Читать книгу Ночные бдения - Козырь - Страница 5

Я тяжело плюхнулся на стул и попытался посмотреть на нее как на мебель; но, наверняка, взгляд мой ничего, кроме усилия не выразил, потому что Люда ответила мне сладкой и насмешливой улыбкой. Я закрыл глаза и откинулся на спинку стула, не было надобности подвергать себя пытке; но у меня была одна замечательная идея: я хотел отомстить этой замысловатой змее за ее глупую выходку в поезде. Я чувствовал, что обязательно когда-нибудь увижу ее, но даже и не предполагал, что это случится так скоро и неожиданно.

Не то, чтобы я был рад встрече с ней, но близость ее всегда отдавала легким дымком необычайного и неизведанного, признаюсь, мне было интересно, что она вытворит на этот раз, на какую еще прелесть способен мозг, скрытый довольно симпатичной внешностью.

Я открыл глаза и сказал:

– Рада ли ты видеть меня, вечная бродяга?

Люся сдержанно кивнула и уставилась на прошедшего мимо парня так, что он невольно оглянулся, подняв бровь в немом вызове.

– А я вижу, что нет, – сказал я и добавил, кивнув в сторону парня. – А это твоя новая жертва? Теперь, как я понимаю, ты вводишь людей в ужас одними глазами.

Люся неодобрительно постучала по столу пальцем и сказала, как холодом обдала:

– Чего ты грубишь? Я, кажется, не давала тебе повода для столь невежливых высказываний.

Я усмехнулся, затем взял ее руку и поцеловал в ладошку. «Жертва» с сожалением окинул взглядом точеную Люсину фигурку и обратил свое внимание на шикарную брюнетку в пошло-зеленом платье.

Люся раздраженно вырвала руку и злобно прошипела?

– Зачем ты все испортил, а? Черт, такой парень, а ты…

– Может быть, я смогу его отчасти заменить? – спросил я, слегка покачиваясь на стуле.

Люся презрительно сморщилась.

– Ты? Маловероятно, чтобы ты был хоть на что-нибудь годен: слишком уж самоуверенный и красивый, таких неинтересно подбивать на авантюру.

– Так ты попробуй, – предложил я. – Может быть, ты ошибаешься. Не такой уж я тупой, чтобы со мной было неинтересно. Ну вот, например, что ты мне предложишь?

– Ничего, – Люся достала из сумочки записную книжку и чиркнула там пару слов. – Я не собираюсь тебе ничего предлагать. Прости, ты меня не интересуешь.

Я почувствовал, что Люся играет со мной, как кошка с мышкой, перед тем, как безжалостно съесть; во мне начала накапливаться усталость от разочарования и пустого перебирания слов: я ждал от нее действий.

Люся положила записную книжку в сумку и поднялась.

– Ну что ж, давай еще раз прощаться, – сказала она, протягивая мне руку. – Ненавижу эту процедуру, но тебе, я думаю, стоит сказать до свидания.

Я взял протянутую руку и довольно крепко сжал ее. Люся попыталась выдернуть руку, ее лицо исказила странная гримаса, она тихонько вздохнула и сказала:

– Ладно, пошли, все равно ведь не отстанешь, зануда.

Я отпустил ее руку и встал из-за стола; Люся внимательно посмотрела на свою побледневшую ладошку и направилась к выходу…

Ночь была в самом разгаре. О! Вот что я называю настоящей летней ночью: воздух теплый такой, но по-ночному свеж и бодр, он обязательно должен пахнуть травой и цветами, а еще ветром, непредсказуемым, внезапным, он приносит шум листьев и движение одежды; и луна на небе – полная, светлая, и звезды, их миллионы, они далекие-далекие и яркие, а еще совсем рядом две звезды, самые дорогие – глаза любимой девушки.

Пока я замешкался у выхода, Люся уже успела отойти на достаточное расстояние, чтобы фигура ее смутным очертанием маячила в темноте. Я быстро сократил разделяющее нас расстояние и пошел чуть позади, чтоб иметь возможность видеть ее лицо и скрыть свое.

Минут десять мы шли молча. Никто не желал первым заговорить и, тем самым, по несуществующему договору, признать свое поражение, но, когда все это действительно стало невыносимым, я признал, что чертовски проигрываю.

– У меня вопрос, – сказал я. – Куда мы идем.

Люся неоднозначно пожала плечами и прибавила шагу. Ее маленькая сумочка усердно постукивала по обтянутому бедру, в первый раз за вечер я подумал, что, возможно, совершаю ошибку.

Люда резко остановилась и взяла меня под руку.

– Ненавижу, когда мне капают на нервы, – сказала она. – Ты понял?

– Еще бы. А не задевает ли тебя моя попытка к сближению?

– Нисколько, – как-то скованно ответила она.

Ее фальшивый тон многое открыл мне – я подумал, что эта ночь подарит множество удивительных сюрпризов.

– Что интересного расскажешь ты мне, Люда, на этот раз? – спросил я, с удовольствием вдыхая свежий ночной воздух.

Люда спокойно молчала, безразлично наблюдая, как ноги заученно измеряют своей силой длину дороги, смутно освещенную тусклым уличным фонарем. На лице ее дремала такая невозмутимая скука, что и с самого веселого человека моментально слетела бы вся живость, но не с меня. Я нагло повторил вопрос.

– Зря я взяла тебя с собой, – с еле сдерживаемым нетерпением в голосе сказала она, уныло вглядываясь в неразборчивые очертания домов и деревьев. – Теперь будешь меня всю дорогу доставать, – помолчав, она невесело добавила. – Поэтому я не люблю общаться с людьми, которых раньше уже видела и с которыми разговаривала. И обычно это не в моих правилах…

– Но для меня ты сделаешь исключение, – уверенно сказал я и направился к скамейке у подъезда ближайшего дома.

Той рукой, за которую держалась Люся, я почувствовал, как напряглась она и всем телом запротестовала против моего нахальства, но все же я уверенно усадил ее на отполированную деревяшку и устроился рядом.

– Расскажи мне что-нибудь, как ты умеешь, – ласково попросил я. – Я скучал по твоей чепухе.

Люда уныло вздохнула и спросила:

– Зачем ты живешь, красавчик?

– Думаю, тебе виднее, – сказал я, пожимая плечами, и положил руку на спинку скамьи.

– Вот смотри, допустим, червяк, – сказал Люда, и положила голову мне на плечо, – допустим, червяк. Зачем он живет? Мы считаем, что у него две цели: не сдохнуть от голода и произвести на свет кучу подобных ему червяков. А, может, он и не для этого вовсе живет, может быть, ему известно самое важное, что есть на свете, без чего не возможно обрести смысл жизни. Но человек сказал так: «Ты – безмозглый червяк, вот и ползай себе, а я здесь самый главный». Тебе приходило когда-нибудь в голову спросить у червяка, что он о тебе думает?

Я отрицательно покачал головой, уверенный, что Люсе это в голову приходило не раз.

– Так вот, – продолжала Люда. – Ты не думал об этом, да? Ты зачем живешь? Кто ты?

– Ну, человек, мужчина – ответил я и радостно выдал, – венец божьего творения.

– А я скажу, что ты самоуверенный идиот, который задрав голову и раскинув руки, восторженно кричит, срываясь на комариный писк: «Посмотрите на меня! Разве я не совершенное создание, я лучшее, что есть у Бога!» И ты чувствуешь себя победителем толпы, но даже и не подозреваешь, что ты в клетке. И какой бы удобной и красивой она не была, она – клетка, сквозь прутья которой ты можешь только бестолково взирать на окружающий мир; ты смотришь, ты действуешь, и в действии находишь цель, но чувствовать и принимать этот прекрасный мир ты уже не можешь. Ты – машина, тебя с детства лепили под робота, в тебе убивали природу, создавали общественного человека. И мы знаем, каким должен быть человек: смелым, общительным, целеустремленным, знать свою выгоду и уметь ее достичь.

– Это плохо?

– Да нисколько, но где чувственность, где созерцательность и ощущение себя в себе, вместо комка напряженных скованных мышц? А где свобода? И я бы знала цель существования, если бы понимала, где я живу, если бы меня окружали не машины, а червяки.

Люда на мгновение замолчала и продолжила:

– Я не верю, что ты такой же, как другие. Я это сразу поняла, как только тебя увидела, поняла и испугалась, что ты начнешь меня опровергать. Но ты ни слова не сказал, ты принял все, как есть. Не знаю, может быть, здесь, – сказала она и прикоснулась рукой к моему лбу, – здесь все по-другому, но моего мнения тебе не изменить. Ты слишком легкомыслен, красавчик, тебе все просто дается, смотри, не обожгись.

Люда перевела дыхание и убрала руку с моего лба.

– Но я отвлеклась, – сказала она. – Я рассказывала тебе о смысле жизни; и тут сбилась.

Кто? – Червяк. Мерзкое, склизкое, отвратительно извивающееся существо, без мозга и костей. Как легко, как просто наступить на него, чтоб кишки у него через рот вылезли. Зачем сегодня этот козел так агрессивно приставал к девушке, она твоя сестра, по-моему, да? И он – венец божьего творения?! Человек и сильный мужчина! А в чем его сила? – В том, что он может спокойно, смачно ударить, подарить полный букет ощущений боли, страха, унижения, обиды? Он силен лишь внешне. Но ведь есть еще и внутренняя сила, сила души. Пусть глупцы отрицают ее существование, но она есть, она вечна и непреодолима. У одних людей сила эта фонтаном бьет во всех их поступках, словах… Но как мало их, как ничтожно мало! В мире расплодились лжецы и трусы, их душевная сила либо потрачена на глупости и будничные мелочи, либо дремлет, как лава в самом сердце вулкана, не находя выхода, и мучит время от времени несчастных людей вечным вопросом: смысл жизни. Впрочем, чаще всего они себе в этом не признаются и считают, что страдают от тревоги, депрессии и собственного чванства. Зачем я живу? Понятия не имею, да и не собираюсь иметь. Зачем мне это? Червяку было бы, пожалуй, интересно узнать, но не мне. Что толку от этого знания, лишние проблемы. Это одна я, другая просит ответа, просит любви и света знания. Но ведь я тоже в клетке. Я следую общепринятым образцам, и это дарит мне радость, но я борюсь с этой поддельной радостью, я силой отдираю себя от кормушки, и иду сама добывать пропитание.

Посмотри, во что ты превратил свою жизнь, – существование, полное будничности, никчемных проблем, при полном отсутствии свободы и воли. Ты ищешь смысл жизни в том, что не имеет смысла. Ты ведешь себя, как человек, знающий себе цену, но не понимаешь, что это бесценно. Чистый типаж слабака. И червь на твоем фоне смотрится благороднее, он ведь не притворяется.

Люда удобнее устроилась в моих объятиях и сверкающими глазами о чем-то говорила звездам. Я молча переваривал услышанное.

– Я сегодня сказала много странной чепухи, – произнесла она с тяжелым вздохом. – Я знаю. Но когда я начинаю говорить, мне трудно остановиться, а если меня не остановить, я могу залезть в такие дебри, откуда и сама не знаю, как выбраться. Останови меня.

– Расскажи еще какую-нибудь чепуху, – попросил я.

Она была необычной. Мне нравилось слушать ее, следить за странной цепочкой ее мыслей, нравилось внимать медлительной медовой реке ее голоса, тихо перекатывающейся с уступа на уступ, я чувствовал удовольствие находиться рядом.

Люда хихикнула и сказала:

– Если я опять начну говорить, то не скоро потом остановлюсь.

– Ну и пусть, – ответил я, – хочется послушать.

– Любовь… Я не любила всей душой, я не рвалась к поднебесным садам, я не ждала в черном мелькании стрелок, любовь не для бродяг, им достаются одни объедки. Но я думаю о ней, думаю о ней постоянно, я знаю ее, я помню, как мы гуляли с ней по темной улице. Ах, красавчик, никогда не бросай чувства под грязные ноги толпы, дари любовь только одной и лишь той, кто примет ее, оценит, той, что готова к великому открытию новых чувств и желаний. Что может быть прекрасней любви! Я видела много людей, сердце которых иссохло, превратилось в изъеденный ожиданием гнилостный комок, и они утверждали, что любят. Ха, они говорили, что делят постель с человеком, единственным в их жизни, но готовы ли они разделить с ним себя? И секс имеет так же мало отношения к любви, как луна к еде. Они любили тело и думали, что любят нарисованное подобие души. Они привыкли думать, что испытывают это чувство, но загляни в их сердца: где там быть любви?! Разве может она ютиться в том крохотном закоулке, где ее обычно и держат? Посмотри, даже самые отъявленные негодяи становятся лучше под влиянием любви, а почему? – потому что она вытесняет из сердца зло, ей нужно место, ей нужна широта, высота и радость. Но мало одной любви, надо уметь любить. Уметь не превращать любовь в похоть, в товар, в средство управления любимым. Я не любила, – продолжила Люда после непродолжительной паузы, – но много думала о любви, я пыталась понять ее суть, а уяснила лишь одно: любовь – это всегда преодоление себя, и это преодоление заполняет всю жизнь. А когда любовь уходит, освободившееся место занимает страх смерти. Что толку распинаться о любви на каждом углу, не проще и не важнее ли радоваться ей, наслаждаться ею и жить, жить полной жизнью, вдыхать свежий воздух всей грудью, смеяться всей силой нерва.

Она снова замолчала и закрыла глаза.

– Люда, а почему ты бродягой стала? – спросил я, стряхнув с себя странное оцепенение, навеянное медовой рекой ее голоса. И еще у меня была цель.

Люда нервно обхватила пальцами предплечья и тихо произнесла:

– Моей душе нет покоя, красавчик. Я хочу видеть другую жизнь, разных людей и новые места. Меня томит однообразная обстановка, одни и те же лица, мое существо требует движения, и без него себя не мыслит. Я не могу день за днем видеть стены одного и того же города, жить с определенным моим человеком, существовать по кем-то расписанному плану и верить, что это счастливая жизнь. Я не чувствую себя в однообразии вещей и приевшихся мыслей. Правда, если я когда-нибудь полюблю, если найду человека, который станет вершителем моего сердца, я брошу всю эту чепуху, видит бог, я сделаю это. Но никогда я не превращусь в его рабу. Я свободное существо.

Я улыбнулся и сказал:

– Это ты-то свободна? Хм, сама же несколько минут назад втирала мне о клетке.

– Да, я сама себе противоречу, – виновато оправдывалась она. – Но ты молодец, что заметил, я довольна: ты слушал меня.

– Люда, но ведь была у тебя когда-то обычная жизнь? – спросил я, ближе подбираясь к цели.

– Да, была, – согласилась она. – Но я забыла эту жизнь ради своей нелепой натуры искательницы приключений. Я не хочу вспоминать о ней, пусть это останется моей самой главной тайной.

– Знаешь, – задумчиво произнес я, – в поезде я знал другую Люду, не такую, как сейчас. Она видела во мне подопытного кролика, она была решительна и насмешлива, сегодня я понял тебя другую – задумчивую мечтательницу, идеалистку, строящую свою жизнь на зыбком песке мыслей. Вот, видишь, я тоже умею красиво говорить.

– Да, но ты не понимаешь, что говоришь. А я слова вынашиваю с упорством беременного кенгуру.

Я рассмеялся и взлохматил на макушке ее короткие волосы.

– Я не люблю, когда у девушек короткие волосы, – произнес я. – Мне нравятся такие, чтобы можно было зарыться в них пальцами.

– А я не люблю когда идет дождь… Хочешь, чтобы я отрастила волосы? – с вызовом спросила она после непродолжительного молчания.

– Да, хочу, – ответил я, принимая прозвучавший в ее словах вызов.

– Если даже я и отращу их, ты этого не увидишь, – сказала Люда. – Завтра я намерена покинуть глупый ваш город.

– Но ты же никогда ничего не планируешь заранее, Люда,– проговорил я, и в голосе моем звучала откровенная усмешка, не распознать которую Люда не могла. – Что это с тобой? Сегодня ты сама не своя.

Люда нахмурилась и сказала:

– Как ты можешь судить обо мне, зная только то, что я сама тебе рассказала? Может быть, для меня это обычное состояние?

– Ты считаешь меня дураком? Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы понимать, что они говорят – правду или ловко пытаются провести меня.

Люда молчала, внимательно разглядывая свои пальцы.

– И почему ты пытаешься уйти от разговора молчанием? – тихо спросил я. – Оно лишь утверждает меня в своей правоте.

– Но это лучший способ избежать глупых вопросов.

– Я тоже понимаю людей с первого взгляда. Люда, ты просто боишься, – сказал я, поворачивая ее голову к себе. – Боишься. Ну, скажи: да, я трусиха. Ты отчаянная трусиха, поэтому и сбегаешь постоянно. Я так думаю, – передразнил ее я.

По ее лицу пробежала легкая тень ярости. Я понял, что как никогда близок к цели.

– Черт подери, – прошипела она мне в лицо. – Кто ты, черт побери, такой, чтоб брать на себя право думать за других? Ты меня не знаешь, понял? Понял?! – ее голос почти срывался на крик.

Она попыталась встать, но я уверенно усадил ее на место и, наклонившись к самому уху, прошептал:

– Послушай теперь меня, продвинутый психолог. Я не злопамятен, я даже не обидчив, но не люблю, когда за меня решают мою жизнь, и больше всего я ненавижу, когда меня используют и откровенно издеваются. Я разозлил тебя, я доволен, это была моя маленькая невинная месть. А ты все-таки дура.

Я отпустил ее, и Люда, словно пружина, вскочила с лавочки и встала предо мной. Лицо ее даже в темноте пылало горячей краской, руки слегка дрожали. Она, прерывисто вздохнув, тихо опустилась на скамейку и закрыла лицо руками.

Я мрачно подумал, что опять зашел слишком далеко. Я наклонился к Люсе и убрал одну руку с ее лица: она улыбалась, я неопределенно хмыкнул, почувствовав, что ей опять удалось меня провести.

– И чему, позволь спросить, ты смеешься? – спросил я, стараясь вложить в свои слова как можно больше сарказма. – Если ты ответишь, я обещаю не причинять тебе ни физического, ни морального вреда.

Люда рассмеялась и протянула мне руку.

– Прости, – сказала она, и голос ее прозвучал удивительно нежно и ласково. – Я не должна была морочить тебе голову своими бреднями. Я знаю, что поступаю подло, что пользуюсь людьми. Очень прошу извинить меня и больше не злиться. Я не думала, что это так сильно тебя заденет. Прости.

Я взял ее за руку и встал.

– Слушай, хватит, я думаю на сегодня глупостей, – сказал я, пожимая ее ладонь. – Давай, я провожу тебя до гостиницы, и дело с концом.

Люда немного отступила.

– Не надо меня провожать.

– Как это не надо? – недоуменно спросил я. – Уже ночь, а этот город никогда не был безопасным для красивых молодых девушек.

Люда улыбнулась и сказала:

– Нет, ты не понял, я не в гостинице живу, я здесь остановилась, в этом доме, на квартире.

Я не поверил ей и снова заподозрил подлость.

– Зачем ты меня обманываешь? – спросил я.

– Ни капли я тебя не обманываю. Не веришь? – спросила Люда и, взяв меня за руку, потащила к двери. – Сейчас увидишь.

Мы поднялись по темной грязной лестнице на четвертый этаж, и подошли к оббитой дерматином, заляпанной двери. Люда достала ключ и вставила его в замочную скважину; замок поддавался неохотно.

– Дай-ка мне, – сказал я и занял инициативу у двери.

Замок ржаво заскрипел, но поддался, из дверей на меня пахнул застоявшийся душный запах давно не проветриваемого дома. Люся вошла первая и зажгла в комнатах свет, на ходу крикнув мне, чтобы я не смел разуваться.

Квартирка была, прямо скажем, малюсенькой: одна комнатка и крохотная кухня. Везде царил хаос, самые разные вещи были в беспорядке раскиданы по полу, нагромождено лежали на столе, диване, подоконнике. Здесь была и одежда, и книги, и посуда, и море различных хозяйственных безделушек. Возле одной единственной табуретки, на которой, весело перебирая усами, сидел огромный упитанный таракан, стояли два чемодана и одна походная сумка. Грязные запыленные шторки уныло болтались на окнах, пыль на полу лежала хорошим ворсистым ковром.

Люся ловко перекидала с дивана вещи, подняв столб пыли, достала из сумки чистую простыню и постелила ее на диван.

– Ну вот, – сказала она, гостеприимно указывая мне на диван, – теперь ты можешь присесть.

Я осторожно сел на краешек, Люда свободно плюхнулась рядом.

– Люда, за сколько ты снимаешь эту квартиру? – ошарашено спросил я, сдувая пыль с подлокотника.

– За бесплатно. Один знакомый предложил мне переночевать здесь, все равно квартира пустует. Да ладно, не хмурься, здесь даже чайник есть. Хочешь чаю?

Я сокрушенно кивнул и подумал, как должен не хмуриться человек в таком притоне и радоваться наличию чайника, но, видимо, Люсе было не впервой ночевать в таких местах.

Она легко вскочила и направилась на кухню, предоставив меня в распоряжение пораженным мыслям. Я вытащил из стопки бумаги, наваленной рядом, пожелтевшую фотографию: на ней была запечатлена молодая еще, не слишком красивая женщина, но с удивительными глазами, это были самые пленительные глаза на свете, в глубине их затаилась тайна. И она странно напоминала мне кого-то с таким же взглядом. Женщина отчего-то поразила меня немыслимо, и я никак не мог отвести от фотографии взгляд.

Люда поставила на табуретку поднос и взглянула через мое плечо на фотографию.

– Какая удивительная женщина! – восхищенно сказала она, выхватывая у меня из рук фотографию. – Это кто?

– Не знаю, – ответил я, – нашел вон в той стопке бумаг.

– А-а-а, – протянула она и добавила, – но ты тут лучше ничего не трогай, а то хозяин будет мне потом претензии выдавать.

Люда села рядом со мной и подала чашку чаю.

– Пей чай, – сказала она. – Увы, ничего больше предложить тебе я не в силах.

Я отпил чаю и спросил у нее:

– Люда, а сколько тебе лет?

– Ты разве не знаешь, что у женщины не принято спрашивать возраст? – кокетливо сказала она.

– И все-таки?

– Ну, двадцать два, а что?

– Двадцать два, – задумчиво повторил я. – И ты говоришь, что никогда не любила. Но почему?

Она бросила на меня молниеносный взгляд, а затем, опустив глаза, тихо сказала:

– Наверное, не нашелся еще человек, которому могла бы понадобиться я.

Я встал и подошел к открытому окну; свежий ночной ветерок мягко перебирал мои волосы, касался лица, груди, рук. Я невольно подумал о своей подбитой сестре и милой невесте и спокойно, умиротворенно закрыл глаза, мысленно улыбнувшись им.

Люда встала и медленно подошла. Она молча положила руки мне на плечи и уткнулась лицом в затылок.

– Слушай, красавчик, – сказал она, – а ты когда-нибудь любил?

Я повернулся к Люде и нежно обнял ее за талию.

– Конечно, любил.

– Нет, не так просто, – сказала она, опуская глаза, – а чтобы до смерти, чтобы рассудок потерять.

Я улыбнулся и отрицательно помотал головой. Лицо девушки было так близко, и таким чувством сверкали ее глаза, а мягкие соблазнительные губы так открыто манили, что я был не в силах побороть искушение. Я слегка наклонил голову и почувствовал, как Люда крепко-крепко обняла меня за шею и всем телом потянулась ко мне. Губы ее щекочуще нежно коснулись моих и замерли в немом напряжении первого ощущения. Я легонько провел ладонью по ее спине и крепко прижал к себе ставшее податливым тело.

А после я потерял голову, мысли мешались, а кровь тяжело, гулко стучала в висках. Я позабыл обо всем и рухнул в порок…

Я подпер голову рукой и взглянул на ее полусонное уставшее лицо. Люда тихонько пошевелилась и, улыбнувшись, спросила:

– Ты придешь завтра?

Я виновато улыбнулся и нежно провел ладонью по ее щеке.

– Я не знаю, что будет завтра.

– Завтра будет новая жизнь, – пробормотала она и погрузилась в сон.

Я опустил голову на подушку и задумался: что я мог сделать теперь? Думать надо было раньше. Беда моя всегда была одна – я слишком любил женщин. Стройные ножки и короткая юбка частенько приводили меня в баранье отупение и телячий восторг. А ведь я просто хотел поразвлечься. В самом деле, Люда первая начала эту игру, первая поцеловала меня. А кто ее просил?

Я встал и оделся. Пыльная комната больше не казалась мне отчужденной, я почувствовал в пыльном хаосе нечто родное и притягательное.

Я повернулся к Люде: простыня сползла с ее плеча, оголив его до локтя. Я осторожно укрыл ее и немедленно вышел.