Читать книгу Война роз. Право крови - Конн Иггульден - Страница 11

Эдуард Йоркский спешился со всей возможной бесшумностью, привязав поводья к низким ветвям. Тем не менее ремни доспеха чуть слышно скрипнули, а плащ из волчьих шкур, который он с некоторых пор стал носить, негромко хлопнул складками. Некоторые из этих звуков отнес ветер, поглотил лес и погасили гранитные валуны. Впрочем, Эдуард над этим особо не раздумывал – он лишь знал, что обхитрить волчью стаю не так-то просто. Будучи хищниками, пусть даже занятыми своей охотой, они все равно узна́ют, что он здесь.

Глухое рыканье Йорк заслышал, когда пробирался между выступами обнаженной породы. Местность вокруг Нортгемптона была дикая, необжитая, с седыми, как время, камнями в пятнах темно-зеленого мха. За два дня своей охоты он не встретил ни одной живой души, а потому не опасался и засады, хотя тропа шла на сужение и постепенно сузилась так, что небо вверху проглядывало не более чем сероватой полоской. В этом тесном пространстве плечи терлись о неровные каменные стены, а впереди все явственней слышались рычание, поскуливанье и лай – первородное сочетание ярости и страха, сущностного признака стаи. Мелькнула мысль о необдуманности: вот так, нежданным гостем, являться такому множеству кровожадных волков, не зная даже, есть ли отсюда еще один выход… Ведь если он перегораживает им единственный путь к отходу, они непременно накинутся на него с такой же свирепостью, как и на всякую другую добычу.

Эта мысль вызвала у Эдуарда улыбку: уж чего, а силы и прыти ему не занимать. Для себя он с некоторых пор уяснил, что риск – это одно из немногих свойств мира, в которых он черпает отраду, в то время как все остальное – лишь тошнотная муть и горе. В опасности Йорк весь обращался в белую кость, без гнетущего веса плоти. И это хорошо.

Между каменными стенами было совсем темно, а потому свет впереди буквально резал глаза. Эдуард зашагал со всей возможной быстротой, пока звуки свары и тявканье не приблизились по громкости к баталии. Постепенно тропа стала расширяться, и он перешел на бег, замерев как вкопанный на входе в округлую ложбину с полсотни ярдов в поперечнике. Здесь рискнул глянуть вверх: пятачка, через который можно было бы отсюда выбраться, не замечалось. Впереди в каком-нибудь десятке шагов кишела волчья стая, с воем и тявканьем наседая на загнанную ими в горловину охотничью собаку. Та в ответ лаяла, но ее лай терялся во всей этой какофонии. Волки прижимали пса к дальней стене, не оставляя ему возможности улизнуть.

То, что у них за спиной чужак, хищники уже чуяли: это было видно по тому, как они искоса на него поглядывают. В стае были такие, кто пригибал головы в страхе перед запахом человеческого пота. Но вот к пришельцу повернулись три молодых самца, щерясь и прижав уши, и Эдуард ощутил на своем лице свежую испарину. Он ожидал увидеть небольшую стаю из полудюжины, от силы дюжины особей. Однако здесь их было десятка три – все, как один, поджарые, легконогие, клыкастые убийцы. Минуты не прошло, как они уже прониклись к нему интересом.

Черно-белый пес, которого они загнали в эту ложбину, был чем-то вроде охотничьего мастиффа, которому сейчас хватало сметки оставаться вблизи стены. В сущности, он находился в западне, и если б не появление человека, стая его наверняка уже растерзала бы. Хотя это, возможно, еще впереди…

Эдуард вскинул глаза: где-то наверху, на краю каменного карниза, что-то мелькнуло. Глубина ложбины составляла ярдов шесть или семь, где-то в пределах двадцати футов. Своей правильной округлостью она походила больше на рукотворную чашу, чем на некогда проточенное русло древней реки. Здесь, в окру́ге, до сих пор попадались кольца и камни времен римлян, и Эдуарду доводилось видеть их своими глазами. Вот и от чаши было примерно такое же ощущение.

Мелькнула мысль, что это какой-нибудь пастух, а еще опаска, что это может оказаться солдат (в таком случае жди засады). Но увидеть там, среди орляка и плюща, молодую женщину Йорк явно не ожидал. От удивления он приоткрыл рот: в самом деле женщина, стоит под раскидистой рябиной и цепко смотрит вниз, в ложбину. Она занесла над головой руку, в которой был камень размером с яблоко. Вероятно, почувствовав на себе сторонний взгляд, незнакомка посмотрела в ту сторону и тоже вскинулась от изумления при виде бородатого воина, стоящего там в стальном нагруднике и волчьих шкурах.

– Уноси ноги! – выкрикнула она, метнув камень в гущу волчьей стаи. Какой-то мелкой сучонке досталось по загривку, и та, взвизгнув, извернулась и цапнула себя за хребет.

С упавшим сердцем Эдуард увидел, что женщина поднимает руку снова. Судя по всему, ей хотелось спасти свою собаку, но в итоге это могло обернуться… В теле мужчины волной взбухал гнев. Черт возьми, сын Йорка: ведь ты в доспехах, при плаще и с мечом, даренным твоим отцом специально под твой рост! Длинный клинок со звонким шелестом вышел из ножен, а камни тем временем продолжали с глухим стуком падать на волков. Хищники под ударами подскакивали и метались, на время позабыв о добыче. В эту секунду их тянуло единственно укрыться и спастись.

Но на их пути стоял двуногий. Перемену в настрое волков Эдуард уловил в ту секунду, как на него, обернувшись, уставились матерые. И вот уже к нему устремился первый – большой, с густой шерстью и широкогрудый, по всей видимости, вожак. Йорк нервно сглотнул. Но ему было восемнадцать, а чувства его – распалены. Меч был выкован специально под него – с сужающимся стальным стержнем вдоль трехфутового лезвия. Ворочать таким большинству было несподручно из-за тяжести, а вот Эдуарду Йоркскому такое оружие было как раз по руке. Он вскинул меч легко, как перышко.

– Ну давай, иди сюда! – рыкнул он зверю. – Посмотрим, кто кого!

До этого Эдуард охотился на волков множество раз, но ему еще не случалось стоять против целой стаи, к тому же ясно сознающей свою цель. Без всякого колебания звери прянули на него с пастями, пенящимися от ярости. Несмотря на рост и габариты, Йорка буквально прибило к скальной стене и чуть не сверзило на колени одним лишь весом этих тварей. Здесь его уберег доспех – выстаивая против мечей, о чем свидетельствовали многочисленные зазубрины, он уж точно справлялся с нажимом когтей и клыков. Волки в мгновение ока, остервенело мотая головами, изодрали на нем плащ. Эдуард упирался, но их натиск оттаскивал его в сторону, норовя свалить с ног. Однако он тоже наносил удары, взмахивая мечом, как косой. Наносили зверям урон и шипастые боевые перчатки.

Все кончилось меньше чем через минуту, едва лишь матерым самцам удалось освободить стае проход к свободе. Упершись руками в колени, Эдуард натужно переводил дух. Рядом на земле лежали четверо волков, двое убитых и двое еще живых. Остальной стаи и след простыл. Исчезла и женщина, что направила их этим путем.

Медленно, морщась от полученных ссадин и царапин, Йорк опустился на корточки возле одного из раненых животных – волчицы с перерубленным хребтом, тщетно пытающейся подняться. Она тоже тяжело переводила дух, скаля зубы и следя за каждым движением двуногого, который шлепнул ее перчаткой по носу. Волчица испуганно тявкнула и стала отползать, протяжно скуля.

Эдуард распрямился как раз в тот момент, когда к нему пришлепал мастиф, утробно рыча на каждое движение волков. Угрозы они больше не представляли, и черно-белый пес не выказывал страха. Весь в пыли и царапинах, он подошел прямиком к Йорку, припадая на одну лапу, из которой сочилась кровь. Когда Эдуард посмотрел вниз, пес ткнул его головой и стал тереться носом о складки изорванного плаща. Псина был просто-таки здоровенный.

– Да ты, я вижу, парнище будь здоров, – сказал ему Эдуард, – прямо как я. А там, вверху, твоя хозяйка была? Та, что всю стаю натравила на меня? Что молчишь, а? Хозяйка твоя, стало быть?

К удивлению Йорка, когда он взялся трепать мастифа за загривок, большеголовый пес словно разулыбался, откровенно довольный, что его кто-то дружески треплет по спине.

Эдуард поднял глаза: откуда-то сверху сыпались мелкие камешки и листья. Вон она, та самая незнакомка – слезает вниз по камням и поросли, ухватывается за корни и камни, а подол ей мешает и задирается до бедер. Набивший шишек, разгоряченный и порядком раздраженный Йорк опустился на одно колено и продолжил чесать мастиффа, на что тот, внезапно перевернувшись, выставил почти безволосое брюхо, глупо скалясь и перекатывая в пасти длинный язык.

В полузамкнутом пространстве ложбины дыхание женщины было слышнее, чем наверху. За чесанием и похлопыванием собаки Эдуард выжидал, когда восстановится его собственное дыхание. Покалеченные волки тем временем перешли на вой, вызывая желание взять нож и прервать их страдание, но Йорк, подумав, решил этого не делать. Жалость жалостью, но в момент нападения этих тварей он не на шутку сдрейфил, хотя сам в этом никому бы не сознался. Пластины и кольчуга – это, конечно, хорошо, но матерые самцы оказались неожиданно тяжелы и ослепительно быстры. Повались он на спину, ему бы в один миг вырвали глотку. Перед глазами все еще стояли щелкающие желтыми зубьями пасти, да так близко, что кажется, вот-вот – и тело обожжет смертельная боль.

Эдуард ждал уже, казалось, целую вечность, сознавая присутствие той женщины наверху, но никак на него не реагируя. Та уже наполовину спустилась, но в какой-то дюжине футов над землей замешкалась на крутой, мшистой гранитной плите. Для прыжка было все еще высоковато, и слышалось, как она в отчаянии барахтается, тщетно высматривая сподручное местечко для того, чтобы поставить ногу или ухватиться рукой. Но такого места не находилось.

Заслышав, как женщина, чертыхнувшись, оступилась, Эдуард поднял голову. Какая-то призрачная опора неожиданно подвела, и хозяйка мастифа отчаянно забарахталась, после чего в последний миг толкнулась от стены и темным силуэтом на фоне бледного неба полетела вниз, ему навстречу – достаточно было лишь подняться и сделать шаг, чтобы ее подхватить.

Эдуард смотрел, лениво почесывая пса по ребрам, ну а незнакомка, ахнув, грянулась в двух шагах оземь и теперь недвижно лежала, распахнув глаза на небеса. Неизвестно, может, она и впрямь ударилась сильно. Пес с неловкой торопливостью вскочил на лапы, виляя хвостом, подбежал к хозяйке и теперь с громким скулением нализывал ей лицо, тычась носом ей в ладони. У Йорка на поясе висело кольцо бечевы: отмотав кус, он начал вязать для пса подобие ошейника.

– Тебе понадобится имя, парняга, – сказал Эдуард вслух.

При взгляде на женщину ему пришла одна мысль. Летунья все еще лежала с занявшимся дыханием, не обращая внимания на то, как пес пускает слюни и тычется влажным носом ей в щеку.

– Как он у тебя зовется? – спросил Эдуард.

С громким стоном женщина неожиданно села – лицо и руки у нее были исцарапаны и все в буро-зеленых пятнах лишайника. В длинных волосах застряли листья. Будь это какой-нибудь другой день – без падений с карниза на землю, – ее бы, пожалуй, можно было назвать красивой. Впрочем, и сейчас ее пристальные, яркие и чуть расширенные в гневе глаза были притягательны.

– Тебе-то что? – резко ответила она, и в ее глазах мелькнул сквозной зеленый блеск. – Он все равно мой, а не твой. Сейчас сюда по тропе идут мои братья, так что тебе лучше со мной не связываться.

Эдуард беспечно махнул на тропу рукой.

– Подумаешь, братья! Вон у меня где-то там армия и охотничий отряд из сорока людей. Так что братья твои или отец меня не волнуют. Равно как и ты. А пса я забираю себе – так как ты, говоришь, он у тебя звался?

– Ты что, думаешь его украсть?! – ошарашенно спросила незнакомка, накренив голову. – Ты не подставил под меня руки, а теперь еще и уводишь мою собаку? Почему ты меня не подхватил?

Йорк оглядел ее: волосы светло-рыжие, утянуты назад в пучок. Сейчас они встопорщились и торчали щеткой. В этих зеленых глазах с тяжеловатыми веками и впрямь было нечто, заставляющее жалеть, что он ее не подхватил. Но решение принято, и отступаться нельзя. Эдуард пожал плечами:

– Ты причинила мне боль этими твоими волками.

– Моими? Какие ж они мои! Я, наоборот, пыталась спасти от них Бе́ду.

Заслышав свою кличку, мастиф навострил уши. Преданно припав к хозяйке, он ждал, пока та не начала почесывать ему спину – тут уж пес буквально застонал от блаженства и, тяжко дыша, улыбчиво высунул язык. Эдуарда кольнуло что-то похожее на ревность.

– Бе́да – это который ученый муж?[13] Тоже мне, кличка для собаки! Нет, я назову его, пожалуй, Брут.

– При всех твоих размерах, мужчина из тебя никудышный. Меня не подхватил, собаку – и ту называешь не мудреней ребенка… «Брут» – да разве это кличка!

Щеки Эдуарда запунцовели, а губы сжались.

– Ну, не Брут, так Бритт[14]. За его окрас. А, парняга? Бритт – как оно тебе? По глазам вижу, что нравится.

Было видно, как, разговаривая с собакой, Йорк о чем-то холодно думает: глаза его как будто потемнели, а плечи чуть сгорбились, излучая скрытую угрозу, хотя раньше он казался вполне безобидным, даже добродушным. Угнетенная тяжелым молчанием, женщина смолкла, больше уже не пререкаясь. Плечистость и рост этого юноши поначалу ввели ее в заблуждение. Она вдруг поняла, что на самом деле он гораздо моложе, чем кажется – с еще юношеской, шелковисто-черной бородой. Плащ на нем изорван волками в лохмотья, что лишь увеличивает его габариты в этой укромной ложбине. Хозяйка мастифа встала, толком не зная, ждать ли от этого человека опасности. И зачем ему эта собака? Хотя ясно, что дело проиграно. Она нахмурилась, чувствуя, как начинают болезненно пульсировать ушибы и ссадины.

– Не к лицу оно тебе, в придачу ко всему еще и красть собаку. Если пес тебе приглянулся, так купи его у меня и дай за него достойную цену.

Эдуард поднялся в полный рост, загородив собой, казалось, небосвод. И причиной тому была не только его вышина, но также объем груди, плеч и рук с буграми мышц, вылепленных за годы ратных упражнений и боев. Борода всклокочена, длинные пропыленные волосы свалялись, но глаза были спокойны. Ощутив у себя в животе и лоне чувственный трепет, женщина услышала его голос:

– Убеждать вы, женщины, горазды. Но я на это не клюну. А ну, Бритт, ко мне!

Здоровенный мастиф послушно подошел и, высунув язык, с широченной улыбкой припал к ногам Эдуарда. Тот набросил псу на шею ошейник из бечевы, обмотав конец ее вокруг левой руки.

– Мой тебе совет: если можешь, взберись обратно на склон, – сказал он через плечо. – Мои люди скоро отправятся на поиски, и встреча с ними не сулит тебе ничего доброго. А твоя собака, миледи, – это плата за мои раны. Доброго дня.

Элизабет Грэй проводила его задумчивым взглядом. Наряду с физической мощью, в этом юном великане она ощущала некую темноту, гладкую, как дымчатое стекло, – сочетание, сказавшееся в ней с его уходом странной слабостью. Мысли ее туманились. Женщина напомнила себе, что она замужем, что у нее двое крепких мальчуганов и муж в рядах у лорда Сомерсета. «Сэру Джону Грэю об этой странной встрече лучше не обмолвливаться», – решила она с потаенным вздохом. Как бы чего не заподозрил. Ну а насчет собаки надо просто сказать, что она издохла. Волки загрызли.

* * *

Сент-Олбанс находился в каких-то двадцати милях от Лондона – меньше дня пути. Все, кто был на марше с королем и королевой, знали, что, выйдя с рассветом, они еще до заката увидят Темзу. Эта перспектива поднимала настроение. Лондон – это значит гостиницы, таверны и эль. Это значит оплата – и все лакомое, что за этим последует. Готовясь к своему последнему переходу, армия королевы, как могла, прихорашивалась, со смехом и прибаутками пакуя оснастку на возы.

Едва Уорик с Норфолком отступили на север, как разнеслась весть о чудесном спасении короля. Важность этого не укрылась от тех, кто за это дрался. Они бурно ликовали, шалея от облегчения. Крики здравиц раскатывались по равнине и по самому городку, волнообразно набирая силу и доходя до хрипоты, чтобы затем начаться снова, в то время как королевское семейство торжественно выезжало на встречу со своими верноподданными. Некоторые из тех людей шли к югу с боями от самой Шотландии. Часть из них прошла через леса и долины, дважды сразившись за короля с самыми мощными его врагами – и оба раза одержав победу, под Сандалом и под Сент-Олбансом. И вот солнце всходило снова. Впереди лежал Лондон, со всеми своими атрибутами столицы и верховной власти, силы и воздаяния по заслугам, от судов и шерифов до Вестминстерского дворца и Тауэра. Это было поистине сердце королевства. Лондон означал не только оплот силы, но и безопасность, и, что превыше всего, хорошую еду с питьем и отдых.

Маргарет в кои-то веки не стала для виду совещаться с Сомерсетом, а самолично с рассветом повелела выдвигаться на юг. С мужем и сыном подле себя и почтительно, в пояс, кланяющимися лордами, с лиц которых не сходили угодливые улыбки.

Присутствие короля Генриха – Маргарет это видела – было поистине волшебным талисманом. Те, кто когда-то хмурился и выполнял приказы через поджатые губы, подуспокоились и неукоснительно, с бесстрастными лицами выполняли распоряжения. Те, кто в ее присутствии позволял себе фамильярность, отошли на должную, подобающую чину дистанцию. Барабанщики отбивали боевитую дробь, люди с рукою на сердце пели походные песни. Настроение было одновременно приподнятым и ломким – смесь пережитых страданий с предвкушением награды, которая еще впереди.

И не важно, что Генрих мало что понимал. Король и королева Англии вместе с принцем Уэльским ехали в свою столицу. А позади за армией, растянувшейся на мили городской дороги, влачилась тяжелая пушка, захваченная при Сент-Олбансе.

Королевское семейство ехало в одном ряду, с Сомерсетом и графом Перси чуть впереди. При всей победности старшие офицеры сознавали, что армия Уорика по-прежнему находится где-то неподалеку. А в таких обстоятельствах, согласитесь, это все же не триумфальное шествие, и потому было непозволительно, чтобы Маргарет и король Генрих держались в передних рядах, где засада из лучников могла бы в считаные секунды поснимать их с седел. Герцог Сомерсетский окружил короля и королеву железными рядами своих самых отборных солдат.

Для голоногих шотландцев планов не строилось, но и они были тут же, вразнобой шагая с разномастным оружием – у кого на плече, у кого сбоку. Эти бородачи без всякого стеснения разглядывали спасенного ими бледного короля, переговариваясь меж собой на своем странном гортанном языке. Настроение царило залихватски-бесшабашное, как на летней ярмарке, и люди шли со смехом и песнями, сокращая мили оставшейся дороги до Лондона.