Читать книгу Местоположение, или Новый разговор Разочарованного со своим Ба - Константин Маркович Поповский - Страница 6

Зал, где происходят заседания следственной комиссии. Низкое сводчатое помещение с длинным столом и рядом деревянных кресел с высокими спинками. На стене – большое распятие. У правой кулисы конторка для секретаря. Слева и справа – две двери.

За столом сидит Первый следователь, с повязанной на груди салфеткой. Перед ним – поднос с посудой. Заканчивая трапезу, он с удовольствием поглощает жареного цыпленка, время от времени запивая его вином.

Входит Секретарь. В его руках – большая стопка книг и бумаг.

Секретарь: Приятного аппетита, ваша милость.

Первый следователь (жуя): Тебе того же.

Секретарь: Премного вам благодарен. (Кладет книги на конторку).

Первый следователь: Все нашел?

Секретарь: И даже больше, чем требовалось.

Первый следователь: Зачем же больше, сынок? Мне лишнее читать охоты нет… Отнесешь все назад.

Секретарь: Слушаюсь, ваша милость.

Первый следователь (вытирая губы салфеткой): В нашем деле, сынок, важен не материал, а то, что у тебя на плечах. Была бы голова, а уж материал всегда найдется. (Звонит в колокольчик). Тетрадь готова?

Секретарь: Да, ваша милость. (Подойдя, кладет перед следователем тетрадь). Расчертил, как вы велели.

Вошедший Слуга забирает со стола поднос с посудой.

Первый следователь (листая тетрадь): Прекрасно… Прекрасно, сынок. Знаешь, что это такое?

Секретарь: Горю желанием узнать, ваша милость.

Первый следователь: Сразу видно, что ты в нашем деле новичок… Тут две графы. В одну я записываю все показания «за», а в другую – мнения прямо противоположные, то есть те, которые «против». Затем я суммирую и то, и другое и получаю результат. Допустим: шесть мнений за то, что принц Гамлет убил короля в состоянии аффекта, и три за то, что он убил его расчетливо, то есть, надеясь на выгоду. Среднее арифметическое этих мнений составит четыре с половиной, что указывает на то, что первое мнение ближе к истине, чем второе.

Секретарь: Просто невероятно.

Первый следователь: А, главное, как нельзя более убедительно. (Отдавая тетрадь секретарю). Давай-ка теперь подпишем.

Секретарь садится за конторку.

Пиши. «Следствие по делу о смерти принца Гамлета и других»… Нет, погоди. Это не пойдет. Напишем лучше так. «Следствие по делу о смерти принца Г.» Чтобы посторонний глаз не сразу мог разобрать, что к чему. Упаси Бог, попадет не в те руки. Раструбят во все концы.

В то время, когда Секретарь подписывает тетрадь, появляется Второй следователь. В руках у него – стопка бумаг.

Во время следующего диалога, Секретарь, забрав часть бумаг, уходит.

(Второму следователю). А я-то, было, грешным делом, подумал, что вы уже не придете… Ну, что? Есть какие-нибудь новости?

Второй следователь: Есть одна, если вы еще не слыхали. (Усаживаясь за стол). Королевский врач дал деру. Его видели садящимся на корабль, который отплывал во Францию. Теперь ищи-свищи.

Первый следователь: Да, что вы говорите? (Не сразу, задумчиво). А новость хоть куда. Его сиятельство останутся довольны.

Второй следователь (раскладывая бумаги): Довольны? Чем же это?

Первый следователь: Тем, что тайное стало явным… Раз человек бежит, значит, совесть его не чиста. А раз она не чиста, значит, ему есть, что скрывать. А раз ему есть, что скрывать, то он, как водится, и скрывает.

Второй следователь: Жаль только, что мы не знаем, что именно.

Первый следователь: Мы-то, конечно, нет. (Понизив голос). Но вот, что касается их сиятельства, то тут бы я не зарекался… Что это у вас?

Второй следователь: Список тех, кого требуется допросить.

Первый следователь: Но какой большой!.. Дайте-ка взглянуть. (Забрав список, читает). Рейнальдо, слуга покойного Полония… Так. Азалия, фрейлина… Актеры… (Второму следователю). Зачем тут актеры?

Второй следователь: По слухам, они были в приятельских отношениях с принцем Гамлетом. За ними уже послали.

Первый следователь: Было бы гораздо лучше, если бы он поддерживал отношения с церковными певчими. (Бормочет, читая). Господин Корнелий… Господин Вольтиманд… Офицеры Бернардо и Марцелл… Девица Маргрет… Против этого имени стоит большой восклицательный знак. Как это понимать?

Второй следователь: Так, что эту птичку хотели допросить их сиятельство. Лично.

Первый следователь: Не знаете, за что такая честь?

Второй следователь: Точно сказать не могу, но, кажется, дело идет об этом сумасшедшем итальянце, который вчера стращал нас историями про призраков. Они знакомы.

Первый следователь: Его зовут Горацио. Он действительно итальянец. Но сколько я могу судить, он себе на уме, но далеко не сумасшедший.

Второй следователь: Сумасшедший он или нет, но после его рассказа мне всю ночь мерещилось черти что.

Первый следователь: Что, если не секрет?

Второй следователь (уклончиво): Я не хотел бы даже вспоминать.

Первый следователь: Вот видите… Нет, он не сумасшедший. В нем чувствуется расчет и умысел. (Понизив голос). Представьте себе, что будет, если его историю станут пересказывать по кабакам и рынкам? У кого будет от этого болеть голова?..

Второй следователь молча смотрит на Первого.

Ага?.. Вот то-то же.

Второй следователь (косясь на дверь): Но как же их сиятельство?

Первый следователь: О, тут не беспокойтесь. С его-то головой он найдет выход хоть из Преисподней.

Второй следователь: Не сомневаюсь. (Негромко). Только, может, лучше… (Красноречивый жест). Раз, и готово…

Первый следователь (посмотрев на Второго следователя, не сразу): Зачем же торопиться? (Возвращается к бумагам).

Короткая пауза.

Слуга (появляясь на пороге): К вам какая-то дама.

Первый следователь (меланхолично, не отрываясь от бумаг): Вопрос в том, сынок, – какая именно.

Слуга: Довольно полненькая, чтобы не сказать больше.

Первый следователь: Запомни, сынок, на языке юриспруденции это называется «особые приметы». (Отрываясь от бумаг). Что ей нужно?

Слуга: Она не говорит.

Первый следователь: Не говорит или не хочет говорить? (Второму следователю). Тут есть нюанс, мне кажется.

Второй следователь: Если вы подвергните ее допросу с пристрастием, то уверяю вас, она заговорит так, что будет уже не остановить.

Первый следователь: Я предпочел бы действовать убеждением.

Второй следователь: А я чем? (Слуге). Кто она?

Слуга: Она не пожелала назвать свое имя, милорд.

Первый следователь: Так она еще и безымянна. (Второму следователю). Что у нас есть о безымянных дамах, коллега?

Второй следователь: Немного. Лицо безымянное не может быть ни свидетелем обвинения, ни свидетелем защиты… Ах, нет. Прошу прощения. Есть кое-что еще. Лицо непоименованное имеет право выступить в качестве безымянного объекта судебного разбирательства, например, в том случае, если суд разбирает дело, относящееся к безымянному мертвому телу. (Слуге). Похожа она на мертвое тело?

Слуга: Я бы не сказал.

Первый следователь: В таком случае, передай ей, что мы ее больше не задерживаем.

Слуга (неуверенно): Но, ваша милость… Я хотел сказать, что она настроена очень решительно.

Первый следователь: Это может обойтись ей очень недешево.

На пороге появляется Дама – просительница, женщина средних лет. С первого взгляда видно, что она беременна. Слуга поспешно исчезает.

(Холодно). Что вам угодно, сударыня?

Рыдая, Дама подходит, закрыв лицо платком. Короткая пауза.

Что значат эти слезы?.. (Нетерпеливо). Ну, же?

Дама продолжает рыдать.

Надеюсь, вы не собираетесь нас утопить? Можете быть уверены, нам бы это не понравилось. Тем более что вы отнимаете у нас время, а, следовательно, угрожаете нашему спасению.

Дама (сквозь слезы): Я бы никогда не осмелилась, милорд…

Первый следователь: И, однако, именно это вы сейчас делаете… Убедитесь сами. Время – деньги, деньги – это возможность совершать добрые дела, совершать добрые дела – значит быть в ладу со своей совестью, быть в ладу со своей совестью – значит находить расположение в глазах Всевышнего, находить расположение в глазах Всевышнего – значит иметь твердую уверенность в спасении. Стало быть, когда вы отнимаете у меня время, вы покушаетесь на мое спасение, а этого я допустить ни в коем случае не могу. Поэтому, если у вас есть, что сказать – говорите и, по возможности, кратко и по существу дела.

Дама: Хорошо, милорд…Тому назад пять месяцев, милорд, когда я имела несчастье прогуливаться в саду, милорд, принц Гамлет… (Рыдает).

Первый следователь: Отличное начало… Продолжайте… Ну, смелее… Принц Гамлет, вы сказали…

Дама: Он… Он посягнул… (Рыдает).

Первый следователь: Наш принц?.. Нельзя ли узнать – в каком смысле и на что?

Дама (сквозь рыдания): Мне мешает говорить стыд, милорд.

Первый следователь: Э, сударыня. Если бы Фемида смущалась человеческими поступками, то она уже давно сгорела бы от стыда… Так на что, вы говорите, посягнул наш дорогой принц?

Дама: На то, милорд, что женщина охотно отдает мужчине, но только в браке. (Рыдает).

Первый следователь: Ах, вот на что… Теперь понятно. Вы хотели сказать, что принц посягнул на вашу честь?

Дама: Да, милорд.

Первый следователь: Он вас принудил?

Дама: Силою, милорд.

Первый следователь: Свидетели?

Дама (в отчаянье): Милорд!.. (Рыдая, показывает на свой живот). Вот мой свидетель!..

Первый следователь: К несчастью, он не слишком разговорчив… Еще кто-нибудь?

Дама: Господь на небесах!

Первый следователь: Этот свидетель нам был бы очень кстати, но чтобы заставить Его выступить в таком качестве требуется, по крайней мере, упрямство Иова, сударыня…

Входит Священник.

А, святой отец… Присаживайтесь. Мы сейчас закончим.

Священник: Мир всем. Я ненадолго. (Садится).

Первый следователь (даме): И что же вы теперь хотите?

Дама: Справедливости, милорд.

Первый следователь: Прекрасное желание. Надеюсь, что она вас не минует, если вы поспешите изложить на бумаге, то есть письменно, все обстоятельства вашего дела и предоставите оное на наше усмотрение, с тем, чтобы мы, в свою очередь…

Дама молча протягивает ему сложенную бумагу.

Что это? (Взяв бумагу и быстро пробежав ее глазами). Я вижу, что в предусмотрительности вам не откажешь… Мы вас известим.

Дама: Ухожу с надеждой. (Уходит).

Второй следователь (проводив даму взглядом): Глядите-ка, а глазки сразу высохли. Какая бойкая. (Первому). Если я не сбился со счета, то эта уже шестая.

Первый следователь (бросая бумагу под стол): Таков удел всех покойников. На них можно возвести любую напраслину, а они даже не поведут бровью. (Священнику). Святой отец…

Священник: Пусть Божья милость будет со всеми вами… Простите, если отрываю вас от важных дел, – во всяком случае, мне служит извинением то обстоятельство, что я делаю это не по своей воле.

Первый следователь: В самом деле?.. И кто же, интересно, осмелился вас неволить?

Священник: Тревога – вот имя того слепня, который привел меня сюда.

Первый следователь: Скажите, пожалуйста!.. Когда тревога не останавливается даже перед броней вашей сутаны, что же тогда говорить про нас, грешных?.. А хотите, я угадаю, что вас тревожит? (Понизив голос). Вчерашняя история о призраке. Верно?

Священник: Ах, сын мой! Так же верно, как и то, что я сижу сейчас перед вами. (Тревожно). Скажите мне, ради Бога, что вы об этом думаете? Неужто, это правда?

Первый следователь: Насколько мне известно, правда бывает двух родов. Та, которую можно пощупать руками или разумом, и тогда тут не о чем говорить, или же та, которая открыта зрению более духовному, чем плотскому. Но это уже, скорее, по вашей части.

Священник: По нашей или нет, она мне не дает покоя, так, словно в ней таится какая-то опасность, которую я не в силах разгадать… (Напряженно). В ней что-то есть такое…

Первый следователь (быстро): Что?

Священник: Ах, если бы я знал… (Поднявшись). Но, без сомнения, нечто зловещее, сказать по правде… Какой-то вызов вечному порядку. Как если бы у нас вдруг появилась причина сомневаться в завтрашнем восходе солнца. (Подходя ближе, негромко). Что если это все же правда?

Первый следователь: С чего бы это вдруг?

Священник (настойчиво): Но если все же правда?.. Представьте только.

Первый следователь (немного сбит с толка): Если – все же, правда?.. (Посмотрев на Второго следователя, пожимая плечами). Ну, хорошо. Допустим. И что же с этого?

Священник (глухо): А то, что это значило бы тогда, что сердца человеческие так очерствели, а земля так переполнилась беззакониями, что небо вынуждено посылать нам мертвецов, чтобы они наставляли нас вместо закона и мудрой привычки и даже им наперекор… Но кто ж тогда… (Смолкает, как будто ему перехватило горло).

Первый следователь (с участием): Прошу вас, продолжайте.

Священник: Но кто же тогда удержит свой рассудок перед лицом этой божественной грозы? У кого хватит мужества принять со смирением ее раскаты? И где тот Моисей, который отважится говорить с небесами прямо, лицом к лицу, освободив от этой ноши всех слабых сердцем?

Первый следователь (с шутливой снисходительностью): О, сколько вопросов сразу.

Священник: Их будет много больше, если вспомнить, что народ, привыкший простосердечно принимать истину из рук властей, справедливо полагает, что право учить и наказывать эта власть черпает все из той же небесной сокровищницы. Но на кого, скажите, станет теперь опираться авторитет короны и Церкви, коль небо само пожелает вершить свой суд, безошибочно указывая на виновных и вкладывая меч правосудия в те руки, которым оно сочтет нужным его доверить?

Второй следователь: Нельзя ли чуть помедленнее, святой отец. Ей-Богу, мысль не поспевает.

Священник: Я спрашиваю – кому теперь не покажется соблазнительным принимать свои собственные домыслы и пустые мечтания за голос самого неба?

Второй следователь (недоуменно): Кому?

Священник: И кто устоит перед соблазном перетолковать на свой лад истины Священного Писания?.. (Почти с отчаяньем). И сколько будет тех, кто, позабыв о смирении и послушании, пойдут по этому пути прямо в руки дьявола, смутой и раздорами расшатывая основания земли?..

Первый следователь: Спаси и сохрани… (Решительно). Нет, нет, уж больно вы мрачные вещи говорите, святой отец. Да еще так, словно это уже дело решенное. А разве это так?

Второй следователь (Священнику): Да, разве так?

Священник: Ах, если бы вы знали, с какой охотою я и сам хотел бы думать, что все это – только пустые страхи.

Первый следователь: Так и есть, так и есть… И вот вам основания для этого. Посмотрите, разве небеса не заключили с нами договор на вечные времена? И не они ли это неустанно заботятся о нашем благе и спасении? Ну, а если это так, то чего же нам опасаться, раз их слово непреложно?

Священник: Все это так. Так. (Садится, глухо). Но сердце не на месте.

Первый следователь: Ну, будет вам, будет. (Появившемуся на пороге слуге). Что тебе?

Слуга: К вам господин Горацио.

Короткая пауза; присутствующие быстро переглядываются.

Первый следователь: Легок на помине… (Священнику). Ну, вот. Теперь у вас есть возможность отведать воды прямо из первоисточника. Надеюсь, вы не подхватите лихорадку. (Слуге). Пускай войдет.

Горацио (входя, с поклоном): Имею смелость нарушить ваши занятия, милорды. Надеюсь, вы меня простите. (Священнику). Святой отец…

Священник (благословляя издали): Да прибудет с вами милость Господня.

Первый следователь: Мы вас слушаем.

Горацио: Вчера я давал здесь свои показания и, кажется, не слишком удачно. Мой рассказ был сбивчив и путан, и уж, во всяком случае, далек от той ясности, которую требовал его предмет, что вполне объяснимо, если принять во внимание мое неумение выступать перед такой блестящей аудиторией. (Доставая бумагу). Вот почему, для пользы дела, на свой страх и риск, я решил изложить на бумаге все, что помнит моя память, – без спешки и обстоятельно… Могу я вам вручить?

Первый следователь (неопределенно): Угу. (Чуть помедлив). Весьма предусмотрительно, сударь. Весьма предусмотрительно… Давайте-ка ее сюда. (Принимая бумагу). Мы ознакомимся и, я уверен, не без пользы… Что-нибудь еще?

Горацио: Нет, милорд. (С поклоном, отступает к двери).

Священник (Горацио): Постойте!.. Постойте, сын мой. (Быстро поднявшись, выходит из-за стола). Я хотел бы вас попросить об одном одолженье, сын мой.

Горацио: С глубоким почтением к вашему сану, святой отец.

Священник: Тогда ответьте мне на один вопрос.

Горацио: На все, на которые вы только пожелаете.

Священник: Пока лишь на один. (Подходя ближе, негромко). Что бы вы сказали, случись, что Церковь, обличенная всей полнотой власти в вопросах спасения, исследовав досконально это дело, о котором вы вчера говорили, посчитала бы, что вы… ну, скажем так, прельстились уловкою врага?.. Что виденное вами – только наваждение? Обман? Ухищрение лукавых сил, толкающих нас к погибели?.. Ответьте искренне.

Горацио: Со всей готовностью, раз вы просите… Тут нет секрета. (Следователям). Вы позволите, милорды?

Первый следователь: Сделайте одолжение.

Горацио (Священнику): С глубоким сожалением, я принужден был бы смириться.

Священник: Но сердце? Сердце?

Горацио: В этом я не волен.

Священник: Настолько, что вас не убедил бы даже голос Церкви? Вы так уверены?

Горацио: Как в том, что вижу вас. (Немного насмешливо). Хоть, говорят, есть мудрецы, которые полагают, что, при желании, и это можно оспорить.

Первый следователь: Подальше от таких.

Второй следователь: Наоборот, поближе. Есть много способов, чтобы заставить их переменить это мнение.

Горацио: Как и всякое другое, я думаю.

Священник (негромко, словно сам с собой): Вот эту сутану я ношу уже без малого сорок лет, и что же? – за это время небеса ни разу не подали мне никакого знака, не ободрили меня ни чудом, ни знамением, – и я на них за это не в обиде… (Горацио). Что если этот призрак был сам дьявол?

Горацио: В таком случае, святой отец, согласитесь, что он был на этот раз несколько непоследователен, раз ему пришлось наброситься на самого себя, да еще так, что зло в результате было наказано.

Священник: Ах, сын мой! Но какой ценой? И сколько пролилось невинной крови! Разве небо на это способно?.. Невинные лишились жизни, королевство – короля, престол – наследника, мать – сына, сын – матери, – Боже мой! – и это все по попущенью неба?

Первый следователь (Горацио): Вопрос серьезный.

Горацио: Но на первый взгляд. (Священнику). А почему бы нет? Не все ли происходит по воле неба? Тем более, что я читал у святых отцов, что после того как Адам съел свое яблоко, на земле не осталось ни одного невиновного. Если принять это во внимание, нам не на что роптать. (Глухо, почти сквозь зубы). К тому же, само это слово, «невинный», часто походит на занавеску, которую задергивают, когда удобно, чтобы не видеть правды.

Первый следователь: Похоже, нам грозит серьезный диспут. А ну-ка, ну-ка… (Священнику, негромко) Он вас загонит в угол, защищайтесь.

Священник: Пусть, если этот угол – правда. (Горацио). Взгляните сами, сын мой, – Бог дал нам волю и разум, чтобы мы стремились к добру и избегали зла, и умели отличить одно от другого, а это значит, что дьявол препятствует изо всех сил первому и потворствует второму, то есть строит нам козни и толкает к погибели… Нет, нет, вся эта кровь на его совести, а, следовательно, этот призрак только одна из его уловок.

Первый следователь (Горацио): Аргумент не плох.

Горацио: Но не смертелен.

Первый следователь: Ну-ка, ну-ка…

Горацио (Священнику): Вы смотрите на следствия, – на кровь и ужас, – но среди них упускаете что-то очень важное. Наружу вышла ложь, – вот главное. Неужели это на руку врагу рода человеческого, который сам соткан из лжи, как плащ из нитей? Стоит вам потянуть за одну, как расползется вся ткань.

Первый следователь (Священнику): Он вас одолевает.

Священник (Первому следователю): Мне так не кажется. (Горацио). Ложь, ужас, кровь, обман, насилье, зависть, гордость, похоть и многое другое, чего нам не хватить перечислить и дня, – все это дело рук дьявола и только его одного. Какие тут сомненья? И если вдруг он поступился из этого списка чем-то небольшим, то, можно быть уверенным – лишь ненадолго и только лишь затем, чтобы добиться большего, – как ростовщик, дающий деньги в рост, чтобы получить прибавку.

Первый следователь (Горацио): А он вас зацепил.

Второй следователь: Да, и пребольно.

Горацио: Но лишь при том условии, что сказанное – верно.

Второй следователь: А разве нет?

Горацио: Если мы считаем, что ложь – только один из множества пороков, – то, что ж, тогда конечно. Но ложь – похуже всякого греха. Поднявшись выше звезд и опустившись ниже преисподней, ложь проросла сквозь мир, как плесень прорастает через хлеб, делая его негодным. А это значит, что она опережает всякий грех и всякий порок, и их заботливо растит, хранит и оберегает, как мать своих детей.

Первый следователь: Это что-то уж больно возвышенное.

Горацио: Как и всякая правда, милорд.

Первый следователь: Но все-таки сознайтесь, что вы немного перегнули палку.

Горацио: Скорее, недогнул. Взгляните сами, милорд. Мы называем дьявола князем мира, но это значит, что мир следовало бы тогда называть домом сатаны, то есть местом, где мы ютимся вдалеке от правды, погруженные в ложь, как в сон, не в силах пробудиться и вынужденные скитаться от сновиденья к сновидению, да, при этом, еще в полной уверенности, что мы не спим, что, согласитесь, хуже всякого сна.

Первый следователь (негромко, второму следователю): Я-то, во всяком случае, не сплю.

Второй следователь (негромко): Да уж наверно.

Горацио (не обращая внимания на реплики следователей): Ведь, посмотрите, что такое ложь? Как и сон, она всего лишь подобие правды. Ложь выдает себя за правду, тем самым не давая нам проснуться, но и не погружая нас окончательно в обморок. Поэтому мы живем, как в тумане. Наше знание гадательно, воля – пуглива, чувства – смутны, вера – бессильна, мы поступаем наудачу или с оглядкой на всех, и, при этом, не перестаем твердить о достоинствах нашего ума и сердца, не замечая, что это только пустые слова, не подкрепленные никаким делом.

Первый следователь: Мне кажется, мы потеряли в лице господина Горацио выдающегося проповедника. (Священнику). Ну, что вы ему ответите?

Священник: То же, что и любому другому. Пребывая в ничтожестве и грехе, мы со смирением взываем к небесам и ждем от них ответа.

Первый следователь (Горацио): Кажется, попались.

Горацио (Священнику): Прекрасные слова, святой отец. Но вот вопрос: какой ответ вы ждете? Тот, который вы знаете заранее или же тот, который угоден небу, и от которого у вас, возможно, с непривычки, зашевелятся волосы и побегут мурашки?

Короткая пауза. Присутствующие молча смотрят на Горацио.

(Негромко). А что как небо, вместо того, чтобы утешать самодовольство нашего разума, наперекор всем нашим расчетам и представлениям, расскажет нам нечто такое, что и не снилось нашим мудрецам?.. А ведь, наверное, так оно и будет, потому что если мы живем в царстве лжи, то все наши заранее известные ответы стоят столько же, сколько и эта ложь. (Не давая перебить себя, настойчиво). Да, да, да, – не стоят ничего! И это значит, что пока ложь царствует над нами, мы так и будем лепетать наши глупости и тешить себя покоем, отворачиваясь от всего, что не подходит под наши мерки. Но вот вопрос: а что как все эти кровь, смерть, жестокость, предательство, сжигающие страсти, отчаянье и ужас – есть тот язык, которым небо нам хочет втолковать что-то, чего не может вместить никакой другой язык? И что, если все наши грехи и пороки – только дорога, по которой мы убегаем ото лжи, – лекарство, которое мы с отвращением пьем, чтобы победить болезнь? Но если это так, то что же удивляться, что столкновенье с ложью приносит гибель, кровь, страданья, муки, смерть? Коль враг силен, так надо ждать потерь… (Помолчав, глухо). Вы сами видели, святой отец – чтобы коснуться правды приходится иногда платить за это собственною жизнью. Я это говорю сегодня с болью в сердце, потеряв друга, которым был мне принц… (Смолкает).

Священник: Скорбим и молимся о нем вместе с вами. (Помедлив). Но я не сомневаюсь – все обернулось бы иначе, если бы наш принц обратился за помощью и советом к святой матери Церкви.

Первый следователь (Горацио): А, между тем, – вне всякого сомненья.

Короткая пауза.

Горацио (с трудом): Я в этом не уверен.

Первый следователь: Нет?.. (Мельком взглянув на Второго следователя). Довольно странно.

Горацио: Нет, нет, милорд, совсем не потому, что не доверяю ее советам. Причина здесь в другом… Подумайте, кому нужны советы? Наверное, тому, кто немощен, кого одолевают сомненья, кто растерян, слаб или напуган…

Священник: Мы все слабы.

Горацио: Но все по-разному. Для многих и многих эта слабость в том, что они боятся правды, страшась взглянуть ей прямиком в лицо. Вот где нужны совет, поддержка, помощь, – но только не такие, какие человек себе желает сам. Посмотрите почти на любого, и вы в этом убедитесь. Человек отворачивается от того, что его пугает или кажется непреодолимым, а это значит, что он бежит от самого себя, чтобы спрятаться в толпе, среди себе подобных, чтобы получить здесь утешенье и поддержку. Что такое толпа, как не собранье тех, кто поддерживают друг друга в своей слабости? И отчего человек так любит, когда его утешают и убеждают, если не оттого, что он изо всех сил хочет быть обманутым? Возьмите, к примеру, все эти расхожие фразочки, на которые мы все не скупимся, и которые сами охотно принимаем от других, все эти «нет, ты совсем не стар», или «седина тебе к лицу», «ты проживешь еще сто лет», «все будет хорошо», «все обойдется» и многое другое, – на первый взгляд, пустяк, но за которым скрывается напуганная до смерти душа, которая, страшась сказать себе «я стар», «я некрасив», «я смертен», «я безволен», «труслив», «моя жизнь пуста», «бессмысленна», «нелепа», «скучна», – стремится, во что бы то ни стало, сохранить покой неведенья, пусть и ценой обмана, боясь признаться самому себе в той простой правде, без которой никто не сделает вперед и шагу, куда бы он ни шел…

Первый следователь (почти с изумлением): Какой была бы жизнь, когда бы мы все резали в глаза друг другу правду-матку!

Горацио: Такой, милорд, в которой человек не боялся бы смотреть правде в глаза, взяв на свои плечи тяжелый груз ответственности, как это сделал Гамлет. Потому что правда – это всего только ответственность, и ничего больше. И тот, кто принял этот груз, – не побоявшись, подобно принцу, поверить своим глазам и ушам, – тот стал самим собой. (Глядя на священника). А это значит, святой отец, что он уже не нуждается ни в советах, ни в утешениях, на которые так щедра толпа.

Священник: Побойтесь Бога! Церковь – не толпа!

Горацио: Но только потому, что каждый здесь, теснясь плечом к плечу, и повторяя вместе со всеми слова молитвы, и исповедуя все то, что велит нам Символ веры, стоит один, в безлюдье, как в пустыне, без человеческой помощи и поддержки, взяв на себя груз ответственности и отвечая только перед небом. Уберите это – и что останется? Да все та же толпа, к тому же, погрязшая в суевериях, ничуть не меньших, чем суеверия язычников.

Первый следователь (глядя на священника): Так, так, так, так…

Священник: Вы требуете от человека слишком много.

Горацио (почти насмешливо): Да, разве я?

Короткая пауза. Все смотрят на Священника, ожидая от него ответа.

Помилуйте, святой отец! Да, неужели же Спаситель приходил к толпе? А я-то, грешным делом, думал, что он приходит к каждому из нас, чтоб каждый мог подняться и стать собой… Что, разве это толпа стоит в воскресенье перед Святою Чашей, а не всегда лишь одинокий человек, со всей ответственностью решившийся взглянуть в глаза небесам и вынести их взгляд?

Священник (упрямо): Нет, слишком, слишком…Человеку достаточно совсем немного, чтобы быть уверенным, что он стоит на правильном пути, ведущим нас к спасению, коль со смирением он примет все, что предлагает, советует и на чем настаивает мать святая Церковь, чье иго – благо.

Первый следователь (Горацио): Что скажете теперь?

Горацио: Сказать, пожалуй, нечего… Ну, разве только вот что… Однажды, я видел, как сжигали двух ведьм. Одна из них богохульствовала, а другая молилась. Как вы думаете, святой отец, кто из них был ближе к спасению?

Первый следователь (Священнику): Ага! Парируйте.

Священник: Нет, нет. Я не скажу того, что вы от меня ждете. Откуда нам знать то, что открыто только Богу? Он читает в сердцах, тогда как мы судим только по поступкам.

Горацио: Так и предоставьте Ему делать это дальше.

Первый следователь (Священнику): Ага!

Горацио: Нет, в самом деле, если уж Он посчитал нужным открыть нам столь странным способом дьявольские козни, а ложь, упрятанную так глубоко, что никаким другим способом ее было не достать, вывел наружу, то отчего бы нам не принять это как должное, а не торопиться поскорее объявить все это небылицей?.. Ей-Богу, это даже интересно! Возьмите любой «Катехизис» – и вы там прочитаете, что небеса свободны от нашей арифметики и алгебры, и что у них другие мерки, по которым они мерят, – но все это одни только слова, да, к тому же, еще и пустые, потому что стоит только небесам мельком взглянуть нам прямо в глаза, как мы спешим поскорее отвести взгляд и сразу валим все на дьявольское наваждение, чтобы сохранить свой покой. (Смолкает).

Короткая пауза.

Первый следователь (Священнику): Ну? Что вы ему теперь ответите?

Священник: Со смиреньем повторю еще раз: где кровь и грязь, там небо далеко.

Горацио (почти кричит): Да, лучше кровь и грязь, чем ложь и притворство!.. Ей-Богу, как с глухими!.. Пусть тысячи смертей и море грязи, чем покой заросших мхом камней, считающих, что они уже спаслись в толпе себе подобных!.. Да, посмотрите сами, – Провиденье ведет нас вкривь и вкось, ломая судьбы, ставя нас в тупик и издеваясь над нашими надеждами, петляет, кружит, топит нас в болоте, не оставляя ничего от нашей мудрости и подталкивая нас к самому краю, чтоб отшибить язык и выбить из нас нашу спесь!.. Коль вы не верите мне, так хоть откройте Книгу! Разве Спаситель обещал нам здесь радость и покой? Нет, кровь и ужас, грязь и запустенье!.. Что эта жизнь, пропитанная ложью, диктует небу?.. Да, нет же, тысячу раз, нет! (Ударяя ладонями по столу). Нет, нет и нет!..

Короткая пауза.

(Глухо). Простите, что не сдержался… Я пойду.

Первый следователь: Уж больно вы вспыльчивы. Вам бы надо пить крапивный отвар. А то так недалеко и до чахотки.

Горацио (с поклоном): Мое почтенье, милорды.

Чуть привстав из-за стола, Следователи сдержано кланяются.

Священник: Храни вас Господь, сын мой.

Горацио: Прощайте, святой отец. (Уходит).

Первый следователь (ко всем): Каков петух.

Священник: Я чувствую себя, как будто целый день колол дрова или ворочал камни, или так, как будто исповедовал приговоренных к смерти. (Помедлив, устало). Пойду. (Поднявшись, упрямо). Но он неправ, неправ. Поверьте мне, – неправ.

Первый следователь: В этом споре мы признаем, без всякого сомнения, победителем вас.

Священник: Пускай об этом судят небеса.

Первый следователь: Но нам открыто тоже кое-что.

Священник: Храни вас Бог. (Уходит).

Первый следователь: А? Как разодрались…

Второй следователь: Схлестнулись славно. Я думал, что не выдержу и рассмеюсь.

Первый следователь (передразнивая Священника): Кровь! Ужас! Трупы! Горы трупов!.. Ну, прямо, как наседка, напуганная вороной… Куд-куд-куда, мои цыплятки! Куд-куд-куда…

Второй следователь: А этот-то каков! (Бубнит, передразнивая Горацио). Что, если небо, подкравшись сзади, нам покажет кукиш… (Залившись смехом). Ой, не могу!..

Появляется Трувориус.

Первый и Второй следователи (быстро поднявшись, с поклоном): Ваше сиятельство… Ваше сиятельство…

Трувориус: Я только что встретил этого сумасшедшего итальянца. Что ему здесь было надо? (Нетерпеливо). Да сядьте же, сядьте… Он был здесь?

Первый следователь: Совсем недолго. Принес нам бумагу, в которой изложил свои показания, опасаясь упустить что-нибудь существенное.

Трувориус: Покажите. (Берет протянутую ему бумагу и быстро пробежав ее глазами, рвет и швыряет на пол). Итальянский плут!.. Он думает, наверное, что ложь, записанная на бумаге, возьмет да превратится в правду… Плут!

Короткая пауза, в продолжение которой Трувориус, заложив руки за спину, идет по сцене. Первый и Второй следователи, поднявшись со своих мест, молча смотрят на него.

(Остановившись возле стола). Да, сядьте, сядьте…

Следователи садятся.

(Показывая на свой нос). Видите этот нос?

Первый следователь: О, да, милорд.

Трувориус: Он чует то, что происходит на другом конце королевства, даже если оно еще только собирается произойти и еще само не знает, что произойдет… И знаете, что он чует? (Значительно и мрачно). Он чует заговор.

Первый следователь: Заговор, ваше сиятельство?

Трувориус: А у вас, может быть, какие-нибудь другие предчувствия? Так поделитесь с нами.

Первый следователь (быстро): Ей-Богу, те же самые.

Второй следователь (отвечая на обращенный к нему вопросительный взгляд Трувориуса, поспешно): Да, да, те же самые, те же самые. Какие же еще?

Первый следователь: Каких-то полчаса назад я так и сказал коллеге: «Похоже, тут пахнет заговором, хоть многое пока еще неясно».

Трувориус (холодно): Вам неясно?

Первый следователь (в некотором смятении): Я хотел сказать, так сказать, неясно в общих чертах…

Трувориус: Ах, в общих… Ну, тогда удвойте рвенье, потому что общие черты на скамью подсудимых не посадишь. Для этого надобно что-то более частное.

Второй следователь: Истинная правда… Ваше сиятельство уже кого-нибудь подозревает?

Трувориус: Всех.

Первый следователь: Это очень мудро.

Трувориус: Всех, всех без исключенья. Чем мельче сеть, тем больше рыбы. Секрет простой и проверенный.

Второй следователь: Мы были бы счастливы услышать какие-нибудь указания вашего сиятельства.

Трувориус: Они простые. Копайте глубже, всех подозревая и никому не давая спуску. Трясите человека до тех пор, пока у него не развяжется язык, потому что у любого найдется, что рассказать, а если вдруг случится такое чудо, что ему нечего рассказать о себе, то уж, наверняка, найдется, что рассказать о других. Используйте жен против мужей, мужей против жен, детей против родителей, родителей против детей, друзей – друг против друга, и, в самом скором времени, вы раскроете такой заговор, о котором можно только мечтать.

Второй следователь: С вашим проницательным умом, ваша светлость, наверное, уже знает, в какую сторону нам следует направить свое усердие. Так не скрывайте этого от нас, ради Бога.

Трувориус (снисходительно): В любую, милый мой, в любую… Стоит вам оглянуться вокруг и вы убедитесь в этом сами… Взгляните на восток, – что вы там видите, а?

Второй следователь (нерешительно оглядываясь): Что мы там видим?

Трувориус: Польскую корону, которая не перестает грозить нам, то открыто, а то исподтишка… Теперь посмотрите на запад, где Британец не спит ночей, мечтая о нашей погибели и строя козни… На юге – немцы, чуть правее – галлы. Рим мутит воду, посылая к нашим врагам посольство за посольством, надеясь урвать кусок побольше. Шведы, позабыв приличья и в нарушении всех договоров, пускают флот под самым Эльсинором, надеясь нас запугать и вынудить к уступкам. А что внутри, под самым нашим носом? Евреи хитростью и лицемерием ввергают в нищету страну. Вольнодумцы распространяют свой яд при помощи печатного станка. Дворяне жаждут прав, которых не было от сотворенья мира… И при таком раскладе, чтобы вдруг не случилось заговора? (Идет по сцене, заложив руки за спину, негромко). Э, нет, шалишь…

Короткая пауза.

(С другого конца залы). Когда вдруг в одночасье гибнет вся королевская семья, то уж, наверное, это не случайность, а кое-что похуже. (Вернувшись, останавливается, пристально глядя на следователей).

Следователи медленно поднимаются со своих мест, не отводя взглядов от Трувориуса.

Вы согласны?

Первый следователь: О, милорд!..

Второй следователь: Милорд!..

Трувориус (негромко): Когда польется кровь, – а я даю вам голову на отсеченье, что она польется, обильно и очень скоро, потому что там, где есть вина и преступленье, там небо тот час же спешит послать нам и средства для их исправления, – так вот, когда она польется, то спрятанное выскочит наружу, как бы умело его не скрывали. (С холодной усмешкой). Уж таково у крови свойство, выводить обман на чистую воду и делать тайное явным, заботясь о могуществе и чистоте державы… Коль государство – это крепость, то кровь – раствор, скрепляющий ее камни и придающий прочность всей постройке. Поэтому свое удвойте рвенье. Как жнецы, вышедшие в поле и стоящие по грудь в колосьях, вы не ошибетесь, когда направите свой серп налево, или направо, или прямо, твердую рукой, оставив жалость и помня лишь о хлебе, ради которого рука Господня вас вывела на жатву. (Идет к двери, задержавшись у порога, тихо). Удвойте рвенье. (Исчезает).

Следователи молча смотрят на закрывшуюся за Трувориусом дверь. Пауза.

Первый следователь (тихо, продолжая смотреть на дверь, за которой скрылся Трувориус): Однако же, говоря между нами, датская карета несется что-то уж больно резво, к тому же – вкривь и вкось. Как будто песок набился в ступицу колеса, так что оно скрипит, вихляет и норовит соскочить с оси. Неровен час, наскочит на ухаб или на камень.

Второй следователь (шепотом, продолжая смотреть на дверь): Авось доедет.

Первый следователь: Дай-то Бог. (Усаживаясь на свое место и подвигая к себе лежащие на столе бумаги). Ну, что ж. Приступим.