Читать книгу Ночные бдения - Козырь - Страница 2

Мой город… Вправе ли я называть тебя своим, ведь жил я здесь всего ничего, и бросил на волю других людей, отрекся от тебя, обещал, что не вернусь, никогда не вернусь, но вот нога моя снова ступает по каменным ступеням, глаза снова видят обличье твое.

Кое-как дождавшись совершеннолетия, я с помощью старого друга моего отца откосил от армии и укатил на Север искать приключений, укатил далеко, на самую макушку земли, лишь бы не видеть больше этого города, никогда не видеть и не возвращаться сюда.

Никогда не любил я этот город – вечно грязный, хмурый, провинциальный городишко, имеющий в своем составе пять маленьких извилистых улиц и одну, не к месту большую, площадь. Все дома в нем построены по одному типу – бетонные многоэтажки, выкрашенные в скверно-серый цвет. Назывался этот город Озерки. Помимо грязи, здесь было много деревьев. Кривые ясени каждую осень засыпали тротуары семечками-летучками, и они липли к обуви вместе с грязью так, что вместо подошвы торчала этакая махровая семечковая щетка. А в самом начале лета, когда летел тополиный пух, жители ходили с красными распухшими носами, и из глаз аллергиков лились слезы. Но вот в мае, когда вся эта обильная зелень только начинала распускаться, рождая маленькие липкие листочки, здесь было хорошо. Тогда мне было не до учебы, я бросал уроки и бродил по улицам с друзьями, пропадая из дома до самой ночи, да, тогда я жил. И не было большего счастья, чем сидеть на скамейке возле Ленкиного подъезда и наяривать на гитаре какую-нибудь модную песню тех лет. Но лучше всего было, когда рядом на скамейке сидела Ленка – моя большая первая любовь…

И хоть я никогда не любил этот город, грязный провинциальный ошметок, теперь я чувствовал к нему родство, наверное, я просто повзрослел, я научился ценить воспоминания о светлых годах, о вечерах, что я проводил на улице, когда нога моя, вот как сейчас, касалась его каменных ступеней.

***

Сойдя с поезда, я первым делом поспешил в магазин, не додумался, детина здоровенный, купить хоть какие-нибудь гостинцы маме и сестре в одном из больших красивых магазинов краевого центра!

После магазина я направился домой. И как билось сердце, когда я увидел родной двор, скривившийся тополь, скамейку у Ленкиного подъезда, – все-все, и ничего не изменилось. Каким бальзамом для меня было видеть все то, что я столь поспешно покинул, с чем даже не успел проститься.

Шаг, еще шаг, всего десять ступенек отделяют меня от заветной двери, но вот уже и их нет, и рука нажимает кнопку звонка – один, два… Слышу шорох в комнатах, шаги, и вот чья-то рука открывает замок и так гостеприимно, щедро распахивает дверь. Мама прищурилась, пытаясь разглядеть меня, высокого незнакомца, в дверном проеме; но не больше секунды колебалась она, чтобы раскрыть объятия и, захлебываясь радостью, кинуться ко мне…

Мама, родная моя мама, сколько лет я ждал этой минуты, вернулся, твой блудный сын вернулся домой.

– Андрюшенька, родной… Господи! Да что же это я, заходи, заходи, милый мой, – мама, не отрывая жадного взгляда от моего лица, затащила меня в квартиру.

Я вошел в зал, затем в спальни, на кухню, почти ничего не изменилось, та же мебель, ковры, все то же, только вот уже старое.

– Ничего не изменилось, – проговорил я, садясь в любимое кресло.

– Да, родной мой. О, Господи! Ну, рассказывай, как ты там, на Севере, надолго ли к нам прибыл, как доехал? – обрушила она на меня целый поток вопросов.

– Мама, – тихо сказал я, – я навсегда приехал. Я больше не вернусь на Север, дома останусь.

Я увидел, как вспыхнул в ее глазах огонек радости, вспыхнул и не погас.

– Как же так, Андрюша, ты не шутишь?

– Нет, мама, не шучу, твой блудный сын вернулся домой.

– Ой, не может быть, – мама смешно прикрыла ладошкой рот. – Я думала, Маринка из школы пришла, хотела ее в магазин сразу отправить, пока она не разделась. Как там, на Севере, звонить-то ты не очень любишь?

– Холодно там, да и не это главное. Ты лучше расскажи, как вы тут без меня жили?

– Да как, – ответила мама, – как жили, так и живем. У нас ведь время медленно идет, и жизнь такая скучная. Маринка в этом году школу заканчивает, ты знаешь. К экзаменам сейчас готовится, собирается в экономический поступать, да не знаю, выйдет ли что из ее затеи, слаба она в математике, но говорит, это сейчас самое престижное направление, все туда нынче поступают, а за копейки, говорит, потом работать не собираюсь. Ну а я на пенсию скоро пойду – через десять лет уже.

Я засмеялся.

– Да что ты, мама, говоришь такое, и это, по-твоему, скоро! Так десять лет – еще вся жизнь впереди. Я пять лет дома не был, а, кажется, будто вечность прошла.

Мама ласково потрепала меня за волосы.

– А ты все такой же, даже Север тебя изменить был не в силах, и, наверное, ничто на свете не изменит. Все такой же сумасбродный и чуткий.

– Да, мама, ничто и никто меня не изменит, и пусть не меняет, я собой хочу остаться.

Раздался скрип ключа и визг отворяемой двери. В коридоре кто-то долго копошился, ругая неуправляемые застежки туфель. Затем из коридора высунулось бурно накрашенное, миловидное, все такое же задорное и непокорное лицо Маринки. Сначала оно выражало недоумение, затем удивление, а к концу осветилось такой бурной радостью, что, казалось, из глаз ее вот-вот хлынут потоки светящегося восторга.

Маринка радостно подпрыгнула, прокричала что-то вроде «э-ге-ге» и ринулась на меня. Вскочив ко мне на колени, она крепко-крепко обняла меня за шею и совсем уже по-женски стыдливо чмокнула в щечку. Потом слезла с меня и кинулась к маме.

– Мама! Андрюшка приехал! Он вернулся!

Мама шутливо ругалась, пытаясь увернуться от Маринкиных поцелуев. Такой вот была моя сестренка – ласковой, веселой, импульсивной, красивой, но в тоже время обидчивой и ранимой.

– Андрюшка! Ты почему не позвонил, что приезжаешь, мы бы тогда успели приготовиться к твоему приезду, встретили бы тебя? – укоризненно спросила Марина.

– Ты знаешь, Марин, я вам хотел сделать сюрприз…

– Ничего не хочу слышать, – капризно возразила она. – Это не отговорка… ох! Как же я рада тебя видеть!

Мама сердито посмотрела на нее и сказала:

– Ну ладно, Маришка, хватит, Андрей устал, столько суток в пути провел. Сходи лучше в магазин, купи хлеба и чего-нибудь к чаю.

Маринка состроила недовольную рожицу и неохотно поднялась.

– Ладно, схожу.

Она развернулась и собралась, было, идти, но я удержал ее за руку.

– Погоди, у меня есть для тебя сюрприз.

Маринка артистически округлила глаза и недоверчиво улыбнулась.

– Что еще?

Я поднял коробку с подарком и торжественно протянул ей.

– Держи, это тебе подарок с далекого Севера.

Не в силах справиться с любопытством, она быстро разорвала обертку и открыла коробку. Глаза ее расширились, она ахнула и вытащила купленное мною платье. Она вертела его в разные стороны, гладя мягкую ткань, а лицо ее выражало неописуемую радость, восхищение и восторг. Мы с мамой понимающе переглянулись.

– Ой, я сейчас же это надену, прям сейчас, я не выдержу, – и она побежала переодеваться.

Мама недоверчиво посмотрела на меня.

– Неужели ты и вправду тащил его с самого севера?

– А как ты думаешь? – с хитрой улыбкой ответил я.

Маринка, как фея из волшебной сказки, вышла из комнаты. Костюм сидел на ней прекрасно, и я был рад, что не ошибся с размером. Через тонкую мерцающую ткань накидки просвечивала коротенькая кофточка, длинная юбка блестящими волнами спадала к ногам.

– Ну как? – полушепотом спросила она, медленно двигаясь по комнате.

Я поднял вверх большой палец и также полушепотом ответил:

– Умопомрачительно!

Маринка радостно засмеялась:

– А что, и вправду такое на Севере носят?

Теперь был мой черед рассмеяться.

– Вообще-то, на Севере не одеваются так, в этом наряде замерзнуть недолго. Обычно там носят меховую шапку, меховую шубу, меховые варежки, меховые штаны, ну и носки, конечно, тоже меховые.

– Ну, как будто я не знаю, что на Севере носят на улице, я про помещение говорю.

Я серьезно закивал головой.

– Да, конечно, в помещении еще и не такое носят.

– Ну все, я пошла, а то магазин скоро закроется, – сказала она и направилась в прихожую.

– Ты куда это направилась в таком виде? – строго крикнула ей вслед мама, но дверь уже закрылась, и ее вопрос остался без ответа.

– Я, мама, и тебе подарки привез.

– Какие же это подарки? Цветы ты мне уже отдал, – пожала она плечами.

Я протянул ей коробку самых дорогих конфет, какие только мог найти, и бутылку шампанского.

– Спасибо, я так и думала.

– О, мама, не будь такой. Я только в последний момент вспомнил, что нужны гостинцы, ну, ты понимаешь?

– Да уж, конечно, понимаю, – она весело подмигнула и пошла накрывать на стол.

Я сидел и рассматривал почти не изменившуюся обстановку комнаты. Чувствовалось, в квартире давно не было ремонта, и я подумал, что теперь, когда у меня есть деньги, я могу себе позволить сделать хороший модный ремонт, обновить обстановку. Да и Маринка теперь точно поступит в экономический; и мама будет счастлива, ведь она сразу помолодела лет на десять, когда увидела меня, вот что значит любимый сын.

Дверь в прихожей заскрипела, что-то глухо стукнуло, и из дверного проема выплыла Маринка, вся красная и смущенная.

– Ты не представляешь себе, сразу пятеро парней обратили на меня внимание на улице, целых пять! Обычно и от одного ничего не дождешься, а тут… один из них сделал мне такой комплимент, ох! До сих пор не могу успокоиться. Андрюшка, как же хорошо, что ты вернулся, как хорошо! Я так по тебе скучала, – продолжила она, усаживаясь на ручку моего кресла. – Все думала: вот приедешь ты, и все тогда совсем по-хорошему пойдет, все изменится. Я помню, что ты сказал, когда уезжал. А ты помнишь?

Я утвердительно кивнул: я помнил. Перед отъездом я обещал Маринке, глядя на ее заплаканное и растерянное личико, что, вернувшись, обязательно сделаю так, чтобы мама больше никогда не горбатилась на заводе, не губила здоровье, добывая деньги.

Дождавшись моего кивка, Маринка продолжила:

– Знаешь, я все думаю, как несправедливо обошлась с нами судьба, забрав у нас папу. Будь он жив, сейчас все было бы иначе.

– Не думай об этом, Марин. Я не забыл свое обещание, и обязательно его исполню, – я перешел на шепот. – За эти пять лет я заработал достаточно денег, чтобы на первых порах жить без тревог, к тому же я собираюсь идти искать работу. И теперь мама сможет отдыхать, а ты обязательно поступишь, куда хочешь. Теперь я буду работать.

– А ты знаешь, – прошептала она мне на ухо, – мама очень без тебя скучала, даже плакала ночами, когда думала, что я сплю. А когда ты уехал, она первое время простить тебе этого не могла, все говорила: «Разве здесь ему работа по душе не нашлась бы!» А на самом деле, она мечтала, что ты в институт поступишь, да тебя с золотой медалью хоть куда бы приняли, а ты… Вот она и расстраивалась. Как ты говорил, я за ней присматривала, за старшую в семье оставалась. Считай, я свои обязанности выполнила и перекладываю их на тебя.

При этих словах она хлопнула меня ладонями по плечам, как я когда-то хлопнул по тоненьким девчоночьим плечам, взваливая на нее заботу о матери.

– А что, правда, на тебя сразу пятеро посмотрели? – с иронией спросил я.

Она смущенно улыбнулась и с вызовом сказала:

– Ты думаешь, я не могу стольких сразу привлечь, я совсем некрасивая, что ли?

Я дернул ее за ухо и улыбнулся.

– Ты красивее всех девчонок, что я видел, не будь я твоим братом, давно бы втюрился.

– Сомневаюсь, – Маринка недоверчиво покачала головой, – да ты бы и внимания на меня не обратил, ты же за Ленкой бегал, я знаю, ты ее сильно любил. Кстати, она еще не замужем, – она помолчала и добавила. – Тебе эта сережка здорово идет, ты с ней такой крутой стал.

Я смущенно потеребил сережку и усмехнулся, мне было как-то не по себе вот так на равных разговаривать с сестрой, общаться, как взрослый с взрослым. Как она изменилась! Да и что удивляться, ведь ей уже без малого семнадцать лет, взрослая девушка, красивая и умная.

В комнату вошла мама и спросила:

– О чем это вы здесь шушукаетесь, а? Ну-ка марш мыть руки и за стол!

Это прозвучало, как когда-то в детстве, по-родному, по-домашнему.

Мы неохотно поднялись и направились, как в детстве, выполнять ее приказ.

Обед был превосходен. Боже! Как я соскучился по этому совершенно особому борщу. Подумать только, пять лет! А кажется, будто я только вчера ел эти вкуснейшие котлеты, самые лучшие – мамины. После обеда мы открыли шампанское и, наполнив бокалы, загадали каждый по желанию. Это еще отец придумал вместо тостов. Я пил за будущее, за огромное великое земное счастье под названием любовь, пил за все хорошее, что есть на земле.

Мама поставила пустой бокал и хозяйским взглядом окинула нас. Наверное, теперь она гордилась своими детьми и радовалась, что мы рядом с нею.

– Ну, теперь признавайтесь, кто за что выпил, – сказала она.

– Я выпил за наше счастливое будущее и за любовь, – ответил я.

– Похвально, – улыбнулась мама и кивнула мне головой.

– А я вам, наверное, покажусь эгоисткой, – сказала Марина, – но я выпила за то, чтобы поступить в экономический институт.

– Зачем тебе этот экономический, – проговорила мама, – столько интересных профессий, а ты экономику выбрала. Отец бы этого не одобрил.

Мы с сестрой переглянулись.

– Он бы, наверное, захотел, чтобы ты стала врачом или учителем, правда, им сейчас ничего не платят, зато интересно, – продолжала она. – А что экономист! Души в тебе нет, только о деньгах и думаешь!

– Зря ты так мама, – неуверенно сказал я, отставляя пустой бокал, – если она хочет, пусть пробует, молодая еще, есть время передумать. Я вот тоже передумал, утолил свое желание и передумал, а если не дать возможность делать по-своему, так всю жизнь промучиться можно.

– Ты прав, конечно, но ведь глупая она еще совсем. И все равно не поступит, по математике-то тройка с минусом, да и денег нет, а без денег нынче никуда не пробиться. В том году мальчик из пятьдесят шестой ездил поступать в университет, а ведь какой умненький, медалист, и не поступил. А эта вертихвостка куда со своими тройками суется! Андрей, ну хоть ты ей объясни!

– А что ей объяснять, пусть поступает, куда хочет, а если деньги понадобятся, так я найду.

Все время, пока длился наш с мамой неприятный разговор, Марина сидела с мрачным лицом и угрюмо ковыряла вилкой салат, но при моих последних словах гордо выпрямилась и с вызовом посмотрела на маму. В глазах ее стояла обида и гордость. Да, эта гордость была наследством, доставшимся нам с Маринкой от отца, до сих пор помню, сколько разных проблем она мне принесла, и неизвестно, сколько еще принесет.

– Зря вы так напрягаетесь. Сколько можно повторять: ничего мне от вас не надо!

Маринка со злостью скинула с колен салфетку, встала из-за стола и с достоинством вышла из кухни.

Мама тяжело вздохнула и начала убирать со стола.

– Вот всегда она так, – недовольно ворчала мама, передавая мне посуду, которую я безмолвно вызвался помыть. – Все воспринимает в штыки, ни слова ей не скажи, сразу задирает нос и ничего не хочет слышать.

– Мам, а может быть, дело не в том, что ты говоришь, а в том, как ты это делаешь. Мне показалось, что сегодня ты разговаривала с нею грубо без достаточных на то причин.

Я помолчал несколько секунд и добавил:

– Ты ведь никогда не любила ее, как меня, правда же?

Мама скорбно вздохнула и начала протирать стол, так и не ответив на вопрос, но мне и не надо было слышать ответа, я прекрасно все понимал. Мне всегда приходилось дарить Маринке ту частичку любви и доброты, которую недодавала ей мама. Никогда она не относилась к ней с нежной трепетной лаской, которой окружала меня; ее мало интересовала дочь, ведь у нее был сын…

***

Я с блаженством откинулся на свою мягкую подушку, на которой проспал десять долгих лет. Какое блаженство лежать на родной кровати после такого тяжелого и суетного дня. Я и сейчас люблю после трудного дня или ночи забраться в теплую постель и пытаюсь не давать воли хмельным разгулявшимся мыслям. В тот вечер я чувствовал, что наконец-то обрел то умиротворение, которое дарят родные стены, и мне совсем не хотелось спать.

А ведь почти ничего во мне не изменилось с тех самых пор, когда я, глупый мальчишка, просто-напросто бежал из дома искать приключений и счастья вдали от родного города. И в ту ночь, лежа в кровати детства, я снова и снова мысленно возвращался к образам того далекого, прошедшего времени, когда все было просто и легко, когда казалось, что жизнь не кончится никогда, когда не терпелось познать и открыть все и когда так хотелось быть кем-то, только не собой.

Я перевернулся на другой бок и засунул голову под подушку, пытаясь избавиться от навязчивых непрошенных мыслей о давно ушедшем детстве и юности. Хотел бы я вернуть все и начать сначала? Нет; что толку в моем вечном стремлении обрести нечто несуществующее и призрачно далекое, ведь мир – замкнутое кольцо, из которого нет выхода, да и выходить из него некуда. Я был благодарен судьбе за это испытание севером, только в разлуке познается вся прелесть близости, и я понял, что дом навсегда останется домом, каким бы плохим он не был. Эти стены не отталкивали меня, а наоборот, окутывали мягкими волнами буйного детства, принимали таким, какой я есть. Сейчас, глядя с высоты пережитых событий, каждая мелочь кажется мне громадой, и каждая мелочь необыкновенно дорога, поэтому, я надеюсь, вы простите излишние подробности, ведь это все, что у меня осталось. В ту ночь, лежа в своей мягкой постели, я жил предвкушением будущего, жил мечтами, которым, увы, никогда не суждено было сбыться, я хотел строить свою жизнь на крепких основах родного дома, дорогих стен, близких людей, которые были мне необходимы, как вода в жаркий полдень.

Я очередной раз повернулся в постели и бессильно открыл глаза, мне чертовски не спалось, то призраки прошлого терзали меня, то тени будущего наполняли радостным предвкушением – сердце ныло от тревоги, и лишь когда ночь перевалила за свою половину, я, наконец, обрел покой и мирно уснул.