Читать книгу Ворота - Константин Белослудцев - Страница 19

Укушенная нога болела, и кожа под повязкой чесалась, но Дима с этим ничего поделать не мог. Он, лишь иногда уезжая с отцом в ближайший поселок, чтобы ставить уколы от бешенства, днями напролет лежал в кровати и думал.

Алиса уехала обратно в Латин, и с тех пор жизнь Димы в деревне стала скучной и неинтересной. Он понимал это, и оттого боялся.

Пока Алиса была с ним, заботилась о нем и по возможности старалась не покидать его в то время, пока он лежал в кровати, Дима почти не чувствовал боли в ноге и совсем не думал о Николае Федоровиче, который забрал шкатулку, найденную в подвале сарая. Юноша ощущал заботу девушки и неосознанно радовался тому, что она рядом.

Но Алиса уехала вместе со своими родителями, и мысли тяжелым камнем навалились на него. Дима плохо спал и размышлял о старике. Он думал о нем, думал о солдатских жетонах, найденных в подполье сарая, о мгновенном старении дома и цветочного сада Николая Федоровича, о волке и не постаревших иконах. Чем больше он думал, тем загадочнее становилось всё случившееся с ним за последнее время. Перед тем, как встать на ноги, Дима уже не ставил под сомнение то, что Николай Федорович, действительно, живет уже больше двух сотен лет и за всю свою жизнь учувствовал во многих важных для мира войнах.

Выздоровление ноги шло долго и мучительно, но ближе к началу нового учебного года Дима, лишь слегка прихрамывая и ощущая несильную боль в бедре, спокойно ходил, бегал и почти не жаловался на жизнь. После того, как Алиса уехала, за ним ухаживал Андрей Иванович, его отец, и помощь его была куда заботливее, хоть девушка и старалась изо всех сил. Дима не хотел гостить дома долго, ведь в Латине у него осталось много дел, но укус дикого животного заставил его задержаться, поэтому Дима покинул отца только в конце августа, когда погода была еще жаркой и свобода до сих пор правила жизнью, но уже чувствовался холод предстоящей осени и учебы.

Они, Дима и Андрей Иванович, шли к железнодорожной остановке и оба молчали. Отец клял себя за то, что не вмешался в отношения своего сына и Алисы, что не помог девушке, а Диму терзали страшные мысли о том, что он грустит без Алисы. Он успокаивал себя, думая, что это нормально, когда человек грустит по своему другу, но его грусть не была похожа ни на что подобное. В ней перемешалась и тоска, и желание вновь увидеть девушку, прикоснуться к ней и обнять; и стремление поговорить, выразить благодарность; и что-то такое, о чем Дима старался не думать. Лишь малой долей своего сознания он осознавал, что Алиса ему небезразлична, но всячески отказывался принимать это. «Она – мой друг, – оглянувшись на отца, решил он, – Друг, и все!»

В детстве он строго приказал себе не ввязываться в любовные отношения, и долгое время не испытывал с этим никаких проблем. Проблемы появились только в старших классах. Животное сознание, заставляя юношу мучиться, требовало любви, но тогда Дима оказался сильнее своих потребностей. Теперь же все стало намного хуже. Он вспоминал, как Алиса приносила ему в кровать еду, как гладила его по голове, весело взлохмачивала волосы и пыталась поддержать нелепыми шутками, и сладкая дрожь проходила по всему его телу. До Алисы никто его так сильно и по-настоящему не любил.

Сохранять спокойствие было трудно. Дима не желал нарушить поставленные самим собой запреты, но и отталкивать Алису от себя ему не хотелось.

– Как ты думаешь, – слыша, как поезд подступает к станции, спросил Дима отца, – может ли существовать обыкновенная дружба между мужчиной и женщиной?

– Мы с твоей матерью долгое время просто дружили, – ответил Андрей Иванович, – В итоге все вылилось в любовь, но закончилось плачевно.

– Она любила тебя?

– Может и любила. Даже, точно любила. Знаешь, все эти психологи говорят, что настоящая любовь начинается с хорошей дружбы. Наша любовь тоже начиналась с хорошей дружбы…

– Значит, лучше не дружить с женщиной?

– Не могу точно ответить, – Андрей Федорович замялся, – Но думаю, что если ты уверен, что никогда не полюбишь ее, то вполне можно просто дружить. Ты это про Алису, да?

– Нет, – Дима отвернулся, – Мне это нужно для рассказа.

– Пора бы уже начать беспокоиться, Дима.

Юноша остановился и, окруженный зеленой листвой, впервые со страшной серьезностью посмотрел отцу в глаза.

– Не вижу ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, – сказал он, – Ты же знаешь, папа. Святой Рыцарь, все такое… это важно для меня. Понимаешь?

– Я тебя никогда не понимал, – Андрей Иванович вздохнул, – Почему бы тебе не быть обыкновенным человеком, таким, как все остальные? Так было бы легче. Зачем мучить себя?

«Мучить!» – мысленно воскликнул Дима и ответил:

– Я никогда себя не мучил. Все просто. Не хочу восхвалять себя, но, отрекаясь от низких любовных потребностей, я становлюсь лучше. Мои мысли яснее, а поступки приводят к куда большему результату. Пойми, папа!

– Не надо кричать.

– Извини… Ладно, электричка уже едет. Мне пора.

– Ты прости, что до поселка, до нормальной станции не довожу…

– Да ладно, не беспокойся.

– Ладно, давай. Пока.

Отец не стал обнимать Диму, но крепко пожал ему руку. Электричка останавливалась всего на пять минут, поэтому Диме пришлось поторопиться. Когда электричка прибыла, он, еще раз попрощавшись с отцом, предоставил проводнику билет и прошел внутрь. В электричке он доехал до железнодорожной станции и, прибыв на нее, пересел на поезд. В этот раз он ехал в купе.

Его попутчиками в грязном, но вполне пригодном для жизни вагоне оказались два пожилых чеха и русский парень примерно того же, что и Дима возраста. У одного из чехов, Гжегожа Гуса, на лице блестели красные ожоги, у другого, представившегося Сэмом Жижкой, не было одного глаза, а третий, русский, как вскоре выяснилось, не был по-настоящему русским. Его предки жили в Германии, и звали его Артемом Таппертом. Таппертом он себя и попросил называть.

– Вот ты, Дима, очень странный, – протянул Тапперт, поглаживая свои рыжие волосы – Скажи мне, ты когда-нибудь любил?

– Любил? – Дима не понял, – Кого любил?

– Девушку, – сказал Тапперт, смахнув с глаз длинную челку, – Или тебе больше парни нравятся?

– Нет, – Дима покраснел, – Я никого не любил.

– Никогда?

– Никогда.

– Не может такого быть, – Тапперт рассмеялся, – Is that right, my friends?

Гжегож и Сэм дружно закивали головами.

– Я не знаю чешского, поэтому разговариваю с ними на английском, – пояснил Тапперт, – Но это не важно. Ты, действительно, никого никогда не любил?

– Никого и никогда.

– Странно. Мне вот всего двадцать два года, и у меня уже есть жена и сын. И я, представь себе, живу счастливо. Они не обременяют меня, а, наоборот, делают более свободным и счастливым…

– Нет, нет, – остановил его Дима, – Не в этом дело. Я не думаю так. Понимаешь…

Он решил не рассказывать совершенно незнакомому человеку о своем отношении к любовным отношениям и в нерешительности замолчал.

– Что я должен понять? – спросил Тапперт.

– Да, наверно, ты прав, – Дима отмахнулся, – Знаешь, я подумаю над твоими словами, а пока, если ты не против, не будем затрагивать эту тему. Хорошо?

– Как пожелаешь, – Тапперт улыбнулся, – Тогда, Гжегож, how do you think…

Дима вздохнул и, пытаясь не слушать разговор Тапперта с чехами, закрыл глаза. Поезд шел не слишком быстро, он приятно качался на рельсах; это быстро убаюкало Диму, и он уснул.