Читать книгу ГОЛУБОЙ РАССВЕТ - КОСТАС БОБСКИ - Страница 3

«Счастье есть побочный продукт функции. Те, кто ищет счастья как самостоятельной ценности, похожи на тех, кто ищет победу, не выиграв войны. В этом главный дефект всех утопий. Общество, как и составляющие его индивиды, не более чем артефакт, созданный с определённой целью. А если цель исчезает, то с ней исчезает и всякая ценность существования…»

Уильям Берроуз, «Пространство мёртвых дорог.»

За огромным, панорамным окном в утренних лучах солнца греется вечно суетливый Город. Я чувствую запах сварившегося кофе, наливаю его в кружку и делаю аккуратный глоток, чтобы не обжечься. Меня уже не бодрит. Когда сидишь на кофеине несколько суток, путая день с ночью и забывая про сон, организм привыкает.

Сегодня важный день, пускать на самотёк который нельзя – большое интервью с заместителем местного органа самоуправления, безжалостным к оппозиции и любому отличному мнению. Сам управленец предпочёл отсиживаться в комфорте седанов представительского класса, как и подобает статусу. Чувствует, мерзавец, почти забытое чувство страха. Командиру, который сражается от чистого сердца, прятаться за солдатами не к лицу.

Я стараюсь избегать массовых мероприятий и выступлений, но ничего не поделать. Деньги, причём не малые, заплачены, и их нужно отработать. На нашего нанимателя нельзя взглянуть без сочувствия и жалости, надо сказать, мой начальник поначалу не хотел иметь с ним никаких дел, так и сказав: «Не хочу иметь с вами никаких дел!». Но, внимательно выслушав его, решил помочь. В конце концов оппозиция нужна, особенно на таком важном посту, как пост мэра. Пусть даже шансы на успех невелики.

Последние месяцы я с упорством обречённого копаюсь в грязном белье действующего мэра и его ближайшего окружения. Список их грехов, если законспектировать на рулон бумаги, растянется от одного конца Города до другого, и останется ещё на растопку печи, однако, всё настолько хорошо подчищено, что и не придраться. Сопричастные подкуплены, недовольные проучены, свидетели – молчат.

Надо собираться. Я вызвал такси по телефону – ко мне часто приезжает один и тот же водитель, то ли неподалёку живущий и вечно умудряющийся ловить мой заказ, то ли просто прикормленный щедрыми чаевыми за безаварийную, быструю езду. Не привык отказывать себе в удовольствии щедро поблагодарить умелого мальчика, ещё и аккуратного.

Холод тканевой рубашки обернул распаренное после сна тело. Ноги уже на автоматизме прыгнули в брюки. Накинул сверху пиджак, в два шага преодолел расстояние до входной двери, попутно схватив кожаную сумку через плечо, собранную заранее. Захлопнул за собой дверь, запрыгнул в полуботинки. Новый день давал новые возможности, упускать которые сродни военному преступлению- сейчас можно найти тысячу причин за, но будущее эти причины разотрет в пыль, оставив наедине с грызущей совестью.

Я сел на заднее сиденье такси. На водительском месте расположилось незнакомое лицо, прикрепленное к грузному телу давно не практикующего физические упражнения индивида. Обладатель нехотя повернулся ко мне, демонстрируя мелкие, утопленные в черепе поросячьи глазки, которые тут же забегали, собирая для владельца общую картину пассажира. Ехать в ближайшее время погонщик желтой повозки не собирался, и я решил ускорить процесс, нарочно громко хлопнув дверью.

– Новое что-то увидели, уважаемый? – я начал прямой зрительный контакт, глаза в глаза, вынуждая водителя прекратить наглый анализ внешности и перейти, наконец, к исполнению своих прямых обязанностей.

– Отлично выглядишь, парень!

– Спасибо, но давайте поторопимся, я несколько опаздываю.

– Хорошо, хорошо, едем. -таксист сдвинул с места селектор режимов коробки передач, переведя его в положение «драйв», нажал на педаль газа, заставляя автомобиль ехать.

Пейзаж за окном двинулся следом, словно машина крутила колесами землю, плавно набирая ход, а не катилась с нарастающей скоростью. Мой кондоминиум удалялся прочь, и я едва ли успел заметить забытый впопыхах свет, одиноко пробивающийся сквозь бронированное окно на предпоследнем этаже. Забыл, спешащий идиот, хоть и наблюдательный. Мимо проносились многоэтажные здания, похожие на монументальные памятники обывателям, только из стекла и бетона. Колёса шуршали по гладкому асфальту, периодически проваливаясь в забытые после ежегодных ремонтов ямки. Постепенно многоэтажная застройка сменилась консервативными домиками, как один принимавших на нижних уровнях магазинчики, а на высших – богатых снобов, которые хотят жить поближе к центру мегаполиса, поближе к деловой, быстрой жизни. Фасады отличались внешне, но внутренне это были гроты с остановившимся временем и ничем не выводимым запахом плесени. Домики кучковались друг к другу, как новорождённые птенцы в своих гнёздах, бережно сохраняя секреты тёмных, недружелюбных тупиковых дворов, наполненных болью, отчаяньем, нищетой и ненавистью. Вдоль домов ходили стройные ряды работяг всех мастей – офисные трудяги о рубашки без рукавов и дипломатами в нежных руках, по непонятным причинам еще не замененные искусственным интеллектом, жилистые силачи, таскающие на огрубевших плечах непосильные ноши, обыватели, которых выдавал нарочито вызывающий, крикливый стиль одежды, без копейки за душой. И всех их горело теплое, мягкое летнее солнышко, еще не успевшее накалиться за первый месяц своего безграничного правления.

Через зеркало заднего вида я заметил пристальный взгляд водителя. Он рассматривал меня не без интереса, но не такого, как смотрят друг на друга любовники или друзья. Словно примерял мой образ на уже имеющиеся в голове шаблоны, но они упорно трескались и скрипели. Слишком статичные, нет гибкости.

– Мне кажется, или я твоё лицо уже где-то видел? – таксист прервал молчание – Ты, наверное, актёр из телевизора. Я нечасто пялюсь в монитор, но вот твоё лицо кажется очень знакомым. Не снимался в рекламе или сериале?

– Я не актёр. Но часто слышу от людей подобное, что они меня узнают или где-то видели.

Разговор начинает утомлять, как и любой бессмысленный треп на полчаса сведенных судьбой незнакомцев, которые, спустя час, разойдутся по своим жизненным путям, и отправившихся по своим маршрутам в хаосе бытия.

Машина остановилась на красный свет. Водитель повернулся ко мне, его лицо отражало озарение.

– Вспомнил! – он выдержал паузу, удерживая вывод в своем умишке – Ты из активистов, защищающих права педиков! Выступаешь за свободы, освящаешь демонстрации. Я видел твоё выступление в Минске. Нормально ты тогда прошёлся по всем этим консерваторам но, как мне кажется, ты там продул. Зовут тебя, кажется, Пол…

– Павел. Пол – это мой псевдоним. Будем знакомы. Как ваше имя?

– Не знакомлюсь с пидарасами! Я бы вас всех…

Таксист засопел и покраснел. Я вытянул руку с торчащим указательным пальцем и, огибая жирное лицо, ткнул им в направлении лобового стекла.

– Зеленый свет загорелся, не видно?

Безымянный извозчик спохватился и поехал, начиная поворот. Нам нужно было правее, где дальше расположилось заметное здание бывшей консерватории, переделанное под нужды современности, где нет места классической музыке и светским беседам. Только конторы – однодневки и студия для проведения дебат.

– Вот скажи мне, нахрена вам все эти права, парады? Драть друг друга под хвост вам же не мешают? Делайте чё хотите в своих спальнях, но дети-то причём?

– Дети?

Я упорно не понимал, о чем бредит этот гомофоб. Обычно с такими разговор короткий. Затуманенный ненавистью и подсознательными несбывшимися фантазиями мозг не способен к критическому мышлению. Игнорирование и отступление. Без сомнений и потерянного времени. И никакого рукоприкладства, побитый завтра же побежит, обливаясь слезами, в правоохранительные органы с жалобами на несправедливость.

– Они смотрят на вас и берут плохой пример. Лучше пристрелить такого сыночка, как мне кажется – водила переходит все границы дозволенного – на этих парадах ваших один разврат!

Здание консерватории приближалось быстро, но недостаточно, чтоб проигнорировать вопрос погонщика жёлтого автомобиля. До него оставалось пару кварталов, всего ничего, однако его старинный силуэт был едва различим среди однотипной застройки. Выделяло фасад только нехарактерное оформление- крупный булыжник жёлтого цвета, резные наличники и узенькие окна в пластиковой раме. Надо действовать незамедлительно, выложить на стол все карты.

– Такие парады организуются с целью объединения угнетаемых социальных групп – я старался выдерживать паузы между словами – большинство участников чувствуют себя уверенней, раскованней и не боясь открыто заявлять о том, о чем вы, животные, никогда не дадите заявить, подвергая непохожих систематической травле и игнорируя их право на жизнь по собственному разумению. Это не понт, нежелание противопоставить себя обществу. Только ощущение безопасности и свободы, идущие в ногу с высказыванием своего права на любовь без предрассудков.

Таксит замялся.

Я продолжил атаку, слегка подкорректировав направление удара.

– Вы давно со своим сыном общались-то?

– При чём тут мой сын? Может, у меня и детей-то нет!

– Немудрено, с такой-то агрессивной позицией. Были бы вы добрее к окружающим, то и любовь бы вас нашла.

Водитель свирепел. За внешним спокойствием скрывалась настоящая буря, готовая свести все на своем пути, как цунами сносит бумажные домики на прибрежной линии. Но, к счастью, годы проживания штанов притупляют навык использования энергии в нужном русле, распыляясь на войны в интернете и жалобы собутыльникам.

– Ты чё, пидор, надумал мне рассказывать про детей и любовь, а? Есть у меня дети, и жена тоже есть, не то, что у вас, мракобесов! И я всё про них знаю, понял?

Его руки так сильно сжали рулевое колесо, что, казалось, оно сейчас треснет.

– Просто советую, успокойтесь – неожиданная смена поведения на менее агрессивную должна оказать успокаивающее действие на разбушевавшегося собеседника – сядь и пообщайся. Может, что-то новое узнаешь.

– Да чтоб мой ребёнок, да от меня… скрывать…

Вот и всё. Бегущие вперёд языка мысли захватывают разум собеседника медленно, но крепко, как удав душит свою жертву. И нет шанса выбраться, сбежать, контролировать. Только цепенение.

Категорически не приемлю подобного рода насилие над психикой обывателей. Но в ситуации, когда гомофоб переходит все границы, цель оправдывает средства. И цель- раскрыть глаза на многогранность мира, подставить под сомнение приобретённые шаблоны, растереть в пыль стереотипы. Ведь только продав что-то ненужное, мы приобретём что-то ненужное.

Машина остановилась. В салоне стояла вязкая тишина, настолько вязкая, что попытка прикоснуться к водителю обернулась бы неимоверными энергозатратами.

– Всего хорошего. Будте честными с близкими и собой – я прервал безмолвие и решительно, не дожидаясь ответа, открыл дверь, одним лёгким движением вышел из машины.

Здание консерватории давно переделали под нужды медийщиков и сочувствующих. На смену традиционализму и незыблемой красоте пришёл холодный расчёт и удобство. Здание больше не принимало внутрь себя элиту музыкальных и прочих творческих деятелей- теперь тут кучкуются многочисленные офисы фирм-однодневок, посредники в заключении сделок, доморощенные эстеты и писатели-самоучки, в бесплодной истерии пытающихся впарить свою графоманию издателям и сценаристам. Величественные, расписные коридоры украсили досками объявлений, старинные музыкальные инструменты заменены цифровыми принтерами и новомодной техникой, которая по техническому оснащению и, соответственно, уму, давно превзошли создателя. Ни к этому ли мы стремились?

У входа кучковались журналисты и репортёры. Их пёстрая и разнообразная одежда отторгала, вызывая рефлекс, схожий с желанием человека закрыть глаза при виде солнца в зените над степями. Пожиратели сенсацией. Безапелляционные, словно контрреволюционер, неразборчивые, как юная юный школьник и крикливые, как новорождённые дети. Мелькали вспышки фотоаппаратов. Синее полотно, обозначающее путь к стеклянныму входу, было огорожено несколькими столбиками из сусального золота, между которыми растянулась завёрнутая в шелк армированная, толстая проволока, созданная, видимо, больше для придания торжественной обстановке, чем для сдерживания стенающей толпы. Путь внутрь казался непреодолимым. Нет, однозначно, будь у меня меньше известности и больше времени, я бы смог прорваться внутрь, оставив позади остывающую гору трупов тех, кто попытается меня остановить. Но не сегодня. Я вип гость с очень даже вип обслуживанием, включающим в себя, как не странно проход через эвакуационный выход. Нужно обернуть здание и зайти с торца по правую руку. Пока никто не заметил.

Я обошёл толпу, незаметно, словно тень, проскочил за их спинами и подошёл к боковой двери. Торец здания, а конкретно его фасад, имел жалкий, прохудившийся вид. Куски штукатурки бурно покоились на земле, давно отвалившиеся и забытые. С другой стороны стояло здание ресторанчика, с курящими официантами у пожарного выхода, и наглухо заколоченными, грубыми окнами. Переулок, образовавшийся между рестораном и консерваторией, создавал типичный пейзаж, где лицевая сторона чиста, выбрита и свежа, но нутро прогнило и смердит. Просто уродливые куски камня, внешняя отделка которых была разворована и перепродана, теперь торчали наружу, как ребра у наркомана, днями не видевшего воды и еды. Подоконники засраны, покрытые тонким слоем пепла от курящих сотрудников. Взгляд опустился на дверь. Я поступал бы условным стуком, при его наличии, но пришлось ограничиться скудным.

Тук

Ответа не последовало

Но за дверью послышалось шевеление и возня. Меня ждали и готовы впустить.

Я на секунду повернул голову в сторону улицы, с которой попал в этот переулок, и пересёкся взглядом с таксистом – гомофобом. Он все еще стоял там, с застывшей гримасой призрения и ненависти. Дверь открылась, и человек с другой стороны жестом пригласил меня войти.

Это был Игорь. Его проницательные, зеленые глаза были спрятаны за фотохромными очками в оправе титанового цвета. Костюм синего оттенка, не из списка дешёвых, сидел как влитой на низкорослой фигуре сытого и здорового человека. В левой руке он держал папку бумаг, скреплённых между собой резинкой. Идеальный стиль опрятного буквоеда дополняют широкие, прямые брюки, прикрывающие лакированные «лодочки». Этот образ не раз становился ловушкой для недалёких простаков, которых Игорь без единой эмоции перемалывал в фарш своим умением отыскивать любую информацию. Тёмные делишки с заменой идентификационных документов в прошлом, любовницы или запрещённая порнография на жёстком диске- всплывёт всё, через третьих лиц, через случайно залетевший слушок, через подкупленного недоброжелателя. Жертва опомнится не успеет, как в уютном кабинете, под светом приглушённых газовых ламп, Игорь выложит на стол копии документов или записанный разговор. Чисто формально, чтоб насладиться слезами, мольбами и истериками. Ну и сольёт всё в открытый доступ, куда без этого.

Мы обменялись крепким рукопожатием и двинулись в сторону студии. Повсюду творилась настоящая рабочая суета. Мимо нас пробегали представители прессы и техники с озадаченностью и полной концентрацией на лицах. Надо начинать разговор, влиться в общий рабочий настрой и погасить в груди ещё пылающее пламя ярости от разговора в машине.

– Есть новости или сложности, требующие внимания?

Игорь поднял голову и внимательно посмотрел мне в глаза, не сбавляя шаг

– Ничего такого. Ночью кто-то заморочился и послал на тебя запрос в налоговую и милицию, наугад. Могут повиснуть на банковском счёте, так что пару дней воздержись от всяких переводов. Перестраховка не помешает. Он чуть заметно улыбнулся и освободил папку от резинки. Раскрыл её и одним движением извлёк лист бумаги.

– Вот, я набросал шпаргалки на всякий случай. Пресс-секретарь этого супчика на многое способна и работала со скользкими личностями. Так что не ведись на классические провокации и будь милым. Нацепи улыбочку.

Мы пришли к задней части студии. Массивные металлические столбы росли прямо из пола и устремлялись куда-то ввысь, к потолку, обвитые кабелями и стяжками. Весь свет был направлен вперёд, на зрителей и сцену, которых не было видно за декорацией фона. Я всмотрелся в видимую часть зрительного зала- не слишком много свободных мест. По телу растекается волна мандража, проходя по нему едва ощутимой волной. Это нормально перед публичным выступлением. Игорь внимательно меня разглядывал.

– Они уже надоели тянуть! – Я дал выход напряжению, направив его в комичное возмущение. «Сколько ни опаздывай, всё равно придётся торчать тут как памятник собственной непунктуальности!»

«И не только собственной.» – Игорёк поддержал пустой трёп. Он очень смешно смотрелся на фоне высокого оборудования, всех этих технических средств для записи аудио и звука, высоких операторов и осветителей. Но спокойный, как маяк среди бушующего шторма, окатываемый стометровыми волнами. Костюмчик добавлял иронии в пёстрой толпе тружеников творческой артели. Они группировались по интересам, либо работая, либо о чём-то оживлённо общаясь, параллельно выполняя манипуляции с инструментом или оборудованием. Чуть в стороне мялись выделяющиеся из общей массы люди. Их было немного, пятеро. Между ними шёл активный обмен информацией, жестикуляция, быстрые взгляды в нашу сторону. Политики. Стервятники и гиены. Зарабатывающие на всём, что может приносить доход и дивиденды, будь то горе, война, преступники. Чем громче информационная бомба, тем лучше. Ведь за бурным обсуждением и людским негодованием можно скрыть потоки личной выгоды. Так всегда было и, к сожалению, будет. Кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулся. Это был молодой парнишка с воробьиной шеей, на которой висел пропуск с огромными буквами «ПОСТАНОВКА».

– Можете начинать, как будете готовы. Мы пустим музыку на выход. Вы пройдёте и сядете на кресло вон там. – Он указал пальцем куда-то в сторону сцены. Я ничего не увидел за непроницаемой стеной декорации, но на всякий случай убедительно кивнул.

– Удачи.

– Спасибо, сладкий, но она мне не понадобится.

Ответ достиг адресата, и он неодобрительно скривился, поджав плечи. «Только холодный расчёт и профессионализм.»

– Ага. Профессионализм.

Я выпрямился, проверил воротник рубашки и нацепил микрофон-петличку из рук постановщика. Поехали

– Готов.

– Музыка на три, два, один, выход!

Заиграл вступительный мотив, взревели аплодисменты. Я начал выходить на сцену. Яркий свет ударил в глаза и на секунду ослепил.

Сцена незаметно перетекает в многоуровневые зрительские места. Я словно в центре огромного Колизея, только не такого монументального и большого, как первоисточник. На фоне по правую руку изображена панорама абстрактного ночного мегаполиса. По левую- зрители. Пол выложен старым деревом, местами повреждённого временем и обувью музыкантов. По нему, как змеи, протягивались многочисленные провода для питания камер и микрофонов, нацеленных на нас. Яркий свет не даёт сфокусироваться на толпе, отвлекаться. Напротив меня устроилась девушка. Её русые волосы сложены в аккуратную причёску. Закрытая поза со сложенными на груди руками и оголённая юбкой ножка, закинутая на другую ногу. Максимально строго. Руки придерживают планшет. Напряжение между нами настолько плотно и явно, что, достань сейчас нож и можно будет его порезать, как хлеб. Между нами проскочил ведущий и хорошо поставленным, театральным голосом начал свой вступительный монолог.

«Доброго дня, дорогие зрители! Сегодня в нашей студии необычные гости, чьё противостояние давно у всех на слуху. Представитель сильнейшего на данный момент кандидата в городское управление, неоднократный выдвиженец из народа, примерного семьянина, Артура Борисовича Спенского. Поприветствуйте, Виктория Князь!»

Зал рукоплескал. Девушка поблагодарила ведущего и разразилась речами и приятностями о нахождении здесь, среди такой замечательной публики. Что Артур Борисович непременно приехал бы, но занимается вопросами первостепенной, государственной важности. И чтоб обязательно нужно его поддержать на всеобщих выборах какого-то числа.

«А также к нам присоединился активист из числа либералов, борец за права лгбт сообщества и им сочувствующих, журналист, адвокат, Павел Пот, поприветствуйте!»

Зрители хлопали в ладоши. К овациям добавлялись выкрики, долгий, пронзительный свист. Публика хотела зрелищ и шоу, всё пропиталось возбуждением, ненавистью, грязью. Виктория восседала среди всего великолепия, как гремучая змея в пустыне, на взводе, готовая нанести молниеносный удар. Её лицо не выражали никаких эмоций, застывшее в непрерывном ожидании. Фигура не шевельнулась ни на миллиметр. Тело натянуто, как тетива составного лука. Нога закинуть на ногу, правая на левую.

«Спасибо вам большое! Очень рад находится здесь с вами! Только, кажется, вы допустили небольшую ошибку. Артур Борисович вряд ли выдвинулся народом. Гопники в полосатых трениках и золотыми зубами ещё не всё население. Есть честные труженики, учителя, компетентности которых не хватает в правительстве.»

Я напялил улыбочку и растянул её как можно шире. Фальшь, напускная наглость. Мой оппонент терял душевное равновесие. Жертва, проклятый пидарас ударил в лоб и с оттяжкой, ещё и лыбится, как умалишённый. Видать, в сценарии подсказки не оказалось, и Виктория подняла на меня глаза.

«Вопросы причастности Артура Борисовича к различным криминальным структурам беспочвенны и абсурдны! Всё обвинение сняты за отсутствием улик, он ведёт публичную деятельность и честно работает.»

Я открыл рот, начиная шутку про улики. Дескать, запуганные или побитые свидетели – это не триумф сыскной деятельности, а прогнивший аппарат. Но сказать мне не дали;

«Может, расскажете о себе? Открытый гей и псевдонимом кровавого Камбоджийского диктатора, людей вроде вас не должны выпускать на сцену, отличную от цирковой.»

«Пол Пот в переводе означает перспективного политика.»

Виктория тщательно меня анализировала. Как змея, готовая нанести удар, её тело передавало неимоверное напряжение. Прощупывала почву и готовилась укусить. В таких моментах очень сложно контролировать обстановку, ведь она контролирует тебя. Я старался придерживаться плана, но сыпался, как маленький ребёнок, не зная, что ответить и как продолжить разговор. Чёрт.

«Вы поддерживаете насилие, мистер Пот?»

Вопрос явно имел двойное дно, как волшебный ларчик иллюзиониста. Казалось бы, вот он, кролик, сидит в нежных руках ассистентки, пока та прячет его в ящик. Но реальность обманчива, и кролик через секунду превратится в стаю белых голубей, улетающих под купол сцены. Зрительный зал, тем временем, молчал, ожидая хоть минимальной реакции. Моего ответа. Публичного четвертование под вопли толпы. Что угодно, лижь бы не статичное сверление взглядом. Надо отвечать, и отвечать решительно.

«Любое вмешательство в личную жизнь не получит должного отклика в моём сердце. Насилие есть гиперболизированное вмешательство, и должно караться по всей строгости закона.»

Уворачиваюсь от её атак, как мангуст. Но, кажется, всё ещё впереди.

«И тем не менее, вы выбрали псевдоним диктатора, убившего миллионы!». Зал оживился. Её простое жонглирование фактами играет на руку – народ уже забыл мое оправдание и жаждал ответа.» Человек, выступающий против насилия никогда бы не стал брать имя изверга, заморавшего свои руки человеческой кровью. Вы либо лицемер, мистер Пот, либо идиот.»

Переход на личности никак не входил уже в мои планы. Я был готов ко многому, но к такому подготовится нельзя. В ином случае правильной стратегией станет взаимный обмен оскорбления, и оставшийся на пепелище маленькой войны открытый спор. Но не здесь, не под прицелом видеокамер. Я решил отступать.

«Мы разве пришли сюда обсуждать преступления прошлого? Вопросы подобного рода, как и личные оскорбления, оставьте на личную встречу.»

Ужасно, просто ужасно. Мне было стыдно за то, что я так просто соскочил с темы, но это было необходимо. Нельзя выложить на стол все карты, как бы ни хотелось. Ещё не время и не те, совершенно не те обстоятельства.

Виктория ухмыльнулась. И ответила точно так, как я и планировал.

«Можете даже не надеяться. Уверена, у вас и так хватает, с кем встречаться.»

Уже лучше. Публика одобрительно загудела, в зале началось шевеление. Я отвлёк их хотя бы от своего прозвища, переведя разговор назад на правильное направление. Как мне кажется.

«Вы поддерживаете однополые браки, мистер Пот?» – Виктория на секунду отвела взгляд в сторону. Казалось, она смущается поднимаемой темы. Но это было не так. Каждое ее слово, каждое движение было опасным и влекло за собой далеко идущие последствия.

«Безусловно. Я поддерживаю свободную любовь во всех её проявлениях. Тем более, гомосексуальные пары могут взять на содержание сироту, от которой отказались гетеросексуальные родители!»

«И, тем не менее, несмотря на всю радужность перспектив, вы до сих пор не обзавелись парой, не выступили достойным примером для подобных вам. Ваши размышления также лживы на фоне ваших действий, как и псевдоним.» Виктория говорила медленно, расставляя акцент на каждом предложении, выдерживая паузы и повышая тон. Публике это нравилось. Но я пошёл на упреждение, атаковав из засады.

«Не менее лицемерно с вашей стороны делать заявления по поводу семейного института. Как быстро ваше лобби протолкнёт очередной закон по декриминализации домашнего насилия?»

Конечно же, она не имела никакого отношения к законотворчеству представляемой стороны. И, тем более, эти законы не проталкивала. Но раз уж мы перешли на личности, стоит призывать к ответу даже косвенно причастных. Всё или ничего. Зрители взревели и разразилась овациями. Я сидел посреди огненной бури, бурлящей раскалённой массы, подбрасывая туда факты. Переигрываю всё, и публика забудет о диктаторах прошлого. Сосредоточится на диктаторах настоящего, со своим кровавым режимом.

Виктория замешкалась. Она уже не держала ситуацию под контролем, выставляя пидора на посмешище.

«Вопросы семейного института очень тонкие и требуют вдумчивый решений.» В голосе Виктории появилась дрожь и неуверенность. Я выбивал из-под нее стул и выводил из баланса. Она сменила ногу, решила поменять позу. Заерзала. Покашляла и отвела взгляд в бумагу на коленях. Закрылась.

«Отправите несчастных девушек к психологу, как советовал пресс-секретарь? И они там, конечно же, разговорятся, рядом с мужьями. А дома услышит лекцию о вреде стукачества.»

Я обратился взором к публике, дела вопрошающий жест. Открытая ладонь предстала на суд общественности, устремив вперёд пальцы. Из разных углов послышалось одобрительные выкрики, кое-где захлебнулся смех.

«Павел, вы отличный актёр, но ужасный статистик. Всем известно, что уровень насилия в семье стремительно упал на последние годы. Это подтверждают официальные источники.»

Ну вот, опять. Заангажированные непонятно в чью пользу официальные источники, набитые самодовольными сексистами, домогающиеся подчиненных начальники, тесные, душные офисы и работа на неофициальную зарплату. И никакой журналистики в окопах под огнем. Кто заплатит, того и хвалим.

«Официальные источники подтверждают, что избить жену дешевле, чем превысить скорость.»

Виктория сыпалась. Привыкшая топить людей, копаясь в их прошлом, она отучилась работать профессионально. И прямо сейчас проваливает тест на профпригодность, отвечая не за свои преступления.

«Послушайте меня» начала она и подалась вперёд.

«Это ещё зачем?», нагло влез я и перебил собеседника «Михаил Маслов, журналист, тоже хотел сказать, но его не слушали, увезли в багажнике машины в лес!»

Провал полный. Я, эмоциональная скотина, достал запрятанный козырь в рукаве, оставленный на десерт. Я должен был методично, раз за разом подводить её к этому. Но сорвался, не найдя ничего лучше, как в самый разгар тренировочного боя треснуть противника в кадык.

«Вы меня обвиняете в преступлении?» Викторию рвало и распирало под хорошим кукольным личиком. На курсах секретарей и представителей не учат искать правду в информационном пространстве бессоными ночами, накачавшись кофе и стимуляторами до мышечных спазмов.

Я молчал. Впёрся в неё взглядом и сверлю, как бур сверлит почву.

«Михаил Маслов. Активист за гражданские права, редактор издания „Молот“, и хороший сценарист. Задавал неудобные вопросы, в последний раз, на пресс-конференции…»

«Не понимаю, о чём вы говорите. Никогда не слышала об этом человеке. Не самый лучший публицист, как я думаю.»

Она всё знала и всё понимала. Даже не изобразила удивление, сразу начала говорить. Уверенно, но поспешно. Так детишки отвечают на вопрос: Куда делось варенье из банки? Парадокс в том, что следы преступления не всегда успевают скрыть, и вас разоблачают по следам сладости вокруг губ.

«Какая напряжённая обстановка, дамы и господа! Я, признаюсь, вспотел под одеждой!» Ведущий перехватил инициативу в свои руки, обращаясь к публике. Хороший парень и работает хорошо. Он так легко парит над вверенной ему территории, будто тут не происходит ничего. Так, светская беседа.

«Прошу прощения, я был слегка груб. Перебивать собеседника невежливо и такого не повторится.»

«И постарайтесь найти более достоверные источники.» Виктория играла в глупую, ветреную девочку с крайне забывчивой памятью. Я больше не видел гремучую змею. Я видел комплексы, забитость, вздрагивание от отцовский руки. Злые сверстники и их не менее злые выходки. Желание внимания. Срезанные в истерике волосы и слёзы. Слёзы в вперемежку со страхом.

Оставшуюся часть пресс-конференции я помню смутно, из головы всё стёр бесконечный анализ своего поступка, ослеплённый блеском освятительных приборов. Она, чисто формально, прогоняла меня по шаблонным вопросам и неудобным комментариям, машинально и без интереса. Отбить атаку, сконцентрировать внимание толпы на косяках представляемой ею организации. Это война, информационная война, где нет месту жалости и сомнениям. Но понимание заглянуло в гости с запозданием.

С жаждой справедливости и быстрой расправой. Без иного суда, кроме суда справедливости. Но один эмоциональный дурак все обосрал. С подливой, при всех, улыбаясь во весь рот, вопрошая:

«Все отлично?»

Но ничего отличного не происходит. С утра неустановленный отморозок пырнул ножиком представителя власти- совсем молодого лейтенанта. Коллеги, в приступе праведной ярости устроили рейд, проверяя все машина на крупных транспортных артериях и наугад по всем районам. Проверяют только подозрительных, а я подозрителен, и пользовать сейчас свое корыто чревато последствиями. Я попаду под горячую руку, знакомый знакомого найдет повод доставить меня в четыре стены с решетчатыми окнами. Передавать свою судьбу на милость пригретых оборотней я не готов. Слишком ранимый. К тому же почти опустошенный эмоционально.

Те немногие оставшиеся отголоски человечности несли мое тельце к человеку. Он сильно меня любил и хотел увидеться. В канун недолгого и неопределенного по времени отъезда, с кровожадными головорезами за спиной, растягивать муки расставания преступно эгоистично. Он останется тут, совсем один, подкармливаясь пустыми обещаниями. Без заботы и праздных разговорчиков. Немногие атланты наедают плечи, способные вместить всю тяжесть этого изменчивого мира без поддержки со стороны. Кости устают, ломаются, обнажая голую, страдающую плоть.

Я остановился перед металлической дверью. Ее поверхность не была гладкой, все изрыта бороздками, с неординарной структурой. Казалось, что на производстве конвейер посчитал забавным такую обработку под хорошей дозой наркотиков. Не забыв поделится с отделом контроля качества. Я миновал именные таблички со списком постояльцев, сразу отыскав нужную кнопку домофона. Раздалось шипение и голос на другом конце трубки.

«Это ты?»

«Конечно.» До меня дошла суть абсурдности этого вопроса в ситуации. Любой может ответить положительно и попасть внутрь. Но человечество портит любую логику и изобрело любовь, как детектор своего. Вот ублюдки.

Раздался металлический писк и дверь поддалась. Я преодолел небольшой лестничной пролет, расписанный уличными художниками в их сюрреалистичном стиле. Ругательства, инициалы, выводимые разными красками. Портреты. Лифт словно сливается с окрестностями, весь исполосованный вдоль и поперек. Мерцает освящение внутри. Металлическая коробка, со скрежетом и старческой заторможенностью движется вверх. Двери распахнулись, и я увидел его.

«И надолго тебе придется уехать?». Эдик обхватил меня сзади, вытягивая шею, разглядывая телефон. Мы сидели на кровати, я прятался в новостной сводке, перебегая от заголовка к заголовку. Ничего нового не было, процесс нес чисто формальный подтекст. Говорить о плохом в объятиях близкого человека всегда тяжело.

Мы познакомились в законспирированном «голубом» баре. Люди со стороны, конечно, туда захаживали, но в основном пропускают неброскую вывеску с шаблонным названием. Он посетил такое место впервые, и сильно стесняется. Жался к барной стойке, отмалчивался и пил виски с Колой. Бросал скупые, быстрые взгляды, наблюдая за всеобщим экстазом и картинно противопоставлял себя контингенту. Пытался казаться непорочной девой в стаде диких животных. Свел нас, как и полагается в вопросах секса, случай. Мы потребляли алкоголь в больших количествах, танцуя и предавались словоблудию в компании. Оба попали туда по знакомству, через общих друзей в тесном мире. Оба пришли на мероприятие представлявшее из себя квартирник диджея, только перенесенный на танцпол. Энергия менялась на истощение, самые стойкие валились с ног, не выдержав высокой концентрации удовольствия в крови. Чем больше падало бойцов, тем сильнее рос азарт битвы двух соперников. Обоюдная проверка на прочность, где победитель получает безграничное уважение и стойкость. Продолжили ночь у него, и с тех пор встречи проходили регулярно. Он умел отключаться, высвобождая животную страсть и энергию, любил с полной отдачей, и я отдавался в ответ. Его жажда сдерживалась табуированием, характерный для консервативных и многодетных семей с юга. Работая в банковской сфере по знакомству, флиртовал с девушками и отшучивался от родственников. А по ночам нырял с головой в разврат.

«Несколько дней, не больше недели. Это чистая формальность, чтоб обезопасить себя от лишней суеты»

«Да, ты здорово потрепал этих ребят, девочка-представитель даже не осталась пообщаться с блогерами». Эдик прижался губами к моей щеке и поцеловал. Я повернул голову и посмотрел в его зрачки.

«Нужно ехать, пока пробки не встали и можно выбраться из города. А то потом не проскочишь даже на велосипеде.» В голове я прокручивал сотни отмазок для него. Был готов броситься в ноги и оправдываться, оправдываться и оправдываться. Биться в истерике. Но обстоятельства сильней. Всегда.

Я поднялся с кровати. Эдик сидел в молчаливой беспомощности, опустив руки, смиренно смотрел в пол. Пришлось поднять его на ноги. Согреть теплыми объятиями. Чувствовалось, как объятое тело консультировало под натиском неудовлетворенной страсти. Он притягивал меня сильнее, сжимая пальцы и делая больно. Боль отчаяния. Боль не ради страданий, но ради передачи эмоций адресату.

«А еще заехать домой и собрать вещи. Пара дней это не ночевка на списке.»

«Хочешь, поеду с тобой?» Эдуард говорил, не поднимая головы. Я отступил от него и развернулся в сторону выхода. Ощутилась невероятная тяжесть на ногах, многотонные свинцовые колодки, которые приковывают к утопленникам для избавления от улик.

«Нет, не надо.» Я бреду по бесконечному коридоры с висящими по сторонам фотографиями мест, людей. Дверь приближается, но недостаточно быстро. Все силы уходят на перемещение оков. Эмоциональный сосуд, и без того практически пустой, иссушился окончательно. Я обернулся. Он все еще сидел там, только поднял голову, прихожая взглядом. Я бы хотел, чтоб он поднял свое шелковистые, прекрасное тело и помог бы тащить все это. Или подобрать ключи от свинцовых ботинок, выкинув их на головы прохожим. Сбежать вместе в тихую гавань, отсиживаясь там и наслаждаясь друг другом. Но он просто сидел там, провожая меня взглядом. Я молча закрыл за собой дверь и отчетливо услышал щелчок замка.

Пришлось хорошо перерыть свои заначки в поисках стимулятора. Я едва успевал выскочить из душных, разогретых солнцем улиц на автостраду без конца, но меня обязательно настигнет ночь. Она не берет выходных и стабильно властвует на безграничных просторах и ландшафтах этого мира, оставляя его наедине со всепоглощающим холодом космоса и тьмой. Люди существуют, пока им позволяют невидимые кардиналы из самых дальних уголков пространства, настолько дальних, что оттуда нет возврата даже свету. Наедине со своими мыслями, с космосом и монотонной разметкой дорог, начинается борьба за выживание. Бороться приходится с очень сильным соперником, потребностью отдохнуть и привести мысли в порядок. Поспать, чтоб завтра все наладилось и космос отступил, уступая место новому дню. Я извлек из тумбочки цилиндрическую упаковку с крупными таблетками внутри, закинул во внутренний карман кожаной куртки. Поправил рюкзак с нехитрым скарбом, вещами первой необходимости и сменной одеждой. Поправил вшитые в текстильные брюки защитные щитки из твердого поролона и застегнул высокие ботинки на ремни. Шнуровка несла декоративный характер. Запер свое жилище, не забыв последовательность замков и не пропустив ни один. Спустился на подземную парковку. Она занимала несколько подземных секций и выполняла роль фундамента для высокой конструкции из стекла и бетона со всеми ее жителями, обитающие на поверхности, пока в тени подземелий отдыхали их железные кони и повозки. Они стояли ровными рядами, выставляя напоказ полированную, облегченную сталь своих крыльев, блеск оптики и идеально чистые стекла. Хвастались друг перед другом в немом взаимодействии, как на выставке собак, разве что не такой шумной. Безмолвной. В строю грации и скорости сместился мой красавчик- «Винсент черный принц» 75 года выпуска. Двухколесное воплощение потерянной эпохи качества и настоящего железа, отлитое суровыми людьми вы нечеловеческих условиях без медицинской страховки. Черный передний обтекатель с круглой фарой заканчивается высоким ветровым стеклом, как на полицейских байках, покоится на массивной вилке. Он словно перетекает в черного же цвета бензобак с хромированной крышкой, снабженный датчиком бензина. Маленькая фишка из цифрового мира, нетерпящего дефицит информации, так сказать, пасхалка для знатоков. Конечно, я перекрашивал и дорабатывал старичка долгими вечерамb, установил мощные тормоза, подружил с рамой двигатель с японского мотоцикла, чтоб пользоваться всеми благами цивилизации, не дергать обогатитель при прогреве, не перегреваться в пробках и пользоваться современным топливом, развивая огромную скорость. Но большинство не замечает свистелки и переделки, оставаясь под впечатлением от нелегального, нестареющего внешнего вида. Дилетанты. Пафосные дилетанты без чувства прекрасного и никогда не зрящие в корень.

Я обошел Винса, и извлек из бокового багажного кофра шлем, положив на его место рюкзак. Не люблю скованность в долгой дороге. Неприметная сначала, мелкая деталь вроде лямок здорово натирают плечи при непрерывном контакте и носке, а мне сидеть в седле часов восемь. Кофр с другой стороны предназначался для инструментов и лекарств для реанимации старичка, уставшего от гонки. Конечно, не самый неприметный транспорт, но юркий и быстрый, идеальный для побега от себя и других. Не догнать и не остановить. С мотоциклистами стараются не контактировать даже сотрудники правоохранительных органов, считая отморозками и смертниками. А мотоциклисты пользуются, скрываясь от бандитов при помощи сотни лошадей. Проще говоря, вероятность успеха с беспрепятственном выездом почти стопроцентная. Я перекинул ногу через мотоцикл и устроился в широком и удобном седле. Вставил ключ в замок зажигания, и Винсент ожил, осветив приборную панель и пустив пучок света в машину напротив, красную малолитражку. Я дал ему имя в алкогольном бреду, сношаясь со сращиванием проводки древнего мотоцикла и современным движком, и под конец уронив при установке этот же движок уронил на ногу. Делали операцию, собирая пазл из костей, после которой на ноге остался шрам, который прикрыл татуировкой «Винсент». Чтоб незаметно было, он, зараза, длинный, уродует ступню, хотя с тату полегче. Разве что прибавилось шуток на тему тату с именем и соответствующими расспросами.

Я закинул таблетку в рот и принялся рассасывать. Завел мотор, и он отозвался утробным гулом военного одномоторного самолета. По телу разлилась волна, бодрости, зрачки расширились и в ушах затрещало. Я натянул шлем с желтым, антибликовым визором и воткнул первую скорость.