Читать книгу Маленький блог о большой #парадигме - Костя Ровинский - Страница 4

Старый пердун против юной каличи. Табу для элитариев, или Римский Клуб молчит неспроста. Элита элите – рознь: кто такие Роялы. Об апофатике постмодерна или «нулевое» постчеловечество. Чей же Римский Клуб на самом деле? Бандиты как опустившееся дворянство меча. Метафизика нового феодализма. Крипта – дело рук либералов. Выстрел в ногу. Биткоин – секретное оружие Роялов. Версия №3. Финансы – последний фронтир постмодерна.

И, казалось бы, да, но нет!

Так зачем же?

(Свирид Петрович Голохвастов,

«За двумя зайцами»)

В логике смены парадигм традиционный капитал должен сойти с исторической сцены, уступая место постмодернистским моделям агрегирования стоимости. Карл Маркс с Адамом Смитом морально устарели, чтобы продолжать указывать людям, как тем поступать со своими активами. Конвенциональные деньги являются составным элементом фатально анахроничной банковской системы. Какие бы реформы не проводились внутри этой системы, ничто не сделает ее моложе и адекватней текущему моменту. Она стремительно мчится к моменту полного исчерпания своего срока годности. Молодому поколению придется решать, что лучше: по-прежнему держать этого старого пердуна в хосписе за любые деньги или дать ему все-таки помереть, освобождая место для новых посткапиталистических сценариев.

Сценарии, о которых идет речь, можно условно разделить на две большие группы: 1) то неведомое, что будет создано после смены формы глобального сосуществования с социальной на постсоциальную; 2) то, что существует уже сегодня в качестве альтернативы классической банковской системе.

Вторая группа включает криптовалюты и децентрализованные платежные сервисы, которые входят в нынешнюю, пока еще централизованную, глобальную финансовую систему. Крипта – это молодое и достаточно неуклюжее решение, движущееся по меже между двумя парадигмами. Этакая юная калич, угрожающая старому пердуну «баблономики». Большинство криптоэнтузиастов вынуждены признать, что ни Биткоин, ни альткоины не являются сегодня полноценной заменой традиционным деньгам.

За свою десятилетнюю историю криптовалюты были приняты пока только крошечной частью населения Земли, по преимуществу из среднего и низшего классов. Совсем немного личностей из так называемой элиты высказали свое мнение по этому поводу. Негативное в большинстве случаев.

Нет, никакого информационного вакуума вокруг криптовалют никто специально не создает в медийном пространстве. Это специфическая отрасль постфинансов, чей дискурс занимает особую нишу в интернете. Тем не менее порой создается ощущение, что крипта является табуированной темой для интеллектуалов из высших социальных слоев. Ни обоснованной критики, ни сколь-нибудь глубокой философской рефлексии по поводу крипты не слыхать от мыслителей высокого академического разлива.

Сей странный факт наталкивает некоторых конспирологов на мысль, что помимо банального невежества за молчанием элит стоит нечто более существенное. Что же делает крипту столь токсичной для интеллектуалов из социальной верхушки? Может быть, дело в том, что криптовалюта имманентна сети, а элита трансцендентна пространству, претендующему на переформатирование социальной канвы в плоскость горизонтальных постиерархических взаимодействий?

Но такое объяснение не устроит прежде всего саму элиту, для которой миллионы практикующих криптоактивистов несут потенциальную угрозу сложившемуся статус кво. Децентрализованная система взаиморасчетов, из который удален обязательный посредник в лице банков, – это прямой вызов идеологии общества потребления. А мы знаем, что общество потребления сегодня – это общество вообще. Соответственно, децентрализованные платежи с помощью валют, которые не эмитированы центральными банками, имеют резко антисоциальный характер. А те, кто ими пользуется, потенциально ускользают из-под колпака массового потребительского гипноза.

Проще всего было бы маргинализировать крипту, приравняв ее к наркотикам, незаконному оружию, хакингу, запрещенной (пока еще) педофилии, если бы элита не имела к крипте прямого отношения и хотела бы ее просто забанить. Но нет, мы видим, как технология блокчейн выходит из маргинального «гиковского» сектора в широкий публичный дискурс. И кое-кто из элитных кругов все же сподобился высказаться на этот счет.

Так, супербанкир Джейми Даймон сначала ругал Биткоин на чем свет стоит, пока его банк Морган Чейз усиленно «допиливал» собственный блокчейн для межбанковских расчетов. Позже, когда последний был запущен и заработал (а это, на минуточку, сеть из более чем 300 банков по всему миру), Джейми кардинально сменил риторику, поскольку плевать в колодец не годится.

Национальный Банк Китая намекает на скорый запуск криптоюаня в качестве асимметричного ответа на развязанные американским правительством торговые войны. Когда бы это ни произошло, глобальной доминации доллара придется несладко. Этому могут поспособствовать и уже имеющиеся «аэродромы подскока» в виде криптогаваней в Швейцарии, Эстонии, Сингапуре, на Мальте. Соответственно, существующий масштаб воздействия технологии блокчейн (крипты) на глобальное общество не позволяет игнорировать данный феномен ни на каком уровне.

И тем не менее организованная мировая элита в лице национальных и наднациональных бюрократий, а также ведущих аналитических центров так и не выдала по сей день никакого связного дискурса по крипте. Наиболее влиятельный элитный think tank – Римский Клуб, – чьи доклады обычно воспринимаются мировыми властными структурами как руководство к действию, в своем последнем докладе от 2018 года даже вскользь не упомянул криптоэкономику. Выглядит это более чем странно, потому что весь контент доклада посвящен самым горячим вызовам современности в экономике, политике, экологии и философии. Более того, доклад предлагает рецепты (которые, скорее всего, уже приняты обязательными к исполнению) создания более устойчивого мирового порядка. Он призывает к построению ни много ни мало общества постиндустриального посткапитализма со всеми вытекающими.

Это уже само по себе некий оксюморон: элита в лице своих влиятельных интеллектуалов предлагает набор средств, которые в конечном итоге должны привести к исчезновению элиты как класса. Ибо что такое есть постобщество, как ни совершенно иной тип сосуществования людей, который не подразумевает привычную социальную стратификацию и вертикальные иерархические отношения?

И тем не менее технологии и подходы, о которых идет речь в докладе, относятся к будущей постиндустриальной экономике, которая возможна только в постобществе. То есть, по сути, доклад предлагает нынешнему правящему классу завуалированные рецепты самоубийства. Невозможно себе представить, чтобы клубные интеллектуалы не осознавали последствий перехода к постобществу, когда писали доклад. Не менее невероятным представляется и дешевая игра на публику, когда эксплицитно декларируется некая «попсовая» повестка, в то время как имплицитно планируется исполнять все с точностью до наоборот.

Скорее всего, Клуб прекрасно отдает себе отчет в опасности постобщества для элит. И то, что отражено в отчете, не является ни фейком, ни попыткой замылить кому-то глаза. Расчет сделан на колоссальную инерцию глобальных институтов власти, которые хоть и будут следовать в русле рекомендаций Клуба, погрязнут в собственной «забюрокраченности», чванстве и жадности. Поэтому нынешняя элита уверена в своей неуязвимости.

У нее в запасе годы неспешного продвижения в новый техноэкономический уклад. Все стадии пути она собирается контролировать так же плотно, как контролирует она и текущий момент. Сюрпризы могут возникнуть только в двух случаях: либо некая контрэлита вдруг резко окрепнет и заявит свои права на господство, либо произойдет непредвиденный технологический скачок, который смешает все карты. Оба варианта принципиально возможны, но оба же маловероятны.

Впрочем, Клуб мог выпустить этот доклад в качестве очередного напоминания сильным мира сего, на чьей интеллектуальной мощи держится их власть. Это могла быть еще одна демонстрация превосходства в дешифровке знаков и символов, в предании бушующей вокруг стихии неструктурированных данных некоего смысла. Клуб вновь показал как плебсу, так и «шишкам» глобального социума, что монополия на истинное знание по-прежнему в руках узкого круга посвященных.

Но так или иначе, между тем видением будущего, которое декларирует Клуб в своем докладе, и тем, куда приглашает нас криптоэкономика, присутствуют явно резонирующие моменты. Логично возникает вопрос: «Почему Римский Клуб, столь недвусмысленно ратующий за посткапиталистическое постобщество, намеренно замалчивает такой яркий постмодернистский феномен, как крипта?»

Чтобы приблизится к ответу на данный вопрос, следует сначала попытаться понять, чьи именно интересы представляет Клуб.

Банально, а значит неверно было бы думать, что Клуб защищает интересы «глобальной элиты», как будто это консолидированная группа неких влиятельных персон. Различные элитные группировки не составляют на самом деле единой интегрированной структуры с общей повесткой – так называемая мировая элита отнюдь не гомогенна. Тот факт, что некоторые мыслители либерального толка являются членами Клуба, совершенно не означает, что Римский Клуб в целом поддерживает повестку либеральной парадигмы нынешнего позднего модерна. Само содержание последнего отчета отражает весьма амбивалентное отношение Клуба к либеральным ценностям.

С одной стороны, Клуб как бы подтверждает приверженность демократии свободному рынку, правам человека и прочему пафосу либералов. С другой стороны, он яростно критикует модель либеральной экономики с ее безобразно раздутым сектором финансовых спекуляций и безудержным консюмеризмом. К тому же в докладе мягко, но настойчиво рекомендуется пересмотреть секулярные принципы построения современного либерального общества.

Звучит призыв к созданию новой религиозной философии на основе синтеза традиционных восточных доктрин и современных метафизических исканий таких известных деятелей нью-эйджа, как Кен Уилбер и Фритьоф Капра. Реверансы в сторону Папы Франциска также имеют место. Это явно выходит за рамки унаследованного от Просвещения научного реализма, доминирующего пока еще в современном либеральном обществе.

Здесь уже прослеживается постмодернистский подход к религии и философии. «Слабая теология» (weak theology), «фастфуд религиозность» (fastfood religion), «легкая духовность» (softcore spirituality) – различные названия нового тренда, разворачивающегося в западной культуре в противовес традиционной западноевропейской «хардкорной» религиозности с ее католицизмом и протестантизмом.

В этом Клуб следует за, так сказать, мейнстримным постмодернизмом, который нигилистически сомневается во всем, включая религию и науку. Он ставит под вопрос как научную картину мира, так и все традиционные сакральные доктрины. Некогда непоколебимые устои прошлых парадигм вряд ли найдут столь же прочное основание в грядущем постмодерне. В данном аспекте Клуб явно заигрывает с чем-то иным, нежели нынешний либеральный порядок.

Похоже, Клуб пытается не вступать в прямую конфронтацию ни с либералами, ни с их противниками, играя за обе команды, так сказать. В таком случае, кто же находится на противоположном от либералов конце поля?

Ни современные левые, ни правые не могут противопоставить либералам что-либо весомое, поскольку как коммунизм, так и фашизм давно и с разгромным счетом проиграли либеральной идеологии. Сегодня ни те, ни другие не имеют сколь-нибудь ярких лидеров, чье мнение Клубу стоило бы принимать в расчет. И коммунизм, и фашизм прочно укоренены в модерне, в то время как Клуб ищет выходы на будущую парадигму.

Если же посмотреть на левое и правое движение в более широкой перспективе, то становится ясно, что они представляют собой лишь противоположные концы одной и той же либеральной оси: и Маркс, и Сталин, и Гитлер, с Муссолини боролись за гегемонию различных социальных групп, но ценности, определявшие пафос их борьбы, абсолютно совпадали с конечной целью либерального миропорядка – комфортное пребывание в физической вселенной при особом распределении материальных благ.

Таким образом, только два философско-политических анклава остаются к рассмотрению в качестве идейных противником нынешних либералов: радикалы и традиционалисты.

Лагерь современных радикалов слаб и разрознен по причине отсутствия общей, всеми разделяемой идеологии. После затухания марксистского интернационала пропал и общий протестный дискурс, способный объединить радикалов разных конфессий для сопротивления мировой Системе. Спорадические же альянсы, которые временами возникают на почве тактического совпадения повесток, долго не живут.

Конечно, радикалы остаются перманентно бродящими дрожжами истинного протеста против фундаментальной несправедливости современного социума. Но относительно малое их количество при отсутствии объединяющего идеологического дискурса делает их оппозицию либеральному порядку вещей на данный момент почти неактуальной.

Они явно стоят в стороне от интересов Римского Клуба еще и по той простой причине, что не признают так называемые общечеловеческие ценности, а значит строить вместе с ними устойчивое общество разумного потребления смысла не имеет.

Радикалы расходятся с Клубом в фундаментальном отношении к системе угнетения молчаливого большинства. Задача Клуба – сохранить систему путем ее постепенного апгрейда, задача радикалов – не просто не встраиваться в Матрицу, но загнать систему за Можай. Тот же ИГИЛ, например, это стопроцентный антагонист либеральному мировому порядку, но в то же самое время и враг элиты какого угодно разбора. Точек совпадения с интересами Римского Клуба здесь нет и быть не может.

Остаются традиционалисты. Сразу следует оговориться, что в данном контексте речь идет не о любителях народного фольклора, поклонниках барона Юлиуса Эволы, генонистах, монархистах, антиглобалистах, гомофобах и прочей антилиберальной публике. Традиционалисты, чьи интересы, возможно, представляет Клуб, – это так называемая контрэлита в лице наследственной («черной») аристократии и клерикалов высшего звена. К ним примыкают различные тайные организации орденского толка. Под ними же «ходят» транснациональные корпорации, международная бюрократия и оргпреступность. Наиболее полно топографию и идеологию традиционалистов изложил в своих выступлениях один из величайших философов современности Гейдар Джемаль (1947—2016).

Конгломерат традиционалистов, о котором далее пойдет речь, мы будем для краткости называть Роялами, поскольку этот термин вполне прижился в не чуждом нам дискурсе конспирологов. Итак, Роялы дважды упустили властную мировую гегемонию в двадцатом веке, когда после обеих мировых войн либеральные силы широкого спектра заставили их уйти в тень. В нынешнем веке Роялы ищут возможность реванша, но не грубо в лоб, а посредством тщательно готовящейся смены парадигм.

Если весь период модерна прошел в целом под флагом либералов, то наступающий постмодерн, скорее всего, окажется во власти иных сил. И единственным достойным визави либералам видятся пока только Роялы.

Здесь необходимо сделать небольшое, но важное отступление, чтобы пояснить нашу позицию касательно самого понимания новой парадигмы. Постмодерн на данный момент имеет множество интерпретаций, что и понятно, поскольку речь идет о пока еще не свершившемся. Возможно, во времена перехода от традиционного общества к модерну существовало не меньше футуристических моделей того, как будет выглядеть человечество в эпоху развитого индастриала. Не существовало четко очерченной дорожной карты, которой должна была следовать цивилизация на пути в модерн, и то, что получилось на выходе, скорее всего, шокировало бы мыслителей тогдашнего переходного периода.

Так и сейчас представление о постмодерне размазаны по довольно широкому диапазону мнений. Ни один философ, ни один историк, ни один экономист не вправе заявлять сегодня о полном понимании повестки перехода человечества в новый техноуклад, равно как и о цельной картине реальности, результирующий из данного перехода.

Мы можем пытаться описать постмодерн только апофатически, отрицая те черты актуально существующей парадигмы, которые, по-видимому, не останутся качественными характеристиками нового человечества. Но это – не более чем игра в морской бой и выстрелы наугад по невидимым пока целям.

Нам бы хотелось видеть в постобществе долгожданную реализацию истинного «нулевого» человечества, на котором история сможет наконец завершиться. Покамест ни одна из предшествующих цивилизаций, равно как и ныне существующая, не добирались до настоящего конца истории, чтобы по этому поводу ни говорил Френсис Фукуяма и прочие либеральные мыслители широкого профиля.

Под истинным концом истории следует понимать остановку колеса сансары, выход за пределы постоянно повторяющейся судьбы, навязываемой наследием предков, закупоренных в трехмерную сферу пространственно-временного континуума с его неизбывной энтропией. Конец истории подразумевает сход человечества со спиральных витков вселенского шнекового ножа, истирающего поколение за поколением в фарш на прокорм Бытию, которое детерминировано самой своей онтологией на постоянное сопротивление второму началу термодинамики.

Для реализации конца истории нужен выход в некое четвертое измерение за пределы матрицы. Это невозможно сделать с помощью каких-либо имманентных человеческой биологии ресурсов, что подтверждается всей историей человечества.

Конечно, не факт, но гипотетическая возможность прогрызть проход в четвертое измерение имеется у сверхиндустриального будущего постмодерна. Гносеологический потенциал информационных технологий обещает прорыв энтропийной сферы вечной онтологии как кошмарного возвращения одного и того же. Компьютерный техногенез намекает на достижение некоего порогового значения освоения информационных потоков, который позволит человеку впервые отказаться от циклической модели воспроизводства вида.

В этом угадывается сверхчеловек как абсолютная самодостаточная монада с неограниченным доступом к знанию – совершенно одинокий герой, не нуждающийся более в отчуждении собственного времени Великому Существу через интерфейс какого бы то ни было иерархического социума. Представляется человек как экзистенция, как финальная реализация принципа воли к власти, как победа уникальной точки неповторимого присутствия над протяженностью манифестированной субстанции.

Для достижения такого состояния необходим двойной удар по существующему порядку вещей. Он должен включать сверхпрагматичную философию последнего героя, который довел свой нигилизм до максимума абсолютного одиночества, что подразумевает огромное личное мужество (да, настоящий постмодерн не для гендерно-нейтральной биомассы общества потребления), и некую прорывную информационную технологию, сводящую на нет любую монополию на знание. Такой двойной удар под дых мировой Системе может остановить не только ее саму на физическом уровне, но и тот принцип, который в субтильной форме руководит ею – принцип бытия как блага.

Если рассматривать постмодерн под таким углом, то есть как финальную стадию развития homo sapiens от скопления белковых тел в бессмысленной экологической нише Золотого века до пробившегося в четвертое виртуальное измерение сверхинформированного постиндивида, то некоторые имеющиеся ныне проекты будущего человека постмодерна не выдерживают никакой критики. В них напрочь отсутствует политическая составляющая, в то время как масса второстепенных псевдофилософских концепций выставляется в качестве утопической социальной проблематики.

Поскольку поле спекуляций на данную тему ничем не ограничено, возникают нелепые версии-обманки, эпатажные симулякры постмодернистского дискурса, уводящие внимание той немногочисленной, способной еще к мышлению аудитории, которая не обалдела окончательно от непрестанного пережевывания тривиальных, бесконечно повторяющихся топик консьюмеризма.

Что осмысленного и прагматически прикладного, скажете, предлагает нам известная деятельница академического постмодернизма Донна Харауэй с ее вариациями мрачных, но плоских фантазий Говарда Лавкрафта? В чем практический смысл всех этих присосок и щупалец а-ля Ктулху для будущего постчеловечества? Камлания в пространстве хтонических архетипов на потеху студентов и издателей – это блуждание в трех соснах банального биологизма. Где здесь прорыв за пределы матрицы? Похоже, мадам Харауэй попросту нашла свободную экономическую нишу, снабдив порядком присыпанного нафталином Лавкрафта постмодернистскими коннотациями для чисто университетского интертейнмента.

Или взять, к примеру, входящую в моду объектно-ориентированную онтологию. Это вообще смешно: люди рассуждают о возможности создания общества вещей, о наделении предметов гражданскими правами, об онтологическом уравнивании человека с животными, растениями и объектами. Это годится разве что в качестве ментальной эквилибристики для высоколобых интеллектуалов, коим низость поп-культуры общества потребления попросту не пособна с достаточной интенсивностью щекотать нервы. О каком переформатировании матрицы они могут говорить, если заведомо опускают в своем дискурсе самый нерв понятия общества – властные отношения господина и раба? Все это не более чем имитация движения в постмодерн без малейшей заявки на какую-либо практическую имплементацию «оригинальных» постсоциологических идей.

Видимо, французские классики философии постмодерна (Делез, Гваттари, Фуко, Бодрийяр и др.) только и остаются на сегодня актуальными мыслителями эпохи парадигмального перехода. Они, по крайней мере, смогли в свое время предложить революционные постмодернистские концепты (та же делезовская ризома), от которых и танцуют сегодняшние имитаторы.

В этой связи мы и предлагаем рассматривать традиционалистский клуб – Роялов – как силу, способную оседлать дискурс постмодерна для достижения властной гегемонии в обозримом будущем. По нашему мнению, качественные характеристики элементов, составляющих этот социально-политический конгломерат, принципиально позволяют Роялам завершить эпоху модерна в процессе своего противостояния с либералами. Действовать они могут в том же ключе, как и все прочие возможные постмодернистские силы – апофатически отрицать элементы текущей модернистской парадигмы.

Но при этом Роялы способны на практике вводить новые элементы собственной повестки. Еще одним козырем в их руках оказывается глубокое понимание собственной истории и мощная рефлексия по поводу парадигмы премодерна. Постмодернистский дискурс в целом постоянно заигрывает с премодерном, как с пусть и ушедшей, но все-таки альтернативой модерну. А значит традиционалисты, онтологически укорененные в премодерне, способны поставить такое заигрывание на практические рельсы.

Итак, по замыслу Роялов монархия и церковь в новом обличии должны вернуться на руководящие позиции, чтобы сменить нынешнего рулевого цивилизации – либералов.

Для того чтобы это в принципе могло случиться, необходимо ненавязчиво переформатировать основные цивилизационные ценности. То, что нынче принимается обществом за норму, нуждается в фундаментальной реинтерпретации. Недаром словосочетание «новая нормальность» находится сейчас на взлете своей семантической карьеры. Матрицу нужно перезагрузить, но при этом постараться не прервать процесс эксплуатации стада излишними социальными потрясениями. Мало кто подходит для системной реализации такой задачи лучше, чем Римский Клуб.

Здесь вновь необходимо сделать краткое пояснительное отступление. Само название традиционалистов говорит о некоей традиции, которой они следуют. Понятное дело, что речь не идет о традиции либеральных институций нового времени. Нобли и клерикалы хотели бы аннулировать результаты революционных изменений, произошедших в обществе в эпоху модерна. Парадоксально, но именно церковь выступала если не непосредственным застрельщиком социальных революций, то одним из предлагавшихся конечных бенефициаров. Этот достаточно неочевидный с исторической точки зрения момент требует отдельного пояснения, к которому мы еще вернемся. В данный момент следует иметь в виду желание Роялов отменить именно результаты, которые явно не совпали с проектными ожиданиями.

Традиционалисты ищут возможность вернуть власть тем, кто ее лишился в результате научно-технической и социальных революций. Нынешние Роялы продолжают блюсти метафизические и монархические ценности премодерна, против которых и выступил в свое время модерн. Он явился на смену традиционному обществу, организовав противостояние между третьим сословием (буржуа, люди свободных профессий, деклассанты, пролетариат) и традиционной элитой (дворянство и церковь). Третье сословие победило, обеспечив властной гегемонией сначала буржуазию в эпоху раннего капитализма, а затем и деклассированный элемент в период торжества либеральной «баблономики».

Поэтому нынешняя повестка Роялов парадоксальным образом совпадает с многими программными аспектами постмодерна. Роялы органически не переваривают либералов, и пусть их совместное участие в таких проектах, как Евросоюз, никого не вводит в заблуждение. В то же самое время традиционалисты ясно отдают себе отчет в том, что ни архаическое общество, ни парадигма премодерна не могут быть реанимированы в кондовых исторических форматах.

Большинство традиционалистов принадлежит мировой элите, организованной в закрытые ордена (масоны, Опус Деи, Мальтийский орден и т.п.), которые накопили внушительный корпус знаний о всех возможных технологиях смены власти. Революции нового времени оставили глубокий шрам в сознании любого представителя наследственной аристократии. Травматический опыт потери власти заставляет Роялов принимать грядущий реванш над либералами весьма близко к сердцу. Они точно знают, чего хотят. Однако только время покажет, знают ли они так же точно, каким образом добиться того, чего они хотят.

Удерживая в поле зрения данную характеристику традиционалистов, можно попробовать ответить на вопрос, что конкретно в докладе Римского Клуба свидетельствует о вовлеченности именно Роялов в конструирование нового, постлиберального порядка.

Прежде всего авторы доклада обрушивают шторм критики на либеральную модель экономики с ее гипертрофированным третичным сектором (услуги и финансовые спекуляции). Здесь следует напомнить, что буржуазия старой закалки (промышленная буржуазия) к третичному сектору не относится и не разделяет текущие либеральные тренды дематериализации бизнеса. Можно смело предположить, что старая индустриальная буржуазия «переобулась» примерно ко второй половине XX века и играет теперь вместе с Роялами против спекулятивного олигархата либералов.

Изобретать колесо в плане актуальности подобной критики нет необходимости: эта позиция сильна, ибо все и так очевидно. Только кретины и популисты могут отрицать дутость современной экономики. Нынешняя финансовая система выезжает в основном на деривативах. Даже если не разбираться в том, как именно работает «баблономика», где-то в подсознании присутствует чувство, что такие традиционалистские экономические константы, как золото и земля, апеллируют к ценностным императивам простых людей в гораздо большей степени, нежели любая из «ценных бумаг».

При этом, однако, не стоит идеализировать традиционалистскую элиту, которая, так же как и либеральная, чихать хотела и на 800 миллионов голодающих, и на 2 миллиарда страдающих от ожирения. Роялы, скорее всего, видят, что данный критический дискурс является непобиваемым козырем – грех не воспользоваться.

В подобном критицизме присутствует и серьезный недостаток: никакой целостной контрлиберальной модели не предлагается. В отчете приводится несколько показательных кейсов возможного альтернативного подхода к производству и потреблению. Однако все они не дотягивают до желаемого глобального масштаба, будучи примерами слишком уж местечкового пошиба. При этом имеются и чистой воды симулякры, рассчитанные на некритичное массовое сознание.

Например, проекты по рециклированию отходов, за которые так ратует Клуб, курируются на самом деле международной оргпреступностью, которая, в свою очередь, управляется Роялами через каналы транснациональных корпораций и всяческих международных фондов. Попробуйте вот так, навскидку построить где-нибудь заводик по переработке бытовых отходов (дело-то прибыльное!), и мафия вам тут же объяснит, что бизнес на экологии – не вашего холопского ума дело.

Еще раз отступим в сторону, чтобы пояснить, почему мы считаем организованную преступность вотчиной Роялов, а не либералов.

Во-первых, тот особый тип людей, которые идут в криминал, соответствует воинам с кастовой точки зрения. Низовые пассионарии тела, готовые рискнуть здоровьем и жизнью ради пусть и приземленных сомнительных ценностей, явно не соответствуют по духу победившему в либерализме третьему сословию. Они скорее похожи на сброшенное вниз дворянство меча, бродячих наемников, чей врожденный нонконформизм не позволяет им покорно трудится в стаде. Это те, кто готов причинять боль и терпеть боль, а боль, как мы знаем, – антитеза комфорту, который является печатью и высшей ценностью либерализма. Найти взаимопонимание с этим типом людей могут только реальные представители воинской касты – наследственные аристократы.

Во-вторых, тонна кокаина, реализованная в розницу через сеть драгдиллеров за чистый кэш, является бизнес-моделью, которая вряд ли заинтересует финансово-спекулятивный бомонд либералов.

В-третьих, постепенное слияние бюрократии наднационального уровня с международной организованной преступностью указывает на единый центр управления обеими структурами. В ситуации, когда коррумпированность чиновников стала притчей во языцех, а наркотрафик осуществляется через дипломатические каналы, вопрос о координирующих эти процессы силах автоматически перемещается в глобальную плоскость, не знающую национальных границ. В сегодняшнем мире эта плоскость оккупирована транснациональными корпорациями, в советах директоров которых сидят люди с фамилиями, начинающимися по большей части на «Фон» и «Де», – отпрыски дворянских семейств.

Следовательно, путем нехитрых дедуктивных маневров мы приходим к вполне однозначному выводу, какой из двух противоборствующих лагерей – либералы или Роялы – «держит» международную оргпреступность.

Следующим показательным аспектом традиционалистского дискурса в докладе Римского Клуба является призыв к «десекуляризации» социальных отношений. Он также недвусмысленно намекает на конечных бенефициаров новой парадигмы. «Проапгрейденная» церковь, внедряющая в мозги обывателю новые синтетические ценности, прекрасно соответствует стратегическим задачам Роялов в эпоху постмодерна.

Задач этих несколько, но мы укажем две наиболее общие и важные для вступления в новую парадигму:

1. Замена все менее убедительной научной картины мира некой новой метафизикой, сконструированной из обрывков различных религий и нетрадиционных духовных доктрин, в которой «высокие надчеловеческие ценности» не будут нуждаться в рациональных объяснениях. Показательным в этом плане является неореакционное движение «Темное просвещение» (Dark Enlightenment) с его доктриной «геотравмы». Согласно этой доктрине, земное ядро было травмировано процессом эволюции органической жизни. И теперь, чтобы вылечить Землю, нужно уничтожить человечество заодно со всеми прочими видами живых организмов.

Оспаривать подобные теории рациональному уму не представляется возможным, ибо даже непонятно, с какого конца к такому трешу подходить. Вообще примечательно, что в контексте, например, современной физики постмодернистские псевдонаучные спекуляции не кажутся столь уж экстравагантными. Дискурс, в котором духи Фадеева-Попова (духи!) и суперструны принимаются как должное, скорее, ближе к магии, чем к науке. Эксперименты, проводимые в CERN, не могут быть верифицированы никем, кроме закрытой группы ученых, работающих в самом же CERN. Большой адронный коллайдер можно смело назвать инструментом постнауки, поскольку все, что вокруг него происходит, только подбрасывает дров в топку конспирологии. Похоже, что Роялы наряду с многими постмодернистскими интеллектуалами распознали в подобном околонаучном дискурсе явный признак готовности массового сознания к транзиту в новую парадигму, где каждому будет дано право поставить под вопрос любые научные достижения эпохи модерна. Тем не менее предвидимое слияние постнауки с пострелигией – не есть возврат в «мрачное средневековье». Это, скорее, еще один романтический привет тем, кто готов разглядеть «просвещение просвещения» в нигилистических сомнениях постмодернизма.

2. Подготовка почвы для жесточайшей духовной диктатуры, позволяющей легитимно душить любой протест против нового мирового порядка на освященной церковью основе. Где новая церковь, там, по идее, и новая инквизиция.

Еще один вектор в дискурсе Римского Клуба следует воспринимать как некую маскировку в виде неожиданной самокритики. Но такие приемы легко дешифруются. Когда критикуются корпорации и одновременно делаются реверансы в сторону национальных государств, публика предположительно должна почувствовать голую бессеребренническую правду в словах клубных интеллектуалов. Но, как говорится, если хочешь что-то спрятать, положи это на видное место. Именно транснациональные корпорации в особой эволюционировавшей форме должны подвинуть национальные государства с места главной структуры глобального общежития. При этом наднациональная бюрократия проглотит национальную, регулярные армии будут заменены на частные парамилитарные компании, традиционные национальные валюты уступят место… а вот с этим разберемся немного позже.

Национальные государства с их якобы более сильной ответственностью перед гражданами превозносятся в докладе не просто так. Дело в том, что полностью они не исчезнут в предполагаемом новом миропорядке. Они мутируют в территориальные латифундии без малейшего намека на демократию. Это будет старый добрый феодализм в новой цифровой упаковке при тотальной полицейской диктатуре с эффективной промывкой мозгов продвинутой hi-tech церковью. По крайней мере, это не противоречит апофатической логике предвидения новой парадигмы в ее традиционалистской версии.

Последнее примечание, которое стоит сделать касательно Римского Клуба в целом, относится к символизму его названия. В нем также скрыт намек на истинных хозяев дискурса клубных экспертов. Если бы Клуб назывался, например, Чикагским или Вашингтонским («Вашингтонский обком»), то сомнения в принадлежности Клуба к традиционалистской идее были бы оправданы. Элита относится к символизму очень серьезно. Поэтому в качестве доказательства от противного можно считать маловероятным, чтобы либералы с штаб-квартирой в США назвали свой интеллектуальный рупор Римским.

Следует также упомянуть и о том, что США, Россия и Китай не имеют своих представителей среди Роялов. Не потому, что они насквозь либеральны, но в силу исторических причин. В этих странах попросту отсутствует наследственная знать. Америка ее и не имела никогда с момента своего основания как независимого государства. А Россия с Китаем извели свое монархическое дворянство в процессе революционных преобразований в XX веке.

Роялы в основном представлены аристократическими фамилиями старой Европы, Ближнего Востока и Японии. Наследственные принцы, шейхи и самураи занимают высокие должности в наднациональной бюрократии и в советах директоров транснациональных корпораций. Этот факт наряду с некоторыми другими косвенно объясняет, например, почему столицей Евросоюза выбран не Париж с его историческими революционными стигматами и не Берлин с его экономической мощью, а заштатный, зато монархический Брюссель.

Разобравшись немного с подводными течениями в постмодернистских настроениях элитных интеллектуалов, можно, наконец, подойти к двум взаимоисключающим предпосылкам отсутствия криптодискурса в докладе Римского Клуба.

1. Крипта – дело рук либералов

Если отставить в сторону мифический образ Сатоши Накамото, который якобы преподнес человечеству в подарок революционную технологию анонимных финансовых транзакций в готовом виде, то мутное происхождение Биткоина намекает на причастность к этому некой секретной организации. Организации с мощным финансовым, техническим и организационным бэкграундом. Организации, способной вот уж десяток лет оставаться в тени, несмотря на беспрецедентный размах «сливов» и утечек компромата в интернете.

В некий момент времени этой организации зачем-то понадобилось вбросить в общее пользование уникальную технологию, которая могла бы потенциально принести миллиардные прибыли корпоративному или государственному секторам, будь она защищена авторским правом. Тем не менее исторически крипта впервые всплыла в среде компьютерных гиков, которые к «серьезному» бизнесу относятся достаточно прохладно. Затем Биткоин стал гулять в даркнете, где использование конвенциональных платежных средств при покупке киллеров, наркоты и детской порнографии является делом небезопасным, мягко говоря.

Отступая в сторону, можно поставить в этом пункте особую галочку: даркнет по своей природе хорошо коррелирует с антилиберальными методами ведения дел. К появлению и развитию «закрытого» сектора интернета должны были приложить руку некие силы с ясной программой на будущее. Наивно думать, что даркнет «самозародился» как виртуальное отделение криминала. Не похоже, чтобы и некие цифровые повстанцы либертарианского толка стояли у его истоков. О подобных организациях ходят, конечно, всяческие слухи, но в сугубо хронологической перспективе, и «Анонимусы» и Джулиан Ассандж – это уже «новодел». Поэтому шансы на то, что даркнет курируется антилиберальными Роялами, достаточно велики.

С появлением первых криптобирж в Биткоине быстро распознали вполне себе «вкусный» актив с точки зрения финансовых спекуляций. А это – непосредственная вотчина либералов. Появились первые альткоины, и понеслась торговля чистым, ничем не отягощенным финансовым «воздухом». Потом Виталик Бутерин придумал такую чудесную штуку, как Эфириум, который упростил в разы виртуализацию (токенизацию) самого широкого спектра бизнесов. И после 2017 года с его бумом многомиллиардных «первичных предложений» (ICO) широкая публика распробовала на вкус «белую» виртуально-легальную криптоэкономику. К какому модусу ведения дел принадлежит крипта в данный момент, казалось бы, двух мнений быть не может, это чистокровный, финансово-спекулятивный неолиберализм.

Но не будем делать поспешных выводов и вернемся к истокам: что же это была за организация, которой удалось остаться нераскрытой после вброса крипты в глобальную сеть? Пока мы исходим из предположения, что это была структура правящих ныне либералов. Если окажется, что речь идет об одной из спецслужб (ЦРУ, ФБР, НБА и пр.), то известная растерянность различных государственных учреждений Запада (особенно Американской Комиссии по ценным бумагам – SEC), банков и ТНК по поводу формального статуса крипты вполне объяснима: с ними-то никто не посоветовался и загодя не предупредил.

А ведь крипта выбивает почву из-под ног именно у монополистов на эмиссию и операции с деньгами: у национальных и частных банков, казначейств, транснациональных платежных систем и прочих составляющих элементов мировой финансовой системы. Если пока не брать в расчет ТНК, жирующих на связке с банковским сектором как зону контроля традиционалистов, то с точки зрения либеральной парадигмы крипта выглядит как выстрел в ногу.

Может ли в принципе крипта быть полезной для либералов как рулевых текущей политико-экономической парадигмы? Скорее всего, нет, если мы имеем в виду государственные институты национальных государств, исповедующих либеральную демократию. Криптоэкономика – явление, принципиально стремящееся в постмодерн, в котором либерально-капиталистические структуры нового времени выглядят неадекватно анахроничными. В том «незарегулированном», почти партизанском виде, в котором существует крипта сегодня, она – явный сбой в монетарной системе глобальных финансов. С ее помощью государственная машина не может доить стада плебса, как это она делает при помощи банковской системы.

Биткоин является практически единственным феноменом «общечеловеческого пользования», с которым бюрократические институты всех уровней ничего не могут поделать. В среде прочих криптоактивов Биткоин занимает уникальное положение: у него нет официального хозяина, он – ничей. А раз так, то он неуязвим с юридической точки зрения. Современная машина юриспруденции не может работать с объектом, на который не распространяется право собственности – святой грааль капитализма.

Сугубо процедурный вопрос: «Кого „крепить“?», если требуется как-то остановить Биткоин, упирается в отсутствие отвечающей стороны – 10 тысяч нод (компьютерных сетевых узлов), обслуживающих блокчейн Биткойна, разбросаны по всему миру и принадлежат независимым с точки зрения международного права субъектам. Попытка запретить Биткоин столь же неисполнима технически и юридически, как попытка выключить весь Интернет. Крипта в целом движется на высоком наднациональном уровне, но не в бюрократическом ООНовском смысле, а в горизонтальном поле народной криптоанархии. А это никак не согласуется с либеральной парадигмой модерна.

Но мы ведь говорим о некой достаточно независимой организации, пусть и из либерального лагеря. Это другое дело. Преимущества запуска крипты для одной из спецслужб либералов вполне соответствуют логике момента. Начать хотя бы с того, что любая секретная служба очень условно может быть отнесена к законопослушным государственным структурам. Там работают люди с широким политическим кругозором, поскольку информация, которая попадает к ним в руки, позволяет смотреть на вещи под несколько иным углом, чем это делает, скажем, президент или все топовое чиновничество вместе взятое. Это системные космополиты со своей собственной повесткой, не ограниченной государственными границами и препонами местного законодательства.

Давайте предположим, что идея запуска децентрализованной виртуальной валюты попадает к аналитикам нашей условной спецслужбы в тот момент, когда она еще находится на стадии теоретического концепта. Они понимают, что рано или поздно кто-то запустит эту штуку в интернет и дальше процесс войдет в режим непредсказуемого саморазвертывания. Для «конторских» аналитиков текущая модель дутой экономики деривативов не выглядит столь же надежной, белой и пушистой, как для обычного обывателя. Они, как мало кто, осознают, что неотвратимое схлопывание глобального финансового пузыря может произойти в любой момент. Поэтому неуязвимая с технической и процедурной точек зрения альтернатива «баблономике» в виде будущей крипты вполне могла сложиться в секретный план оперативных мероприятий. Мероприятий по контролируемому, но анонимному запуску первой криптовалюты.

Мы не знаем, какими именно соображениями могли руководствоваться агенты той спецслужбы (напомним: это мысленный эксперимент), но простейшие логические плюсы от запуска крипты выглядят следующим образом:

1. Непосредственный информационный и оперативный контроль над всей стремительно развивающейся криптоэкономикой. Даже для обычного криптопользователя транзакции в криптовалюте являются анонимными весьма условно, а для спецслужб, под которыми ходят такие техногиганты, как Гугл или Фейсбук, крипта прозрачна насквозь. Тем более, если первый генезис-блок и был запущен самой спецслужбой. А контроль (тем более тайный) – это власть.

2. Отслеживание незаконных финансовых потоков – «черного нала», перегоняемого оргпреступностью через крипту. Поскольку международная мафия контролируется Роялами, доступ к ее финансовой информации является для любой спецслужбы либералов мощным козырем в шантаже и всяческих торгах.

3. Опосредованное давление на классических «олдскульных» финансовых спекулянтов. Да, крипта не доросла пока еще до полноценной системы сдержек и противовесов мировой финансово-спекулятивной «баблономике», но потенциал крипты гораздо позитивней в перспективе парадигмального перехода. А «покачать» фондовые рынки в нужную сторону спецслужбы могут и с помощью других проверенных методов (информационные вбросы, искусственные кризисы, банкротства, убийства, похищения и прочее из того же арсенала).

4. Финансирование тайных операций, за которые не нужно отчитываться перед Конгрессом и налогоплательщиками. Не для всякого случая годится черный вход в ФРС, где могут напечатать столько, сколько нужно. «Свои собственные» деньги подразумевают совершенно иную степень свободы даже для не сильно стесненных законодательными условностями спецслужб.

Если принять указанную версию за действительно имевший место вариант развития событий, то молчание Римского Клуба по поводу крипты выглядит вполне логичным. Если последняя является продуктом либералов, то критика со стороны традиционалистского клуба могла бы быть уместной только в случае наличия достаточно весомых аргументов. Укорять криптоэкономику за ее спекулятивную часть (пусть и большую, но не составляющую цельной картины) означало бы, во-первых, отклонение от общего конструктивного дискурса, в котором преподан доклад Клуба.

Во-вторых, такая критика не соответствовала бы истинному пониманию целей и задач криптоэкономики. Это было бы рискованно, ибо от аналитического центра уровня Римского Клуба ожидается глубокая экспертиза, а не общие фразы негатива в стиле Уоррена Баффета. С другой стороны, упоминание крипты в положительном ключе означало бы поддержку и промоушн инструмента идеологического противника. Таким образом, лучшим выходом из такой ситуации для Клуба было сделать вид, что либо крипты не существует вообще, либо она настолько нерелевантна задачам построения нового общества устойчивого потребления, что и говорить о ней не стоит. Что, в общем то, и было сделано. Пусть и не очень убедительно, но зато с гордо поднятой головой, так сказать.

2. Биткоин – секретное оружие Роялов

Вторая равновозможная предпосылка сразу ставит вопрос, зачем могла понадобится крипта традиционалистам, делающим ставку на промышленную буржуазию, преступный черный нал и прочие «слабо виртуализованные» секторы экономики. Если бы крипта программно не совпадала с устремлениями Роялов к новой постлиберальной парадигме, то и говорить было бы не о чем. Но она-то как раз очень хорошо вписывается в возможный набор средств против существующего сегодня миропорядка. Будучи чисто виртуальным феноменом, идеально подходящим для финансовых спекуляций, крипта парадоксальным образом подрывает основы нынешней либеральной «баблономики».

Ключевым моментом здесь выступает независимость крипты от мировой банковской системы. Биткоин – это анархическая альтернатива любой существующей национальной валюте. Следовательно, он раскачивает устои классической государственной модели. В данном аспекте Биткоин антисоциален, но не в смысле «против людей», а потому что разрушает доверие к вертикальной иерархии власти в национальном государстве. Новая же парадигма, где Роялы претендуют на звание рулевого, как раз и подразумевает гиперглобализм как ослабление влияния национальных государств, размытие границ и концентрацию власти в руках наднациональных структур. Следовательно, крипта – это троянский конь для финансово-спекулятивной экономики либералов. Логика подсказывает, что коня этого строили, скорее всего, в противном либералам лагере.

Если же брать частные случаи пользы крипты для традиционалистов, то такие, например, кейсы, как использование крипты для подкупа чиновников, уход от налогов, отмывка черного нала и т.п., отлично вписываются в криминальные схемы международной преступности, курируемой Роялами. К этому следует добавить инновационные финансово-спекулятивные схемы, которые, с одной стороны, дистанцируются от классических финансовых пузырей либералов, а с другой, втягивают охлос в криптоэкономику.

С равным успехом криптой могут пользоваться и принадлежащие Роялам транснациональные корпорации. Им стоит задуматься о методах подсадки потребителей на крючок блокчейна. Многие цифровые продукты и виртуальные сервисы могут получить второе дыхание, будучи снабжены опцией оплаты в крипте. Пока не для всякого корпоративного сектора это подходит, но цифровые динозавры уже во всю работают в данном направлении: «Либра» от Фейсбук, «Грамм» от Телеграм. По слухам, Гугл и Амазон тоже усиленно разрабатывают собственные криптоактивы. Запуск платежей в собственной валюте отвязывает любую корпорацию от якоря ФРС. В такую степень свободы стоит вложиться, если в приоритете глобальная экономика будущего без национальных границ.

В политическом смысле крипта также может сослужить добрую службу Роялам. Взять, к примеру, Японию. Это старая монархия оказалась в новейшей истории служанкой либералов. Но японское правительство одним из первых в мире легализовало операции с криптовалютами. И это пока единственный случай среди мощных индустриальных экономик первого дивизиона. Не намекает ли данный факт на попытки Роялов ослабить доминацию Америки над Страной восходящего солнца?

Крипта вообще по своей природе способна расшатать гнилой зуб традиционного капитализма. Она вводит доселе невиданные децентрализованные схемы финансовых потоков в глобальную повестку. Инновационные бизнес-модели, построенные на криптопротоколах, ломают стереотипы производства и потребления. А значит, при правильном подходе крипта может снабдить Роялов эффективными инструментами влияния в тех экономических доменах, где пока еще лидируют либералы.

Стратегически крипта гораздо более согласуется с программой будущего традиционалистов, чем с актуальными интересами либералов. Версия того, что крипта – тайное оружие Роялов, выглядит даже более убедительно, чем предположение о либеральном происхождении криптовалют.

В таком случае снова возникает вопрос: «Почему Римский Клуб никак не реагирует на криптоэкономику?» Возможно, именно потому, что технология блокчейн так здорово соответствует повестке Роялов, они и не хотят акцентировать на ней внимание широкой аудитории. Говоря по-простому, не хотят «палить контору». Демонстрируя глубокую экспертизу в криптоиндустрии (а это именно то, что ожидается от think tank такого уровня), клубные интеллектуалы вынуждены были бы признать косвенную причастность Роялов к происхождению феномена крипты. И тогда пришлось бы отбиваться от релевантной и нерелевантной критики со стороны многих влиятельных фигур и организаций. Тема достаточно скользкая, подводных камней немало. Отбиваясь от критики, можно ступить сильно мимо лодки. А это могло бы подорвать как экспертную репутацию Клуба, так и «няшный» образ представителей аристократии в глазах обывателя.

Как видим, и вторая версия происхождения крипты не избавляет Клуб от репутационных рисков при наличии в его докладе криптодискурса. Поэтому и в данном случае молчание клубных интеллектуалов вполне оправдано. Видимо, не пришло еще время в открытую обсуждать криптоэкономику на уровне элит. Как прообраз децентрализованной экономики постмодерна крипта остается слишком токсичной для текущей парадигмы «недоглобализма».

Существующий медийный крипто-дискурс в целом напоминает броуновское движение без явных лидеров в объяснении смысла происходящего. Обессмысливание в широком понимании можно назвать одной из главных причин любого цивилизационного кризиса. Даже если видеть в кризисе положительные симптомы грядущего выздоровления, поиск насущных ответов всегда ложится на плечи интеллектуальных агрегаторов смысла. Гармонизация идей и вопросов по поводу криптоэкономики является, по всей видимости, неподъемным пока репутационным вызовом для Римского Клуба.

Что же касается признанных криптогуру, таких, как, скажем, Виталик Бутерин или Навал Равикант, то они хороши только с оперативной точки зрения. Они-то сели в этот поезд уже на ходу, а теперь импровизируют. Да, глубокие технологические инсайты и предвидение ближайших криптотрендов – их конек. Но исчерпывающее расследование онтологии Биткоина или широкая палитра социофилософских предпосылок криптоэкономики остаются явно за пределами возможностей практикующих криптоактивистов.

Проблема осложняется еще и тем, что происхождение крипты не исчерпывается на самом деле предложенными выше двумя версиями. А что, если крипту «запилили» и не Роялы, и не либералы? Что, если существует некая третья независимая сторона со своей собственной повесткой? Какие-нибудь «подментованные» российские хакеры, например. Такая версия не более фантастична, чем все прочие в нынешнем разброде мнений по поводу крипты.

Пока не будет доподлинно установлен истинный автор Биткоина, любые предположения о целях, заинтересованных сторонах, конечных бенефициарах и контролирующих структурах крипты являются равновозможными.

А коли так, то мы можем предложить еще одну гипотетическую версию к рассмотрению. Если отбросить все конспирологические теории, то крипта представляется естественной стадией развития такого техногенного процесса, как интернет. Да, интернет – не явление, а динамически протекающий процесс перемещения знания из реального мира в виртуал. А раз дело обстоит таким образом, то конкретное авторство Биткоина особой роли не играет. Гораздо важнее понимать, почему крипта оказалась востребованной. Любой ответ навскидку типа «потому что это удобно» – не объяснение, а просто констатация факта.

Крипта является паллиативным решением в финансовых взаимоотношениях между индивидуумами, находящимися в стадии перехода от централизованного модерна к децентрализованному постмодерну. Это паллиатив, поскольку криптовалютные транзакции в нынешней их ипостаси не могут быть полноценной заменой существующим товарно-денежным отношениям. Возможно, криптоэкономика является некой начальной стадией развития будущей постэкономики, в которой традиционные финансовые институты обречены на исчезновение. Криптовалюты – это первый тревожный звонок мировой финансовой системе, которая по своей сути является еще одной формой коллективной идентичности, против чего направлен вызов постмодерна.

Гипериндивидуализм является ключевой характеристикой будущего постчеловечества. Любые коллективные идентичности в него явно не вписываются. С сегодняшней точки зрения, постмодернизм является антисистемным движением. А значит, сама логика постмодерна требует исчезновения таких коллективных иерархий, как мировая банковская система.

Пиринговый режим будет общей обязательной чертой всех типов возможных взаимодействий в будущем сетевом горизонтальном постобществе. Интернет уже предоставил такой режим взаимодействия в личном общении (полностью) и шоппинге (частично). Следующим фронтиром являются финансы. Крипта показывает пример того, как должна происходить трансформация нынешней схемы «система – пользователь» в желаемую «пользователь – пользователь».

Криптоэкономика еще далека от постмодернистского идеала. Некоторые текущие попытки инкорпорировать крипту в существующую финансовую систему в виде так называемых централизованных криптовалют (Либра, криптоюань, валюта межбанковских расчетов XRP, стейблкоин USDT и т. п.) – это не более чем болезни роста. Они противоречат самому принципу постфинансов, где децентрализация единиц обмена является ключевой чертой. Подобные симулякры сами собой сойдут на нет, будучи нерелевантными задачам постэкономики.

Способна ли мировая элита распознать в крипте один из трендов актуальной цивилизационной эволюции?

Безусловно, да. Более того, многие действительные постмодернистские визионеры принадлежат именно элите. Это они прорезают те желоба, по которым наше массовое сознание постепенно стекает с нынешних социально-иерархических вертикалей в будущие горизонтали кибердемократии.

Осознают ли интеллектуалы Римского Клуба те тектонические цивилизационные сдвиги, что происходят под зыбкой пока еще рябью криптоэкономики?

Скорее всего, осознают. И осознание этого заставляет их хранить молчание по поводу наиболее чувствительных тем. Это не просто конспирология. Вернее, не та банальная версия теории заговора, что так популярна в нынешней поп-культуре. Ведь на самом деле конспирология – не выдумка скучающего плебса. Закулисные договоренности и тайные повестки – это сам образ и modus operandi мировой элиты. В противном случае монополия на знание давно была бы утеряна, и элита «скатилась бы по наклонной».

Является ли такое молчание проявлением гордыни и интеллектуального шовинизма со стороны элитариев? Возможно, что и так, но это к делу не относится, ибо это уже другая история.