Читать книгу Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман - Страница 11

9
Скрипка и Голод

Оглавление

Я сидел на грязном полу камеры и думал, есть ли у меня шансы разыскать спантийку, прежде чем она отправится в путь. Шансы оставались, и немалые, если только я сумею отсюда выбраться. Хотя спантийка и старалась не привлекать внимания, птичью воительницу трудно было не заметить – из-за акцента, пристрастия к вину, да и просто по выправке. Стоит увидеть ее, и сразу понимаешь, что это важная фигура. Из тех, чей палец однажды ляжет на чашу весов.

А я? Просто еще один гальт, угодивший в холтийскую тюрьму. Я смотрел, как кот осторожно пробирается к высокому окну с решеткой, пропускающей последние крохи солнечного света. Он нащупывал дорогу от одного сухого камня к другому. Мой сокамерник сидел, поджав коленки к подбородку, и смотрел в дальнюю стену. Пьяный в стельку и по-стариковски костлявый, он как будто плавно превращался в скелет еще при жизни.

– Слепым кошкам проще, чем людям. У них есть усы, – сказал я.

Старик рыгнул и потер узловатым кулаком едва прикрытую грудь, продолжая пялиться в стену.

– Извини, если ты слепой. – (Он рыгнул еще раз, протяжно, со свистом.) – Но я что-то сомневаюсь. – (У него были длинные ногти, крепкие и грязные, соперничающие в желтизне с зубами и белками глаз.) – Тебя ведь посадили в тюрьму не за то, что ты заговорил кого-то до смерти? – поинтересовался я.

Он помахал передо мной тремя растопыренными пальцами, и этот жест был бы еще непристойнее, если бы он показал не три, а два. Старик продолжал таращиться в стену, как будто та могла рухнуть, прерви он на миг свое бдение.

Я тоже принялся ее разглядывать. Это была не первая тюремная стена, какую мне довелось видеть. Надписи поражали разнообразием языков, словно дело происходило в каком-то портовом городе вроде Пигденея. Конечно, в основном они были нацарапаны и вырезаны на холтийском, но и мой родной гальтский тоже попадался. Еще я заметил целый абзац на антерском, с обычными для него плотно утоптанными словами длиной в целую фразу, а также два-три изысканных выражения на гордом спантийском, которые проще произносить, набрав полный рот чеснока или жгучего перца. Испантия и Антер были соседями Холта с востока и запада, поэтому не стоило удивляться, что путешественники из обеих стран столкнулись с гостеприимными стражниками чудесного города Кадота.

Среди этих каракулей нашелся и один экзотический язык – кешийский. В этой древней империи пользовались другим алфавитом, однако я сумел прочитать и мгновенно понял написанное: «Драл я ваш Кадот в волосатую задницу. Вонючий город, полный вонючих баб, которые страшнее любого гоблина. Драл, драл и драл весь город Кадот огромным слоновьим дрыном». Не стоило винить автора этих слов за прямоту.

Я никогда не бывал в жарком, захваченном гоблинами Кеше и завитушки эти прочитал только благодаря второму своему врожденному дару, о котором обещал рассказать.

Я был из тех людей, кого называют Шифрами.

Конечно же, шифр – это код; но если так говорят о человеке, это значит, что он может читать и понимать любой язык без всякого обучения. Обычно это становится полной неожиданностью для родителей Шифра, и моя мать не исключение. Мне было пять лет, когда я нашел на рынке грязный, помятый листок, подброшенный каким-то писакой, и спросил маму, правда ли, что Запретный бог – единственный истинный бог и что он желает всем добра? Она не сразу сообразила, что я просто сказал вслух то, что было написано в памфлете, зажатом в моей чумазой руке.

– Ты это прочитал, сынок? – спросила она.

– Да, мама.

Она отшлепала меня, а потом, увидев слезы в моих глазах, объяснила:

– Я это сделала, чтобы ты запомнил. Никому больше не рассказывай, что умеешь читать, и особенно папе. Ни в коем случае, пока живешь в его доме.

Причину я тогда не понял, но ее слова пошли мне на пользу и помогли скрыть мой дар. Однажды в Низшей школе мне показали девушку-Шифра. Ее поселили в удобной комнате под землей и даже позволяли выходить в город с сопровождающим. Но бо`льшую часть времени она проводила за взломом чужих кодов и сочинением собственных для Гильдии. Она была толстой, как корова, бледной, как рыба, и не мечтала ни о чем другом, кроме как о свободе. Видимо, она хотела слишком многого.

Я вырос в шахтерском поселке и до сих пор вздрагиваю от одной только мысли о жизни взаперти. Шифры очень ценны и очень опасны. Говорят, они могут прочитать даже Алфавит-убийцу, на котором записана подлинная история Гильдии, а также самые важные заклинания. Его используют для сообщений самые могущественные люди в Гильдии. Но я бы не поставил свою жизнь на то, что эти слухи верны.

Однако Гильдия постоянно разыскивает новых Шифров. Помню, как-то раз я увидел в таверне Низшей школы объявление: «Первая кружка пива бесплатно. Только попроси!» И уже собирался это сделать, когда вдруг осознал, что никогда прежде не сталкивался с этим языком. Возможно, он вообще мертвый. Я закрыл рот на замок и с тех пор ожидал новых подвохов.

Я читал надписи, нигде подолгу не задерживая взгляда и никак на них не реагируя, хотя, боюсь, едва не рассмеялся, когда представил, как кешийский слон отдерет весь город Кадот. Тем временем кот взобрался на подоконник и водил носом, с надеждой ловя каждое дуновение ветра. За окном, расположенным на уровне улицы, мелькнула пара грязных сапог. Я раздумывал, не стоит ли с помощью заклинания сжать свое тело и проскользнуть между прутьями решетки, но они были сделаны из прочного железа, и, чтобы колдовать так близко от него без вреда для собственной шкуры, требовалась магия посильней моей. Заклинание может выдохнуться на полдороге, и тогда железные прутья раздавят мне грудь.

Железо действует на свободную магию точно так же, как смех и холодная вода – на мужское возбуждение. Свободная магия – это заклинания. Связанной магии, то есть татуировкам и амулетам, железо не вредит, хотя и может ее ослабить. Сталь тоже опасна, но не настолько – с мечом или ножом на ремне еще можно швыряться заклинаниями, но только не в кольчуге. Чтобы наслать чары, надев стальные доспехи, нужно быть Фульвиром или Трясошипом. Но даже этих двоих, вероятно, удалось бы обезвредить, заточив в железный ящик. То есть магия все-таки действует на железо, просто заклинаниям трудно проникать сквозь него. Можно обратить в другую сторону оружие в руке рыцаря, но нельзя остановить его сердце сквозь нагрудник. С другой стороны, цветные металлы не мешают заклинаниям, а медь даже помогает. Как и бывшая живая ткань – дерево или кожа. Если какой-нибудь засранец подойдет к вам с медным браслетом или ожерельем, будьте осторожны. Возможно, это маг. Раз уж я сам использую заклинания, то всегда ношу кожаную безрукавку, а Пальтру и Ангну держу в медных ножнах, тоже обернутых кожей. Наконечники стрел большого значения не имеют.

– Хочешь выбраться отсюда? – спросил я у Обормота.

Кот мог сбежать в любой момент, но, похоже, пока решил остаться. Хотя, если в ближайшее время никто не предложит нам поесть, он все-таки сбежит, и я не стану его останавливать.

– Можешь побыть пока здесь, если не возражаешь, – сказал я маленькому слепому животному.

Он просто сидел на подоконнике и водил носом, с тоской вынюхивая ароматы отбросов с улицы.

Кота волновали запахи, а меня вскоре заинтересовали звуки музыки. Кто-то не особенно искусно играл на скрипке в другой тюремной камере, которую мне через окно было не разглядеть. Хотя меня привлекли не сомнительные способности музыканта, а то, что он или она водила смычком по моей скрипке.

Я приложил ухо к толстой, окованной железом двери и утвердился в своих подозрениях – скрипка звучала так же низко и приятно, как моя, да и мелодия была гальтской. Старинный романс о двух парнях, любивших одну пастушку и решивших разрешить спор в схватке на ножах. А потом оказалось, что ей нужны либо двое, либо ни одного. Вот каковы черноязыкие женщины – они заказывают музыку, а мы под нее пляшем. Я не собирался жениться, а если бы и решился, то не на гальтке. Для одного из нас все кончилось бы скверно. Объезжать черноязыкую кобылку ничуть не проще, чем укрощать черноязыкого жеребца. Гальтку лучше взять в жены на месяц и посмотреть, не убьете ли вы друг друга за это время.

Мне захотелось взглянуть, кто пиликает на моей скрипке. Я достал спрятанную под ремнем маленькую отмычку и за пару ударов сердца отпер дверь. Мой костлявый сокамерник только смотрел и рыгал. Я закрыл дверь и вскарабкался к потолку, упираясь, как нас учили, ногами в стены и стараясь держаться в тени.

Музыка привела меня к зарешеченной двери. Это была большая камера общего содержания, не так хорошо защищенная. Мое воровское зеркало на удобной складной ручке все еще лежало в мешке на чердаке «Барабана» вместе с глиной для отпечатков ключей, пилой по железу и другими инструментами. Но меня скрывала густая тень, и я мог спокойно наблюдать за тем, что происходит внутри. На земляном полу сидели понурые фигуры и слушали, как юноша играет на скрипке, а пучеглазая женщина поет по-гальтски. Конечно же, это были лучники, вместе с которыми я изображал разбойников в Сиротском лесу. Те самые братец и сестрица, что прихватили из лагеря все наше добро, после того как нас покромсали спантийка и ее птица. Оба они стояли спиной к решетке.

Нерфас двигался туда-сюда в такт мелодии, подбородком прижимая скрипку к плечу. Шагнув влево, он оказался у самой решетки. Я осторожно подкрался ближе, как дым просачивается в кладовую, прекрасно понимая, что последний ярд пути меня будет освещать факел. Если правильно подгадать время, я смогу выполнить задуманное, хотя это будет непросто. Я заглянул в себя и убедился, что мое везение при мне. «Все в порядке», – подумал я, надеясь, что чутье подскажет мне, когда и как действовать. И вот я спрыгнул со стены. Кое-кто из узников охнул, увидев падающий с потолка темный силуэт, но молодой Нервяк оказался еще и тормозом. Я просунул ногу сквозь решетку и подсек его за лодыжку. Он упал, удержав скрипку, но выронив смычок. Я дернул его за сапог, так что прутья решетки пощекотали ему яйца, потом зажал ногу Нерфаса и отклонился назад, едва не вывернув парню сустав. Он завопил от боли.

– Меня зовут Кинч На Шаннак, – обратился я к его сокамерникам. – И я заявляю, что был прежним владельцем этой скрипки.

Заметьте, я не сказал «настоящим владельцем» – для Гильдии это не имело значения.

– Хочешь оспорить мои слова?

Он не захотел. Сестрица дернулась было ко мне, но я еще сильней откинулся назад, и Нерфас взвыл.

– Даже не думай, что меня это остановит, Снежные Щечки, – сказал я ей.

Она и в самом деле была бледной, и произнести это имя холтийцам было куда проще, чем гальтское Сночшейя. Сестричка сразу сдалась.

– А теперь передай мне скрипку.

Она передала.

– И смычок.

Этого она уже не смогла сделать, потому что смычка у нее не было. Его подняла толстая женщина с зобом.

– За это мне дашь? – спросила она, как истинная северянка пропустив слово «что».

– Вот что я тебе дам, – сказала стоявшая рядом гальтка и треснула ее по уху мозолистым кулаком.

Смычок выпал, и кто-то подтолкнул его ко мне. Я отпустил Нерфаса и кивнул ему. Они с сестрицей кивнули в ответ. Все прошло строго по правилам, и, похоже, никто не затаил обиды. Я прижал скрипку подбородком, проверил смычок на зуб и закончил песню куда лучше, чем этот задрот Нерфас. Снежные Щечки допела последний куплет, который можно перевести примерно так:

Так вот они и резвились втроем

Осень и сумеречь, ну а потом

Вьюга запела за темным окном:

«Носит пастушка дитя».


В жатвень косцы собрались на покос,

Сыр свой молочник на рынок повез,

А ветерок плач младенца донес:

«Двое отцов у меня».


На гальтском это рифмуется с «Клал я на вас!».


Когда я вернулся в камеру, тощий старик, по-прежнему уставившись в стену, проговорил:

– Твой кошак сбежал.

– Я так и думал.

– Мог бы и привязать.

– Зачем?

– Так он не твой, что ли?

– Вообще-то, нет.

– Знал бы – лучше б сожрал.

– Как-то не по-соседски.

Он покачал передо мной тремя пальцами.

При слове «сожрал» у меня неприятно, но очень знакомо засосало под ложечкой. За весь день у меня во рту не было ничего, кроме пива и холодной сосиски сомнительной съедобности из «Барабана».

– Кормить-то нас здесь собираются?

В ответ я опять получил лишь покачивание пальцами.

– Не буду больше тебя отвлекать. Ты ведь хочешь взглядом просверлить дырку в стене.

Тут-то я услышал, как трижды прозвонил колокольчик.

Мешок с Костями еще раз показал мне три пальца и обтер рот тыльной стороной ладони. В нижней части двери открылось маленькое окошко, и в камеру задвинули кусок черствого, крошащегося хлеба, намазанного чем-то вроде бобовой похлебки. Тощий Зад с неожиданным проворством набросился на еду. Я тоже поднялся, собираясь потребовать свою половину, но он заграбастал все себе, сел на место и покачал головой. Я хотел было накостылять ему, но решил, что царапина от его грязных ногтей может загноиться.

– Знаешь, будь в тебе хоть капля достоинства, я бы назвал тебя крысой, – сказал я.

Он навис над добычей и съел все, а потом с великой тщательностью собрал крошки с одежды и пола и тоже их проглотил.

– Я так надеялся, что ты пропустишь крошку, застрявшую в волосах на груди. Тогда бы я стащил ее, пока ты спишь.

Он вытер руки о затасканные штаны и наконец-то посмотрел на меня:

– Дурной я, что ли, спать здесь?

Отвратительный кадотский уличный говор старика вдруг сменился милым гальтским акцентом, совсем как у меня. Только теперь я заметил его черный язык. Он вскочил на подоконник, раздвинул прутья решетки и задницей вперед вылез из окна наружу. Убедился, что никто за ним не наблюдает, и вернул прутья на место.

– Так, значит, это камера Гильдии? – догадался я.

– А ты туповат, Шутник. С чего бы иначе тебе оставили нож? Да, это камера Гильдии, как и вся драная тюрьма.

Дальше он заговорил по-гальтски:

– Hrai syrft ni’ilenna…

– Tift se fal coumoch, – ответил я.

– Lic faod kiri dou coumoch! – закончили мы вместе.

«Кто прыгает с луны, попадает в коровье дерьмо. Слава коровьему дерьму!»

Священные слова.

– Со скрипкой ты неплохо провернул. А теперь иди своей дорогой. Два дня как подписал контракт – и уже попался. Ты упустишь спантийскую убийцу, если и дальше будешь сидеть на жопе ровно. И не забудь, уходя, поставить обратно решетку.

И он растворился в наступающей ночи.

Гальт, как и я сам.

Жрец Фотаннона.

И если я правильно понял, вор высшего ранга – Голод.

Вор с черным языком

Подняться наверх