Читать книгу И это пройдёт - Кристина Геннадьевна Губина - Страница 3

Девчонка

– Ну, что ты копаешься?! Доедай кашу и одевайся, мы опаздываем.

Мама красила ресницы, Ксюша пыталась съесть мамину помаду, а я – доесть противную овсянку. Мы собирались на первую в моей жизни линейку. Мне уже повязали два белых банта, под гладильной доской на плечиках висела школьная форма: белая неудобная, но жутко красивая блузка и темно-синий сарафан с поясом. Когда я, наконец, проглотила последнюю ложку ненавистной каши и оделась, мама накрасила мои губы блеском. А потом задрала сарафанчик и резко одернула блузку вниз.

– Ты же девочка! Как так можно одеваться? Тебе восьмой год, взрослая кобыла, а следить за собой не умеешь, – мама орошала меня этими словами, как холодной водой из шланга, и я сразу взбодрилась, несмотря на раннее утро.

– Так… а теперь встаньте у окна, я вас сфотографирую. Мама всучила мне букет астр, которые накануне собрала в огороде, – Кристина, улыбайся! Ты же в школу идешь.

А мне именно поэтому улыбаться и не хотелось.

Несколько минут спустя мы уже спускались в главный холл общежития, вахтер поприветствовала нас улыбкой и пожелала хорошей учебы. Я ей ответила, что учебы сегодня не будет – мы на линейку идем, но спасибо все-таки сказала.

Коричневые туфельки, которые подарила мне бабуля, стучали об асфальт, как сапоги солдат, которые в это время маршировали в центре нашего городка.

Кажется, при виде меня нельзя было не улыбаться, ибо по-другому поведение прохожих в тот день я объяснить не могла. Мне улыбались все: женщины, мужчины, дети и даже – одна бездомная собака. Хотя, возможно, она мне и не улыбалась вовсе, зато оскалилась с полной готовностью откусить один из моих чудесных бантов.

Когда мы пришли на спортивную площадку при школе, я первым делом просто обалдела от количества людей, которые там стояли. Было такое ощущение, будто весь наш поселок собрался эвакуироваться.

Протискиваясь сквозь толпу школьников и их родителей, мы, наконец, увидели голубую табличку с надписью «1-Б». Ее держала высокая темноволосая женщина в строгом костюме и круглых, как у Гарри Поттера, очках. Рядом с ней стояла моя будущая одноклассница. У нее были коротко стриженые волосы, а на макушке виднелся небольшой бантик. Она пришла на линейку в джинсах и футболке.

Несколько минут спустя к этой девочке подошла полноватая светловолосая женщина и вручила кофту:

– Надень, чтоб не продуло, – надо сказать, ветер тогда правда поднялся.

Мама тоже не растерялась и подошла ко мне с джинсовкой в руках, чему я была очень даже рада, ведь на площадке становилось все прохладнее.

Я видела, как мама снимает меня на фотоаппарат, и вспомнила почему-то, как то же самое делал папа, когда мы катались на аттракционах в парке, хотя совершенно по нему не скучала.

Чтобы отвлечься от мыслей, я решилась завести разговор со своей будущей одноклассницей. Хочу заметить, первая разговаривать с незнакомыми людьми я начинаю крайне редко даже сейчас. Пишу это для того, чтобы передать, насколько меня утомило то утро.

– Тебя как зовут?

– Оля, а тебя? – девочка в праздничных джинсах вдруг покраснела, потупила взгляд и начала водить ногой по асфальту из стороны в сторону.

– Я Кристина. Сколько тебе лет? – не знаю, зачем я задала ей этот вопрос. Было же ясно: ей семь. Ну, минимум – шесть, максимум – восемь.

– Семь и два месяца, а тебе?

– Мне тоже семь, – отрезала я уверенно. Я точно знала, что мне семь лет.

– А сколько месяцев?

Я не очень поняла, для чего нужно считать еще и месяцы, но зачем-то начала их считать, а, когда почти сосчитала до одного, женщина в строгом костюме громко объявила:

– Первый «Б», все подходим ко мне, встаем в одну кучу, чтобы всем все было видно!

В течение следующих двух минут вокруг нас собралась толпа детей. В некоторых из них я узнала ребят, которые ходили со мной в садик. О, нет… Похоже, нам будет весело.

И вот оно – начало истинного кошмара (ну, ладно, хорошие моменты тоже были).

Я отлично запомнила ту линейку, потому что следующие восемь лет происходило одно и то же, даже текст ведущих не менялся – иногда только плей-лист переделывали.

Первым делом очень громко зазвучала песня про то, чему учат в школе, потом завуч попросила всех присутствующих «поприветствовать бурными аплодисментами наших первоклашек», и мы парами обошли площадку по кругу. Два класса по 28 человек. Для удобства нас распределили по парам, мне достался Рома, мой детсадовский друг. Потом нас рассадили на скамейки в первых рядах, и выпускники, которые такими же парами сделали такой же круг по площадке, раздали нам пакеты с подарками. Там были альбом для рисования, цветные карандаши и еще кое-какая канцелярия. Мне подарок вручила очень красивая девушка, почти уже взрослая тетенька. От нее приятно пахло духами, а еще она поцеловала меня в щеку. Этого я совсем никак не ожидала. В тот день она надела красные туфли на высоком каблуке, став ярким пятном на черно-белом полотне своих одноклассников. Может, просто совпадение, но на протяжении всех следующих лет я чувствовала себя так же, как красные туфли на высоком каблуке чувствуют себя, когда их сочетают со школьной формой и кружевным фартучком – как-то не к месту, зато оригинально.

***

– Таня, ты что делаешь?! – закричала я, как резаная, когда Килька, взяв за руки мою сестру, начала кружить ее чересчур сильно, – ты ей руки оторвешь, отпусти!

– Отпустить? – Килька ехидно улыбнулась и отпустила Ксюшу прямо на асфальт.

– Идиотка! Я все расскажу твоей маме, – не смогла найти более убедительного аргумента семилетняя я.

Рассказывать, в принципе, было уже поздно: Ксюша так заорала от боли, что килькина мама услышала это аж на четвертом этаже. Что уж говорить о нашей, которая в этот момент спускалась на улицу.

Попало всем: Кильке – за то, что бросила Ксюшу на асфальт, мне – за то, что не уследила за младшей сестрой, а Ксюше – за то, что вообще согласилась на такую игру.

Когда Кильку загнали домой, а ксюшино лицо полностью обработали перекисью водорода, мы вдвоем, как ни в чем не бывало, пошли играть дальше.

– Я больше вообще к этой Килиной не подойду, – ворчала Ксюша, насупившись. Она что-то рисовала мелом на асфальте, а я просто смотрела на нее и думала, что больше никогда в жизни эту Килину к ней и не подпущу.

В небе начинали сгущаться тучи, поднялся ветер, но от этого двор стал еще привлекательнее.

Мы придумали игру на перилах, назвали ее «Домик». А еще придумали веселую считалочку: «В первый раз прощается, второй раз – запрещается, а на третий раз не пропустим вас!».

Не знаю, как долго мы скакали по этим перилам, но через какое-то время во двор вернулась Таня.

– Мы завтра пойдем в школу, а после уроков я убью тебя на заднем дворе, – с ухмылкой сказала мне Килька.

– Если ты сейчас же не отойдешь от нас, тебе завтрашнего дня не дождаться, – ответила ей я, сделав вид, что меня совсем не напугали ее слова.

Она снова ухмыльнулась, но отошла в другой конец улицы, а я вдруг вспомнила, как она вспорола брюхо бездомной кошке.

Это было, наверное, в середине августа. Мы с Ксюшей, как обычно, пошли качаться на качелях, а она всю дорогу канючила, что хочет покружиться на карусели. Вспомнив летний парк, сахарную вату и «Колокольчик», я позеленела от подступившей тошноты и в очередной раз ответила ей:

– Ни за что.

Когда мы уже спускались к дороге, чтобы перейти на площадку, увидели толпу детей, которые очень эмоционально что-то обсуждали. Решив сделать вид, что ничего не слышим, мы с сестрой почти уже прошли мимо, как вдруг к нам подбежал один из мальчиков и пригласил нас в качестве «свидетелей».

Мы слились с этой оравой и увидели то, что навсегда врезалось в мою память. На земле лежала неподвижная кошка. Она была очень худая и облезлая, все четыре лапы у нее были вытянуты. Ее глаза были открыты, но она не мяукала, не мурлыкала, не дышала. Она была мертвая.

Один из мальчишек взял палку и развернул бедную кошку на 180 градусов. Из ее брюха мгновенно вывалилась какая-то цепь. Это был кишечник.

– Вы зачем над кошкой издеваетесь? – в недоумении спросила я, – еще и нас позвали, чтобы посмотреть. Совсем дураки, что ли?

– Это не мы, это Килька, – начал оправдываться Никита, – она ей живот ножом распорола, а мы кошку похоронить хотим.

– Зачем?!

– Ну, чтобы она здесь не валялась.

– Я имею в виду – зачем кошке надо было живот разрезать?

Хорошо помню, какой ужас овладел мной в тот момент. Я не могла поверить ни своим глазам, ни своим ушам. У меня в голове не укладывалось, как можно просто взять и убить кошку.

– Мне было интересно, что у нее внутри, – отозвалась из толпы Килька, – хочешь, и на твои внутренности посмотрим?

– Ты лучше себе голову вскрой и проверь, есть ли там мозги.

Я увела Ксюшу на площадку, надеясь, что она не вспомнит все это, когда станет старше.

Когда мои мысли из этих воспоминаний вернулись обратно во двор, мама уже вышла на крыльцо, чтобы позвать нас домой. Нужно было собрать портфель, на следующий день – в школу.

***

Мы сидели на уроке музыки и разучивали песню про кота. В классе было свежо, за окном шел ливень, а мой сосед по ряду (парты были одиночные) плевался в меня маленькими бумажками.

– Данил, отстань.

– Не-а, – в меня прилетела еще одна слюнявая бумажка, и я бросила в своего одноклассника многозначительный взгляд.

– Прекратите! – Марина Георгиевна подошла к Данилу и отобрала у него ручку, – вы оба сейчас будете петь у доски. Ее короткие волосы встали дыбом, почти как у напуганной кошки, а очки немного съехали к кончику носа, когда она грозно кивнула головой в нашу сторону. В таком виде учительница музыки выглядела очень сурово. Данил то ли смутился, то ли испугался, но перестал приставать ко мне со своими «приколами».

Почему-то на уроках музыки все ученики занимались своими делами: Оля и Саша судорожно переписывали друг у друга домашнее задание по математике, Настя с Лидой бурно обсуждали какого-то мальчика из четвертого класса, а Данил, теперь уже вместе с Осей, придумал новый очень сильно смешной прикол. Они рисовали на обрывках тетрадных листов странные рожицы, а потом бросали эти обрывки мне на парту. На каждом листочке кривым почерком было нацарапано «Эта ты».

– Оригинально, – подумала я и на следующей перемене забрала один из учебников Данила в свой рюкзак, чтобы его отругала Ольга Владимировна, наша классная. Потом почему-то передумала так подставлять и без того круглого двоечника и вернула книгу назад.

На следующий день погода была довольно пасмурной. Дождь колотил по крышам так, словно хотел пробить огромные дыры в каждом доме. У меня был желтый зонтик, а еще я надела сиреневые резиновые сапожки с меховым чулком внутри. Этот чулок меня ужасно бесил, потому что каждый раз во время обувания приходилось проходить настоящий квест: надеть чулок, засунуть ногу в сапог, понять, что чулок сбуровился на пятке, с большим трудом вытащить ногу назад, поправить этот идиотский кусок синтетики и снова надеть сапог, максимально придерживая руками всю ногу. А, чтобы снять все это безобразие, требовалось еще больше нервов и времени.

Наверное, именно с этих резиновых сапожек, будь они не ладны, моя психика и начала свой увлекательный путь в тар-тарары.

Когда я, наконец, дошла до школы, насквозь промокшая из-за того, что зонтик постоянно выгибался лицом к ветру, а ко мне задом, вдруг поняла, что пришла раньше всех своих одноклассников, а это означало мою абсолютную победу в сегодняшнем соревновании.

Да, в нашем классе каждое утро проходило соревнование «кто раньше придет в школу». Некоторые из нас шли на крайние меры и приходили к школьному крыльцу еще до открытия. Отчего-то пунктуальность тогда была нашей главной ценностью. И, я думаю, это великолепно.

Во-первых, пунктуальность – это не пунктуация, запомните раз и навсегда. Во-вторых, пунктуальность – это удобно. Если ты приходишь куда-то раньше, то успеваешь сделать больше: по крайней мере, подготовиться к предстоящему дню. В-третьих, пунктуальность – это уважение. К себе и к окружающим. Если мы не будем относиться друг к другу с уважением, очень скоро общество наше превратится в невесть что (если уже не превратилось).

Я поднялась в корпус начальной школы на третий этаж, все кабинеты были еще закрыты. Усевшись на скамейке и положив рядом свой розовый портфель с Красавицей и Чудовищем, я принялась разглядывать стены.

Рядом с нашим классом был красивейший морской пейзаж: дельфин, как живой, плескался в пенистых волнах, а позади него сияло ярко-желтое солнце. На другой стороне красовался стенд с детскими рисунками. Я подошла поближе. «Лиза, 8 лет» виднелась аккуратная подпись под портретом русалочки. Я сразу узнала в ней свою любимую Ариэль и очень обрадовалась, что теперь смогу смотреть на нее каждый день. Но моя радость была недолгой – Данил пришел в школу вторым.

– О, Спанч Боб! – произнес он с ехидной усмешкой, – ну как, ты не разбухла, пока под дождем шла?

– Спасибо, что так переживаешь за меня, но лучше смотри, чтобы ты не разбух от булок в столовке, – я изобразила максимальное презрение к его пухлому животу, – не мешай мне, я занята.

Данил хмыкнул и, схватив мой портфель, стал разглядывать потертую наклейку с рисунком на заднем кармашке.

– Фу, как тебе не стыдно ходить в школу с таким уродским портфелем? – видимо, он уж очень хотел чем-нибудь меня зацепить.

– Ну, тебе же не стыдно ходить в школу с таким уродским лицом.

Данил хихикнул и куда-то потащил мой портфель.

– Отдай по-хорошему! – я страшно рассердилась на этого негодяя и побежала за ним, чтобы немедленно забрать свои вещи назад.

Через секунду розовый портфельчик оказался в мужском туалете, а Данил победоносно смотрел на меня, мол «Ха, туда ты точно не зайдешь», но я зашла. А Данил расстроился.

Чуть позже все наши одноклассники подтянулись, и Данил начал рассказывать им увлекательнейшую историю о том, как «Губина в мужской туалет зашла, ха-ха-ха». Ребята начали смеяться надо мной и говорить о том, что я, наверное, трансвестит. Я еще тогда не знала такого слова, и потому гордо промолчала в надежде, что когда-нибудь они оставят меня в покое.

После урока русского языка Ольга Владимировна сказала нам, что музыки сегодня не будет, потому что Марина Георгиевна умерла. На перемене я вышла в коридор, захватив с собой дневник с далматинцем, и расплакалась.

– Ой, блин, урок отменили! Че ныть то? – Ваня вышел из кабинета и начал крутиться вокруг меня, бросаясь разными оскорблениями, а потом вдруг сменил тон, – подумаешь, музыки не будет. Радоваться надо! – закончил он, наконец, свою воодушевляющую речь. Так казалось ему, но не мне.

Мне казалось странной его радость отмене урока. Если бы Марина Георгиевна, скажем, просто ушла в отпуск или немного приболела, я бы тоже радовалась тому, что пораньше вернусь домой. Но она умерла, и это, уж извините, довольно грустно, особенно – для девочки вроде меня.

После урока математики мы с Настей решили пойти в столовую вместе. В холле уже был установлен стенд с черно-белой фотографией. Мы подошли поближе. Марина Георгиевна улыбалась со снимка, старшеклассницы плакали, а старшеклассники их утешали. В фойе почему-то стоял запах церкви (мы ходили туда однажды, этот запах невозможно не узнать). Меня вдруг затошнило, и я поняла, что кушать совершенно не хочу, но в столовку все-таки пошла.

Немного поковыряв макароны и откусив маленький кусочек котлеты, я решила вернуться в класс. Там уже сидела Ольга Владимировна.

– Кристина, ребята сказали мне, что ты плакала сегодня. Что случилось? – она немного приобняла меня за плечи, сняла свои гаррипоттеровские очки и заглянула небесно-голубыми глазами прямо в мои карие глаза.

– Я просто очень расстроилась оттого, что не будет музыки, – смутившись, я опустила взгляд и начала смотреть на изящные остроносые туфли Ольги Владимировны.

– Ну, а чего расстраиваться? – учительница снисходительно улыбнулась и подняла мое лицо за подбородок, – зато сегодня вы раньше уйдете домой.

– Мы – да, а вот Марина Георгиевна больше не сможет вернуться домой, – эмоции снова нахлынули, и слезы предательски полились по щекам.

– О, малышка, – Ольга Владимировна прижала меня к себе и погладила по волосам. От нее пахло цветами и веяло каким-то невероятным теплом, поэтому мне сразу стало немного легче, – понимаешь, так бывает. Каждый человек рано или поздно может умереть, и с этим ничего нельзя сделать. Зато, когда умирают одни люди, на свет появляются новые малыши.

– А я… Я тоже умру? – мне не было страшно, скорее – любопытно, ведь я впервые в жизни узнала о том, что такое человеческая смерть.

Ольга Владимировна на минуту задумалась, а потом продолжила:

– Кристиночка, понимаешь… Нельзя всю жизнь думать о смерти, – она убрала прядь каштановых волос за ухо и снова посмотрела мне в глаза, – жизнь – это, знаешь, как… Как день рождения. К тебе приходят гости, дарят подарки. Ты ведь знаешь, что это закончится, но разве ты будешь сидеть и грустить об этом?

– Нет, конечно! Я буду веселиться, – я вдруг вспомнила свой прошлый день рождения. Мама нарядила меня в желтый костюмчик из топика и юбочки, и мы пошли в детский сад. Там ребята водили вокруг меня хоровод, а потом все вместе подняли меня на стуле ровно семь раз: такая в группе «Мечтатели» была традиция. Потом мы пили чай с тортом и играли в воздушные шарики, а после обеда мама забрала меня домой. Это был чудесный день.

– Вот видишь, – продолжила свою речь Ольга Владимировна, – поэтому каждый день жизни нужно воспринимать как подарок, хотя бы пытаться, понимаешь?

– Да.

Когда я вернулась домой, мама пекла сырники. Она удивилась, увидев меня на пороге, и, конечно же, спросила, почему я пришла так рано. Мне пришлось все ей рассказать.

– Ну, ладно, всякое бывает, садись обедать, – мама взяла глубокую тарелку и положила мне овощное рагу.

– Мам, я не очень хочу кушать.

– Надо поесть, а то сил никаких не будет, а тебе еще уроки делать, – она придвинула тарелку с овощами ближе ко мне, а потом добавила, – не переживай сильно, так бывает.

– Да, знаю, – я неохотно начала ковыряться в тарелке, выбирая оттуда только картошку.

Вечером мы вместе забрали Ксюшу из садика и обсуждали все на свете по пути назад. Когда настало время ложиться спать, мама подошла к моей кровати, не включая свет, и снова напомнила:

– Не переживай, зайчик, все будет хорошо. Если станет страшно – приходи ко мне, – затем она поцеловала меня в лоб и, хотела было уйти в свою комнату, как вдруг я, неожиданно для самой себя, сказала:

– Мама, завтра будут похороны.

– И что? – кажется, она напряглась.

– Можно мне пойти?

– Нет, тебе еще рано. Нечего на гробы смотреть, – четко и ясно закончила мама свою мысль, и через мгновение ее силуэт скрылся в коридоре.

***

«Напиши имя мальчика, который тебе нравится». Я отвечала на вопросы анонимной анкеты, которую Настя принесла в школу, чтобы всем похвастаться. Мой второй класс был временем, когда твой авторитет определялся не уровнем интеллектуального развития, а наличием говорящей куклы «Baby Bon», Барби с гнущимися коленками и модной анкеты для девочек.

Оля и Лида пристально следили за тем, что я пишу в пустых строках, а я прекрасно знала, что им обеим нравился Никита Ковалёв, поэтому смело вписала его имя, хотя на самом деле тогда я была влюблена в Питера Пэна. Мы занимались девчачьими делами в туалете, чтобы мальчики ни о чем не догадались.

Когда всем стало известно, кто мне нравится, девчонки стали хихикать, мол, у меня точно не будет никаких шансов. Стоит, наверное, сказать, что шансов у меня действительно не было, притом, буквально до сегодняшнего дня. Не то, чтобы всю жизнь я была влюблена в Питера Пэна: я влюблялась в мальчиков из реальной жизни, но… Об этом расскажу немного позже.

Наверное, восемь лет – слишком ранний возраст для того, чтобы влюбляться, я точно не знаю. Но Никита Ковалёв и вправду был самым красивым мальчиком в нашем классе: у него были золотистые волосы, большие голубые глаза, ровные зубы, пухлые губы и умопомрачительная улыбка.

Может быть, я бы даже смогла влюбиться в него, как и все мои одноклассницы, но мне нравилась только его внешность.

Мама всегда говорила, что внешность человека – это не самое главное, и что часто эта внешность бывает обманчива. Как, например, в сказке о Красавице и Чудовище. Поэтому, наверное, я и не влюблялась ни в кого из своих одноклассников. Они все казались мне маленькими и глупыми. А вот Питер Пэн… Я только потом поняла всю суть сказки о летающем мальчике, но это, как сказал бы Каневский, (передачи которого в то время я тоже безумно обожала) «совсем другая история».

Когда я вошла в класс, чтобы подготовиться к уроку, Данил, которому все никак не надоедало меня дразнить, поставил мне подножку. Я споткнулась и, как курица, пролетела через полкласса. Благо – прямо к своей парте. Потом открыла рюкзак и поняла, что дома мне придет конец.

Накануне вечером мама варила мне клейстер для урока труда, а тем утром он разлился в кармане, заклеив насмерть страницы учебников и испортив папку с тетрадями. «Надо было все-таки завернуть его в еще один пакетик», – сокрушенно подумала я. По классу моментально разнесся противный запах, а я начала доставать все из портфеля, параллельно пачкая себя и свою парту.

Ребята снова начали смеяться, а я снова расплакалась, уже прокручивая в голове сцену о том, как мама достает из шкафа папин ремень с пряжкой и с красным лицом прижимает меня в углу, как это случилось после первой моей «тройки».

Когда Ольга Владимировна зашла в класс и поняла, что дело плохо, сразу отправила меня домой, и я пошла туда, словно бы на смертную казнь. Однако, кроме громкого десятиминутного возмущения, больше ничего не

произошло.

– Ну, Кристина, ну, как так?! – мама двумя пальцами доставала содержимое моего портфеля и параллельно смотрела на меня тем взглядом, которым родители обычно смотрят на своих детей, когда те что-то натворили.

– Просто клейстер разлился, я не специально, – я готова была уже расплакаться, но мама меня успокоила.

– Да, я знаю. Нужно было просто лучше его упаковать. А как ты сегодня уроки будешь делать? – мама достала из кармана толстую обшарпанную книгу, на обложке потертыми буквами было написано «Родная речь».

– Может, расклеить страницы ножом? – подкинула я идею.

– Можно и ножом, – мама бросила портфель в стиральную машину, – мой руки и садись обедать.

***

В кружке выпиливания были только мальчики и я. Александра Валерьевна раздала нам переводную бумагу, небольшие бруски дерева и пустила по классу стопку раскрасок. Среди картинок с трансформерами и машинами затесались картинки с принцессами. Я, не изменяя своему вкусу, выбрала Ариэль. Потом долго и упорно водила карандашом по контуру, чтобы через переводную бумагу на дереве появился точно такой же рисунок.

Когда дело было кончено, я подошла к учительнице и попыталась выпросить у нее выжигатель по дереву. Конечно же, она мне его не дала, зато попросила мальчика Женю, который был на пять классов старше, помочь. Он долго что-то мастерил, а я переживала, как бы он не испортил мою русалочку.

Я хорошо была знакома с Женей и даже однажды пригласила его на свой день рождения. Мне исполнялось пять лет, и мама купила очень красивый торт с уточками. Еще мы с Женей часто вместе играли во дворе, а, когда я была в первом классе, он заполнял мой дневник.

После того, как русалочка была готова, я начала рассматривать ее со всех сторон и на тыльной стороне поделки увидела красивую надпись «Кристине на память». Принеся Ариэль домой, я поставила ее на своем столике, чтобы она помогала мне выполнять домашние задания. Ксюша канючила, что хочет такую же, а я посоветовала ей самой записаться в кружок выпиливания и подружиться с Женей.

***

Мы с сестрой уже спали, когда я услышала, как в замочной скважине поворачивается ключ. Потом в коридоре кто-то включил свет. «Похоже, мама вернулась от тети Олеси», – подумала я, но потом услышала встревоженный голос маминой подруги:

– Кристиночка, солнышко, проснись, – тетя Олеся шептала мне на ухо, пытаясь не разбудить Ксюшу.

– Что случилось? Где мама? – я не сразу проснулась, но сразу поняла: случилось что-то плохое.

– Кристина, – начала тараторить мне тетя Олеся, – вашей маме стало плохо, ее увезли в больницу. Я сейчас приготовлю вам завтрак, а потом уйду ненадолго. Ты ложись спать, утром за вами приедут бабушка с дедушкой.

Помню, как сильно я тогда испугалась. Мама в больнице? Мы поедем в деревню? Почему тетя Олеся пришла среди ночи? Что происходит? Все эти вопросы просто не помещались в моей голове, но я подумала, что лучше будет сделать так, как мне сказали, и под звуки гремящих за прикрытой дверью кастрюлек провалилась обратно в сон.

Утром дома и вправду никого не было. Я разбудила Ксюшу, и мы пошли умываться. Она не понимала, в чем дело, как вообще-то и я. Хорошо, что не пришлось ничего объяснять сестре самой: когда мы сели завтракать, вернулась тетя Олеся. Она сказала, что всю ночь была с мамой в больнице, потому что ей стало очень плохо, когда они вместе пили чай.

– Сейчас маме уже лучше, но она недолго полежит в больнице, а вы пока поживете у бабушки с дедушкой, – мамина подруга пыталась всеми силами нас успокоить, складывая вещи в дорожную сумку. А я сидела и не понимала, зачем она это делает: мы бы и сами легко справились. А потом за нами приехали бабуля с дедом.

***

– А сейчас у нас будет урок математики, – Галина Егоровна поправила очки в черной оправе на переносице и слегка взъерошила кудрявые волосы, – Ангелина, сколько получится, если из ста вычесть три?

Перед ответом Ангелина взяла паузу и что-то начала считать на пальцах.

– Восемьдесят семь, – ее голос был настолько уверенным, что я даже подумала, будто сама разучилась считать.

– Нет, Ангелина, неверно. Кристина, ты знаешь правильный ответ?

Я подумала, что это какая-то шутка, может быть, – проверка. Ну, не могут дети в третьем классе проходить настолько простые примеры. Мы-то уже давно перешли к квадратным уравнениям и даже начали решать системы.

– Ответ – девяносто семь, – неуверенно проговорила я. Ребята в классе разом повернулись в мою сторону и смотрели на меня, то ли с презрением, то ли с восхищением.

– Молодец, – Галина Егоровна начала водить ручкой по журналу, выбирая следующего ученика, – теперь нам ответит Саша Артемьев. Сколько будет двести плюс восемнадцать?

Саша почесал затылок и тоже взял паузу перед ответом, но все сказал правильно.

Потом учительница задала нам еще несколько простейших примеров и оставшийся урок объясняла дроби. Мы это прошли еще в конце первого класса, потому я уверенно продолжала отвечать на все вопросы Галины Егоровны, а она продолжала меня хвалить.

На перемене несколько одноклассников подошли ко мне и начали расспрашивать, откуда я такая умная вообще взялась. Выяснилось, что я им понравилась. По крайней мере, никто из них не пытался выдрать мне клок волос или придумать обидную кличку.

Я объяснила, что приехала в деревню на пару недель, потому что моя мама попала в больницу, и бабуля с дедом забрали нас с сестрой к себе.

Потом ребята начали спрашивать меня о моем родном городе. Было странно. Я чувствовала себя звездой Голливуда, дающей интервью назойливым журналистам.

Было непривычно находиться в сельской школе. Все здесь были какими-то другими, более доброжелательными ко мне. Может быть, потому, что каждый человек здесь откуда-то знал мою семью, а, может, я действительно всем им понравилась. Меня даже звали кататься со снежной горы после занятий, но я отказалась.

На уроке чтения все поразились моему навыку читать бегло, а не по слогам. Галина Егоровна вгоняла меня в краску, потому что абсолютно каждый день на абсолютно каждом уроке ставила в пример своим ученикам. Меня и раньше часто ставили в пример, но сейчас было особенно неловко. Наверное, потому, что в сельской школе все относились ко мне иначе, и как-то не хотелось их обижать. Я почему-то чувствовала свою вину в том, что обучена всему лучше деревенских детей.

Домашние задания, которые Галина Егоровна просила нас выполнить, казались неприлично легкими, потому я справлялась с ними примерно за пару часов, а не за шесть, как было обычно.

Это было хорошее время, уютное. По вечерам мы с бабулей много разговаривали, лепили пельмени и смотрели «Пусть говорят». Топили печь, носили воду в баню, кормили скот, чистили двор от снега и делали много чего еще. Ксюша тогда ходила в детский сад, но в деревне ходить отказалась и все время, пока бабуля была на работе, Ксюша сидела дома с бабушкой Аганей, потихоньку училась читать и все время норовила залезть в мои тетради. А однажды вечером, когда мне задали сделать аппликацию-натюрморт, Ксения взяла и испортила мой шедевр.

Младшие братья и сестры часто портят что-то важное, прямо как собаки. Иногда мне даже кажется, что они все состоят в каком-то тайном сообществе, где им дают задания-пакости.

Мы жили у бабули с дедом примерно две недели, и это время как раз пришлось на конец четверти. Я получила много «пятерок» в сельской школе, а, когда вернулась в городок, узнала, что и в родной школе мне тоже вывели «пятерки» по всем предметам, даже по физкультуре. Мама очень мной гордилась. Ее, наконец, выписали из больницы, жизнь продолжалась.

***

Единственный плюс быть старшим ребенком – в том, что тебе всегда покупают новую одежду и не приходится что-то за кем-то донашивать. Все. Когда я была в пятом классе, Ксюша уже пошла во второй, и у нее начался английский. Если год назад все уроки с ней делала мама, то теперь ответственность за ксюшины оценки с какой-то радости легла на меня.

Учитывая, что я никак не могла привыкнуть к тому, что теперь все уроки проходили в разных кабинетах и с разными учителями, а объем домашних заданий с каждым днем только увеличивался, выполнять их за двоих было, мягко говоря, непросто. К тому же, в то время я активно занималась в секции плаванья, так что, времени на все не хватало, и я стала выполнять свою «домашку» задней левой ногой в надежде, что как-нибудь пронесет. Но не пронесло.

В моем дневнике все чаще стали появляться «тройки» и «двойки», поэтому я все чаще стала получать ремня дома. Выплеснуть все эмоции могла только на тренировке, пока проплывала разминочные два километра. Плыла всегда быстро, с агрессией отталкивалась от бортиков, представляя, что это долбанные уроки, долбанный дневник с плохими оценками и долбанные учителя, которых я абсолютно не понимала. Наверное, поэтому я очень быстро добралась до второго взрослого разряда. Я была в растерянности, такого еще никогда не случалось, только не со мной. А мама все продолжала орать на меня за плохие оценки и даже попыталась запретить мне заниматься плаваньем.

А потом я опоздала на тренировку из-за факультатива по математике, и Виталий Владимирович не пустил меня в бассейн. Я решила зайти сама и плавала на соседней дорожке до тех пор, пока занятие не закончилось.

Я стояла и сушила волосы феном, когда тренер подошел ко мне с вопросом:

– Говорил же, что сегодня в бассейн тебе нельзя, зачем плавала?

– Отстаньте, – мой подростковый нрав взял верх, и я впервые нагрубила взрослому человеку. А Виталий Владимирович молча отошел и стал кому-то звонить.

Вечером я выполняла школьные задания. Вдруг в дверь начали сильно стучать. Сначала я испугалась, а потом поняла, что это мама вернулась с работы.

Не раздеваясь, она открыла шкаф, в котором висели ремни отца, и поволокла меня в комнату за волосы. Потом бросила на паркет, схватила за ноги и начала бить меня этим ремнем. Ее лицо было красным от злости, мое – от слез.

– Отстаньте?! Как ты вообще с тренером разговариваешь?! А что будет дальше?! Ты мать родную пошлешь?! Как же я тебя ненавижу! Я тебя убью! – она кричала и продолжала меня бить. Я сцепила зубы, чтобы не закричать от боли, а вот слез сдерживать не смогла. Все было, как в тумане. Я увидела в ее лице лицо своего отца.

– Мама, пожалуйста, не надо, – взмолилась я в какой-то момент. В это время Ксюша сидела и плакала в соседней комнате. Я думаю, ей было очень страшно, даже больше, чем мне.

Когда все закончилось, мама повела меня в ванную умываться и заодно принять душ перед сном. Я чувствовала, как у меня болит спина – оказалось, там остался огромный синяк. Еще мама случайно (я так думаю) разбила мне висок.

– Если кто-то спросит, скажи, что Ксюша игрушкой стукнула, ладно? – мама с надеждой смотрела мне в глаза перед сном.

– Хорошо, – было очень страшно, мне казалось, что ночью мама все-таки доведет дело до конца и убьет меня, поэтому, несмотря на адскую усталость, долго не могла уснуть. Задремала только когда услышала, что мама выключила свет и телевизор в своей комнате.

Утром мама очень извинялась передо мной, пока заплетала нас с Ксюшей в школу. Это была наша утренняя традиция: мама просыпалась в половине шестого или даже раньше, готовила завтрак, потом будила нас с сестрой, чтобы сделать прически, и уезжала на работу в город. После ее ухода мы ложились спать до половины восьмого и собирались на учебу уже самостоятельно.

Конечно, я простила маму. А как иначе? Она жутко устает, а я в последнее время часто ее расстраивала, вот она и сорвалась.

Дальше все снова вернулось на круги своя: мы с Ксюшей смотрели «Доброе утро» за завтраком, одевались в приготовленную с вечера одежду, спорили о том, кто будет мыть посуду, доводили друг друга до слез, пытаясь снять скальпы во время драки. Потом шли в школу разными дорогами и весь день дулись друг на друга, чтобы после уроков дома попросить прощения, обняться и подраться снова через пятнадцать минут.

У Ксюши одно время была самая идиотская привычка на свете – разбрасывать по дому свою одежду. Я все угрожала ей, что выкину эти шмотки с балкона, если она не прекратит вести себя, как свинья, а она только посмеивалась надо мной. А потом плакала, собирая свои блузки под окнами.

Мораль сей басни такова: не бесите старших сестер.

***

– А че вы приперлись? – Наталья Юрьевна вальяжно вошла в кабинет истории и одарила нас всех грозным взглядом, – у вас по расписанию сейчас что?

– История, – ответил наш смельчак и дурачок Ося. Конечно, дурачком он, наверняка, не был, но все думали именно так, потому что нужно было быть отшибленным на всю голову, чтобы спокойно разговаривать с Натальей Юрьевной. Она была настолько строга с младшими школьниками, что казалась злобной теткой, которая ненавидит весь мир.

– Да что ты говоришь? – она присела за свой стол и сжала кулаки. Мы в это время сжали свои… ну, неважно, – у вас по расписанию сейчас искусство. Ис-кус-ство.

Учительница истории бросила классный журнал на парту, едва не разорвав его пополам:

– Валите отсюда нафиг! – она сказала немного не так, но, я думаю, суть все поняли.

Больше всего в этой ситуации я переживала за журнал, потому что была назначена ответственной за документ нашего класса, и за его порчу мне полагалось наказание. Я так боялась этого, что кроме учителей, журнал никому и никогда не давала, – наказаний дома мне было более чем достаточно. А тут такое… У меня буквально началась паника. Однако потом все пришло в норму: я сходила на факультатив, была на тренировке, выполнила домашние задания, которые теперь уже не казались мне такими сложными. Мы провели хороший вечер втроем и разошлись спать.

Следующее утро было довольно дождливым. Первый урок в расписании – история. Я почему-то очень боялась туда идти, и в этот раз даже – не из-за Натальи Юрьевны, а по какой-то другой причине. Мне и самой было непонятно, что за предчувствие меня мучает.

У кабинета директора я мельком увидела маму своей одноклассницы Саши. Было интересно, что она забыла в школе в такую рань, но я решила, что у нее есть свои причины, и спокойно пошла на урок.

У кабинета к тому времени столпились родители других моих одноклассников. Среди них я с долей ужаса узнала свою мать. Что-то мне это не нравится.

Когда начался урок, родители вместе с нами зашли в кабинет и расселись на «Камчатке». Наталья Юрьевна была удивлена, увидев такую картину, и, конечно же, спросила, чем она обязана визиту мам и пап.

Оказалось, что кое-кто из моих одноклассников рассказал родителям про случай с классным журналом и нецензурное выражение в нашу сторону. После долгой дискуссии я почему-то оказалась крайней, Наталья Юрьевна разрыдалась и назвала меня бессовестной, а мама в один момент перешла с учителем на «ты», послала ее в известное место и вывела меня из класса вместе с вещами.

Я долго не могла прийти в себя. Наталья Юрьевна посчитала, что это я нажаловалась на ее поступок, и рассказала маме, насколько я отвратительная ученица. А для меня это значило только одно: сегодня мне сильно влетит. Но тогда мне не влетело. К моему глубокому удивлению, мама встала на мою сторону. А у одноклассников с того дня пропало желание осыпать меня оскорблениями: они почему-то тоже старались меня успокоить. Тем майским днем у меня началась совершенно другая жизнь.