Читать книгу Запрет на любовь. Современная проза - Кора Бек - Страница 2

Вместо предисловия

Однажды мне довелось услышать любопытную гипотезу, что каждый ребенок в возрасте восьми-девяти месяцев способен все понимать, осознавать, оценивать на уровне взрослого человека. Он, еще не умеющий говорить, выражать свои мысли, уже успел вобрать в себя всю мудрость и предыдущий опыт человеческой цивилизации, которые он потом частью забудет, частью будет неосознанно выражать в своих действиях, руководствоваться ими в дальнейшей жизни. Эта гипотеза легла в основу данной книги, где повествование идет от лица восьмимесячного малыша, рассказывающего о жизни своей несколько необычной семьи. Время действия – середина семидесятых годов. А из следующих книг читатели узнают о судьбе героев, наших современников, спустя почти тридцать лет.

***

Ночь. За окном тихонько позвякивает о стекла теплый весенний дождь, изредка проносятся машины, нарушая покой спящего города. Легкий ветерок колышет занавески на окне, и они то надуваются, подобно парусам на корабле, то устало никнут, образуя живописные складки на светлой материи.

Приглушенный свет бра освещает гостиную, однако, все вещи видятся сейчас совсем по-иному, чем днем.

Вот, напротив балконной двери, расположилось старинное черное пианино. Я очень люблю, когда мама или Роза на нем музицируют, но странная штука: днем милее и приятнее этого инструмента как будто бы нет ничего на свете, а ночью он напоминает мне притаившегося в засаде большого зверя.

На противоположной моей кровати стене висит овальной формы зеркало, загадочно – тускло отсвечивая в темноте. Мне кажется, что в нем вот-вот должно что-то появиться, какое-нибудь таинственное отражение. Время от времени я бросаю на зеркало быстрый взгляд, потом отворачиваюсь и облегченно перевожу дыхание, словно вдруг удалось избежать некой опасности. Мне и страшно, и вместе с тем интересно.

Но эти чувства абсолютно неведомы толстому ленивому коту Марсику, который сейчас мирно посапывает на диванчике, и, верно, видит уже десятые сны. Счастливчик, он может спокойно спать!.. А я жду маму. Давно минула полночь, но ее все нет.

Меня тревожит обманчивая тишина ночи, страшат причудливые тени от мебели на стенах комнаты. Во всем мне чудятся неслышные шаги неясной опасности. И рядом нет мамы.

Сцена, залитая огнями юпитеров, помпезно обставленная декорациями, не каждому доступная сцена, вот кто безжалостно отнимает ее у меня каждый вечер, я знаю! А мне так хочется прильнуть к ее теплой щеке, зарыться в шелк волос. Ну, где же ты, мама?

***

Часы пробили два часа ночи, когда щелкнул замок на входной двери, а через минуту мать, на цыпочках ступая по ковру босыми ногами, подошла к кровати и наклонилась надо мной. Я почувствовал исходящее от нее привычное тепло, и вместе с тем какое-то особое, едва сдерживаемое волнение, которым дышало все существо мамы.

Прерывисто вздохнув, как будто невзначай, я, сонно потягиваясь, протянул к ней свои руки. А она, на миг замерев, покрыла их легкими нежными поцелуями, и затем прошла на кухню, где ее терпеливо дожидались две мои няньки – Сабина и Роза.

– Лорочка, ну где ты ходишь? Я все подоконники изгрызла, тебя выглядывая. Эрик уж сколько раз звонил, хоть бы предупредила! – с ходу заверещала Сабина, не давая маме и рта раскрыть.

– У нас в стране Минздрав обычно предупреждает… – попробовала отшутиться мама.

– А люди творческих профессий одно и знают, что правила опровергают, – досказала Роза.

– И все-таки что-то здесь не то, – глядя на оживленное мамино лицо, с сомнением в голосе заметила Сабина. – Позднее возвращение, блеск в глазах, да тут дело никак романом пахнет!

Как и все авантюрные особы, Сабина имела привычку подозревать других людей в свойственных ей самой грехах.

В прихожей зазвонил телефон.

– Вот мой роман, – рассмеялась мама и вышла из кухни.

Ей звонил Эрик. Она познакомилась с ним полгода тому назад, когда, опаздывая на прием в поликлинику, голосовала на шоссе, тщетно пытаясь остановить машину в час пик. Притормозил Эрик, и не только довез, но дождался, привез нас обратно домой. Конечно, отказать ему после этого в телефончике было бы просто невежливо. Как-то незаметно Эрик стал необходимым человеком в нашем доме: с ним советовались, к нему обращались за помощью, его ждали. Большой, добродушный и очень уютный, он умел делать практически все. Случалось, что три подруги, отправляясь по магазинам, оставляли меня на его попечение. Не знаю почему, но я ничуть не ревновал его к матери. Гораздо большие опасения во мне вызывал другой человек.

***

– Ты напрасно беспокоился, Эрик, у меня все в порядке!

Я обожал слушать голос моей Лауры: глубокий, низкий, грудной.

– Нет, завтра я не смогу с тобой встретиться, дорогой. Отложим нашу встречу до моего выходного, если не возражаешь. Да, тогда обо всем и поговорим. Договорились, жду тебя в понедельник. Целую.

– О чем это поговорим? – любопытству Сабины не было пределов. – Впрочем, не надо ничего объяснять. Лучше дай-ка, голубушка, ручку, я тебе погадаю, всю правду расскажу, будущее предскажу! – и, с преувеличенным вниманием рассматривая мамину ладонь, стала проникновенно говорить:

– Вижу дорогу, дом казенный и короля бубнового. Всем хорош король, но сохнет сердце его по одной кареглазой красавице, ой как сохнет! Пять дней пройдет, пять ночей… Нет, постой, ошиблась, шесть дней и ночей пройдет, а в понедельник явится тот король, да на белом коне-скакуне к крыльцу заветному, бросится на колени перед красавицей и скажет: «Мое сердце, мой кошелек и я сам в вашем полном распоряжении!» Тут она и оттает. Вижу я, пир невиданный нас ждет, и ты, Лора, тому виною!

– А король-то бубновый ли? – лукаво улыбнулась мама.

– Каким же ему еще быть? – задиристо воскликнула Сабина, и деловито продолжила: Значит, так! Я придумываю фасон платья, Роза его шьет, а твоя задача, Лаура, – не тянуть со свадьбой. Согласись, какой смысл откладывать событие, которое рано или поздно все равно произойдет?

– А что ты, Роза, думаешь об этом? – повернулась мама к другой подруге.

Та, помолчав, серьезно ответила:

– Решать, конечно, тебе, Лаура, но, вообще, порядочные мужики в наше время, сама понимаешь, на дороге не валяются. Да и Тимке отец нужен.

– Про что я и говорю! – с жаром подхватила неугомонная Сабина. – Ты только подумай, Лорочка, сколько пользы в этом деле: вашу жизнь с Тимуром устроишь – раз, другого человека осчастливишь – два, мы на вашей свадьбе погуляем – три, ну разве этого мало?

Все рассмеялись, а мама неожиданно сказала:

– Угадайте, девочки, с кем я сегодня встретилась?

– Кажется, я плохо гадала – король-то, выходит, не один, – попыталась шутить Сабина.

Однако вмиг посерьезневшая Роза тихо, но утвердительно спросила:

– Он что здесь, в городе?

Мама молча кивнула.

***

Он – это тот, благодаря которому (или по вине которого) я появился на свет. Из разговоров матери с подругами я знал, что пару лет назад моя мама влюбилась, впервые в жизни, и сразу, что называется, по уши. Все ее прежние романы ничем серьезным не заканчивались: познакомиться, чтобы потом посмеяться с подругами, и не более. А посмеяться она умела!

И тут появился Он. Красивый, умный, сильный, достойный, одним словом. При первой встрече он показался ей неимоверно большим, так что вскоре с легкой руки Сабины за ним закрепилось прозвище: «Шкаф».

Руслан совсем не был похож на тех ребят, с кем Лауре Назаровой доводилось общаться раньше. Над ним невозможно было посмеяться. Остроумный, смелый и находчивый, он легко парировал удары, несмотря на молодость, знал и умел, кажется, все на свете.

Лаура привыкла к тому, что мужчины обычно терялись в ее присутствии, опасаясь «острого» язычка, и не выдерживая присущей ей манеры смотреть собеседнику прямо в глаза. Руслан сам мог смутить кого угодно своей ироничной улыбкой и насмешливо-дерзким (а по мнению Сабины – раздевающим) взглядом.

Поначалу он страшно возмутил ее своей самоуверенностью: Пришел, увидел, победил. Да-да, именно так он и заявил ей при первой же встрече! И тогда (наивная девочка!) она поклялась себе, что ни за что на свете не позволит ему одержать над ней победу. Но он оказался сильнее, а Лаура всегда тянулась к людям сильным, потому что сама она была по-женски слабой.

Когда через несколько дней после знакомства Руслан, прощаясь, неожиданно быстро и уверенно поцеловал ее, Лаура вся вспыхнула, загорелась. Казалось бы, ничего особенного не произошло, однако, это легкое прикосновение к щеке ее взволновало не на шутку.

С того дня Лаура потеряла покой, хотя всеми силами старалась не подавать вида, что думает о нем. Они встречались, иногда он звонил ей, недвусмысленно намекая, что жаждет большего, но прошло немало времени, прежде, чем она решилась стать его женщиной. Они оба почувствовали себя опьяненными от счастья, словно вдруг познали, в чем главный смысл жизни.

Лаура по-настоящему серьезно влюбилась. Она ложилась в постель и просыпалась утром с мыслью о Руслане. Все ее чувства, желания, помыслы сконцентрировались на любимом человеке. Ей казалось, что она знает его давно, целую вечность, и с каждым днем он становился ей все ближе и роднее.

Они были красивой парой. Лауре нравилось идти рядом с ним, сознавая, что Руслан Арапов – без сомнения, самый лучший, сильный, умный на этом свете мужчина – любит ее, и способен в любую минуту постоять за них обоих. Рядом с ним она не знала страха, не помнила ни о каких проблемах, всецело отдаваясь своему чувству.

Она покорялась его мужественной нежности, теряя в ней свою последнюю волю, восхищалась его безупречной логикой и, никогда не изменявшим ему хладнокровием, и была бесконечно благодарна Руслану за его деликатное и бережное отношение к ней, к ее женскому достоинству.

Случилось так, что однажды они оказались в одной очень неприятной и совершенно неожиданной для Лауры ситуации, и тогда Руслан сделал ей потрясающее признание. Выяснилось, что он давно промышляет на жизнь разными и далеко не безобидными способами, о которых он прежде предпочитал не рассказывать своей подруге, пребывавшей в благостном неведении относительно многих вещей, тем более выходивших за рамки закона.

К немалому удивлению Руслана, Лаура, эта юная девочка – ромашечка, мечтательная и очень впечатлительная, с восторгом приняла ей незнакомую, а потому особенно соблазнительную другую жизнь, где ее героям порой приходилось ходить по лезвию ножа.

Сейчас ей стали понятны его былые таинственные исчезновения, туманные намеки на какие-то неотложные дела, в подробности которых он не любил вдаваться. Атеистка до мозга костей, Лаура теперь ночами молила Бога, чтобы он уберег ее любимого, приносила взамен самые разные клятвы, орошая слезами подушку, и свято веря в то, что Руслан в этой жизни способен на многое, но не на подлость. Ее собственная жизнь превратилась между тем в сплошное ожидание. Так прошли месяцы.

Подруги, видя, как она неузнаваемо меняется на глазах, отнюдь не радовались ее увлечению. Но Лаура ничего не замечала: все, что не касалось Руслана, не имело отныне для нее никакого значения.

И вдруг он исчез, словно в воду канул. Почти одновременно Лаура Назарова узнала о том, что она беременна. Не зная, где отец ее будущего ребенка, увидит ли она его еще когда-нибудь, решилась рожать. Ей очень хотелось иметь сына. Так все и вышло.

***

На кухне плакала мама. Растерянные подруги, не зная, как реагировать на неожиданный поворот событий в маминой судьбе, отпаивали ее валерьянкой. Наконец, Роза решилась вернуться к прерванному разговору:

– Что ты теперь собираешься делать, Лора?

Мама, прикрыв глаза и бессильно вытянув тонкие руки вдоль тела, молчала.

Еще дошкольницей она, после трагической смерти матери, погибшей в автокатастрофе, переехала в этот южный, солнечный город к своей бабушке. Бабушка, хоть и находилась к тому времени на пенсии, работала преподавателем в музыкальной школе. Она жила одна после смерти дедушки, профессора, доктора биологических наук. Бабушка вырастила маму, воспитала и дала ей образование. Мама училась в институте, когда её бабушка, крепкая и подвижная от природы женщина, внезапно тяжело заболела. На хрупкие мамины плечи внезапно навалилось сразу множество проблем. Она металась между институтом, домом и больницей, и, пожалуй, сама бы в конце концов слегла, если бы не помощь подруг, с которыми она дружила с раннего детства. Роза, проживая по соседству, забегала к маме чуть ли не каждый день. А Сабина, в очередной раз поссорившись с отчимом, и вовсе переселилась в наш дом, да так и осталась здесь жить после смерти бабушки. Позднее перебралась к нам и Роза.

Их троих называли «не разлей вода», а сами подруги любили говорить о себе: «Бог троицу любит». Правда, потом, после моего рождения, выяснилось, что против «четверки» Бог тоже не возражает, поскольку мы зажили одной дружной семьей.

– Не знаю, как я могла раньше жить без него, что-то хотеть, чему-то радоваться? Сейчас это кажется просто невероятным, – каким-то отрешенным, негромким голосом говорила мама. – Я всегда любила только одного Руслана и, может быть, в сыне нашем, прежде всего, любила и люблю его продолжение.

Да, это действительно было так. Обычно женщины видят в детях свою кровь и плоть, и любят их и гордятся ими, как художник своими произведениями. Моя мать никогда не называла меня «мой сын», говорила – «наш», и, как я подозревал, особенно ценила во мне проявившуюся пока только внешнюю схожесть с любимым человеком, ставшим для нее не просто идеалом мужчины, но идолом, которому она не уставала истово поклоняться. Мне было искренне жаль ее, женщину, достойную светлой любви, нежности, преклонения, но попавшую в мучительный плен своего чувства. Упаси Боже, иметь в своей жизни слишком глубокие привязанности!

***

На другой день маме пришлось немало потрудиться над своим лицом, прежде чем удалось замаскировать появившиеся после бессонной ночи темные круги под глазами. Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как она, сидя на пуфике перед туалетным столиком, аккуратно и тщательно накладывает макияж. Красивая, изящная, она становилась еще ярче, используя необходимый минимум косметики.

Мне кажется, ее внешность как нельзя более отражала характер. Моя мать была красива той особой, утонченной красотой, которую можно было бы назвать небесной. В ней напрочь отсутствовали присущие всем актерам импульсивность, взрывной темперамент, размашистость натуры. Наоборот, все движения ее были исполнены мягкой грации и неизменной женственности, и таким же мягким, истинно женским был ее характер. Из взбалмошной, озорной девчонки она, после моего рождения, по мнению окружающих, превратилась в женщину «эпохи Блока».

В висящем напротив кровати зеркале, я видел сейчас ее заостренное к подбородку, немного утомленное и бледное лицо в рамке роскошных каштановых волос. Высокий лоб прикрывает густая челка, из-под которой проглядывают тонкие ровные брови, странно не гармонирующие с красивыми, но страдальчески-глубокими веками. Самой примечательной чертой, на мой взгляд, в ее лице были губы – слегка припухлые, четко очерченные и чувственные. Лицо восточной женщины, в котором я, быть может, единственный из окружающих, со страхом угадывал необъяснимую печать грядущего безжалостного рока.

Всегда внимательно относившаяся к своей внешности, мама сегодня особенно старательно делала макияж, и мне не составило труда догадаться о причинах ее повышенного усердия. Закончив, она критически оглядела себя, и, не найдя изъянов, улыбнулась своему отражению. В этот момент в комнату вбежала сияющая Сабина:

– Слушай, только что позвонил Гога! Он приглашает меня сегодня выехать на природу, с подругами, – многозначительно добавила она. – Будет, разумеется, приличное общество, костер, шашлыки, песни под гитару, представляешь, как здорово? Роза отказывается. Но уж ты, Лорочка, составишь нам компанию, а?

Любуясь ее раскрасневшимся лицом, мама отрицательно покачала головой:

– Не могу, у меня рабочий день.

– До вечера мы доставим тебя в город, я прошу, поедем!

Сабина умоляюще сложила руки перед грудью.

– Но до работы мне предстоит одна встреча…

– А-а, ну это совсем другой разговор! Я и забыла про второе пришествие Шкафа, пардон, Руслана. Так ты его, выходит, простила? Ну да, дело хозяйское, ничего не скажешь. Кстати, мы вчера так и не договорили, он тебе объяснил, где пропадал столько времени?

– На севере был.

– Надо же, куда занесла его нелегкая? – искренне удивилась Сабина. – А говорил, что без солнца жизни себе не представляет, во дает, человек! И что он там делал?

– Работал, – пожала плечами мама. – Ты ведь знаешь, что он по специальности – геолог. Просто тогда ему срочно нужно было уехать из города, поэтому все так у нас и получилось…

– Ах, красавчик Руслан еще и работать умеет? – тут же сыронизировала Сабина. – Надо же! Трудягой заделался, ну что ж, бывает, – и, покружившись перед зеркалом, добавила: Сыну-то хоть обрадовался?

– Он пока о нем ничего не знает.

– Что?! – и без того высокие брови Сабины поползли вверх. – Ты для чего это, подруга, скрывать вздумала? Матерью-одиночкой хочешь остаться, в любовницах проходить всю жизнь? Я не понимаю тебя, Лора!

– Да не кипятись, пожалуйста, просто еще не время, – и, не дожидаясь дальнейших расспросов Сабины, пояснила: Мы так долго были в разлуке, что теперь нужно заново привыкать друг к другу, не говоря уже о сыне. А Тимуру он, конечно, обрадуется! Это будет сюрприз, – мама мечтательно улыбнулась.

– М – да уж, – задумчиво потерла лоб Сабина, – а я бы на твоем месте сказала, чтобы внести ясность в отношения.

Мама деликатно промолчала, но мы оба, наверное, тотчас подумали об одном и том же: всегда легко советовать другим, самой Сабине в ее личной жизни ясность тоже не помешала бы.

Кто-то глупый придумал, что со стороны, якобы, виднее, ничего подобного! Вон Сабина, влюбилась в женатого мужчину и уже год ходит, как помешанная. То словно на крыльях летает, то будто в воду опущенная, а то выпьет и начинает клясться-плакать, что бросит его, подлеца, и начнет жизнь с чистого листа. А он, этот самый Гога-Георгий, представитель темпераментной южной национальности, мало того, что жену законную имеет, Сабину за нос давно водит обещаниями развестись и жениться на ней, так еще и не упускает случая познакомиться с молоденькими девушками. Совсем недавно мама случайно застукала его любезничающим с танцовщицей из балетной труппы театра, в котором они обе работают. Подругу мама не стала расстраивать, а вот Гогу предупредила, что если еще раз… Тот, понятное дело, начал клясться-божиться, что кроме Сабины ему никто не нужен, но ведь то был с его стороны не первый, и вряд ли последний случай. Что сказать, как рассудить такую вот любовь?

Это про мужиков придумали в народе поговорку: «Доверяй, но проверяй». За ними всеми, то бишь нами, глаз да глаз нужен, иначе нельзя!

***

В последующие дни мама все время находилась в эмоционально-возбужденном состоянии: непривычно часто смеялась, много говорила, даже надоедала своей болтовней. А иногда она вдруг задумывалась, и тогда на ее лице появлялась какая-то трогательная тихая улыбка: Лаура вновь обрела любовь, которая была для нее смыслом жизни, и теперь упивалась этим счастьем.

Сабина и Роза молчали, ни во что не вмешиваясь. Роза – волевая, рассудительная, пользовавшаяся справедливым авторитетом среди подруг, вдруг как будто вся сникла, попритихла. Я знал, что к ее мнению мама всегда прислушивалась, но, похоже, по поводу нынешней ситуации она высказываться не собиралась.

Что касается Сабины, то она, после той самой злосчастной поездки на природу, которой поначалу так радовалась, теперь все никак не могла прийти в себя. Гога, напившись, начал приставать к подруге своего приятеля, из-за чего они там чуть было не подрались между собой, а сейчас каждый вечер звонил ей, вымаливая прощение и уверяя, что без нее жить не может. Измученная его непостоянством, Сабина не знала, стоит ли ему верить на сей раз.

В понедельник, как было условлено, пришел Эрик и своим приходом еще более усугубил ситуацию. Как обычно аккуратно одетый и пышущий здоровьем, он вошел с букетом алых роз, и, казалось, заполонил собою все имеющееся пространство. Мне он был симпатичен, и я всегда радовался его появлению.

Очень большой и энергичный, он двигался на удивление легко и бесшумно. С той же легкостью решал, как правило, положительно, свои и чужие проблемы, и был само обаяние. Неудача в первом браке ничуть не озлобила его. В отличие от других мужчин, Эрик никогда не отзывался плохо о своей бывшей жене, и, вообще, относился к женщинам с большим уважением, даже с трепетом.

А между тем, ему было от чего озлиться на жизнь. Его бывшая супруга, пользуясь доверчивым характером Эрика, за каких-то три года их совместной жизни понаставила ему, как потом выяснилось, немало рогов.

Собственно, их брак изначально был, по мнению многих, совершеннейшим недоразумением: молодой человек из интеллигентной семьи, получивший хорошее воспитание и образование, и деревенская девчонка, приехавшая в город попытать счастья, единственным достоянием которой являлась ее смазливая мордашка. Что могло быть между ними общего?

Эрик вытащил ее из грязного общежития. По его протекции Майя устроилась работать продавцом в приличный магазин, где без устали строила глазки клиентам. Перед мужем она до поры до времени разыгрывала роль простушки, пока не попалась на откровенном флирте со своим начальником, и тогда уже, никого не стесняясь, и ничего не опасаясь, пустилась во все тяжкие.

Городская прописка у нее имелась, жить где было, а муж, если его что-то не устраивает, пусть убирается восвояси. Книжки разные мудреные или газеты Майя читать не любила, но зато точно знала, что закон на ее стороне, и на улице она с ребенком на руках не останется.

Вроде бы все предусмотрела Майя, вот только характер мужа своего распознать за время их супружества не успела. Долго терпел Эрик ради малышки-дочери выходки жены, а в один прекрасный день выставил ее вместе со всеми ее пожитками за дверь. Майя, требуя раздела жилплощади, подала было на него иск в суд, но тут повстречался ей бравый парень с лейтенантскими звездочками на погонах, и, забыв обо всем на свете, она спешно упаковала свои вещи и отправилась за любимым на Камчатку, где проходил тот воинскую службу. С тех пор прошло два года, но люди сказывали, что они так и живут вместе.

Обо всем этом поведала Сабине ее коллега, оказавшаяся соседкой Эрика по дому, а она, разумеется, пересказала потом все маме. Жалостливая, как и все женщины, мама, узнав историю его семейной жизни, стала внимательнее относиться к Эрику, а он, ни о чем не подозревая, принимал ее нежность за любовь.

За время их знакомства у мамы с Эриком сложились интересные отношения: они могли часами обсуждать какие-то общие темы, могли шутливо подтрунивать друг над другом и, глядя на них со стороны, невозможно было понять, кем они приходятся друг другу: любовниками, коллегами или просто знакомыми. Мама, представляя его в обществе, обычно говорила: «мой товарищ». Эрик никогда слишком открыто своих чувств к ней тоже не проявлял, и, тем не менее, все склонялись к мнению, что они скоро поженятся.

Ко мне Эрик относился замечательно: не имея возможности общаться с дочерью, он все свои нереализованные отцовские чувства переносил на меня, и его буквально распирало от гордости, когда мы все вместе с мамой отправлялись на прогулку в ближайший сквер. С ним было легко, весело и надежно.

***

Сегодня все складывалось иначе. По торжественно-взволнованному лицу Эрика всем сразу стала ясна цель его нынешнего визита, и это внесло некоторую неловкость в настроение членов нашей семьи.

Роза, сказавшись больной, ушла в спальню и уже больше не выходила. Сабина, сочтя за лучшее не присутствовать при дальнейшем развитии событий, наконец, уступила настойчивым уговорам Георгия и согласилась с ним встретиться, дабы выслушать его очередные оправдания и заверения в любви до гроба. Меня в расчет, разумеется, никто не принимал, и потому я остался единственным свидетелем разговора между мамой и Эриком.

Как только захлопнулась дверь за Сабиной, Эрик подошел к маме и своим густым, но приятным басом попросил ее выслушать его. Взяв ее руку в свою огромную ладонь, Эрик проникновенно произнес:

– Я не умею и не люблю говорить красивые фразы, поэтому скажу просто: Лаура, прошу тебя, стань моей женой, – и видя, что мама хочет перебить его, быстро добавил: Мы знакомы достаточно хорошо, на мой взгляд, чтобы я мог сказать, что ты нужна мне в моей жизни, очень нужна! Я думаю, что смогу стать: тебе – опорой, Тимуру – отцом, и поверь, сделаю все, чтобы мы были счастливы. Лаура, милая, доверься мне, я прошу тебя!

Эрик замолчал, и, волнуясь, сам того не замечая, все сильнее сжимал мамино запястье. Наконец, она мягким движением высвободила свою руку, устремив на него взгляд, полный боли и сострадания:

– Мне тяжело говорить такие вещи, но должна признаться, Эрик, что в своей жизни я любила только раз, и люблю этого человека по сей день. Он – отец Тимура. Так получилось, что какое-то время мы были разлучены. Я очень боялась за него, не зная, жив ли он, здоров? С тобой мы знакомы полгода. Ты привык видеть меня обычно жизнерадостной, но стоило мне порой взгрустнуть, как ты начинал расспрашивать: Что с тобой? О чем задумалась? Я тогда отшучивалась или отмалчивалась, но сейчас могу признаться: я думала о нем, всегда только о нем одном. Он вернулся, мы теперь вновь вместе, и другого счастья мне не нужно, пойми меня.

– Эрик, ты хороший друг, замечательный великодушный человек, и я уверена, что ты еще встретишь достойную тебя девушку. Прости, что невольно подала тебе какую-то надежду, я ведь вовсе не хотела никого обманывать. Не думай, не грусти обо мне. А сейчас – прощай!

Мама произнесла свой импровизированный монолог на одном дыхании, но, несмотря на то, что она пыталась сдерживать свое волнение, я видел, что ей сейчас очень плохо. Всегда чувствуешь себя плохо, когда делаешь больно другому человеку, сам того не желая, а по отношению к Эрику это было особенно тяжело.

Эрик, выслушав маму, молча встал, поцеловал ей руку, и затем – потемневший лицом, ссутулившийся, ни слова не говоря, вышел. А я подумал, что Роза была права, называя его «Дон Кихотом ХХ века». Он был джентльмен.

***

Не знаю, как много времени прошло после ухода Эрика, но я проснулся оттого, что скрипнула дверь, и в комнату вошла Роза. Щелкнул выключатель, и на миг я зажмурил глаза от резко хлынувшего яркого потока света, а когда открыл, то обнаружил, что мама неподвижно сидит на стуле, подперев руками подбородок, и смотрит куда-то вдаль мутным невидящим взором.

Посчитав, что пора на себя обратить внимание, я подал голос, и Роза взяла меня на руки. Мама, наконец-то очнувшись, как-то странно, словно не узнавая, посмотрела на нас, и, заметив, что «Тимку надо покормить», отправилась на кухню готовить мне кашу. Я остался с Розой.

Надо сказать, что если с Сабиной мне все было просто и ясно, то рядом с Розой я нередко ощущал чувство непонятной смутной тревоги. Роза была славной, доброй, на редкость здравомыслящей девушкой. Имея от природы ясный мужской ум, она всегда умела объективно оценить ситуацию и редко ошибалась в людях.

Мужчины, соблазнившись ее красивой внешностью, стремились познакомиться с ней, но никогда рядом долго не задерживались. Мне кажется, Роза морально подавляла их своей независимой манерой суждения и поведения, высокомерным взглядом раскосых зеленоватых глаз и всем своим видом, который можно было бы обрисовать одним междометием: Ха!

Роза, предпочитавшая в одежде строгий классический стиль, обычно выглядела столь холодной и недоступной, что лишь отчаянные смельчаки решались подойти к ней на расстояние ближе, чем на метр, и то только за тем, чтобы пригласить ее в театр или какой другой культурный центр.

При всем при том Роза любила детей, и порой говорила, что никогда не останется в «старых девах» хотя бы потому, что хочет в будущем иметь ребенка. Меня она обожала, и даже терпеливее и мужественнее, чем мама, умела переносить мой плач, капризы, мою боль.

Еще Роза очень любила фантазировать на тему, кем я стану, когда вырасту. Сама же год назад категорически заявила, что не желает больше работать на государство, и, передоверив свою трудовую книжку приятельнице, работавшей в двух местах одновременно, занималась пошивом и вязанием одежды на дому, благо, в нашей квартирке имелась свободная комната, общими усилиями оборудованная под мастерскую. Недостатка в клиентах у нее не было, работала она быстро и качественно, но стоило появиться свободной минутке, как она бежала ко мне, называя меня своей отдушиной.

Я ценил ее доброе отношение ко мне, но что-то меня в ней настораживало, особенно в последние дни. Роза часто выглядела утомленной, жаловалась на бессонницу, а иногда, когда мамы с Сабиной не оказывалось дома, начинала вдруг тихонько, но невыразимо горестно плакать. Так неожиданно я узнал, что «железная Роза» может быть другой.

Успокоившись, она поднимала меня на руки, подбрасывала в воздухе, тормошила и радовалась до небес, если ей удавалось меня рассмешить. Я старался отвечать ласкою на ее любовь, но мне всякий раз мне становилось не по себе, когда она вдруг принималась рассматривать меня, вглядываясь в черты лица, и бормоча что-то себе под нос.

***

Вернулась из кухни мама, и, водрузив меня на мой высокий стул, принялась кормить с ложечки. Вообще, мне больше нравилось, когда мама позволяла мне есть самому. Правда, при этом большая половина пищи проносилась мимо рта, рубашка на груди насквозь промокала, но зато в это время я ощущал себя вполне самостоятельным человеком. Однако мама об этом, увы, даже не догадывалась.

Стоя у окна, Роза небрежно обронила:

– Что это Эрик так быстро сегодня ушел?

Мама, старательно пичкая меня кашей, нехотя ответила:

– Я думаю, он больше не придет. Мы расстались.

Роза резко обернулась:

– Ты не боишься, что когда-нибудь пожалеешь об этом?

Мама не успела ничего сказать, как в прихожей неожиданно раздались громкий шум, смех, и в комнату вошли Сабина и с ней двое мужчин.

Похоже, они были немного навеселе, поскольку Георгий, а одним из мужчин был именно он, с распростертыми объятиями бросился было к Розе, но, остановленный ее холодным взглядом, тут же, как ни в чем не бывало, присел на диван рядом с мамой, целуя ей вместо приветствия руку. Бурно выражая свой восторг по поводу встречи, он за минуту осыпал ее десятком довольно изысканных комплиментов.

Мама и Роза не переставали удивляться, как Сабине и Георгию удается уживаться друг с другом. Оба одинаково шумные, темпераментные, словоохотливые, они обладали потрясающим талантом произносить сто слов в минуту. При этом раскусить Гогину речь с его колоритным кавказским акцентом с непривычки было делом весьма сложным.

Гога, высокий статный красавец с замечательной шевелюрой иссиня-черных волос и обжигающим взглядом черных очей, являл собою образец мужчины, которые словно магнитом притягивают к себе женщин. А с ними он знакомился довольно часто и весьма своеобразным способом. Обычно он подходил на улице или в кафе к понравившейся ему незнакомке со словами: Девушка, к вам можно приставать? Его веселая непосредственность и обаятельная наглость подкупали, и потому в знакомстве редко отказывали.

Большой интеллектуал, отчаянный юморист, Георгий был душой любой компании, заражая всех своей неуемной энергией и искрящимся оптимизмом. Как и все истинные автолюбители, он обожал высокую скорость и риск. Как и все настоящие мужчины, он любил красивых женщин и разнообразие. Гога скромно признавался, что не может устоять перед прекрасным, но на него невозможно было долго сердиться. Он так умел быть рядом с женщиной мужчиной, что в его обществе даже дурнушка очень скоро почувствовала бы себя королевой. Сабина любила его без памяти.

Вызволив меня из невольного плена, коим являлся мой зарешеченный стул, Гога легко приподнял меня на одной руке, и, цокая языком, весело сказал: Вы только посмотрите, какой джигит растет, вах-вах-вах! В свою очередь, я с удовольствием принялся дергать его за короткие жесткие усики, смешно топорщившиеся из-под породистого крупного носа. Но мама скоро прекратила это баловство, усадив меня на кровать. Я не обиделся, поскольку наблюдать за взрослыми было делом не менее занятным.

Между тем Георгий, наконец, догадался представить маме с Розой своего друга.

– Вахтанг, друзья зовут Сашей, – поочередно целуя им руки, отрекомендовался он.

– Почему Сашей? – удивленно взглянула мама.

Вмешался вездесущий Гога:

– Потому что Пушкина любит, и сам потихоньку пишет. Душа у него тонкая, понимаешь, Лора? Поэт, одним словом»

Не обращая внимания на шутки друга, Вахтанг-Саша тем временем приблизился к Розе и с чуть смущенной улыбкой произнес:

– Мне кажется, мы с вами уже знакомы?

– Неужели? – бросила она на него косой взгляд.

– Помните, несколько недель назад вы отмечали со своими сокурсниками завершение сессии в ресторане «Орбита»? Я пригласил вас тогда на танец.

– И это вы называете знакомством? – усмехнулась Роза.

– Однако вы назвали мне свое имя, хотя и отказались, как я ни просил, дать свой номер телефона, – не отступал Вахтанг.

– Все это подтверждает лишь старую истину о том, что мир удивительно тесен, и ничего более, – пожала плечами Роза и принялась расстилать скатерть на стол.

К Вахтангу подошла мама, и, как подобает гостеприимной хозяйке, пригласила его сесть, завязался разговор. Они оживленно обсуждали премьеру спектакля в театре, когда в дверь комнаты с плутовским видом просунула голову Сабина и пригласила маму к телефону. Вся зардевшись, она попросила прощения и вышла.

Вахтанг попытался продолжить беседу с Розой, но на все его реплики она, заняв свою привычную в общении с малознакомыми мужчинами оборонительную позицию, корректно, но сухо отвечала: «Да» или «Нет», стараясь не обидеть гостя, и при этом не поощрять его на дальнейшие ухаживания.

Атмосфера смягчилась с возвращением в гостиную ненадолго отлучившихся Сабины и Георгия. Вошли двое, но создавалось впечатление, будто вся комната наполнилась людьми. Как и следовало ожидать, мама нас почти сразу же после известного звонка покинула, ссылаясь на срочные дела, и веселая компания продолжала веселиться сама по себе.

***

На другой день я стал свидетелем, а можно сказать, и участником одной драматической ситуации. Так получилось, что в тот вечер со мной некому было остаться. Моя мама после годичного перерыва два месяца назад вернулась к работе в театре. Сейчас готовилась премьера нового спектакля, в котором ей предстояло исполнить главную роль, и она каждый вечер пропадала на репетициях. Правда, другие актеры работали и по утрам, но главный режиссер, учитывая мамино семейное положение, организовывал работу таким образом, чтобы сцены с ее участием проигрывались преимущественно вечерами.

В эти часы за мной обычно присматривали Роза или Сабина, а то и обе вместе, но сегодня они оказались заняты. Перебрав все возможные варианты, мама в итоге решила взять меня с собой на работу.

Впервые я попал в святая святых искусства – театр. Будучи немало о нем наслышан, признаться, я испытал поначалу некоторое разочарование. Репетиция проводилась в Малом зале, расположенном на первом этаже монументального здания.

По коридорам до начала работы сновали с озабоченно-сосредоточенным видом люди, вовсе не такие жизнерадостные и общительные, какими я представлял себе раньше актеров. Потолок в зале, не освещенный огнями многочисленных люстр, казалось, мрачно нависал над храмом искусства, подавляя всякую фантазию. На сцене, на удивление скромной, непривлекательной и даже пыльной, рабочие устанавливали временные декорации, а на лестничных пролетах, окутанных плотной завесой табачного дыма, вообще, трудно было что-либо разглядеть.

Но вот подготовительные работы закончились, и актеры, занятые в спектакле, поднялись на сцену. Они были одеты в обычную одежду, и своим появлением на подмостках сначала не произвели никакого эффекта. Однако по мере развития действия всё буквально на глазах преображалось.

Лица актеров приобрели выражение какого-то особого творческого вдохновения, словно бы их изнутри осветили светом, все движения – сценическую пластичность и гибкость, а поставленные голоса незаметно и умело меняли интонацию, то мощно разрезая тишину почти пустого зала, то, нисходя до шепота, который можно было услышать даже на галерке.

Сидевший в первом ряду режиссер, время от времени поправлял кого-либо из актеров, но, как мне казалось, весьма одобрительно относился к тому, что и как делала на сцене моя мама. Во время перерыва он подошел к ней, и, покровительственно положив руку ей на плечо, стал что-то говорить. Мама внимательно слушала режиссера. Мне это не очень понравилось. Я отвернулся, разглядывая стенку своей коляски, и вскоре заснул.

***

Не знаю, как долго я спал, но, только, проснувшись, обнаружил, что нахожусь вовсе не в театре, а в каком-то незнакомом мне месте. Меня успокоило присутствие мамы, сидевшей за столиком с тремя молодыми девушками, в которых я узнал танцовщиц из балетной труппы театра. Негромко звучала приятная музыка, приглушенный, мягкий свет освещал уютный небольшой зал, и я понял, что мы находимся в кафе «Встреча», расположенном рядом с театром, где вечерами нередко собиралась творческая элита города.

Задвинув мою коляску к окну, у которого стояла дубовая кадка с большим фикусом, защищавшим меня от света, женщины оживленно переговаривались, отпивая ароматный кофе из красивых чашечек. Каждая из них была по-своему хороша и элегантна, но я с чисто мужской интуицией чувствовал, что моя мама отличается в этой прелестной группе каким-то особым очарованием, обволакивавшим ее светлой загадочной аурой. Временами эти четыре хорошенькие головки склонялись близко друг к другу, чтобы затем откинуться назад с неудержимо-жизнерадостным смехом. Я порадовался за маму. В последнее время ей нечасто удавалось смеяться.

И вдруг эта идиллия резко нарушилась. Снаружи дверь кафе по-хозяйски широко распахнули, и в зал вошли несколько подвыпивших мужчин во главе с Джумой – лидером сравнительно новой, но уже набиравшей силу одной из преступных группировок города, которая, по слухам, имела связи в милиции, может, и не на высоком уровне, но всё же.

Несмотря на молодость, Джума пользовался немалой известностью среди различных слоев населения. Его уважали, боялись, о нем ходили самые разные слухи. Но мало кому было известно, чем же именно он и его ребята занимаются, поэтому им приписывалось всякое. По словам одних, Джума был отпетый негодяй и мошенник. В рассказах других выглядел чуть ли не благородным разбойником. Благодаря Сабине, приносившей из школы все последние новости, а также некоторым разговорчивым клиенткам Розы, я был немало о нем наслышан, но впервые видел его.

Высокого роста, крупный, замечательной смуглости, Джума был одет в белую рубашку с короткими рукавами, из-под которых поигрывали мощные, словно свинцом налитые бицепсы, и в светлые бежевые брюки с проступавшим, довольно внушительным животом. У Джумы было очень приятное лицо с такой по-детски непосредственной, обаятельной улыбкой, что, глядя на него, трудно было поверить, что он способен на жестокость.

Быстрым взглядом окинув зал, Джума, заложив пальцы рук за ремень и широко улыбаясь, уверенно подошел к нашему столику. Положив свою огромную ладонь на плечо высокой худенькой блондинки по имени Инга, он весело сказал:

– О, кого я вижу! Давненько не встречались. Собирай-ка, детка, своих подружек, сегодня отдохнете с нами.

В зале моментально воцарилась тишина, все взгляды обратились в нашу сторону. Инга, вдруг почувствовавшая себя неловко, вся съежилась и опустила голову. Тогда сидевшая рядом с ней Эльмира, невысокая, крепко сбитая, и довольно крутого нрава девушка, с внезапной агрессивностью сквозь зубы бросила:

– Сейчас, только разгон возьмем!

Благодушная улыбка тотчас исчезла с лица Джумы, карие глаза налились кровью, и, схватив Эльмиру за ворот блузки, он грязно обозвал ее и толкнул к дверям. Та не осталась в долгу, и, бросившись назад к обидчику, принялась молотить своими кулачками Джуму по его большому крепкому животу, но это было равносильно ударам гороха о стену. Вконец разъярившись, Джума резко отбросил ее в сторону так, что Эльмира ударилась головой о спинку стоявшего рядом с их столиком дивана, и занес руку над Ингой.

В этот момент к ним с другого конца стола подбежала мама, и, оттолкнув побледневшую Ингу, вдруг решительным движением руки с размаху дала Джуме короткую, но звонкую затрещину. Не ожидавший сопротивления, он было растерялся, но потом больно ухватил ее тонкое запястье со словами:

– А это еще кто такая?

Испугавшись за маму, я громко заплакал. Она вырвалась, подбежала ко мне, и выхватив из коляски, прижала к груди. Джума тупо смотрел на нас помутневшими глазами, пытаясь сообразить, что все это значит. А к маме подскочил маленький, щупленький, похожий на червячка мужичонка, и угрожающе зашипел:

– Эй, да ты знаешь, на кого руку подняла?!

Мама удивленно взглянула на него. Внезапно раздался сумрачный голос как будто протрезвевшего Джумы:

– Оставь ее, Коротышка!

И первым, круто развернувшись, он вышел. За ним – остальные.

Публика в кафе, как будто пригвожденная к своим местам во время недавней разборки, теперь задвигалась, зашумела. Послышались возмущенные голоса по поводу творящихся средь бела дня беспорядков. Кто-то предлагал вызвать милицию, кто-то – написать жалобу в газету, чтоб разобрались и пристыдили хулиганов, какие-то женщины обступили Эльмиру и Ингу, еще не оправившихся от пережитого шока.

Отвернувшись от всех, мама присела на диван и стала кормить меня из бутылочки молочной смесью. Но дрожащие руки ее плохо слушались, и соска то и дело соскальзывала с моих губ. Измученный неровным кормлением, я заплакал. Тогда, убиравшая со стола официантка, без слов, ловко подхватила меня на руки и быстренько накормила. Я успокоился, а мама, уложив меня в коляску, устало бросила:

– Инга, пошли домой, – и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу.

***

Дверь нам открыла улыбающаяся, чем-то довольная Сабина. Пританцовывая под популярную мелодию популярнейшего Муслима Магомаева, она заявила, что мы пришли как нельзя более вовремя, и нетерпеливо потянула нас в комнату.

В гостиной был накрыт стол. На белоснежной скатерти стояли початая бутылка коньяка, шоколадные конфеты и яблоки в небольшой вазочке на ножке. Все это освещалось уютным светом бра, и потому мы не сразу заметили одиноко сидевшую в кресле Розу.

В длинном шелковом красном халате с золотистой окантовкой, с распущенными по плечам мягкими, чуть вьющимися волосами, и до боли серьезным, задумчивым взглядом изумительно красивых глаз, в которых сквозило какое-то непонятное отчаяние, она сейчас не казалась холодной или высокомерной, а была пронизана таким истинно женским очарованием блоковской «незнакомки», что я с большим сожалением подумал: Где мужики – то? Настоящие мужчины, сильные духом и телом. Ведь где-то же они есть…

При нашем появлении Роза, с присущей ей легкостью движений встала, и, согнав со своего высокого выпуклого лба вертикальную морщинку меж длинных бровей, которая у нее появлялась, стоило ей о чем-то задуматься, подошла к маме и, с несвойственным ей порывом, вдруг молча обняла ее, спрятав лицо в маминых волосах. Мне показалось, что Роза вот-вот заплачет. Но нет, в ее обычно сухих глазах не было и намека на слезы, когда она, пригласив маму присоединиться к ним, села за стол.

Время от времени мои женщины устраивали подобные посиделки, которые они в шутку называли «девичниками». Нередко такие «девичники» продолжались до самого утра, когда подруги, в атмосфере взаимной нежности и теплоты, увлеченно разговаривали, читали стихи, делились разными воспоминаниями и откровениями, в общем, общались друг с другом по душам.

Эта многолетняя дружба, прошедшая через многие испытания, наш дом, наша семья были их надежной гаванью, куда после всех своих жизненных потрясений, разочарований и обид они всегда возвращались, зная, что найдут здесь понимание, сочувствие, любовь.

– Все в порядке, девочки? – с некоторой тревогой спросила мама.

– Какой разговор, Лорочка? Когда это у нас что-нибудь было не в порядке? – взмахнула рукой, блестя живыми лукавыми глазами, Сабина.

– А по какому поводу застолье, если не секрет?

– Просто захотелось расслабиться, тряхнуть стариной, – пошутила Роза. – А то все работа, учеба, бесконечные дела, глядишь, там и молодость пройдет.

– Перестань, Роза, что за пессимистическое настроение? – возмутилась жизнелюбивая Сабина. – Мы еще девчата хоть куда, верно?

– Так – так, – рассмеялась мама, – нам и семнадцать можно дать, особенно, когда рядом нет настоящих семнадцатилетних. И все же я была бы не против скинуть годков пять-шесть.

– И все начать сначала и по-другому, – подхватила Роза.

Однако мама запротестовала:

– Нет, ведь было много и хорошего! Зачем все менять?

– Все – не все, но будь такая возможность, Лора, скажу честно: Руслана встретить на твоем жизненном пути я бы тебе точно не пожелала! – неожиданно горячо произнесла Сабина, и за свою бестактность тут же была вознаграждена легким щипком Розы.

Но Сабина тонкости сделанного ей намека не уловила и возмущенно выпалила:

– Ты что это, дорогая, щипаться вздумала?

Мама, сделав вид, будто ничего не слышала, заинтересованно разглядывала тонкий узор по краю скатерти, а Роза поспешно предложила их излюбленный, ставший традиционным тост – восьмистишие божественной Анны Ахматовой:

Роза читала негромко, с некоторой расстановкой, но сегодня в ее обычно ровном голосе я с тревогой услышал нотки какой-то пугающей опустошенности, даже потерянности. Так мог бы говорить человек, переживший горечь предательства. А что случилось у Розы?

– За то, чтобы Бог нас всех спас! – голос Розы на мгновение дрогнул, но, сделав паузу, она мужественно продолжила: Иногда становится страшно, трудно и больно жить, когда вдруг сталкиваешься лицом к лицу с предательством, хуже того, с неосознанной подлостью, просто опускаются руки. И тогда очень хочется поверить в существование какой-то высшей справедливости, назовем ее Богом, Абсолютным духом или как-то еще. Да спасет нас Бог, девочки!

– Ты права, Розочка, – растроганно произнесла посерьезневшая Сабина, – надо жить и надо верить всем смертям назло!

***

На другое утро меня разбудил по-весеннему яркий солнечный луч, проникавший сквозь неплотно задернутую занавеску. Мамы в комнате не было. Я услышал, как в кухне звонкой струей бежит вода из-под крана, перекрывая шкворчание сковороды, и понял, что она сейчас готовит завтрак. Обязанности в нашем доме были распределены таким образом, что каждая из подруг поочередно занималась хозяйственными делами. Сегодня был мамин день, а это означало, что она до вечера будет дома, пока не придет время идти на работу. Мысль, что я так долго буду видеть ее, привела меня в хорошее расположение духа, потому что несмотря на мою искреннюю привязанность к Сабине и Розе, я всегда очень скучал по маме, и не чувствовал себя так спокойно и надежно, как то бывало, когда она находилась рядом, даже занятая своими делами, но рядом.

Лежа в кровати, я сейчас с любопытством наблюдал за тем, как солнечные блики отражаются в зеркале. Занавески на окне под дуновением ветерка слегка колыхались, и солнечные пятна смешно перебегали по зеркальной поверхности, словно играли между собой в «догонялки». Одни из них были побольше, другие – поменьше, мне они казались братьями и сестрами небольшой дружной солнечной семейки, и это вызывало во мне некоторую зависть. Я-то был у мамы один, и, наверное, поэтому на меня порой нападали приступы острого отчаяния, когда мне ужасно хотелось плакать. В таких случаях странные взрослые, как правило, принимались ощупывать мой живот, словно то было единственное место, способное болеть.

Пошумев еще немного на кухне, мама вошла в комнату, и, увидев, что я проснулся, подхватила меня на руки, вдыхая запах моего тела, и щекоча мне шею выбившимися из-под косынки волосами. Затем поднесла к зеркалу и с гордостью сказала:

– Вот какие мы уже стали большие! Что скажет папа, когда нас увидит?

Признаться, меня мало волновало мнение моего так называемого отца. Но я в который раз подивился тому, как странно, совсем по-другому устроен этот народ – женщины. Нередко прекрасная половина человечества придает огромное значение и какой-то особый смысл вещам, мимо которых другая половина пройдет, и даже не заметит.

Вечером к нам пришли Гога с Вахтангом. Всегда опаздывающая мама столкнулась с ними у самого порога, и, на ходу поздоровавшись, побежала на работу. Мужчины пришли приглашать девушек в кино, но из-за того, что меня опять не с кем было оставить, посмотреть новую французскую комедию отправились лишь Сабина и Гога.

Розу очень беспокоило мое состояние, так как ближе к вечеру у меня появились небольшая температура и легкий кашель, но моя нянюшка редко в каких ситуациях терялась. Вот и сейчас она, ловко удерживая меня одной рукой, другой быстро заваривала на плите настой багульника. Убедившись, что он достаточно остыл, она добавила в него немного сахара, и принялась поить меня этой не самой приятной на свете жидкостью, абсолютно не реагируя на мое недовольство. Затем Роза усадила меня рядом с собой на диван, предварительно соорудив заграждение из пышных подушек, дабы я не нарушал отведенной мне территории.

Все это время, предоставленный самому себе, Вахтанг, листал журналы, заполняя оставшиеся неразгаданными кроссворды. Он не скрывал своей радости, когда увидел, что все в порядке, и Роза, наконец-то, освободилась.

Горячая сторонница формулы: «мужчина в доме – вынужденная, но необходимая часть интерьера», Роза, откинувшись на спинку дивана, разглядывала Вахтанга так, как если бы перед ней находился какой-нибудь музейный экспонат. Я был готов поспорить, что она уже успела определить для себя чистоту его носков и свежесть сорочки.

Говорил в основном Вахтанг. Роза, несмотря на свой независимый нрав, считавшая, что любой мужчина всегда умнее женщины, больше помалкивала, лишь изредка вставляя замечания. По-видимому, она была весьма довольна тем, что ее гость вполне способен развлечь их обоих, и нет никакой необходимости лишний раз утруждать себя.

Удобно расположившись в кресле, Вахтанг ласково поглаживал забравшегося к нему на колени хитреца Марсика, и, казалось, ничуть не был смущен пассивностью своей собеседницы. Сначала он с энтузиазмом рассказывал ей театральные новости, потом читал стихи, обнаружив при этом хороший вкус, и вдруг все в той же тональности продекламировал:

– Она была самой удивительной, прекрасной, одухотворенной и недоступной женщиной, которую мне когда-либо приходилось видеть!

Бросив косой взгляд в зеркало, Роза уверенно – лениво обронила:

– Это вы обо мне?

– Нет! – широко улыбнулся Вахтанг. – Просто случайно вспомнил высказывание из книги, которую недавно прочитал. Но мне кажется, что в природе таких женщин, к сожалению, не существует. Во всяком случае, я не встречал.

На миг побледнев, Роза тут же взяла себя в руки и невозмутимо ответила:

– Должна признаться, точнее, предупредить, что в этом доме нет доступных женщин и вы, думаю, только напрасно теряете здесь время.

– Вы обиделись? – покаянным голосом произнес Вахтанг.

Но каяться уже было поздно. Ошибки, особенно допущенные сильным полом, «железная» Роза не прощала никогда. Гордо откинув голову, она усмехнулась:

– На кого?

Посмотрев на нее внимательным взглядом, Вахтанг вдруг участливо спросил:

– Вы любите? Любите безответной любовью?

Мне кажется, если бы сейчас земля внезапно разверзлась под ногами, Роза была бы удивлена этим намного меньше. Бледное лицо ее покрылось красными пятнами, брови сдвинулись на переносице, а красивые глаза хищно сузились. Поддавшись всей грудью вперед, она пытливо всматривалась в лицо Вахтанга, потом, опустив голову, глухо сказала:

– Уходите.

Вахтанг встал. Немного помявшись, достал из кармана записную книжку и, вырвав из нее листок, что-то написал на нем, затем протянул его Розе:

– Если понадобится моя помощь, звоните. Буду рад быть вам полезным!

Оправившись от волнения, Роза поднялась с дивана и подошла к окну. Нарочито-медленным движением разорвала листок и, приоткрыв форточку, выбросила его на улицу. Вахтанг вышел.

Зазвонил телефон. На том конце провода счастливая Сабина весело прощебетала о том, как здорово они с Гогой провели время, поинтересовалась между делом, какое впечатление на подругу произвел Вахтанг и, наконец, сообщила, что не придет сегодня ночевать.

Роза будничным тоном отвечала, что Вахтанг достаточно интересный мужчина, и они мило пообщались, просила Сабину быть осторожнее. Не дождавшись прихода мамы, я заснул.

***

Утро в нашем доме началось как обычно, с завтрака и уборки квартиры. Мама с Розой, привыкшие за долгие годы понимать друг друга без слов, молча занимались каждая своим делом. В обед вернулась из школы, где она преподавала французский язык, Сабина, и тут я узнал неожиданные, даже тревожные новости.

Вчера вечером, после репетиции, мама с Ингой, которая жила в том же районе, что и мы, собрались было идти домой, как вдруг у служебного выхода из театра их остановил Джума – благоухающий хорошим парфюмом, и абсолютно трезвый. Придержав маму за локоть, он заявил, что хочет поговорить с ней наедине. Крайне удивленная мама, попросила Ингу подождать ее на улице, и осталась выслушать Джуму.

Извечное мужское самолюбие не дало ему попросить у нее прощения за произошедший по его вине инцидент, хотя он заметил, что сожалеет о случившемся, при этом небрежно обронив: Не понимаю, почему ты заступилась за этих проституток?

Мама резко ответила, что настоящему мужчине не пристало оскорблять женщин. Джума, сохраняя характерное для него непроницаемое выражение лица, за что в определенных кругах его прозвали «консервной банкой», заметил, что «проституток ничем оскорбить невозможно».

Понимая всю бесполезность затеянного спора, мама хотела уйти, но Джума, вдруг крепко обхватив ее за плечи, повернул лицом к себе и сказал буквально следующее:

– Ты должна быть со мной, детка. Я знаю, что ты не такая, как они, – кивнув в сторону выхода, где в ожидании мамы нетерпеливо топталась Инга. – Я знаю о тебе сейчас все, что нужно, и уверен, мы найдем общий язык.

Выдержав небольшую паузу, он веско добавил:

– Красивые женщины должны красиво жить, а я могу обеспечить тебе такую жизнь, малышка. Надеюсь, ты меня понимаешь? Только не надо от меня прятаться, я не кусаюсь.

Джума говорил спокойно, без угроз, но было ясно, что этот человек слов на ветер не бросает, и добивается намеченной цели, чего бы это ему ни стоило. В полном оцепенении мама молчала, а его пронзительно – острый взгляд, казалось, проникал в самую душу.

Не видя выхода, мама решила выиграть время и сказала, что все довольно неожиданно, к тому же она его, в сущности, не знает и ничего ответить сейчас не может и, вообще, у нее столько разных проблем, что не до личной жизни. Джума, не перебивая, выслушал ее, но на прощание уже с толикой скрытой угрозы заявил, что он, конечно, может подождать, но не стоит чересчур долго испытывать его терпение.

Зная, что шутить шутки с Джумой далеко небезопасно, мама теперь ломала голову над тем, как выйти из создавшегося положения. Сабина советовала обратиться к Руслану, но маме очень не хотелось навязывать ему свои проблемы, да и слишком неравными были силы, чтобы подвергать опасности любимого человека, который, в свою очередь, также нередко ходил по лезвию ножа.

Тогда Сабина заявила, что мама вместе со мной может на время уехать из города, а там, глядишь, все образуется, и она вернется. Мама не соглашалась: бросить работу, дом, друзей, расстаться с Русланом, пусть и ненадолго, представлялось ей совершенно немыслимым. Гораздо больше ей импонировало мнение Розы, что сейчас им нечего бояться, ведь Джума – не бандит с большой дороги, нападать на беззащитную женщину из-за угла не станет, а дальше видно будет, что делать.

***

Прошло несколько дней. Жизнь в нашем доме шла своим чередом. Руслан, к счастью, находился в отъезде, по-видимому, вернувшись к прежним делам, и потому мама все свое свободное время проводила в кругу семьи.

Моих милых женщин сильно напугала простуда, что я недавно перенес, и теперь мама с Розой постоянно делали мне массаж, устраивали воздушные ванны, а Сабина вечерами просматривала все старые номера журнала «Здоровье», выбирая оттуда рекомендации по профилактике заболеваний и закаливанию детей. Чтобы успокоить их, я безропотно позволял проделывать все эти эксперименты над собой, хотя их эффективность вызывала у меня некоторые сомнения.

В субботу мы отмечали день рождения Сабины. Несмотря на то, что должен был собраться узкий круг людей, уже с раннего утра в нашем доме все закружилось-завертелось в преддверии праздника. Из кухни, где хозяйничала умевшая и любившая вкусно готовить Сабина, доносились дразнящие запахи. Мама с Розой сначала занимались уборкой, потом тщательно перемывали-перетирали всю посуду, которую вынимали из серванта только в особо торжественных случаях. Не смолкал магнитофон, и было так весело и шумно, что я даже не обижался на то, что в этой суматохе взрослые подчас забывали обо мне.

Репетиции в театре в субботние и воскресные дни начинались раньше обычного, и мама убежала на работу еще до прихода гостей, пообещав не задерживаться. В гостиной Роза занималась сервировкой стола. В голубом маркизетовом платье с глубоким вырезом, открывавшим крупную пикантную родинку на груди, она выглядела совершеннейшей красавицей и была в хорошем настроении. После их последнего «девичника», когда Роза была чем-то сильно расстроена, я впервые видел ее веселой, и это порадовало меня.

В квартиру позвонили первые гости, и из спальной выплыла неотразимая Сабина. Любившая удивлять всех своей экстравагантностью, она сегодня одела не традиционное для таких случаев платье на выход, а брючный костюм из ацетатного шелка невообразимо яркой расцветки. Крупный рисунок на удлиненном жакете полуоблегающего силуэта, который застегивался на мелкие красные пуговицы от самого горла, скрывал худобу верхней части ее туловища, зато достаточно неширокие брюки выгодно подчеркивали стройность длинных ног.

Подражая Розе, она старалась иногда держаться по возможности холодно и отстраненно, поскольку, будучи от природы очень коммуникабельной, Сабина нередко страдала оттого, что ей приходилось поддерживать отношения с массой самых разных людей, что подчас было довольно утомительно. Но ничего с этим невозможно было поделать: общительность была ее бичом и оружием одновременно.

Однако всю сегодняшнюю неприступность Сабины как ветром сдуло, стоило ей открыть дверь, и увидеть своего любимого братишку Жолана. Насколько Сабина не любила отчима, с которым ей прежде частенько приходилось выяснять отношения по каждому поводу и без, настолько обожала своего сводного брата, с которым до ее переезда в наш дом она прожила под одной крышей почти семь лет.

Жолан был моложе Сабины на четыре года. Сейчас он перешел на последний курс политехнического института, но учился весьма неважно, что причиняло сестре немало беспокойства. Не он, а Сабина в конце почти каждой сессии бегала с его зачеткой к преподавателям, уверяя, что в следующем семестре ее братец непременно возьмется за ум. Редко кто отказывал любящей сестре, и Жолан относительно благополучно переходил с курса на курс.

Жолан был далеко не глупый парень, но учеба в институте его ничуть не интересовала, поскольку в свое время лишь по настоянию сестры сдал он документы в политехнический, хотя сам, неисправимый романтик по натуре, всегда мечтал о мореходке. Теперь, чувствуя некоторую вину перед братом, Сабина по мере своих сил пыталась помочь ему получить диплом. Брат и сестра относились друг к другу с большой нежностью и любовью. На улице они ходили как дети, взявшись за руки, а дома Жолан позволял Сабине в буквальном смысле садиться ему на шею, потакая всем ее капризам. Они были абсолютно противоположными по характеру, и, может быть, в этом заключался секрет их постоянного тяготения друг к другу.

Однако сегодня Жолан пришел к нам не один, а с другом. Рустем, приятный молодой человек с фигурой артиста балета, всем понравился буквально с первого взгляда. Сокурсник и ровесник Жолана, он держался несколько робко, даже застенчиво, а это всегда привлекательно в юношах, так как такие типы в наше время – большая редкость.

Светлокожий, с широкими черными бровями вразлет, странно-неподвижным взглядом больших карих глаз и по – детски припухлыми губами, он имел правильные черты лица, и, пожалуй, мог бы зваться красавцем, если б не невысокий рост. Впрочем, этот маленький недостаток всегда компенсировался его чуть смущенной и вместе с тем удивительно искрящейся улыбкой, за что Сабина, не долго думая, дала ему прозвище «Сверкающий парень».

***

Сабина с Розой с удовольствием болтали с Рустемом, когда подошли остальные гости. Их было немного: коллега Сабины, преподававшая в школе уроки домоводства, бывшая однокурсница с мужем-шахматистом, и наша соседка по лестничной площадке, одинокая дама моложавого вида и интеллигентных манер.

Сабина, немного приунывшая было после очередной ссоры с «изменником» Гогой, заметно вдохновилась новым знакомством и, одарив всех своей обаятельнейшей улыбкой, стала радушно усаживать гостей за стол. Жолан, извинившись, вышел, чтобы встретить после работы мою маму. Сестра проводила его участливым взглядом.

Все знали, что милый юноша давно неравнодушен к прекрасной Лауре, как знали и то, что мечты его абсолютно напрасны. Но невозможно было обратить внимание Жолана на девушку, более близкую ему по возрасту и интересам. Родители даже домой приводили потенциальных невест, но сын или не обращал на них внимания, или попросту сбегал при их появлении.

Уже на протяжении ряда лет Жолан, избравший мою маму своим идеалом женщины, оставался ее верным рыцарем. Разумеется, мама знала о его чувствах, и потому старалась держаться с ним не снисходительно, как взрослая женщина, и не кокетливо, как просто женщина, а как с равным ей, но легкоранимым человеком, то есть доброжелательно и достаточно сдержанно.

Однажды Жолан попытался ей объясниться, но мама тут же прервала его, и теперь избегала оставаться с ним наедине. А он, уязвленный, но не оскорбившийся, все же не хотел сдаваться и присылал по почте посвященные ей стихи, которые сам же и сочинял по ночам, передавал через сестру цветы, а при встрече всякий раз терялся и краснел, как мальчишка. И продолжал искать и ждать этих встреч.

Молодой, неопытный, он еще не научился жалеть себя, беречь свои чувства, душу, и щедро приносил их на алтарь своей первой неразделенной любви. Сабина пыталась говорить с ними обоими, но третий, как известно, всегда лишний. Сердце мамы было отдано другому, а Жолан на все увещевания сестры отвечал, что лучше, роднее и нужнее ему, чем Лаура, он не встречал женщины на свете, и никто ее не сможет ему заменить.

Моя мама действительно была красивой, обаятельной женщиной, но думаю, секрет ее успеха заключался, прежде всего, в том, что в наше, отнюдь не романтическое время, она оставалась женщиной до кончиков ногтей. Буквально пронизанная вся нежностью, изяществом, налетом некоторой загадочной меланхолии, она всем своим видом невольно вызывала у представителей сильного пола уже позабытое ими желание защитить, беречь это хрупкое создание. Она не была им равной при всеобщем хаосе равноправия, а скорее – разной с ними, и это привлекало.

***

Вернулась с работы мама в сопровождении Жолана. Все были уже немного навеселе, и потому, наверное, никто, кроме меня, не заметил смущения на их лицах. С каким-то потерянным видом, словно брошенный котенок, Жолан сидел в углу комнаты и потягивал вино, по-видимому, даже не замечая его вкуса. Мама танцевала вальс с очкастым шахматистом, который, не будучи асом в этом деле, то и дело наступал ей на ноги, но она с обворожительной улыбкой продолжала с ним кружиться и поддерживать беседу, изредка бросая через плечо партнера сочувственные взгляды в сторону своего несчастливого юного поклонника. Я видел, что она изо всех сил удерживает себя от того, чтобы подойти к нему, успокоить, опасаясь, что он неправильно ее поймет.

Веселье набирало силу. Наша соседка тетя Рая, забыв о своих интеллигентных манерах, выхватила меня из коляски и закружила по комнате, дыша мне прямо в лицо винным перегаром. Я раскашлялся и едва не заплакал, но, к счастью, мама забрала меня к себе.

Товарищ Жолана, несколько растерявшись от такого количества прелестных женщин, под воздействием спиртного расхрабрился и сделал попытку убить двух зайцев сразу. Ободренный явным расположением к нему Сабины, он с двумя бокалами вина в руках подошел к Розе и чуть более развязно, чем следовало бы юноше его возраста, сказал:

– Я предлагаю выпить за ваши красивые глаза!

Несчастный, не прошло и минуты, как он понял, какую глупость сморозил, поскольку Роза, принципиально не принимавшая комплименты ни при каких обстоятельствах, изящно откинув голову, самым невинным и простодушным тоном произнесла:

– Неужели? А мне всегда говорили, что у меня красивые уши. Вы не находите?

Рустем покраснел и, пробормотав что-то невразумительное, спешно ретировался. Роза тихонько прыснула.

***

В прихожей зазвонил телефон. Прижимая меня к груди одной рукой, к аппарату подошла и подняла трубку мама. Ей звонил Джума.

Вежливо расспросив ее о здоровье, настроении, он предложил ей завтра поужинать вместе в кафе. Растерявшаяся донельзя мама стала отказываться, ссылаясь на занятость в театре и неотложные дела, а в ответ услышала:

– Не надо меня бояться, глупышка! Я никогда не делаю плохого тем, кто мне нравится. Неужто ты думаешь, что я стану тебя насиловать? Нет, ты сама ко мне придешь и сама меня захочешь. Салют!

Не успела потрясенная мама положить трубку, как вновь раздался телефонный звонок. Я чувствовал, как учащенно и громко бьется сердце в маминой груди, словно вот-вот выскочит оттуда, и очень жалел, что ничем не могу ей помочь. Но на этот раз, узнав голос, мама вдруг обмякла, опустилась на табуретку и, укачивая меня, полностью отдалась во власть звучавшего в телефонной трубке голоса. Это был Руслан.

Он говорил негромко, с какими-то мальчишескими, но приятными интонациями, и разговаривал так, будто они расстались только вчера, а не десять дней тому назад, показавшимися маме вечностью.

Руслан называл Лауру «мое солнышко», и это были самые нежные слова, на какие только он был способен. Наверное, поэтому мама никак не могла привыкнуть к обращениям их нового главного режиссера типа «лапочка», «душечка», «обаяшка». Ей они казались неуместными и неискренними.

– Солнышко мое, я очень соскучился по тебе, – звучал голос из мембраны, – а завтра мне опять нужно ехать по делам. Я хочу видеть тебя сегодня, сейчас. Мы должны встретиться с тобой, Лаура. Я жду тебя!

– Любимый, мне неудобно оставлять Сабину в ее день рождения, – умоляющим тоном говорила мама. – Может быть, ты сам к нам приедешь сейчас, отдохнешь, поужинаешь? Ты так давно не переступал порог нашего дома. Я безумно соскучилась по тебе, милый, но просто не знаю, как нам лучше быть?

При этих словах я невольно насторожился: неужто сегодня состоится наша историческая встреча с папашей? Но я недооценил Руслана.

– Я хотел бы отдохнуть, но только рядом с тобой, Лаура. Я сейчас заеду за тобой, а ты выходи к подъезду, хорошо? Если бы ты знала, как безмерно я устал от своего одиночества. Я очень хочу сегодня побыть с тобой, мое солнышко! Ведь неизвестно, когда мы теперь увидимся?

Этот довод оказался решающим и мама, умоляя Сабину простить ее, попросила извинения у остального общества и почти сразу же ушла, не решаясь встретиться глазами с Жоланом.

***

Я проснулся, когда все гости разошлись, и Сабина с Розой, сделав уборку, полулежали в креслах, обмениваясь впечатлениями о прошедшем вечере. Приглушенный свет бра освещал журнальный стол с бутылкой Рислинга и наполовину пустой коробкой шоколада.

У меня немного побаливал живот, но Роза сделала мне легкий массаж, после чего боль на удивление быстро прошла. Я успокоился и с удовольствием сосал подслащенную вареньем соску. Спать мне уже не хотелось, и я принялся играть с коричневым плюшевым мишкой, который был, можно сказать, моим лучшим другом.

Роза, вытянув ноги на пуфик, с блаженным видом отдыхала. А Сабина, стреляя одним глазом в телевизор, по которому шел фильм, другим – просматривала свежие газеты, и при этом оживленно переговаривалась с подругой, бросая мне временами что-нибудь вроде: Тимка, детское время давно вышло, ты долго еще собираешься угугукать, проказник?

Я всегда поражался ее способности заниматься несколькими делами одновременно. В отличие от основательной, слегка заторможенной Розы, Сабина никогда ни над чем долго не задумывалась: быстро говорила, быстро решала и делала дела, даже ходить, как все люди она не умела, а стремительно и легко неслась своей летящей походкой.

Высокая, тоненькая, она выглядела гораздо моложе своих лет, так что незнакомые люди, обращаясь к ней, обычно называли ее «девочка». Нередко Сабину принимали за начинающую манекенщицу, поскольку, обладая замечательным вкусом, она всегда смотрелась потрясающе эффектно.

Ее стройные, длинные ноги сводили с ума многих мужчин, а звеневший колокольчиком смех, и добрый характер располагали к ней женщин. Сабина отлично умела показать свои достоинства и скрыть свои недостатки. Не позволяя себе страдать из-за чересчур узких плеч и впалой груди, она обычно носила блузки свободной формы, заправляя их в коротенькие юбки или неширокие брюки. В прохладную погоду набрасывала длинный жакет, приталенный, с фигурным вырезом, стремясь выдерживать свой костюм в едином стиле. Она обожала покупать, шить, менять наряды. Это было своего рода хобби.

Косметикой Сабина пользовалась очень умело. Ее короткие жесткие черные волосы хорошо сочетались с яркой помадой, которую она накладывала на свои немного выпуклые крупные губы. Черные глаза, аккуратно подведенные карандашом, казались еще выразительнее, а не сходивший с щек естественный румянец придавал ее округлому личику свежесть и бодрость. Вся ее внешность выражала беззаботность натуры и упоение жизнью.

Однако отнюдь не всякий человек был способен долго выдерживать ее общество. Будучи ярко выраженным холериком, Сабина могла утомить кого угодно, безоглядно выплескивая наружу бурю своих эмоций, ощущений, переживаний. Для мало – мальски разбирающегося в психологии людей человека не составило бы труда, захоти он, в короткий срок завоевать ее доверие.

Ни в чем не зная удержу, в любви она отдавала себя всю, без остатка. Один известный афоризм гласит, что влюбленная женщина всегда стремится стать тем, кем ее хочет видеть возлюбленный. Сабина была тому ярким подтверждением.

Абсолютно ничего не смыслившая в технике, стала читать специальную литературу, потому что Гога, страстный автолюбитель, мог часами говорить на эту тему. Никогда не интересовавшаяся спортом, после знакомства с ним, она начала регулярно смотреть и даже посещать футбольные матчи, без которых Гога не представлял себе жизни. Ее недавние наклонности едва ли не полностью отражали вкусы любимого, так что Роза, подтрунивая над подругой, порой, прежде чем налить ей чай, спрашивала: А чай Георгий предпочитает с молоком или без?

Но сейчас Георгий стал воспоминанием вчерашнего дня, поскольку, изведенная его непостоянством Сабина, не так давно отказалась выдавать ему кредит доверия и, видимо, на сей раз разрыв был окончательным.

***

Впрочем, глядя на Сабину, нельзя было сказать, что она сильно переживает. Весь вечер она веселилась и напропалую кокетничала со «Сверкающим парнем», и даже пообещала ему свидание в самое ближайшее время. Хорошее настроение ее не покидало, и сейчас Сабина забавлялась тем, что скармливала всеядного Марсика шоколадом, за что он в знак признательности, мурлыча, облизывал ей руки.

Роза, вдруг посерьезнев и выпрямившись в кресле, неожиданно повернулась к Сабине:

– Как ты думаешь, Лора возобновит когда-нибудь свои отношения с Эриком?

– Что это ты о нем вспомнила? – удивилась та.

– Да вчера случайно встретила его на улице, и он так расспрашивал меня о ней и Тимке, что было видно, как сильно он по ним скучает.

– Мало ли кто по ней не вздыхает? – скептически заметила Сабина.

Но Роза покачала головой:

– Зря ты так говоришь! Эрик питает к Лауре очень серьезные чувства, и нельзя этого не ценить.

– Тоже верно, – тут же дипломатично согласилась Сабина, – но только вряд ли что у них получится. Лорка-то наша – однолюбка, и слишком порядочная для того, чтобы с двумя мужиками сразу любовь крутить.

– Эрик уже однажды сильно обжегся, – продолжала вслух размышлять Роза, – и просто так не стал бы Лауре предлагать замужество. Любит он ее.

– Так ведь сердцу не прикажешь, – хихикнула Сабина.

– Из Эрика вышел бы прекрасный отец и семьянин, – словно не слыша ее, убежденно сказала Роза.

– А у Тимки и так есть отец, – недоуменно пожала плечами Сабина. – Правда, не знаю, какой из него выйдет семьянин? Но все же одна кровь…

– А ты не допускаешь мысли, что он мог завести другую, пока скитался по чужим краям? – неожиданно произнесла Роза.

– Ну, как же? – недоверчиво хмыкнула Сабина, но вдруг пытливо всмотрелась в подругу и настороженно спросила:

– Ты что этим хочешь сказать?

– Абсолютно ничего, – смутилась Роза. – Просто подумала, мало ли что на белом свете не случается? – и переменила тему разговора.

***

Может показаться странным, однако, я не испытывал никаких теплых, а уж тем более родственных чувств, к человеку, который назывался моим отцом. Я был просто вынужден считаться с его существованием. Размышляя о нем и маме, я порой думал, что знаю его в чем-то лучше, чем она, женщина слабая и безоглядно влюбленная. И это знание было не в его пользу.

Если моя мать основной смысл жизни видела в том, чтобы любить и быть любимой, то ее возлюбленный превыше всего ценил свою свободу, независимость от всех и вся. Бесшабашный авантюрист, он воспринимал жизнь, как увлекательную игру, в которой ему часто везло. Не утруждая себя заботами ни о ком и ни о чем, он жил одним днем, имел множество знакомых, был изрядно избалован женским вниманием, и работал по вдохновению, предпочитая так называемые легкие, и весьма рискованные заработки. Азартность являлась одной из основных черт его характера.

Он вел такой странный, даже беспорядочный образ жизни, что для мамы оставался загадкой источник его высокой эрудиции и незаурядного интеллекта. Одинаково свободно и своеобразно Руслан Арапов мог рассуждать о литературе, искусстве, политике, праве. Впечатляюще легко ориентировался в любой местности. Лес был для него другом и, не имея спичек, он мог разжечь костер. Еще он мастерски играл в карты, что составляло один из источников его доходов, неплохо пел, аккомпанируя себе на гитаре и был, что называется, рубаха – парень.

Мама никогда не ревновала его к другим женщинам, хотя и предполагала, что непостоянный, как ветер, он мог, поддавшись минутному увлечению, завязать с кем-нибудь легкий флирт. Она просто любила Руслана и принимала его таким, какой он есть. Обладая, как и все истинно любящие женщины тонким чутьем, она понимала, что те глубоко – интимные, духовные отношения, которые сложились между ними, больше не могут у него повториться с кем-то иным, а это для нее являлось главным в их любви.

Руслану это было хорошо известно, как впрочем, неизменная готовность терпеливой всепрощающей Лауры понять и правильно объяснить себе любой его поступок. Я не винил его за это, ведь, как известно, эгоцентризму мужчин – этаких баловней судьбы, нет предела, и поощрять его своей покорностью и терпеливым ожиданием – значит, собственноручно ставить на себе крест.

А иногда по ночам, когда все в доме затихало, мама вынимала из сумочки записную книжку, где между страницами была заложена маленькая фотография, с которой на нее смотрело открытое мужественное лицо с широкими густыми бровями, крупными, как будто обветренными губами, и умным, проницательным взглядом черных глаз, на дне которых затаился мерцающий огонек какой-то веселой отчаянности и готовности к риску. Гордо развернутые плечи подчеркивали мощный торс, переходивший в тонкую талию с узкими бедрами и необыкновенно сильными, тренированными ногами.

Обладая безупречной фигурой, Руслан отличался небольшой особенностью: в юные годы он имел глупость волочиться за одной смазливой горянкой, рассерженные братья которой, заподозрив его в покушении на честь сестры, однажды ночью подкараулили Руслана на пустынной улочке и так измолотили, что он потом полгода провалялся на больничной койке, а перебитые колени навсегда изменили его походку. Он стал ходить на чуть согнутых ногах. По мнению мамы, это отнюдь не портило его, скорее придавало некоторую изюминку внешности. Самого же Руслана мало заботил его внешний облик, и одежду он себе выбирал, исходя из ее удобства и практичности, предпочитая немнущиеся ткани и свободный силуэт.

Подолгу, до боли в глазах, всматривалась мама в дорогой ее сердцу образ, нашептывая нежные слова, и осторожно, чтоб не измять, целуя фото. Часто, терзаемая воспоминаниями, она плакала, бесшумно глотая слезы, и горестно покачивая головой.

Изображенному на фотографии мужчине не понять было этой, по-женски безысходной тоски, и он продолжал смотреть на маму все тем же чистым, ясным взором – спокойный, сильный, уверенный в себе и бесконечно далекий от нее.

Мне самому в такие минуты хотелось плакать, но, сознавая, что слезами горю не поможешь я, как и подобает мужчине, крепился и давал себе зарок никогда не обижать маму, а быть ей защитником и опорой. Хотя, признаться, я тоже не мог понять до конца причины столь глубокого безудержного горя, вызываемого взглядом на в общем-то обыкновенный картон, называвшийся сухим лаконичным словом «фото». Да, что ни говори, а женская психика, я думаю, посложнее, чем все загадки мироздания вместе взятые.

***

Между тем Джума взял себе в привычку названивать маме каждый божий день, хотя при «случайных» встречах где-нибудь на улице (кафе «Встреча» мама теперь обходила далеко стороной) он ограничивался приветствием, да парой-тройкой ничего не значащих фраз. Разговаривал он с ней всегда корректно, каким – то отстраненным, чуть ли не равнодушным тоном, но было ясно, что оставлять Лауру в покое он вовсе не собирается, лишь выжидая удобного случая, чтобы заманить ее в свои, хитро сплетенные сети.

Руслану мама ничего рассказывать не решалась. Виделись они теперь довольно редко, и всякий раз мама по – актерски талантливо разыгрывала перед ним роль веселой беззаботной счастливой женщины, а, оставшись наедине с собой, часами задумчиво просиживала в кресле, отложив в сторону текст пьесы, и разрабатывая в уме планы своего спасения от опасного поклонника.

Однажды Джума исчез. Не появлялся у театра, перестал звонить. Впервые за долгое время мама спокойно вздохнула, расслабилась. Обстановка в доме переменилась в лучшую сторону: как прежде, подруги могли вечерами засиживаться на кухне за чашкой чая до глубокой ночи, болтая ни о чем и смеясь, разглядывая новинки сезона в дефицитных иностранных журналах мод, обсуждая в преддверии лета содержимое гардероба, а порой совершали кратковременные вылазки в места отдыха.

Роза предпринимала попытки достать турпутевку за границу, посмотреть мир. У Сабины, живущей в предвкушении летних каникул, завязывался роман со «Сверкающим парнем», который был от нее просто без ума. Мама усиленно работала над ролью, в свободные часы исполняя перед подругами отдельные сцены из спектакля, премьера которого должна была состояться совсем скоро.

Я, загрустивший было после того, как вернувшиеся из отпуска соседи забрали к себе Марсика, к которому мы все за время его проживания у нас очень привязались, нашел себе новое утешение в лице забавного щенка по прозвищу Кингуша. Его принесли в школу и подарили Сабине ее ученики, а она, обожавшая всякую живность, притащила домой. Кингуша – черненький, смешной, с маленькими торчащими ушками, оказался очень дисциплинированным и забавным. Я сразу его полюбил.

Однако этой идиллии не суждено было долго продолжаться. Тихим майским вечером мама, возвращаясь с работы, шла к автобусной остановке, как вдруг возле нее остановились белые «Жигули». Дверца машины распахнулась, из нее выглянул Джума и кивком головы пригласил сесть.

Не чуя под собой ног от охвативших ее волнения и страха, мама беспомощно оглянулась по сторонам и затем покорно опустилась на сидение рядом с ним. Голова внезапно сильно закружилась и, прикрыв глаза, она положилась на Божье провидение, отправившись в неведомое ей путешествие.

Джума молчал, уверенно управляя машиной. У мамы не было ни сил, ни желания с ним разговаривать. Каково же было ее удивление, когда почувствовав вдруг, что автомобиль остановился, она обнаружила, что они находятся напротив нашего дома. Джума, нарушив, наконец, молчание, повернулся к ней и сказал:

– Ты испугалась, детка? Думала, что я увезу тебя за город, или в какой-нибудь бордель? – и, приподняв покровительственным жестом мамин подбородок, заглянул ей в глаза.

Пришедшая в себя мама отрицательно покачала головой, а он, словно и не ожидал от неё услышать другого ответа, сухо произнес:

– Хорошо.

Потом резко, даже зло спросил:

– Что ты хочешь?

Мама устало ответила:

– Чтобы ты оставил меня в покое.

Джума, коротко обронив:

– Этого не будет, – открыл дверцу.

Слегка пошатываясь, мама вышла. К себе домой, на третий этаж, она поднималась целую вечность, на ходу что-то обдумывая. Войдя в квартиру, бросилась в комнату, достав с антресолей огромный желтый чемодан, оставшийся ей в наследство от детства, когда маленькой девочкой приехала она в этот город вместе с бабушкой и чемоданом. Она так и говорила тогда: «с бабушкой и чемоданом», не разделяя этих понятий, словно бездушный саквояж был членом их семьи. Теперь этому же чемодану предстояло сопровождать ее, уже взрослую женщину с сыном, обратно на родину. Мама решила уехать.

Узнав по телефону расписание вылета самолетов в нужном ей направлении, она молча и нервно принялась укладывать в чемодан наши вещи. Растерянные Сабина с Розой ни о чем ее не расспрашивали. В дверь позвонили.

* * *

Узнать, кто пришел, вызвалась Сабина. В комнату она вернулась не одна. Вместе с ней, смущенно улыбаясь, и извиняясь за поздний визит, вошел Вахтанг, которого мы все давно не видели. Заметив раскрытый чемодан и разбросанные вещи, он удивленно спросил:

– Что случилось?

Сабина упавшим голосом сообщила, что Лора с Тимкой собираются уехать из города. Заподозрив что-то неладное, Вахтанг начал расспрашивать о причинах готовящегося путешествия. Мама поначалу отмалчивалась, но затем, не выдержав, поведала ему историю, послужившую поводом к столь спешному отъезду. К ее рассказу подключилась Сабина, и даже Роза бросила несколько взволнованных реплик.

Внимательно всех выслушав, Вахтанг ответил:

– Я знаком с Джумой. Когда-то мы оба посещали секцию бокса в спортивной школе, вместе ездили на соревнования, часто общались. Потом наши пути разошлись. Я поступил учиться в университет, а Джума обзавелся разными, весьма сомнительными знакомствами. Постепенно он стал набирать вес в местных подпольных кругах, но попал в тюрьму. Выйдя на свободу, принялся сколачивать из крепких мальцов свою банду.

– Последний раз я встречался с ним года два-три тому назад, но не думаю, чтобы он сильно изменился за это время. Джума – нормальный парень, просто у него свои понятия о чести, свои принципы. Не надо его бояться, Лора.

– Я не спорю, возможно, так оно и есть, – вздохнув, задумчиво произнесла мама. – Только мне какой прок от всех его хороших качеств? Со мной-то он поступает далеко не лучшим образом.

– Тебе нечего бояться, Лора, – повторил Вахтанг. – Если сомневаешься, положись на меня. Я переговорю с Джумой, и уверен, все встанет на свои места. Не надо никуда уезжать. Хотя, – хитро улыбнулся он, – как мужчина мужчину я его хорошо понимаю, и даже в чем-то сочувствую ему.

– Вахтанг, я буду очень признательна, если он забудет номер моего телефона и, вообще, о моем существовании.

– Ты хочешь невозможного, Лаура! Такую женщину, как ты, невозможно забыть, – с неизменной галантностью ответил Вахтанг. – К сожалению, завтра рано утром я уезжаю в командировку, и меня не будет в городе где-то около недели. А по возвращении я все устрою, Лора, обещаю тебе. Только ты, пожалуйста, не паникуй и не вздумай уехать. Все не так ужасно, как тебе сейчас кажется. Если хочешь, я могу попросить кого-нибудь из своих друзей, чтобы провожали тебя домой после работы, пока я не вернусь.

Мама благодарно улыбнулась Вахтангу и отрицательно покачала головой. Но Сабина, лукаво стрельнув глазками в сторону как обычно невозмутимо державшейся Розы, кокетливо поправила прическу и невинным тоном сказала:

– Дорогой Вахтанг, а у вас нет ли желания стать нашим телохранителем, разумеется, в свободное от работы время? Мы, женщины, так нуждаемся в защите…

– Всегда к вашим услугам, – широко улыбнулся Вахтанг, излучая бездну обаяния, и задержав свой взгляд на Розе.

Она усмехнувшись, ответила:

– В таком случае, быть может, Лаура сможет удостоить вас чести быть ее провожатым? У Сабины, насколько мне известно, вакантных мест нет, а я не так часто выхожу по вечерам из дома, так что надобности в охраннике, простите, не имею. Впрочем, я всегда способна сама за себя постоять.

Бедный Вахтанг только развел руками, а мама смущенно поблагодарила его за желание ей помочь и предложила чаю. Сославшись на поздний час, Вахтанг отказался, но перед уходом взял с нее слово, что она никуда не уедет в его отсутствие.

* * *

В пятницу состоялась премьера спектакля, в котором мама исполняла главную роль. Мои женщины долго ломали голову над тем, как быть со мной, но поскольку ни Роза, ни Сабина не хотели лишать себя удовольствия видеть маму после большого перерыва на сцене, решено было взять меня с собой. И начались приготовления!

Подруги под задушевное исполнение их любимчика Магомаева, носились из комнаты в комнату, примеряя разные наряды, и подбирая себе обувь. Делали макияж, накручивали на бигуди волосы, танцевали – припевали, на ходу целуя меня в щеку, и неслись дальше.

В доме царила праздничная суматоха, а в воздухе стоял терпкий, смешанный аромат духов, пудры, лосьонов, кремов и всеобщего возбуждения. Мне такое настроение после всех событий, произошедших со времени возвращения Руслана, нравилось, и я старался не причинять беспокойства.

К нам вновь сегодня пришли два друга – Жолан и Рустем. В не по-летнему строгом, темном классическом костюме, который удивительно хорошо сидел на его худощавой длинной фигуре, Жолан выглядел очень серьезным, а в его карих с золотистой поволокой глазах читалась какая-то пугающая решимость, отчего у меня невольно сжалось сердце, когда они с мамой первыми ушли из дома, направляясь в театр.

«Сверкающий парень» оставался верен себе и выглядел безупречно, как если бы он только что принял душ, и ноги его совершенно не касались пыльной улицы. Он просто благоухал чистотой и свежестью.

Сабина, заметно оживившаяся с приходом Рустема, без умолку болтала, не забывая при этом заниматься своей внешностью. В коротеньком белом платьице, эффектно оттенявшем ее достаточно смуглую кожу, она казалась школьницей, собравшейся на выпускной бал. Рустем, весьма малоразговорчивый, робкий юноша, что Сабина списывала на благородство и мужественность натуры, не спускал с нее восхищенного взгляда.

На его счастье, Сабина умела говорить за двоих, и потому со стороны возникало впечатление, что между ними происходит диалог. Но трудно было понять мне, да и Розе, почему «Сверкающий парень» так упорно молчит: то ли ему сказать нечего, и все, что можно, он уже рассказал, то ли он по молодости теряется, не зная, как нужно держаться с женщиной?

Из спальной вышла Роза, заметив, что пора идти. В полуоблегающем платье из поплина цвета морской волны, обнажавшем ее красивые плечи, она могла бы затмить любую красавицу из зарубежных журналов мод, и я прямо-таки залюбовался ею.

Перебросившись с Рустемом несколькими дежурными фразами, Роза быстро уложила в сумку мои штанишки и бутылочки с молочной смесью. Затем нарядила меня в голубенький костюмчик из китайского трикотажа и, подняв на руки, направилась к выходу. Я подумал, что бедняга Рустем, которому как джентльмену, предоставили право спустить вниз коляску, может испачкать брюки.

* * *

Зрительный зал был переполнен. Зная, что это – последняя премьера в нынешнем сезоне, публика всеми правдами и неправдами старалась проникнуть в театр. Было так много цветов, красивых нарядных женщин и интересных учтивых мужчин, что ощущение праздника, буквально пропитавшее воздух, не покидало всех на протяжении вечера.

В длинном, ниспадавшем до самого пола белом платье, в изящной шляпке с короткой вуалью, мама на сцене была необыкновенно хороша. Ее низкий, великолепно поставленный голос доносился, наверное, до каждого уголка большого зала и, казалось, она безо всякого напряжения держит в своих руках внимание всей этой изысканной публики.

В спектакле мама играла известную, преуспевающую актрису, которую в самом расцвете лет и творческого подъема неожиданно постигает страшное несчастье – неизлечимая болезнь, поставившая одномоментно неодолимый барьер между ней и всем остальным миром. Оставленная друзьями и поклонниками, покинутая любимым мужчиной, она умирает, не только от болезни, но и от предательства тоже.

В финале спектакля мама в широком черном балахоне, с распущенными по плечам длинными волосами, становится на колени и, воздевая к небу тонкие руки, плачет настоящими слезами. В какой-то момент она показалась мне далекой и совсем чужой. Я испугался и заплакал. Роза, с которой мы заняли последнее место в ее излюбленном седьмом ряду, бросилась к выходу.

Мы оставались с ней в фойе театра, пока не раздался звук громких восторженных аплодисментов. Публика в зале, завалив актеров цветами, не уставала аплодировать и кричать: Браво! Браво! Ободренные успехом артисты в ответ кланялись и улыбались, но мама, неподвижно стоявшая в самом центре сцены, словно изваяние, смотрела в зал каким-то затуманенным взглядом.

Это была ее первая, после окончания института, большая роль. Пришел час ее заслуженного триумфа, к которому она шла все предыдущие годы, но она будто бы и не радовалась этой победе. Сейчас в маме были пугающая отрешенность и невыразимая усталость, словно какие-то сильные надежды ее вдруг не оправдались. Она стояла на сцене – красивая, отрешенная, одинокая и гордая. Она была над толпой, а в эту минуту, пожалуй, и над всем миром.

К нам с Розой подошла непривычно грустная, сникшая Сабина:

– Лора до последней минуты надеялась, что Руслан вернется ко дню ее премьеры, а его и близко не видать, какой эгоист!

– Бедная Лаура, как я ее прекрасно понимаю и как ей сочувствую! – со вздохом отозвалась расстроенная Роза.

Мы направились в гримерную. Я очень боялся увидеть маму несчастной и заплаканной, но женская гордость и актерское мастерство не позволили ей обнажить перед нами свою боль. Поблагодарив подруг за поддержку и добрые отзывы, она нежно расцеловала меня и, пока Сабина занималась моим кормлением, быстренько сняла грим и переоделась.

В гримерную заглянул уверенно – вальяжный режиссер и, одобрительно отозвавшись о маминой игре, пригласил всех на банкет по случаю премьеры. Ссылаясь на усталость, мама отказалась от приглашения, и мы отправились домой. Моя коляска была доверху наполнена цветами, а меня нес на руках Рустем. Жолан, которого я заприметил во время антракта, непонятно куда исчез.

На следующий день предстоял повторный показ спектакля, но мама, проснувшись, обнаружила, что чувствует себя сегодня не совсем здоровой и, позвонив в театр, попросила ее заменить. Она, пережившая за один вечер два сильных эмоциональных потрясения одновременно – на сцене и в жизни – выглядела слабой и утомленной.

Подруги пытались ее как-то отвлечь. Сабина предложила устроить торжественный семейный ужин, отпраздновав мамин успех. Идея всем понравилась, и Сабина ушла колдовать в кухню над всякими вкусностями, а Роза взялась за уборку квартиры. Нас с мамой, чтоб не мешали, отправили гулять во двор, где вовсю припекало весеннее солнышко. Потом мы с ней весело бездельничали на диване, и я втайне мечтал, чтобы это счастье никогда не кончалось.

Сегодняшний вечер мы собрались провести в тесном семейном кругу, и никаких гостей к себе не ждали, как вдруг в нашу дверь позвонили. Напевая мелодию популярнейшего шлягера, Сабина пошла отворить дверь, да так и застыла на месте от удивления.

На лестничной площадке с коробкой конфет в руках стоял тщательно выбритый и аккуратно одетый Джума. Он был одет в хорошо пошитый светлый костюм, зрительно увеличивавший его и без того немаленькие габариты прямо-таки до гигантских размеров. Вежливо поздоровавшись, Джума попросил разрешения войти. Оторопевшая Сабина посторонилась, пропуская его в квартиру, и в этот момент из ванной, где принимала душ, вышла ни о чем не подозревавшая мама.

Распахнувшийся при движении длинный полосатый халат, приоткрывал ее стройное тело, изящную шею, красивые, безупречной формы ноги. Стыдливо запахнув халат, она покраснела до корней волос и быстро прошла в спальную. Джума проводил ее долгим взглядом.

Сабине не оставалось ничего другого, как пригласить его в гостиную. Он уверенно, словно ему каждый день приходилось это проделывать, повернул ручку двери и вошел в комнату.

На минуту, вглядываясь в черты лица, задержался у моей кровати, небрежно взглянул на стеллажи книжных полок и, приблизившись к журнальному столику, стал внимательно рассматривать висевшие над ним фотографии в одинаковых тонких рамках. Мне показалось, что одну из них, где мама, раскачиваясь на качелях, озорно улыбалась в объектив, он сейчас снимет и положит к себе в карман.

Не знаю, поступил ли бы он так на самом деле, но в комнату, на ходу поправляя слегка тронутые водой волосы, вошла мама. Оправившись от смущения, она чувствовала себя надежно и уверенно под защитой родных стен.

Джума шагнул ей навстречу, улыбаясь своей открытой обаятельной улыбкой, которая, по слухам, неотразимо действовала на слабый пол, питавший к его скандальной персоне немалый интерес. На секунду он задержал в своих руках ее маленькую ладошку. Мама предложила сесть.

Странное дело, почему-то все мужчины, кто вдруг оказывался в нашем доме, всегда предпочитали садиться в кресло, стоявшее у окна. Возможно, разгадка подобного сходства вкусов заключалась в том, что это место позволяло им самим находиться в тени, в то время как их собеседницы оказывались перед ними, как на ладони. Джума не был исключением.

* * *

Чувствовавший себя везде, как дома, Джума не стал оправдываться по поводу своего неожиданного посещения, а, перебросившись замечаниями на классическую тему погоды, принялся рассказывать о своей недавней поездке на Дальний Восток.

Не вдаваясь в подробности целей проделанного им путешествия, Джума остроумно описывал, что видел, с кем общался, его характеристики людей и событий отличались конкретностью и тонкой иронией, но при этом в них не было и намека на теневую сторону его деятельности, которую он не то что бы скрывал от мамы, но старался не афишировать. По его манере говорить чувствовалось, что он ничуть не сомневается в том, что его рассказ ей интересен. Мама вежливо слушала, но сама редко высказывалась. Наблюдая за ними, я думал о том, насколько глубоко и сильно способен чувствовать Джума, часто ли в своей жизни он лжет, какими принципами руководствуется в общении с людьми, насколько он эгоистичен, к чему стремится? Как асоциальный элемент, он возбуждал во мне вполне понятное любопытство, но как мужчина, проявлявший интерес к моей матери, вызывал настороженность и даже некоторую ревность. Я хорошо сознавал, что сильная и интересная личность всегда имеет определенную власть над людьми, а в сочетании с обаянием и физической привлекательностью, подобное влияние может породить чувство уважения и любви в существе боле слабом.

В комнату заглянула Сабина и предложила чаю. Джума от приглашения к столу не стал отказываться. Принарядившиеся в связи с приходом необычного гостя, Роза и Сабина вскоре непринужденно беседовали с ним. Уплетая за обе щеки принесенный им шоколад, сладкоежка – Сабина забавно рассказывала о своих школьных буднях, называя себя при этом работником «деревообрабатывающей промышленности». Непривычно оживленная Роза делилась впечатлениями от общения с клиентами, среди которых были и довольно известные в городе люди. Мама кротко улыбалась, но сама говорила редко.

В этот тихий теплый вечер, находясь в обществе красивых интересных женщин, Джума совершенно не соответствовал образу чудовищного монстра, каким его нередко описывали знакомые и незнакомые с ним люди.

Его лицо сейчас ничуть не напоминало консервную банку, а казалось очень даже привлекательным. Исчезли характерная для него неторопливость манер, размеренность жестов. Перед нами предстал внимательный и остроумный человек, живо реагировавший на юмор, и смеявшийся удивительно заразительным, искренним, непосредственным смехом. Метаморфоза с имиджем была поистине удивительной, но только метаморфоза, имеющая обратный процесс, в чем никто из присутствующих ничуть не сомневался.

За окном стало темнеть, вспыхнули стоявшие у дома фонари, и Джума начал прощаться. Поблагодарив дам за приятно проведенный вечер, он попросил маму проводить его до машины. Она согласилась, и они вышли.

* * *

Спустя полчаса вернулась крайне взволнованная и заплаканная мама. Закрыв лицо руками, она буквально рухнула на диван, и понадобилось немало времени, чтобы вывести ее из шокового состояния. Борясь со слезами, сдавливавшими ей горло, она рассказывала подругам, что произошло, и постепенно вырисовывалась следующая картина.

Выйдя на улицу, мама с Джумой некоторое время постояли у подъезда, молча, не разговаривая, и, уже собираясь уходить, он неожиданно попросил разрешения поцеловать ее. Растерявшаяся мама замешкалась с ответом, и тогда Джума сам обнял ее своими большими сильными руками.

В этот момент из-за угла дома вдруг показался Руслан. Со времени своего возвращения с севера он впервые пришел сюда. Пришел, и сразу увидел Лауру в ярком свете фонаря в объятиях другого. На миг остолбенев от удивления, Руслан резко развернулся и ушел. Сгустившаяся темнота мгновенно поглотила его силуэт.

В ту же минуту горячие слезы огнем обожгли мамины щеки. Разом вся обмякнув, она выскользнула из объятий Джумы и бессильно опустилась на скамейку. Не в состоянии что-либо объяснить, мама словно в беспамятстве шептала: «Господи, это конец. Господи, это конец». Джума попытался узнать причину ее внезапных слез, но на его расспросы она ничего не отвечала, и только все сильнее плакала, уткнувшись лицом в ладони.

– Я тебе неприятен, или ты все еще боишься и не доверяешь мне, Лаура? – глухо произнес Джума.

Мамины слезы переросли в истерическое рыдание. Тогда он, легко подняв ее на руки, вошел в подъезд и понес по лестнице. Достигнув нашей лестничной площадки, Джума опустил маму, сам нажал на кнопку звона и, не оборачиваясь, ни слова не сказав, ушел.

* * *

Мне приснилась, окутанная таинственным покровом ночи, пустынная необъятная степь, посреди которой на невысоком холме сидела большая, породистая собака с красивой шерстью серебристо-черного оттенка. Она была очень похожа на волка, но я точно знал, что это собака. Вздрагивая мелкой непрерывной дрожью, собака, опираясь на передние лапы, и подняв вверх морду, к сверкающей на небе луне, жалобно скулила.

Я испытал странное, двойственное ощущение. Сознавая, что передо мной животное, которое я вполне отчетливо видел со стороны, в то же время чувствовал, что я и есть эта самая собака. Мне вдруг стало так плохо и одиноко, что я заплакал и проснулся.

За окном чуть брезжил рассвет. На мой плач из кухни, где почему-то горел свет, вышла Роза. Подняв на руки, она прижала меня к себе, и я почувствовал, что Роза плачет. Почти сразу в дверь позвонили, и в квартиру вошли какие-то незнакомые люди. Они под руки увели с собой рыдающую, горестно согнувшуюся Сабину.

На кухне, судорожно глотая слезы, сидела мама. Простоволосая, в длинной ночной рубашке до пят она, обхватив руками голову, сдавленно повторяла сквозь рыдания:

– Бедный, бедный мальчик! Ну, почему такая несправедливость? За что, о Господи?

Роза положила руку ей на плечо:

– Лорочка, тебе нужно успокоиться, слышишь? Пожалуйста, возьми себя в руки. Вон, Тимур уже из-за нас проснулся. Не плачь, дорогая, Жолану мы ничем, увы, не поможем.

– Роза, неужели это – правда? Ведь я только вчера с ним разговаривала. А может, врачи ошиблись, может, Жолану еще можно помочь, ведь такое бывает?

Мама с надеждой взглянула на подругу, но та отрицательно покачала головой.

Я чувствовал, как сильно и часто бьется сердце Розы, но она продолжала мужественно успокаивать маму:

– Наверное, это судьба, а от нее никуда не уйдешь. Лорочка, нельзя так изводить себя. Я уверена, что Жолан бы тебе то же самое сказал на моем месте. Всем нам не будет его хватать теперь, но ведь жизнь на этом не кончается. Не пугай ребенка своими слезами, и уж тем более, перестань выдумывать всякие глупости, будто ты в чем-то виновата. Выбрось это из головы, так и с ума сойти можно. Успокойся, прошу тебя.

– Роза, родная, а вдруг он потому и разбился на мотоцикле, что сильно переживал из-за нашего разговора в день премьеры? Хотя, что я могла ему еще ответить на его признание, кроме правды, что люблю другого? Бедный мальчик, ну почему именно ему суждено было попасть в эту аварию? Почему так жестоко устроена наша жизнь? И все-таки лучше бы я тогда промолчала, или солгала! Кому нужна была моя правда? Может быть, Жолан был бы сейчас жив?..

– Ты поступила так, потому что не могла поступить по-другому. А где ты находишь связь между несчастьем, происшедшим с Жоланом сегодня ночью на дороге где-то за городом, и разговором, что состоялся у вас позавчера по пути в театр, я просто не понимаю? – нарочито жестко произнесла Роза.

– И все-таки мне трудно поверить в гибель Жолана, – качая головой, повторяла мама. – Он, такой молодой, добрый, ласковый, красивый, не увидит больше ни солнца, ни зелени, ни снега, ничего! И мы его не увидим. А ему бы сейчас жить да жить! Как все страшно и нелепо. Ну, почему из жизни всегда так рано уходят хорошие люди?

– Потому и уходят, что хорошие, – грустно сказала Роза и отправилась укладывать меня спать.

В эту ночь я плохо спал. В каком-то полудремотном сне видел, будто бы у нас в доме ходят люди в белых халатах и суетятся вокруг мамы. Я не мог понять, во сне то происходит или наяву?

* * *

Через два дня состоялись похороны Жолана. Как ни умоляла Роза мою маму остаться дома после перенесенного ею нервного срыва, она все равно настояла на своем, хотя вчера весь день пластом пролежала на диване, не в силах поднять голову с подушки. Сабину мы не видели с той тяжелой ночи, когда за ней пришли ее родственники. Роза ездила к ним домой и рассказывала, что к Сабине чуть ли не каждый час приезжает «Скорая помощь», и она держится только на уколах.

Дом родителей Сабины находился на окраине города, у подножия гор. Здесь даже в жаркий солнечный день царила прохлада, и стоял чистый, свежий воздух. Просторный двор был заполнен людьми, и мы, не задерживаясь, прошли прямо в дом, где в одной из дальних комнат увидели ничком лежавшую на широкой низкой тахте Сабину, которая при нашем появлении привстала, но потом бессильно упала в объятия подхватившей ее мамы, и зашлась в невыразимо горестном, отчаянном плаче.

Ее худенькие плечи сотрясали рыдания, а еще недавно сверкавшие веселым лукавым блеском черные глаза, вдруг потухли и даже как будто бы поседели. Так сильно изменило их горе.

Женщины плакали, обнявшись и соприкоснувшись головами, и тут я заметил белую тоненькую прядь, прорезавшую ровной полоской волосы одной из них. Скорее внутренне почувствовал, а не догадался по цвету и длине волос, что седина за эти горькие дни появилась у моей мамы, враз пережившей столько потрясений. Мне вдруг стало так страшно, что я тоже заплакал. Роза, с мокрым от слез лицом, поспешила унести меня в другую комнату.

* * *

Проснувшись от каких-то непонятных мне звуков, я не мог сразу определить, где нахожусь. Все вокруг было незнакомо, а больше всего меня поразил странно низко нависавший над моим лицом беленый потолок чужого дома. У кровати, где я спал, в старинном кресле с высокой спинкой сидела Роза, которая при моем пробуждении тотчас взяла меня на руки. Я успокоился.

С улицы раздавался напевный, мелодичный голос муллы, читавшего поминальную молитву из Корана. Роза вместе со мной подошла к открытому нараспашку окну. Посреди двора на широком коричневом ковре лежал, завернутый в саван и в ковер, Жолан. Его лицо, изуродованное в аварии, было прикрыто. Вокруг на корточках сидели мужчины. Было много молодежи – друзей и сокурсников Жолана.

У окна цвела душистая акация, на аккуратных клумбах горели алым цветом горделивые пионы, тянулись вверх, к теплу, красные маки и нежно-томный фиолетовый ирис. Все живое цвело и грелось под лучами щедрого майского солнца. Стояла благословенная пора: красавица весна, оживив природу новыми яркими красками, передавала свои права манящему короткому лету.

Мулла закончил читать молитву, и товарищи приготовились выносить тело Жолана. В этот момент Сабина, сидевшая у входа в дом в окружении подруг и родственниц, вдруг, раскачиваясь из стороны в сторону, высоким тонким голосом запела прощальную песнь брату.

Отца она лишилась в раннем детстве, и потому почти не помнила его. С матерью, озабоченной решением своих личных проблем, всегда держалась на некоторой дистанции, и Жолан на этом свете был для нее самым близким человеком, с которым Сабина привыкла делиться всеми своими радостями и горестями, и за кого она переживала, как за самое себя. Да, оставались подруги, но брат в ее сердце всегда занимал особое место.

Порхающий по жизни мотылек, Сабина в один день превратилась в подстреленную безжалостной рукой птицу. Потухший потерянный взгляд, охрипший от слез голос, ссутулившиеся плечи неузнаваемо изменили ее внешность. Набросив на голову платок, она со сдерживаемым отчаянием смотрела, как навсегда, в никуда уносят тело ее обожаемого братика и пела, изливая в этой импровизированной прощальной песне, всю свою тоску, печаль, горечь невосполнимой потери и глубокую боль одиночества.

Вокруг была пустота. Разум говорил ей: Жолана больше нет. Но сердце отказывалось в это верить. И до самой последней минуты похоронной церемонии Сабина надеялась, что Жолан сейчас откинет с лица это ужасное покрывало и легко, прыгуче, как умеет делать только он, поднимется на ноги и, оглядев всех, удивленно засмеется. Он не может не услышать ее голоса, плача, он не может оставить ее одну.

Когда за калиткой послышался шум отъезжающих на кладбище машин, Сабина вдруг рванулась со своего места и бросилась за ворота. Какие-то женщины побежали за ней и, обнимая за плечи, привели обратно. Неожиданно покорно она подчинилась им и дала увести себя в дом, где другие женщины между тем пытались привести в чувство мою маму, потерявшую сознание во время выноса тела. Приехавшая вскоре «Скорая помощь», поставила диагноз: общее нервное переутомление, и увезла маму в больницу. Сабина до поминок оставалась у родителей, а мы с Розой отправились в наш разом опустевший дом.

* * *

Несколько дней мы с Розой жили вдвоем. Дошив то, что уже было начато, она отказалась от приема новых заказов, посвятив себя полностью заботам обо мне. К нам почти никто не приходил, почему-то реже стал звонить телефон, и порой мне казалось, что мы отрезаны от всего мира.

Маму выписали из больницы, а на следующий день вернулась домой Сабина. Резко преобразившаяся, сильно исхудавшая, она старалась сдерживать себя и не выдавать своей боли, понимая, что нужно продолжать жить и помогать другим. Даже Роза, внешне спокойная и невозмутимая, по ночам вставала с постели, чтобы принять валерьянку.

В первые дни мама чувствовала себя относительно неплохо. Театр уехал на летние гастроли, но она осталась в городе и почти все свое время проводила дома. Роза, как и все заочники, лишь дважды в год садившаяся за учебники, в преддверии сессии целыми днями сейчас пропадала в библиотеке. А мама с Сабиной, у которой тоже начался отпуск, часами сидели на кухне, не обращая внимания на остывший чай, и вспоминали Жолана. Частенько к нам наведывался Рустем. Пытаясь как-то отвлечь и растормошить подруг, он уводил нас всех погулять в какой-нибудь парк, а то и в горы.

Мало-помалу Сабина стала приходить в себя, но состояние моей мамы внезапно резко ухудшилось. Ей не давали покоя сильные головные боли, из-за которых она порой, крепко сжимая руками голову, словно опасалась, что ее череп может вдруг треснуть, каталась по полу и кричала от боли. Иногда с ней случались судороги на нервной почве. Приезжала «Скорая», делала очередной укол, боль на время стихала, а потом все повторялось сначала.

В эти минуты какого-то полубредового состояния мама нередко звала Руслана. Называла его разными нежными словами, просила у него помощи, пыталась ему что-то рассказывать. Потом, когда она приходила в себя, уже не упоминала его имени, но все понимали, что ее мысли – лишь о нем.

Этот кошмар продолжался несколько дней, а затем маму опять положили в больницу, в невропатологическое отделение. Я остался на попечение Розы с Сабиной. Теперь каждое утро, а иногда и вечером все втроем мы приходили в больницу. Похудевшая, бледная мама в болтавшемся на ней широком халате, спускалась к нам со второго этажа, где находилась ее палата, брала меня на руки и замирала, вдыхая запах моего тела.

Заметно окрепшая Сабина с невозмутимой как всегда Розой рассказывали разные новости, подбадривая маму тем, что уже скоро она вернется домой, и мы вновь заживем одной дружной семьей. О Руслане говорить все избегали.

Однажды Сабина передала маме привет от справлявшегося по телефону о ее здоровье Джумы, на что мама грустно, но без истерики заметила:

– А ведь они чем-то похожи – Джума и Руслан. Только от одного я убежала, а другой сам меня оставил – мужчины, которых действительно можно было назвать мужчинами, – и помолчав, продолжила: Интересно, где он сейчас? Может, и не думает обо мне вовсе, не думает и не знает, что у него сын растет. Как странно порой складывается человеческая судьба!

Мама сказала все это спокойно, без слез, лившихся раньше ручьем при одном упоминании его имени, и лишь глубоко затаенная горечь выдавала, что она по-прежнему любит Руслана и тоскует о нем.

После этого случая мама заметно изменилась. Она вдруг почувствовала, что может говорить и вспоминать о Руслане уже относительно спокойно. Душевная боль ее не прошла, но как будто бы притупилась, стала отходить на задний план. Мама теперь с нетерпением ожидала нашего прихода, радовалась тому, что я здоров и весел, и рвалась домой.

Роза предложила маме сшить ей новый летний костюм, и они увлеченно обсуждали его фасон. Похоже, дело пошло на выздоровление. Мама смирилась с судьбой и не желала больше ничего иного, как оказаться опять дома и заняться воспитанием сына. Подруги ее полностью поддерживали.

* * *

Сегодня утром мне сделали в поликлинике прививку, которую я хорошо перенес, что очень обрадовало моих нянек, чувствовавших за меня сейчас особую ответственность. А в больнице счастливая мама сообщила нам, что к концу недели врачи обещают выписать ее, что сразу подняло всем настроение.

Мы застали ее в больничном саду, где она гуляла в обществе незнакомой молодой женщины с ребенком на руках. Мама выглядела очень возбужденной, но мы не придали этому значения, радуясь, что ее депрессивное состояние прошло, и уже скоро она вновь окажется рядом с нами.

Подхватив меня на руки, мама повернулась к своей спутнице и горделиво сказала:

– Посмотри, Лайма, вот мой сын!

Я заметил, что Роза с Сабиной при этих словах многозначительно переглянулись: «мой сын»! Наконец-то, мама перестала делить меня с так называемым отцом и увидела во мне свою, ей одной принадлежащую частицу.

Лайма дружелюбно нам улыбнулась и вежливо ответила, что я очень похож на свою мать. Мама сделала вид, будто поверила ее словам, хотя прекрасно знала, что я похож на отца. Новой маминой знакомой по внешнему виду было не больше восемнадцати лет. Очень миниатюрная, хрупкая, с узенькими черными живыми глазками на лице, белокожем и широкоскулом, она была прехорошенькой, даже слегка приплюснутый маленький носик нисколечко ее не портил. В руках Лайма держала крошку-девочку, являвшуюся ее поразительно точной, но уменьшенной копией.

Здороваясь с нами, она весело представилась:

– Меня зовут Лайма, а вот ее, – кивнула подбородком на малышку, – Шейла!

– Какие экзотические имена! – пошутила Роза.

– А у нас в Бурятии каких только имен не встретишь! – оживленно подхватила Лайма. – Вот мою сестру, мы с ней близняшки, зовут Дайма. Она там осталась, и я очень по ней скучаю. Хотя здесь тоже неплохо, только уж слишком жарко летом, не привыкла я.

Роза с Сабиной слушали ее, удивляясь, как легко и быстро переходит Лайма с одной темы на другую, и пытаясь сообразить, что же она в итоге хочет сказать.

Мама пришла им на помощь:

– Лайма родом из Бурятии. Вышла замуж, родила дочку и переехала с мужем на его родину. В наших краях ей нравится. Вот только, пожалуй, мороза не хватает, градусов эдак под шестьдесят! – лукаво глядя на Лайму, ласково рассмеялась мама.

Та улыбнулась в ответ, обнажив мелкие, ослепительно белые зубы, и отправилась дальше гулять по саду, а мы все присели на скамейку в уютной беседке, скрытой от посторонних глаз густой растительностью.

* * *

Меня скоро пересадили в коляску, чтобы я мог без помех играть с соблазнительно свисавшими листьями, а мама рассказала, что за три дня больничного карантина, который закончился сегодня утром, она успела познакомиться и подружиться с Лаймой, лежавшей в соседней палате. Сама Лайма была здорова, но у ее малышки врачи обнаружили нарушение координации.

Перепробовав все способы лечения у знахарок, Лайма, скрепя сердце, согласилась с дочкой лечь в больницу, но не очень-то веря в возможности медицины, надеялась больше на Бога и не снимала с шеи девочки какой-то таинственный амулет.

По словам мамы, она очень любила своего мужа, работавшего реставратором в какой-то строительной организации, а потому вечно пропадавшего в коротких, но частых командировках. О своем муже словоохотливая Лайма рассказывала, что он у нее умный, мужественный и очень красивый, а она – счастливейшая на земле женщина. Супруг обещал по возможности часто ее навещать, и потому она сегодня с раннего утра на ногах: все ходит его выглядывает.

Мама удивлялась причудам женской любви. Под большим секретом Лайма поведала ей, что амулет на шее маленькой Шейлы, в целебную силу которого она так верила, есть не что иное, как маленькое фото ее мужа, зашитое в цветастый лоскуток ткани.

Напоминавшая изяществом жестов и свежестью кожи изображаемых на журнальных картинках красивых японок, Лайма, смешно закатывая глазки, говорила, что ее муж – необыкновенный человек, и такой контакт с дочерью непременно должен дать свои плоды. Мама не пыталась ее разубедить, и Лайма, считая ее своей наперсницей, мечтала поскорее познакомить их с мужем.

Сидя в беседке, подруги оживленно обсуждали план совместного летнего отдыха, как вдруг неподалеку раздался звонкий голос Лаймы, звавшей маму. Улыбающаяся мама выглянула наружу, но в следующее мгновение она, вдруг схватившись за сердце, стала, словно в замедленном кинокадре, опускаться на землю, бессознательно цепляясь за косяк беседки.

Бросившиеся к ней Сабина с Розой увидели бегущих к беседке Лайму с дочерью на руках, и рядом мужчину, в котором они тотчас узнали Руслана. Мне показалось, что Роза в какой – то момент прикрыла глаза, как будто испытав острую боль, но затем ее лицо приобрело серьезное, даже суровое выражение. Тем временем Руслан, легко подняв на руки потерявшую сознание маму, бережно уложил ее на скамью и бросился в больничный корпус за врачами. Вскоре маму на носилках унесли в палату.

* * *

– Я всегда знала, что он подлец, – резко произнесла Сабина, едва переступив порог дома.

Кажется, только сейчас подруги, всю дорогу молчавшие, обрели дар речи.

– Все они одним миром мазаны, – устало ответила Роза.

– Ну уж нет, – возмутилась Сабина, – Жолан бы так никогда не поступил! Да и Рустем, думаю, тоже.

– А что ему еще, собственно, оставалось делать, – задумчиво произнесла Роза, – имея на руках жену – девочку и больного ребенка?

– Не надо было заводить! – с неумолимой категоричностью ответила Сабина. – А уж коли так вышло, то и живи со своей семьей! Зачем надо было ему возвращаться, напоминать о себе? А Лаура, может, со временем и забыла бы его, встретила кого-нибудь другого.

– Да ведь он и был – другой, я про Эрика говорю, – с грустью сказала Роза. – Только, увы, ничего уже не изменишь.

Потом она взяла мамину сумочку и вынула из неё записную книжку. Некоторое время Роза, молча, разглядывала фотографию Руслана. Потом вдруг резко, с какой-то отчаянной злостью, порвала ее на мелкие кусочки, вышла на балкон и закурила. Сквозь стеклянную дверь я видел, как дрожат ее руки. Подошедшая следом Сабина мрачно и вопрошающе уставилась на подругу.

Под этим молчаливым нажимом «железная» Роза глухо заговорила:

– Я давно полюбила Руслана, можно сказать, с первого взгляда. Да, не удивляйся, мне – такой правильной, до тошноты положительной, пришелся по душе человек совсем другого склада! Но он предпочел Лауру. Мне было очень больно, но я старалась не подавать вида, что он мне не безразличен, не ревновать его, хотя это было так трудно. Ты же знаешь, Лора всегда нам все рассказывала об их взаимоотношениях, каково мне было ее слушать!

– Совсем тяжко мне стало, когда я узнала, что она ждет ребенка. До этого я, честно говоря, в душе надеялась на какое-то чудо. Ну, что они со временем разлюбят друг друга, такое ведь порой случается в жизни. Когда Руслан исчез, я не меньше Лоры переживала за него, искала его взглядом на улице в толпе прохожих, высматривала за стеклом проезжавших мимо машин. Мне казалось, что он нас просто разыгрывает. Все было тщетно.

– Раньше, чем Лаура, я смирилась с его исчезновением. И, хотя все другие мужчины во мне не вызывали ровным счетом никакого интереса, я стала находить даже какое-то своеобразное утешение в том, что его нет: вроде как, ни – мне, ни – ей. Эгоистично, конечно, но пойми, Сабина, я впервые серьезно полюбила, и по юности лет думала, что это – мой единственный шанс в жизни, подаренный судьбой.

– Рана стала постепенно зарастать, и вдруг, словно гром на ясном небе грянул, объявился Он! Такой же красивый, мужественный, до боли родной, и по-прежнему влюбленный в Лауру. Трудно передать словами, что я тогда пережила.

– Не торопись осуждать, Сабина, любовь – страшно злая штука. Что тебе известно о том, когда при виде любимого человека руки сами тянутся к его волосам, чтобы пригладить эти жесткие вихры, глаза невольно ищут губы, а воображение рисует их непередаваемо чудный вкус? Всем сердцем, телом и душой ты тянешься к нему, а рассудок неумолимо крепко держит тебя в своих вожжах, говоря: не смей, не твой он, чужой.

– Понимая, что так бесконечно продолжаться не может, решила поговорить с Русланом, рассказать ему все, а там – судьба рассудит! Не веришь, что я на такое способна? Конечно, мы, женщины, бываем сильными, пока нами рассудок руководит, а с сердцем совладать почти невозможно. Тут нужна бронь, да еще какая! Ты же знаешь, Сабина, я привыкла считать себя женщиной самостоятельной, независимой, сильной, и вдруг этот миф лопнул, подобно мыльному пузырю. Я ненавидела себя за эту слабость, и ничего не могла с этим поделать.

– Однажды, когда Руслан попросил пригласить к телефону Лауру, я сказала, что мне необходимо с ним встретиться с глазу на глаз. Не знаю, догадался ли он, для чего мне понадобилось его видеть, но от встречи отказываться не стал. В кафе, где мы договорились с ним увидеться, я пришла, едва держась на ногах от волнения.

– Голова кружилась, я вдруг забыла все, что намеревалась ему сказать. Он, напротив, держался очень спокойно и уверенно. Заказав кофе, что-то еще, закурил, предложил мне сигарету. Опасаясь, как бы руки не выдали моего волнения, я отказалась. Так мы и сидели некоторое время, молча глядя друг на друга.

– Наконец, собравшись с духом, я выпалила: Руслан, я люблю тебя, и хочу быть рядом с тобой! Это не сейчас возникло, гораздо раньше, я знаю, что говорю. Нет, я не собираюсь перебегать дорогу Лауре, но ты, именно ты, должен нас как-то рассудить, что-то сделать. Я не знаю – что, но так продолжаться больше не может. Я все приму, скажи что-нибудь, пожалуйста. Скажи, что не сможешь меня полюбить, и я уйду. У меня есть самолюбие, гордость, помоги разбудить их, мне самой со своим чувством не справиться. Я не желаю плохого Лауре, но хочу разобраться в своей судьбе.

– Руслан долго молча смотрел на меня, словно впервые видел, а потом вдруг признался, что у него уже есть семья, которую он привез с севера. Так получилось, что он, и не помышлявший о семье, женился, хотя теперь об этом, в принципе, не жалеет. К жене он относится с уважением, а в дочке просто души не чает. Еле слышным голосом я спросила: А Лора знает об этом? В ответ он пожал плечами: мол, зачем?

– Оглушенная неожиданной новостью, я смотрела на Руслана, пытаясь постигнуть сказанное им. Все было настолько несправедливо, что разум отказывался в это верить. Мне вдруг стало невыносимо больно за себя, за Лауру, за Тимура. Два сильных чувства боролись во мне: любовь и ненависть к сидящему напротив меня уверенному мужчине с открытым и мужественным лицом.

– Руслан, попросив прощения, что не может больше задерживаться в связи с отъездом из города по делам, предложил подвезти меня до дома. Я отказалась, и какое-то время после его ухода сидела в кафе, бессмысленно уставившись в окно.

– Возвращаясь домой, я переходила мост и где-то на середине остановилась, чтобы посмотреть закат дня. Мельком глянула в воду и вдруг испытала странное ощущение, что темная река зовет меня к себе. Казалось, что там, в глубокой, прохладной, восхитительной воде, найду я желанный покой. Вода манила меня, обещая неслыханное блаженство. С большим трудом мне удалось взять себя в руки.

– В тот вечер мы экспромтом устроили девичник, и я не захотела расстраивать Лауру, а потом уже просто не решилась. Одно за другим произошло столько событий, что начать разговор о Руслане мне не представлялось возможным. Сейчас я жалею, что не рассказала Лоре все раньше. О многом жалею, но уже ничего, увы, не исправишь.

– Я чувствую, что ты что-то недоговариваешь, Роза?

Сабина закурила сигарету и уставилась на подругу.

– О чём ты, Сабина?

Роза нервно затеребила воротничок на шелковой блузке. Сабина, напротив, была спокойна, как удав.

– Тебе лучше знать.

– Не понимаю твоих намеков?

– О чём ещё ты жалеешь? Сказала «А», говори «Б»!

– Ну, что ты лезешь в мою душу?! – вдруг вскричала Роза: Что ты хочешь знать?! Что я переспала один раз с Русланом? Да! Так получилось. Пойми, Сабина, я – вовсе не железная. Я тоже, не меньше тебя и Лауры, хочу любви и ласки. Точнее, хотела… Пожалуйста, не спрашивай меня больше ни о чём! Мне и без того тошно! Ты ведь не знаешь…

«Железная» Роза неожиданно расплакалась и выбежала из комнаты. Сабина осталась на балконе и закурила вторую сигарету.

* * *

Долгое время мы не видели мамы. Нам запретили с ней общаться, поскольку ей нельзя было волноваться, а любые воспоминания могли принести вред. Состояние мамы с каждым днем ухудшалось, и ее в конце концов перевели в другую больницу. Это было закрытое учреждение, где пациентов выпускали на улицу только под наблюдением медперсонала, и то ненадолго. Благодаря стараниям Розы с Сабиной, маме предоставили отдельную палату.

Мы приходили к маме каждый день, но, к нашему ужасу, она нас не узнавала и ничего из своего прошлого, по-видимому, не помнила. В длинном белом халате, с распущенными по плечам волосами, целыми днями она просиживала на стуле у зарешеченного окна, глядя куда-то вдаль затуманенным печальным взором. Подруги пытались ее разговорить, но она либо отмалчивалась, либо отвечала что-нибудь невпопад. Иногда в коридоре раздавались какие-то странные крики, жуткий смех, и тогда Роза поспешно выходила со мной на улицу, а Сабина еще какое-то время оставалась рядом с мамой, надеясь пробудить в ней какие-нибудь воспоминания. Но, увы, все было тщетно.

Иногда мама брала меня на руки и шепотом рассказывала мне на ушко, что она – посланный Богом на землю ангел, только никто этого не знает и не должен знать, иначе ей не удастся претворить здесь все, предназначенные ей свыше добрые дела. Она называла меня «хорошим мальчиком» и обещала приходить по ночам, чтобы рассказывать сказки и укладывать меня спать. Черты ее лица заострились, но это не портило маминой внешности, а придавало ей какое-то особое, действительно неземное очарование. Я ждал ее каждую ночь, но почему-то мама не приходила.

Надо сказать, что этих свиданий с мамой внутри больничного корпуса Роза добилась с помощью своей клиентки, супруги одного из влиятельных чиновников, и потому мы очень удивились, когда однажды утром застали в маминой палате постороннего человека.

Как обычно, мама сидела у окна и молча разглядывала стоявшего перед ней на коленях мужчину. Нашего прихода они оба не заметили. Обхватив мамину ладонь, чуть волнуясь, мужчина продолжал говорить:

– Лаура, солнышко моё, ты не можешь все безвозвратно забыть, забыть нашу любовь, меня, нашего сына! Я – Руслан! Лаура, вглядись повнимательнее в мое лицо, вспомни, умоляю тебя. Я был самоуверенным глупцом, когда думал, что правильно строю свою жизнь. Я был жесток и эгоистичен по отношению к тебе, но я хочу исправить свои ошибки. Ради нашего сына, ради нашего будущего ты должна выздороветь, должна вспомнить свое прошлое. Лаура, милая, я люблю тебя!

Не в силах больше сдерживаться перед лицом маминого безучастия, Руслан зарыдал.

Но неподдельное горе, слезы Руслана не тронули моих спутниц, не говоря уже о маме. Она все также сидела, не пытаясь высвободить своей руки. А Роза, прижимая меня к своей груди, гневно смотрела на еще недавно любимого ею мужчину. Хотя, после недавнего ее признания, я не могу ручаться, что именно вызвало гнев Розы: позднее раскаяние Руслана, или его слова любви к подруге-сопернице?.. Трудно сказать. Чужая душа – потемки!

То, что произошло в следующий момент, никто не мог предвидеть. Сабина, наш веселый мотылек, пережившая одна за другой две утраты – брата, и в моральном плане – потерю подруги, вдруг выхватила из пакета с продуктами нож, который мы всякий раз брали с собой, чтобы нарезать маме хлеб, овощи для салата, и неожиданно сильным ударом вонзила его в спину ничего не подозревавшего Руслана Арапова. Нелепо взмахнув руками, он обернулся в нашу сторону. В красивых глазах Руслана мелькнуло удивление, сменившееся болью и отчаянием. На какой-то миг он задержал свой взгляд на мне, а потом, истекающий кровью, упал на пол, из последних сил протягивая руки к любимой и преданной им женщине. Не знаю, в надежде на помощь или прощение…

***

На похороны моего отца Роза не пошла. Сабину до суда поместили в следственный изолятор, открыли дело. Маму мы теперь видели гораздо реже, врачи заявили, что на ее выздоровление надежд никаких нет. Мы остались вдвоем с Розой.