Читать книгу Няня. Кто нянчил русских гениев - Группа авторов - Страница 12

Мои родители и безотрадное младенчество

Мать моя, без малейшей видимой причины, по необъяснимому какому-то противоречию или капризу в духе человеческом, невзлюбила меня с первого же дня моего рождения, и потом уже не пускала меня к себе на глаза. Я рос то в девичьей с девками, то в комнате бабушки по отцу, в комнате уединенной, отделенной сенями от прочих покоев, которую поэтому очень удачно называли «одинокой». Я почти всегда был или в одинокой с бабушкой, которая любила меня до нельзя, души во мне не чаяла и баловала на всякие манеры, или в мезонине, с нянею Соломонидой, которая тоже очень любила меня, но баловала менее. /…/

Со смертью матери /…/ передо мною широкое поле, открытая дорога: куда угодно, на все четыре стороны. Бегай, шуми, шали, кричи, бей, ломай, колоти, дерись, озорничай, лазь по деревьям, по заборам, по углам изб за птичьими гнездами, играй с ребятишками, дворовыми и крестьянскими, травя кошек собаками, бегай на гумно купаться в пруде по пяти раз в день, делай из комьев снега избы и дворцы, шлендай по весенним лужам, сняв башмаки и засучив панталоны по колено, запрягай в салазки большую дворняжку Серку, которая иногда повезет, а в другой раз больно укусит; /…/ словом: полная, бесконтрольная свобода и независимость во всех словах и действиях. /…/

А что же на все это отец?.. А ничего… Он жил постоянно в городе, по своей должности. В деревню же наезжал очень редко. А когда приезжал, то занимался более «Вихрами, Неганами, Наянами и Злобиаками» с братией, нежели детьми, которые оставались под надзором бабушки и двух няней: моей, стосемилетней Соломониды, и сестриной – шестидесятилетней Дарьи.

А что же бабушка? Бабушка, как все бабушки: все, что ни сделает внучек, все хорошо, за все погладит по головке…

А что же умная и строгая няня Соломонида?.. Она ходила за мной лишь до семилетнего возраста, ослепла и прожила потом еще восемь лет. Меня же передали на руки другой, далеко не такой старой, но глупой и суеверной няни.

Мое детство, многосторонняя детская деятельность и начало обучения

Я был чрезвычайно пытлив и любознателен во всем, что надеялся узнать через расспросы. Столетняя няня моя, с которой любил я разговаривать по целым часам, в особенности была мастерица рассказывать сказки о «Еруслане Лазаревиче», о «Бове Королевиче», о «Звере Норке подземельном» и множество других. Бабушка тоже, с своей стороны, не скупилась на сказки, особенно после удаления няни Соломониды. Но что еще занимало меня в высшей степени, так это черт. Беспрестанно слышал я вокруг себя слова: нечистая сила, черт, дьявол, злой дух, домовой, леший, водяной. И страшно становилось мне от этих слов, и смертельно хотелось мне узнать, что такое этот черт и дьявол, со всею честною компанией, порожденною болезненным воображением суеверия и невежества.

– Няня! – спрашивал я однажды Соломониду. – В самом деле, есть на свете черт?

– Говорят, что есть, мой голубчик.

– А ты его видала когда-нибудь?

– Нет, мой голубчик, никогда не видала.

– А кто другой видал его?

– Не знаю, мой родной, не слыхала.

– А я слышал от Хавроньи, что тетенькин скотник Спиридон встретил раз ночью черта на сеннике. Говорит: такой страшный! С рогами, с хвостом и с железными когтями на руках. И на козла похож, и на человека. Да только такой злой.

– Э, батюшка! Не верь ты этой дуре Хавронье. И охота тебе разговаривать с нею, с полоумною! Я сто восемь лет прожила на свете, а черта никогда не видала, да и не слыхала, чтобы кто другой его видел.

– А мне бы очень хотелось посмотреть на него. Хоть и страшно, а все бы взглянул на него разочек, чтобы знать, что это за черт такой?

– Господь с тобою, голубчик! Что это вздумал ты такие ужасти? Да сохранит тебя Бог от всякой нечистой силы! И думать-то грешно об этом, а не только желать встретиться с злым духом.

И няня примется креститься и читать молитву; а потом осенит крестным знамением и меня; и я перестану расспрашивать о черте.

Во мне была еще одна замечательная черта. Отец мой, большею частью, жил в городе, оставляя детей в деревне под надзором нянек и бабушек. Все это женское народонаселение ужасно боялось грома. Когда начиналась гроза, все окна в доме затворялись крепко-накрепко, и все женское царство – бабушка, сестра моя, две няни и ключница – собиралось в одну комнату, где было только одно окно, которое завешивалось шторой и еще чем-нибудь; и потом, прижавшись одна к другой, сидели в темном углу комнаты, крестясь после каждого удара грома. Я же, напротив, ужасно любил грозу. Как только загремит и польется дождь, я бегом в мезонин или, как называли его няня и люди, в «мизанет», войду и прямо к окну; растворю его настежь и давай наслаждаться и громом, и молнией, и, в особенности, проливным дождем, под который подставляю и руки, и голову, высовываясь из окна донельзя. Иногда Соломонида и накроет меня в этом общении с разъяренными стихиями, подбежит к окну и закричит испуганным голосом: