Читать книгу Вор с черным языком - Кристофер Бьюлман - Страница 4

Тащить Фреллу и Паграна обратно в лагерь – то еще удовольствие. Паграну я вернул его глефу – опираться на нее, как на костыль. А Фреллу пришлось целую милю волочить на себе. Могло случиться и хуже, но Фрелла, по счастью, была «тощей что твоя жердь», как говорили солдаты. Мои учителя из Низшей школы наверняка загнобили бы меня за помощь этим двоим. Ясно же, что после расправы на Белом тракте нашей не очень-то славной банде придет конец, а сбежавшим лучникам, братцу с сестренкой, плевать на остальных. Они приберут к рукам все, что у нас еще осталось, и отправятся на поиски новых приключений.

А оставались у меня только скрипка, отличный шлем, который я рассчитывал продать, и фляга гальтского виски. Я не сильно переживал из-за шлема, да и огненной воды едва хватило бы, чтобы промочить горло, но скрипка кое-что для меня значила. И рад бы сказать, что она досталась мне от деда или что-нибудь еще в том же духе, но мой дед был угрюмым шахтером и мог сыграть только на собственной заднице после миски бобов с капустой. Эту скрипку я украл. Свалил вместе с ней, пока мой приятель доказывал музыкантам в трактире, что они не попадают в тональность. Между нами говоря, они попадали, но, черт меня побери, скрипка была чертовски хороша. Настолько, что я заплатил приятелю половину ее стоимости и не стал продавать. А теперь она, скорее всего, потеряна. Эти двое засранцев убежали с ней так далеко, что я вряд ли успею их догнать, прежде чем они сбагрят ее за бесценок.

Кадот был первым городком к западу от Сиротского леса и последним в собственно Холте, до того как попадаешь в еще более мрачные леса и просторные плоскогорья Холта северного. О размерах таких поселений можно судить по тому, сколько там стоит храмов, посвященных разным богам, и по величине этих храмов. К примеру, в деревне с единственной улицей, таким же одиноким трактиром, а на деле – просто задворками дома какого-то здешнего толстопуза и одним полудохлым волом, на котором по очереди вспахивает землю вся община, наверняка найдется церковь Всебога. Без крыши, с бревнами вместо сидений перед алтарем с сальными свечами и нишей, в которой по праздникам устанавливают статуэтки других богов – смотря по тому, чей это будет праздник. Вырезают эти статуэтки из ясеня или орешника, наделяя богинь пышной грудью, а богам оставляя безобидные катышки. Исключением является Харос, которому даруют причиндалы матерого самца-оленя, потому что всем известно, как ретиво он трахает луну и той приходится прятаться за холмами, чтобы немного передохнуть.

Селения чуть покрупней, где есть даже девки, не занятые одновременно пивоварением и штопкой рубах, должны иметь не только церковь Всебога с соломенной крышей и бронзовым диском, вставленным в свинцовый или чугунный квадрат. Там отыщется и настоящий храм для поклонения какому-нибудь местночтимому богу, который, по мнению прихожан, меньше других гадит на воздетые к нему, исполненные надежды лица.

Кадот был таким большим, каким только может стать городок, прежде чем его признают городом. Подходящий центр торговли на подходящем перекрестке дорог, он имел церковь Всебога, увенчанную бронзовым солнцем, высоченную башню Хароса с деревянными рогами на крыше, а также с десяток храмов других божеств, рассыпанных по всей округе. Бросалось в глаза лишь отсутствие Митренора, бога моря, никого особенно не заботившего во внутренних землях, а также Запретного бога – по вполне понятным причинам.

В городке таких размеров обязательно найдется и Дом Вешателя, как называют резиденцию Гильдии Берущих. Туда мне и предстояло направиться, чтобы обсудить долг перед Гильдией. Мои похождения с маленькой, но свирепой и напористой шайкой Паграна все лето складывались неплохо, пока эта спантийка со своим вороном-убийцей не надрали нам задницу. Но теперь Нервяк и Снежные Щечки – братец и сестренка, что были нашими лучниками, но удрали, как только в заварушку ввязалась боевая птица, – обчистили меня до нитки. Мне нужны были деньги – срочно нужны, – и для начала стоило бы сыграть пару партий в «Башни».

Я знал, что найду партнеров для игры в «Пчеле и монете», потому что именно так назывались две карты в колоде для «Башен», вместе с самими «башнями», «королями» и «королевами», «солдатами», «лучниками», «саперами», «смертью», «предателями» и, конечно же, «ворами», которые изображались в виде хватающей руки.

Не все в этой таверне были заядлыми картежниками. Кучка пастухов и огородников, верных своим угрюмым богам, заняли крайний столик и тихо рассуждали о дожде и долгоносиках. Ни разу не стиранные шерстяные куртки утеплял десятилетний слой пролитой на одежду и растертой рукавом мясной похлебки. Двое молодых наемников возле стойки носили на ремне короткие медные кубки вроде тех, в которые игроки в «Башни» складывали монеты. Несмотря на свои мечи, парни опасливо косились на троицу сурового вида женщин постарше возрастом, что стучали «башнями» по изъеденному червями столу.

Я тоже их опасался, но мне необходимо было сыграть.

– Вам, случайно, не нужен четвертый? – спросил я, обращаясь в первую очередь к лысой убийце, тасующей колоду.

Женщина посмотрела на мою татуировку, за которую имела полное право отвесить мне оплеуху, но, похоже, это ее не сильно прельщало. Обе ее партнерши тоже предпочли бы вернуться к увлекательной игре, а не наливаться пивом, но ни одна из них не объявила ставку.

Лысая кивнула на пустой стул, куда я и пристроил задницу.

– Ламнурская колода или мурейская? – поинтересовался я.

– А хрен ли самому не догадаться?

– Точно, ламнурская.

Аристократы и иже с ними обычно пользовались мурейской колодой с более затейливыми рисунками. Но люди с перманентной грязью на воротниках играли колодой Ламнура с более простыми изображениями, двумя «дамами» вместо трех, без карты «врача», которая спасет вас, если вы вытянете «смерть». Сам я предпочитал мурейскую колоду, но ничего не имел и против другой.

– Тогда плати, – сказала лысая.

Я выгреб из кошеля несколько монет для начальной ставки.

Шлеп-шлеп!

Она сдала карты.

Я выиграл два первых турнирных круга и сбросил карты на третьем, чтобы меня не приняли за жулика, но в четвертом боевом круге на кону стоял слишком жирный куш, и его никак нельзя было упустить. Бледнокожая блондинка со шрамом в форме рыболовного крючка круто подняла ставку, полагая, что с последним «королем» в колоде она непобедима. Но я зашел с «предателя», подстрелил «лучником» «королеву», которая могла перехватить «предателя», забрал «короля» и выиграл. Опять. Очень много выиграл.

– Хрена ты тут устроил, слизняк? – спросила лысая, пропустив слово «какого», совсем как холтийский уличный громила.

Не очень приятно, когда тебя называют слизняком, но я ведь только что разорил ее.

– Просто повезло, – ничуть не солгав, ответил я.

Подробней о везении расскажу как-нибудь потом.

Она долго раздумывала, пришить меня или надавать по морде, но в конце концов решила просто вышвырнуть.

– Пшел на хрен из-за стола, – сказала она, что, собственно, мне и было нужно.

Я смахнул выигрыш в подол рубахи, потом ссыпал монеты в кошель на ремне и с улыбкой удалился, провожаемый рядом предположений о моем отце, ни одно из которых, надеюсь, не было справедливым.

Они бы с радостью прихлопнули меня, но игра так захватила их, что было ясно: эти трое просидят за столом как приклеенные до тех пор, пока две из них не останутся без гроша, а потом того и гляди еще и передерутся между собой. Стоит ли удивляться, что жрецы многих богов так рьяно выступают против игры: она погубила больше народа, чем Алфавит-убийца. Чуть было не сказал: «больше, чем гоблины», но это слишком грубое преувеличение даже для меня.

Я двинулся к стойке, и там, сразу за крупным парнем с впечатляющим сложением, стояла, облокотившись на грубо обструганную столешницу, не кто иная, как та спантийка, что встретилась мне на дороге. Мы обменялись неловкими кивками. Единственное свободное место у стойки было рядом с ней, но его внезапно занял какой-то мальчик для утех с нарочито ярко подведенными глазами. Эти глаза с явным одобрением разглядывали птичью воительницу. Она была по-своему красива – черноволосая, с глазами цвета моря, но я никак не мог решить, вредит ли ей такой сонный вид, или же, наоборот, отяжелевшие веки придают особое очарование. Мужчины любят хорошеньких женщин, но не таких безразличных ко всему на свете. Нам нравятся счастливые, или грустные, или сердитые девушки со смазливыми мордашками. Вы же знаете, как это бывает. Так вот, спантийка была милашкой. Но если бы ей надо было улыбнуться, чтобы потушить пожар, то половина города точно бы сгорела. Казалось, она в упор не замечала пылкого продажного петушка рядом с собой, сосредоточившись на вине и глядя вдаль. Чем-то озабоченная девушка с хорошей фигурой. Парни от таких без ума.

Я отыскал себе другое место.

Гальтская арфистка, не лишенная таланта, пела «Косматое море». Эта песня полюбилась всем после того, как погибло столько мужчин, что слова «сильная половина человечества» стали звучать как-то неловко. В последние двадцать лет предпочитали говорить «часть».

Голос у арфистки был неплохой, поэтому никто не бросал в нее пустые бутылки.

В награду арфистке набросали горстку монет в шапку и совсем уж вяло похлопали, хотя и я старался как мог. Потом она забрала арфу и отправилась в следующую таверну, надеясь найти там более благодарных слушателей.

Я заметил в углу продавщицу заклинаний из Гильдии магов – женщину с густо напудренным лицом. Она сжала три пальца левой руки в знак верности Гильдии и зажгла свечу из пчелиного воска, обмотанную прядью волос, в знак того, что готова начать торговлю. Не прошло и минуты, как к ней подошла девушка в одежде из грубой шерсти, сунула в руку монетку и зашептала в ухо ведьмы свои пожелания.

Я едва успел пригубить заказанный эль, как ко мне с дальней стороны стойки уже направился неприятного вида малец в вощеных кожаных штанах, не сводя глаз с татуировки на моей правой щеке. На ней была изображена раскрытая ладонь с несколькими рунами. Разглядеть ее могли только в свете огня, когда она становилась светло-бурой, не слишком бросаясь в глаза, как выцветшая хна. А могли и вовсе не заметить. К несчастью, этот парень заметил.

– Это ведь Ладонь должника, дэ-а?

Он так и сказал: «дэ-а», на северохолтийский манер. Похоже, все здесь были родом из Северного Холта, а значит, до границы провинции не так уж и далеко.

Признать татуировку я был обязан, а вот любезничать при этом – нет.

– Дэ-а, – протянул я ровно настолько, чтобы малый не смог определить, насмехаюсь я над ним или сам такая же деревенщина, как и он.

– Хозяйка, ты это видела?

– Видела, – не оборачиваясь, ответила она, стоя на табурете и пытаясь достать с верхней полки спантийское вино.

– Кто-нибудь уже требовал награду Гильдии? – спросил деревенщина.

– Не-а, – сказала хозяйка таверны, еще одна северянка. – Сегодня никто.

Парень в кожаных штанах оценивающе посмотрел на меня. Я выпрямился, чтобы он получше рассмотрел клинок у меня на ремне. Добротный клинок, колющий и рубящий одновременно. Для драки на ножах – самое то. Я дал ему имя Пальтра – «лепесток» по-гальтски, а тот кинжал, что был спрятан на ремне за спиной, назывался Ангна, или «гвоздь». На ножнах Пальтры были нашиты две крохотные розы. Однако вряд ли Кожаные Штаны увидит что-то еще, кроме ножен и рукояти. Мне отрубили бы большой палец, если бы я обнажил клинок против того, кто захочет выдать мне оплеуху от имени Гильдии. А если дело дойдет до крови, меня пырнут туда же, куда я пырнул его.

Но знал ли закон этот клатак?

– Тогда я требую награду. Должник, именем Гильдии Берущих ты должен подчиниться.

Да, он это знал.

Парень оглянулся на одну из двух подружек, с которыми он терся носами, а потом, не отводя от нее взгляда, размахнулся и хлестнул меня по щеке. Конечно, было больно, особенно из-за того, что он слегка порезал мне губу своим кольцом. Но оплеуха – это пустяк по сравнению с тем чувством, когда какой-то болван бьет тебе по щеке, а ты не можешь ответить. Мне не разрешалось ответить даже словами, пока он не заговорит первым.

Хозяйка налила мальцу полпинты пива за счет Гильдии с изрядным количеством пены, как бы давая понять, что́ она думает о сопляке, выставившем северян трусами, готовыми ударить того, кто не может отблагодарить в ответ. Деревенщина выпил, выбелив пеной почти безусую верхнюю губу, и утерся рукавом.

– Настоящий мужик должен платить долги, – заявил он с убежденностью двадцатилетнего молокососа, скорее себе самому, чем окружающим.

Но мне большего и не требовалось. Не стоило ему разговаривать со мной после того, что случилось. Теперь я мог ответить.

– А еще у настоящего мужика должны быть мозоли на руках, – сказал я, – а ты как будто одолжил свои у ребенка.

Похоже, он удивился, услышав мой ответ, но постарался скрыть это. Поднял кружку, словно бы показывая, что получил все, чего хотел, и ему наплевать, что я там говорю. Но ему было не наплевать, точно. Кто-то уже хихикал над моими словами, и смех задел его, тем более что его цыпочки все слышали. Я хорошо знал эту породу. У семьи наверняка водились какие-то деньги, но он оказался таким засранцем, что бросил постоялый двор, или лавку, или какое-то другое дело, из-за которого его мать истоптала себе все ноги, – а все лишь потому, что терпеть не мог, когда ему указывают. Должно быть, он отыскал дорогу в подложную школу Гильдии, нахватался там дешевых фокусов и совсем уже вообразил себя настоящим вором, но получил под зад еще до того, как увяз в долгах. Прошло немало времени, одежда его провоняла насквозь, и все-таки он пока не заложил своего последнего кольца. Еще одна тяжелая неделя – и парень мог бы стать мальчиком для утех или наемником, но не был достаточно миловидным и смышленым для первого или сильным для второго.

Я чуть было не пожалел его, но все еще чувствовал, как саднит щека от оплеухи этого недоноска, и поэтому сказал:

– Раз уж тут замешана Гильдия, можешь ударить меня еще раз. Должно быть, тебе очень обидно потратить первую попытку впустую, не причинив мне никакого вреда. Правда ведь, клатак подзаборный?

Между прочим, «клатак» означает «понос», если вдруг вы никогда не бывали в Гальтии или Северном Холте. Бывает, что хочешь сказать одно, а получается совсем другое, к большому твоему стыду и расстройству. Вот почему гальт никогда не скажет «глоток виски». Мы произносим «глоток» и «клатак» почти одинаково, но никто из нас не брезгует виски настолько, чтобы сравнить его с жидким дерьмом.

Посетители таверны – в основном пастухи и крестьянки, не привыкшие прощать слабость, – зашумели. Малец не мог допустить, чтобы последнее слово осталось за мной, и решил отплатить мне парой своих, пока кран еще течет. Будь он поумней, то первым делом отослал бы девиц на ближайший сеновал дожидаться, когда наступит время обменяться таракашками, что ползают между ног. Но умным он не был.

– Я и не собирался причинять тебе вред, мне просто хотелось пива. Но раз уж так, сейчас ты у меня прикусишь свой сраный язык, гальтский нап.

Спантийка открыла зубами бутылку, налила себе немного вина и с выжидающим любопытством приподняла бровь. Должно быть, она не знала, что «нап» означает «сосок», а то слово, которое собирался сказать я, – милый пучок волос в одном интересном месте.

– Сомневаюсь, что у тебя получится, спрам, – ответил я. – Когда стояк мешает отлить, и то бывает больней, чем от твоих ударов. Вот оно мое лицо, можешь попробовать. Сделай еще одну попытку, пока твои сестрички не сообразили, что сели не за тот стол.

Я коснулся черным языком кончика своего носа и подмигнул.

Это подействовало.

Он рванулся через весь трактир и махнул кулаком, целясь мне в челюсть. Я пригнулся и выставил вперед плечо, принимая на него всю силу удара. Не буду утомлять пересказом всей потасовки, скажу только, что сначала он молотил по мне своими кошачьими лапками, а кончилось все тем, что мы боролись на полу и я сжимал его голову, потом руку и снова голову. От мальца разило застарелым потом, как будто его кожа когда-то покрылась плесенью и с тех пор ее так и не отмыли. Хозяйка таверны сначала приговаривала: «Эй, эй!» и «Хватит, хватит!», а потом разогнала нас рукоятью цепа, который висел над бронзовым зеркалом, должно быть, с тех самых пор, когда она расчесывала им волосы гоблинов на Войне дочерей.

Я поднялся, прижимая ладонь к разбитой губе, и выглядел, вероятно, еще хуже, чем Кожаные Штаны. Тот откинул волосы назад с гордостью молодого петушка. Но раз уж он начал первым и вообще вел себя как последний козел, хозяйка подтолкнула его к двери. По пути он забрал своих цыпочек и, уходя, сказал: «Привет Гильдии!» – таким мерзким тоном, что теперь я уже не сомневался, что Берущие его разжевали и выплюнули.

– Жаль, что ты не допил свое пиво, – бросил я ему в спину.

Потом оглянулся туда, где стояла спантийка, но она скрылась во время заварушки. Этой женщине нужно было куда-то попасть. И она не хотела, чтобы ее узнали. Интригующе. Любовничек с подведенными глазами посмотрел на меня с рассеянным безразличием, как на пробегающую мимо собаку. Я подмигнул ему. Он фыркнул и отвернулся, чего я на самом деле и добивался, потому что мне нужно было кое-что выплюнуть изо рта и спрятать в кошель.

Кольцо Кожаных Штанов.

Гоблинское серебро.

Вероятно, самая ценная вещь, что у него оставалась.

Ради этого стоило стерпеть несколько скользящих ударов, к которым я был полностью готов. Я как следует ущипнул его за палец, когда стаскивал кольцо, чтобы ему казалось, будто оно все еще на месте. И если мне повезет, он не заметит потери раньше, чем завалится на сеновал.

И мне повезло.

Очень сильно повезло.

Я во многом самый обычный человек. Чуть ниже ростом, чем большинство, но такими уж гальты рождаются. Худой, как бездомная собака. Задницы нету и в помине, и потому мне требуется ремень, чтобы удержать штаны к северу от расщелины. Неплохой скрипач, как уже было сказано, и никто не станет хватать меня за горло, если мне вздумается что-нибудь сыграть, но и на свадьбу тоже не позовут. Кое-что я делаю хреново. Не умею сдерживать смех, когда вижу что-то забавное, к примеру. Плохо складываю числа в уме, работаю в поле, поднимаю тяжести. Но воровство – к нему у меня талант. Отчасти просто дар и готовность не упустить удачу. Везение – один из двух моих врожденных талантов. О втором расскажу позже.

Везение существует, а тот, кто это отрицает, просто хочет приписать все заслуги себе. Везение – это река. Я чувствую, когда попадаю в нее, и когда выхожу – тоже. Задумайтесь на минутку. Люди часто пытаются сделать что-то сложное и необычное, слабо представляя, получится или нет. Со мной не так. Если я чувствую, как в груди засияло внутреннее солнце везения, то уже не сомневаюсь, что сумею украсть у женщины кошель и найду там бриллиант или три золотых «льва». Смогу перепрыгнуть на соседнюю крышу, и черепица под ногами не обвалится. А когда тасую колоду карт, точно знаю, что завалю других игроков «пчелами» и «саперами», а может быть, их даже пару раз посетит старушка-«смерть».

Азартные игры пробуждают везение, но надолго его не удержишь. Можно выиграть круг-другой или пару раз удачно бросить кости, пока тебе не захотят перерезать горло. Хуже того, промотав везение за игорным столом, можно остаться без него, когда оно особенно понадобится. Почувствовав холод иссякающего везения, я понимаю, что дальше придется идти по скользкому льду, рискуя сломать копчик. И опускаю голову, потому что могу ненароком встретить человека, чье доверие обманул годом раньше, или девушку, которую когда-то бросил.

Это везение привело меня вместо подложной школы в настоящую. Обычно в Гильдию принимают всех парней и девушек, но только три из девяти Низших школ настоящие. В подложных учат самым основам – вскрывать замки, забираться на стены, драться на ножах. Но ничему более сложному – ни заклинаниям, ни умению находить ловушки и разговаривать с животными, ни мошенничеству и запутыванию следов. Просто муштра. Ты выходишь из школы сильным, быстрым, выносливым, с кое-какими навыками и по уши в долгах. Если сумеешь расплатиться с долгами – тем лучше для тебя. Если нет – подписываешь договор. Под рукой у Гильдии тысячи костоломов, проституток и чернорабочих. Она может нагнать толпу, которая обнесет целый город, а потом рассеется, не дожидаясь копейщиков местного барона.

Но я попал в настоящую школу.

По крайней мере, я так думаю.

Но все равно задолжал целую прорву.

Вот, читайте сами:

Досточтимый наш Кинч На Шаннак, студент третьего курса естественного обучения и первого курса магического, должник.

С великой неохотой и немалым разочарованием мы, казначеи Пигденейской академии редких искусств, верные присяге Гильдии Берущих, извещаем тебя, что тяжкая плоть твоих долгов переросла непрочную оболочку твоей готовности эти долги отрабатывать, каковой оболочке угрожает опасность лопнуть.

Поскольку в последние четыре сезона обучения твои платежи не превышали двух скачков за каждый, при таких вялых успехах ты не сможешь погасить задолженность в восемьдесят пять золотых скачков, одну золотую «королеву», одного серебряного «рыцаря» и три серебряных «слуги» (плюс проценты) за ближайшие шестнадцать лет. Нет нужды беспокоить наших актуариев, чтобы высчитать, что этот срок превышает вероятную продолжительность твоей жизни и ожидаемый период твоей полезности в работе. Лишь по настоятельной просьбе одного из твоих бывших мастеров мы сочли, что ценность твоего пребывания в живом и невредимом виде выше ценности предостерегающего наказания на глазах у всех прочих или твоей гибели, также доведенной до всеобщего сведения.

Посему тебе предписывается под страхом отрубания большого пальца явиться в ближайшее официальное представительство Гильдии для разбирательства и обсуждения, наиболее вероятным результатом которого станет заключение с тобой договора более высокого уровня. Наши источники помещают тебя в окрестности Белого тракта и предполагают, что ближайший к тебе Дом Гильдии может находиться в Кадоте. Разумеется, своевременный, сразу по прибытии, платеж в размере:

двух золотых «львов» и пяти серебряных «совят»,

или

одного золотого «разгрома», двух золотых «королев» и одного серебряного шиллинга,

поспособствует более радушному течению разговора и уверит нас в твоих добрых намерениях и готовности выполнить обязательства. Нет нужды напоминать, что навыки, полученные в наших стенах, позволяют большинству студентов отыскать достаточное для очистки своего честного имени количество денег за семь лет праздности или три года упорного труда и везения и что наше снисхождение, обременившее тебя лишь меткой раскрытой ладони, не сможет продолжаться вечно без неких похвальных действий с твоей стороны.

С искренней (пока еще) заботой о тебе,

смиренные казначеи твоих мастеров редких и завидных искусств, самолично.

Писано в первый Люнов день месяца зольня 1233 года.

Сегодня восемнадцатое, почти середина зольня. Жатвень наступит скоро, а вместе с ним и срок уплаты.

Кольцо вонючки – неплохое начало, но придется еще что-нибудь украсть в Кадоте.

А еще мне понадобится скупщик.