший инспектор Томлинсон уже более мягким тоном. – Мне просто нужно перекрыть все каналы. Если в компьютере мистера Ковака найдутся какие-либо улики, тогда… Уверен, все вы понимаете, его следует оградить от возможного заражения вирусом, который может проникнуть, если у вас будет доступ к файлам через сервер компании.

Но Грегори все не унимался.

– Но все наши файлы сохранены, доступны и при желании их можно просмотреть в любое время. Просто смешно, знаете ли!

– Мистер Блэк, – теперь старший инспектор смотрел уже только на Грегори. – Вы лишь напрасно тратите мое время. Чем скорее я вернусь к работе, тем скорее и вы сможете вернуться в свой кабинет.

Я тоже взглянул на Грегори Блэка. Похоже, никто и никогда не осмеливался говорить с ним подобным образом еще со времен школы. Да и там тоже вряд ли. В комнате воцарилась мертвая тишина, все ждали взрыва, но его не последовало.

Впрочем, в одном Грегори был все же прав: ограничивать доступ к нашим компьютерам было просто смешно. Наша система открывала доступ к файлам тем сотрудникам компании, у которых во время отсутствия в конторе вдруг возникала необходимость срочно получить материалы на свои ноутбуки. И если кому-то из нас понадобилось, как выразился инспектор, «заразить» файлы, узнав о смерти Геба, в его распоряжении было время, практически весь уик-энд.

– Но можно хотя бы пойти и выпить по чашечке кофе? – спросила Джессика Уинтер, председатель надзорной комиссии. Помещение для ксерокопирования одновременно использовалось в качестве небольшой кухни, где можно было приготовить горячий чай или кофе.

– Да, – ответил Томлинсон, – но только не все сразу. Потому как скоро я буду вызывать на допросы. Так что уж постарайтесь быть здесь к десяти часам.

Джессика торопливо поднялась и направилась к двери. За ней потянулись с полдюжины сотрудников, в том числе и я. Похоже, никого не грела перспектива остаться в компании с разъяренным Грегори Блэком хотя бы еще на полчаса.

Ждать, когда меня вызовут на допрос, пришлось до одиннадцати утра, и, к раздражению Грегори Блэка, я был вторым в этом списке после Патрика Лайала.

Не знаю, сделал ли это инспектор нарочно, с целью еще больше досадить Грегори, но допросы проводились в его кабинете, и старший инспектор Томлинсон разместился за его столом в кожаном кресле с высокой спинкой, которое обычно заполнял своей объемистой фигурой Блэк. «Ничем хорошим это не кончится, – подумал я, – особенно когда полицейский приступит к допросу самого Грегори Блэка».

– Итак, мистер Фокстон, – начал инспектор, изучая какие-то бумаги на столе, – насколько я понимаю, вы были в субботу днем на скачках в Эйнтри, и там же, прямо на месте вас допросил один из наших коллег.

– Да, – ответил я. – Детектив Мэтьюс.

Он кивнул.

– У вас есть что добавить к уже сказанному?

– Да, есть, – ответил я. – Вчера я пытался дозвониться инспектору Мэтьюсу. Но не получилось, и я оставил ему сообщение с просьбой немедленно перезвонить мне, но он этого не сделал. Дело вот в чем.

И с этими словами я достал из кармана сложенный листок бумаги, обнаруженный в кармане пальто Геба, развернул его и положил на стол так, чтоб инспектор мог прочесть. Сам я знал эти слова уже наизусть. «ТЕБЕ СЛЕДОВАЛО ДЕЛАТЬ, ЧТО ГОВОРЯТ. ТЫ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕШЬ ОБ ЭТОМ, И ЖДАТЬ ОСТАЛОСЬ НЕДОЛГО».

Несколько секунд он рассматривал записку, потом поднял на меня глаза.

– Где вы это нашли?

– В кармане пальто мистера Ковака. Он оставил пальто у меня в машине, когда мы приехали на скачки. Я обнаружил пальто только вчера.

Инспектор вновь принялся изучать записку, не прикасаясь к ней.

– Почерк вам знаком? – спросил он.

– Нет, – ответил я. Да и откуда? Ведь слова были выведены аккуратно, крупными печатными буквами, каждая очень четко и раздельно.

– И вы прикарманили эту записку? – Вопрос, с моей точки зрения, был чисто риторическим, ведь он сам видел, как я только что достал ее из кармана и развернул. Я промолчал.

– А вам не кажется, что это может быть уликой? – спросил он. – И присваивать такую вещь, да еще и свертывать ее таким вот образом означает одно. Это может значительно осложнить проведение экспертизы.

– Она уже лежала свернутой у него в кармане, – стал защищаться я. – И откуда мне было знать, что это, до тех пор пока я ее не развернул?

Он снова уставился на записку.

– Как думаете, что это означает?

– Понятия не имею, – ответил я. – Но, полагаю, это похоже на предупреждение.

– Предупреждение? Но почему именно предупреждение?

– Знаете, я почти всю ночь думал об этом, – ответил я. – На угрозу это не похоже. Иначе там бы было написано: «Делай, что тебе говорят», что-то в этом роде. А не «тебе следовало делать».

– Так, – произнес полицейский. – Но это еще не означает предупреждение.

– Понимаю, – сказал я. – Но я долго размышлял над этим. Допустим, вы хотите кого-то убить. Тогда вряд ли станете названивать ему по телефону и сообщать об этом, верно? Это только осложнит ситуацию, потенциальная жертва будет настороже, а следовательно, и подобраться к ней трудней. Она может даже попросить защиты у полиции. Так что убийца тут ничего не выигрывает, напротив, только теряет. И, ясное дело, не станет объявлять о своих намерениях.

– Да, смотрю, вы действительно думали, – заметил он.

– Думал, – кивнул я, – много думал. К тому же я был там, когда убили Геба. И перед тем, как грянули выстрелы, убийца не произносил этих слов: «Ты должен был сделать так-то и так-то». Напротив. Он стрелял так быстро и без всяких преамбул, что Геб умер, не успев понять, что же происходит. А это как-то не сочетается с посланием, – я сделал паузу. – Так что, думаю, то было предупреждение от кого-то другого, не от киллера. Вообще-то, если честно, на мой взгляд, записка походит скорее на извинение, а не на предупреждение.

Старший инспектор поднял на меня глаза и смотрел несколько секунд.

– Вот что, мистер Фокстон, – вымолвил он наконец, – это, знаете ли, не телевизионная драма. В реальной жизни люди не станут извиняться перед человеком, которого хотят убить.

– Так вы считаете, я ошибаюсь?

– Нет, – тихо произнес он. – Я этого не говорил. Но и то, что вы правы, тоже не говорил. Стараюсь смотреть на события непредвзято.

Но мне показалось, он все же считал, что я не прав. Затем старший инспектор встал, подошел к двери, подозвал какого-то полицейского, отдал ему записку. Тот осторожно поместил ее в прозрачный пластиковый пакет с застежкой.

– Итак, – обернулся ко мне инспектор, как только дверь за его помощником затворилась, – что вам известно о работе мистера Ковака, что могло бы помочь понять, почему его убили?

– Абсолютно ничего, – ответил я.

– Мистер Лайал сказал, что вы и мистер Ковак работали в плотной связке. – Я кивнул. – Чем именно он занимался?

– Тем же, чем и я. Работал в основном на Патрика Лайала. В качестве одного из помощников. Но были у него и свои клиенты. Он…

– Простите, – перебил меня вдруг инспектор. – Что-то я не совсем понимаю. Мистер Лайал не говорил, что мистер Ковак был его личным помощником.

– Не секретарем, нет, – сказал я. – Он помогал мониторить инвестиции клиентов мистера Лайала.

– Гм, – буркнул инспектор, потом и вовсе умолк. Было очевидно, что он так и не понял моих объяснений. – Можете точно и четко сказать, что вы здесь делаете и чем занимается ваша фирма?

– Хорошо, – кивнул я. – Попробую.

И вот, набрав побольше воздуху и подумывая о том, как лучше растолковать все это Томлинсону, чтоб тот понял, я начал:

– Проще говоря, мы управляем за людей их деньгами. Они и есть наши клиенты. Мы советуем им, куда и когда они должны вложить свои капиталы, и, если клиенты соглашаются, инвестируем их деньги, затем отслеживаем судьбу этих инвестиций, можем переключиться на что-то другое, если сочтем, что доходность там будет выше.

– Понимаю, – протянул он и записал что-то в блокнот. – И сколько же клиентов у вашей фирмы?

– Ну, на этот вопрос не так-то просто ответить, – сказал я. – Хоть мы и фирма, консультанты работают индивидуально, у них могут быть свои клиенты. У нас работают шестеро высококвалифицированных специалистов, НФК, с лицензиями. Работали, до того как убили Геба. Теперь пятеро.

– НФК?

– Независимые финансовые консультанты.

Он и это тоже записал.

– И вы один из них?

– Да, – ответил я.

– И у вас тоже есть свои клиенты?

– Да, – снова сказал я. – Лично у меня около пятидесяти клиентов, но половину времени я трачу на обслуживание клиентов Патрика.

– А сколько клиентов у мистера Лайала?

– Около шестисот, – ответил я. – Кроме Геба Ковака и меня, у него есть еще два помощника.

– И все они тоже НФК?

– Только один, – сказал я, – хотя она лишь недавно получила лицензию, и у нее пока что нет своих клиентов. А остальные – нет. – Я продиктовал ему имена и фамилии, Томлинсон сверился со списком сотрудников фирмы и нашел их там.

– Как можно быть независимым, если работаешь на фирму?

Хороший вопрос, я часто спрашивал себя о том же.

– Независимость в данном случае означает, что мы независимы от инвестиционных провайдеров, а потому имеем право консультировать наших клиентов по всем вопросам, связанным с инвестиционными возможностями. Допустим, вы пришли в свой банк и заявили, что хотели бы инвестировать энную сумму. Сотрудник тут же попробует продать вам что-то из банковского инвестиционного портфеля, даже если есть более выгодные для вас варианты. Там могут работать отличные финансовые консультанты, но независимыми они не являются.

– Стало быть, именно так вы зарабатываете деньги? – спросил он. – Уверен, что вы делаете это не бесплатно.

– Нет, конечно, – кивнул я. – Мы делаем наши деньги в основном двумя способами, в зависимости от клиента. Большинство из них предпочитают платить нам фиксированную зарплату, она представляет собой небольшой процент от общей суммы инвестиций. Другие же предпочитают выплачивать комиссионные от инвестиционных провайдеров, по продуктам, которые мы посоветовали им купить.

– Понимаю, – протянул он, но мне показалось, он мало что понял. – И за какой суммой денег вы «приглядываете», если в целом?

– О, за целой кучей денег, – шутливо ответил я, но он даже не улыбнулся. – У некоторых клиентов есть всего несколько тысяч, которые они собираются вложить, у других – многие миллионы. Думаю, если в целом, наша фирма присматривает за сотнями миллионов долларов. Большую часть наших клиентов представляют люди, которые много работают, выходцы из богатых семей или и то и другое, вместе взятое.

– И все эти клиенты доверяют вам крупные суммы денег? – недоверчиво и удивленно спросил он.

– Да, – ответил я. – А доверяют они нам по той причине, что у нас имеется масса мер предосторожности и систем проверок, обеспечивающих сохранность капиталов.

– И они действительно работают, эти меры предосторожности и проверки?

– Конечно, – заверил я его несколько обиженным тоном, словно недоумевал, как можно ставить это под сомнение.

– А мог мистер Ковак воровать у своих клиентов?

– Абсолютно исключено! – выпалил я и тут же вспомнил, что говорила Клаудия накануне вечером. Ну, про то, что никогда не знаешь, кто может оказаться мошенником. – Все, чем мы здесь занимаемся, подвергается самой тщательной проверке со стороны регулирующих финансовых служб, имеется у нас в штате и представитель по надзору, который тщательно рассматривает каждую транзакцию с целью убедиться, что проводится она по правилам. Если бы Геб воровал у клиентов, надзорные органы непременно выявили бы это, уже не говоря о регулирующих финансовых службах.

Он уставился на список штатных сотрудников.

– И кто же здесь у вас выполняет надзорные функции?

– Джессика Уинтер, – ответил я. Он нашел ее имя в списке. – Та женщина, которая просила у вас разрешения отлучиться и выпить кофе.

Он кивнул.

– А насколько хорошо мистер Ковак был знаком с мисс Уинтер?

Я рассмеялся.

– Если вы намекаете на то, что Геб Ковак и Джессика Уинтер были в сговоре и воровали у клиентов, можете забыть об этом. Геб считал нашу дорогую надзирательницу высокомерной штучкой с претензиями, она же его – чудаком, клоуном, инакомыслящим. Джессика была единственной из всех сотрудников, кто не любил Геба.

– Может, они только притворялись, – заметил детектив и что-то записал.

– А вы, я смотрю, весьма подозрительны, – сказал я.

– Да. – Он поднял на меня глаза. – И просто удивительно, как часто оправдываются мои подозрения.

А что, если он прав? Что, если Геб и Джессика все это время водили нас за нос? И кто еще из работников фирмы мог быть вовлечен в этот заговор? Но я тут же сказал себе: глупости. Так недолго докатиться и до того, что матери собственной доверять не будешь.

– Ну а сами-то вы как относились к мистеру Коваку? Не считали его чудаком?

– Нет, – ответил я. – Он просто был ярким и веселым американцем в бизнесе, где, как принято считать, работают только скучные унылые люди. Зануды.

– А вы сам зануда? – спросил он, глядя мне в глаза.

– Возможно, – ответил я. И подумал, что стал гораздо занудливей с тех пор, как перестал выступать на скачках. Но лучше быть скучным и живым, нежели веселым и мертвым.

Я вернулся в приемную, где вызова на допрос ожидали еще человек пятнадцать. Помещение было совсем маленьким, из предметов обстановки здесь размещались лишь два кресла и небольшой журнальный столик.

– О чем тебя спрашивали? – спросила Джессика.

– Да так, ни о чем особенно, – ответил я, стараясь, чтоб она не поняла по выражению моего лица, что старший инспектор интересовался ее отношениями с Гебом. – Просто хотели знать, чем именно занимался здесь Геб. Спрашивали, кто, по моему мнению, мог бы его убить.

– Но ведь ясно, что убили его не из-за работы, – похоже, Джессика встревожилась. – Думаю, это как-то связано с его личной жизнью.

– А я считаю, они до сих пор понятия не имеют, за что его убили, – вмешался Патрик Лайал. – Поэтому и расспрашивают так долго и обо всем.

Тут в предбаннике началась какая-то толкотня, похоже, что в приемную пытался пробиться кто-то посторонний. Но его не пускал здоровяк-охранник в полицейской униформе. Через стеклянную дверь я видел: этим незваным гостем был Эндрю Меллор, адвокат нашей фирмы. Наша компания была слишком маленькой, чтоб позволить себе взять штатного адвоката, так что мы обращались за помощью к Эндрю, который работал в своей конторе неподалеку, прямо за углом, на Кинг-Уильям-стрит.

Патрик тоже увидел его и подошел к двери.

– Все нормально, офицер. Мистер Меллор наш адвокат.

– Но его нет в моем списке, – упрямо твердил полицейский.

– Я сам составлял этот список и просто забыл включить в него мистера Меллора.

Полицейский нехотя отступил и пропустил в приемную посетителя.

– Извини, Эндрю, – сказал Патрик. – Тут у нас творится сущий кошмар.

– Вижу. – Эндрю Меллор оглядел знакомые лица. – Страшно сожалею о том, что случилось с Гебом Коваком. Просто до сих пор не верится. Невозможно, невероятно!

– И к тому же чертовски некстати, – вмешался Грегори, который после препираний со старшим инспектором почти все время молчал. – Но я рад, что ты здесь. – «Вполне возможно, – подумал я, – что это Грегори пригласил сюда Эндрю, с тем чтобы тот присутствовал при его допросе». – Пойдем, надо перемолвиться словечком. – И Грегори начал подниматься из кресла.

– Вообще-то, Грегори, – адвокат остановил его взмахом руки, – я пришел не к тебе. Мне необходимо переговорить с Николасом. – Пятнадцать пар глаз тут же устремились в мою сторону. – Не возражаешь? – И он подхватил меня под руку и увлек к двери.

Казалось, что эти взгляды прожигают спину, пока я выходил в предбанник вместе с Эндрю. Мы прошли мимо лифтов, свернули за угол, чтоб скрыться от любопытных глаз сотрудников «Лайал энд Блэк» и чтоб полицейский, дежуривший у стеклянных дверей, не мог нас слышать.

– Ты уж извини, – пробормотал Эндрю, – но я должен тебе кое-что передать.

Из внутреннего кармана пиджака он извлек белый конверт и протянул мне. Я взял.

– Что это? – спросил я.

– Завещание Геба Ковака. Его последняя воля.

Я переводил недоуменный взгляд с конверта на Эндрю.

– Но почему ты отдаешь его мне?

– Потому, что Геб назначил тебя своим душеприказчиком.

– Меня? – Я был крайне удивлен.

– Да, – ответил Эндрю. – К тому же ты теперь являешься единственным наследником его состояния и имущества.

Удивлению моему не было предела.

– Разве у него не было семьи?

– Очевидно, не было того, кому бы он мог все оставить.

– Но почему именно мне? – спросил я.

– Понятия не имею, – ответил Эндрю. – Может, потому, что ты ему нравился.

Разве мог предположить я в тот момент, что оставленное Гебом Коваком наследство превратится в кубок с ядом, который мне предстоит выпить до дна.