Читать книгу По осколкам памяти - Ксения Хиж - Страница 3

Ленинградская область. Районная больница.

– Ну? Соображаешь что? Как зовут? Помнишь себя? – медсестра заглядывает в лицо, щурится, морщится, мотает недовольно головой. – Вот горе же! И угораздило тебя так влипнуть. Ну-ка, пошевелись?

По-ли-на…

Произнесла мысленно, пробуя буквы на вкус. Но голоса нет. Имя воскресает и умирает на моих губах безмолвно.

– Ну-ка, посмотрись. Кто эта девочка? Имя скажи?

Перед лицом зеркало на ножке, что приставляет ко мне медсестра.

Я фокусирую взгляд, но почти ничего не вижу.

Облизываюсь, перевожу взгляд с сухих губ на глаза. Они серые, словно грозовое небо. Пустые. Одинокие. Взгляд выше. Короткий ежик светлых волос на черепе, марлевая повязка в бурых кляксах засохшей крови. Или йода. Не понимаю.

Вдох. Выдох.

Мотаю головой, закрывая глаза.

– Ну что, узнала себя? Как зовут?

Нет. Не узнала.

Только имя Полина на языке, с которого я не могу проронить и слова. Попыталась что-то сказать, но лишь невнятно мычала.

– Во-о дела! – протянула Людмила. Кажется, ее так зовут. – Мы тут всем персоналом за тебя переживаем. Все ждали, пока очнешься и хоть что-то расскажешь. А то ситуация то вообще не понятная. Найдена на пустыре еле живая, вся перебитая! Ой, как вспомню, какой тебя привезли, жутко становится. Неделю без сознания была. Очнулась и вот тебе на. Ничего не помнишь?

Я чуть мотнула головой. Перед глазами образы, быстро сменяющие друг друга, но уцепиться хоть за один из них – не получается.

Но я ведь Полина? Не зря это имя пришло в голову, едва открыла глаза. А может, и нет…

– Молчишь? – девушка медицинская сестра вновь щурится. – Сутки уже молчишь. А вот во сне бормочешь. Хрень правда всякую, но говоришь! Ну, ничего, время лечит. Главное, что в себя пришла. А пальчиками то пошевели?

Я сглотнула слюну, что колючей иголкой царапнула сухое горло. Не без усилия, но смогла пошевелить пальцами правой руки. Остальная часть тела, словно не слушалась меня и отказывалась повиноваться.

– Ну, уже хорошо. – Протянула задумчиво. – Ладно, отдыхай. Я позже зайду.

***

– Она очнулась, – бросила хмуро Людка. – Доволен? Может, женишься на ней? И почему у тебя такой интерес к этой замухрышке?

Она засмеялась громко и хрипло, каркая словно ворона. Борис посмотрел на нее как на дуру и молча засунул в рот ложку картофельного пюре. Мать опять пюре столкла не с молоком, а на воде. Он как питаться этой херней должен? Он мужик уже, а не пацан слюнявый.

Злость набирала обороты.

– И что она? – спросил он, чтобы отвлечься и чуть успокоиться.

Людка вытащила из микроволновки контейнер. Запахло рыбой. Села за стол напротив, открыла крышку. Капли подливки разлетелись во все стороны: на ее лицо, на стенку за ней, выкрашенную в светло-розовый. Он опустил голову – на его тёмно-зелёную форму тоже прилетело. Вот не дрянь же, а?

Борис тяжело выдохнул. Ложка пюре. Половина котлеты. Жует и слушает.

– В себя пришла. Вот точно говорят на молодых и красивых все как на собаках заживает. Думали, не очнется уже. Только вот показатели в норме, а сама как овощ. С головой что-то. Не помнит ничего. Амнезия. Полнейшая.

– Серьезно?

– Ага.

– Так она говорит? – рявкнул он недовольно с набитым ртом. Перестал жевать. – Но не двигается? Или что я не пойму?! Ясней выражайся!

Людка посмотрела на него недовольно. И даже опасливо. Неуравновешенный этот Борис! Странный – все говорят. Только и терпят, что работать некому, да главврачу какой-то там дальний родственник. Но ей все равно. Она может впервые в жизни влюбилась!

Людка одернула рубашку, выставила челюсть вперед и деловито сказала:

– Не говорит она. Мычит только. И не шевелится. Так яснее?

Маленькие глазки Бориса забегали из стороны в сторону. Ноздри раздулись от возбуждения. Комок не дожёванной котлеты встал комом. Он прокашлялся:

– А личность установили?

– Не-а. Ни документов, ни вещей, ни свидетелей. И похожую вроде никто не ищет. Там, кстати, к главврачу сейчас полицейский придет, чтобы ориентировку на опознание дать. Вдруг, кто узнает.

– А мне она кажется знакомой.

– Ага, слыхала уже – та, звезда оркестра. Ха-ха!

– Да не, на сеструху мою пропавшую похожа. Поэтому и ходил. Аж сердце болит теперь.

Борис засунул в рот всю оставшуюся еду, проглотил не жуя, поперхнулся.

– Надо же. А может, это она?

– Не знаю. Может.

Людка протянула ему стакан воды, и он благодарно кивнул. А все-таки, не плохая она баба, хоть и душная, зануда то есть. Так и он не подарок. Зато она в теле, он таких любит. Он встретился с Людмилой взглядом и оба улыбнулись.

– Ладно, я пойду.

– Домой? Спать?

Она вытащила изо рта кость от рыбы.

– После ночи сам Бог велел спать. Но это позже, а пока дела у меня.

– М-м, деловой то какой.

На ее лице застыла маска ехидства. Или заигрывает она так. Не понятно.

– Ты пиши если что. Тебе же тоже на сутки только в понедельник?

– Ага, – она прыснула смехом. – А что писать то?

«То» она произнесла нараспев. Точно заигрывает. Не показалось.

– Ладно, я напишу. Может, сходим куда. Кино там, не знаю. Что думаешь?

– А может, и сходим. Пиши.

И она вновь закаркала хриплым, но громким смехом. Борис натянуто улыбнулся и вышел.

***

У кабинета главного врача уже стоял высокий и худой, точно палка полицейский. В руках он держал папку скоросшиватель и ручку.

– Здравствуйте, – поздоровался Борис и прошмыгнул мимо. Свернул за угол и замер, прислушиваясь, потому как главный врач вышел из кабинета и продолжил, начатый видимо несколько минут назад разговор:

– Не помнит. Ни имени…, ни откуда родом, ни как угодила в эту аварию. Описание составим, может и узнает кто. Единственное, что во сне, она часто рассказывает о себе, а проснувшись, не помнит этого. Я лично слышал ее бормотание и вроде бы похоже на правду, а вроде и нет. Сцена какая-то, драгоценности, часы за миллион. Возможно, мозг просто так реагирует на стресс и выплескивает фантазийные сны, что-то типа галлюцинаций.

Борис сглотнул слюну и сильно зажмурился. Скривился весь, сжался. Нос нещадно защекотало, и он все-таки чихнул. А открыв глаза, увидел лицо Радислава Георгиевича, главного врача и своего троюродного дядьки по совместительству.

– О, Борис, ты здесь.

– Да, здравствуйте. Я вот мимо…

– Это удачно, что мимо. Я на операцию уже бегу. Экстренная. А ты про девчонку из третьей палаты товарищу расскажи. Ты же дежурил сегодня, когда она в себя пришла, описать ее сможешь? Ну, там возраст, черты лица. А то я все, опаздываю. А мне опаздывать нельзя, на кону жизнь человека.

Борис кивнул. В груди заклокотал огонь. Возбуждение. Адреналин. Неужели то, о чем он вчера подумал, может исполниться?

– Хорошо.

– Приятно было познакомиться, оставляю вас. – Радислав Георгиевич пожал полицейскому руку, хлопнул Бориса по плечу и оставил их.

– Ну что же, – мужчина раскрыл папку, нажал на кнопку шариковой ручки, посмотрел ему в глаза. Пристально. Чуть щурясь. По спине Бориса поплелся холодный пот. – Расскажите? Визуальный портрет?

– Да, конечно. – Борис сглотнул слюну. Перед глазами пухлые губы. Яркие, красные, точно бутон малинки.

– Губы тонкие, ну такие бледной полоской.

Полицейский черканул в блокнот.

– Таак…

– Глаза… – Лысая некогда блондинка смотрела на него и Людку большими круглыми от страха голубыми глазами. Чистыми и яркими, как прозрачная озерная вода. – Кажется карие. Волосы? Так она лысая. Ну, темно-русые были, кажись. Нос прямой, лоб прямой.

Мужчина усмехнулся.

– А что лоб бывает не прямой?

И подняв голову, посмотрел на Бориса. Смущенно опустил взгляд. Потому что не прямой – это как раз про Бориса. Ямка по середине лба у него.

– Возраст?

Борис задумался. По телеку передавали, что ей двадцать. На вид так вообще восемнадцать.

– Двадцать семь примерно. Чуть ближе к тридцати.

– Да? А Радислав Георгиевич говорил, что молоденькая совсем?

– Так вас на лысо побрей и не корми неделю нормальной пищей, тоже, небось, помолодеете.

Борис заржал, а полицейский лишь сощурился, чуть улыбнувшись левым уголком губ.

– Спорное утверждение, но да ладно, оставим пока так. Наши люди все равно чуть позже допросят ее, как будет разрешено. Все-таки ее сбил автомобиль, да еще и переместили тело, думая, что мертва. А это уголовная ответственность, статья. Но спасибо и на этом. Пробьем по сводкам, может, найдется кто, кого ищут по подходящим параметрам.

– Ага, – Борис сглотнул слюну, чувствуя, как на лбу выступает испарина. Бисеринки пота вот-вот норовились скатиться ему на глаза. – Вам спасибо. Мы всей больницей за нее переживаем и ждем, что родственники найдутся.

– Дай Бог, так и будем. До встречи.

Полицейский развернулся и зашагал по коридору к двери с яркой горящей вывеской «Выход», а Борис прислонился к стене и чуть не сполз вниз. Сердце бешено отстукивало самбу, но, кажется, у него все получилось. Мать будет в восторге!

***

Людмила вошла в палату, чтобы поменять грушу мочеприемника и сделать несчастной укол.

Присела на корточки, свинтила крышку, выливая мочу в металлический таз. Девушка зашевелилась и чуть слышно застонала.

– Больно тебе, маленькая? Ну, ничего, потерпи. Зато уже немного шевелишься!

Та замерла, вздыхая. Люда сделала ей укол, поменяла повязки.

Девчонка облизнула губы и смиренно закрыла глаза, и пока Людмила возилась с капельницей, провалилась в сон – снова тревожный, полный воспоминаний – обрывки фраз, голосов, событий. Лента ее жизни бесконечно крутилась перед глазами…

– На часах сотни бриллиантов, – сказала она чуть слышно, когда Людмила закончила дела и открыла дверь палаты.

– Что? – она обернулась.

Девчонка спит вроде. Дыхание ровное, но губы шевелятся. Опять говорит во сне?

Людмила вернулась обратно, подвинула табурет и села рядом.

– Что ты говоришь, милая? Что за бриллианты? Или придумала?

Девушка молчала с минуту, а потом даже головой мотнула.

– Нет, ничего не придумала. Я ему часы купила в подарок с бриллиантами, лимитированная коллекция.

– Слова то, какие знаешь! – Людка усмехнулась. – Лимитированная. Звать то тебя как?

Но девушка проигнорировала. Продолжая свой рассказ, повторяя предложения, словно заезженную пленку.

 …Я отправилась в тур, как он и просил. Сама уже ничего не хотела. Музыка, что раньше была смыслом жизни и спасением, вдруг тоже стала противна. Да и руки не слушались. Едва я касалась белых клавиш, как мои пальцы начинали дрожать. Репетиции были сорваны. Все. Одна за другой. И уже в городе на Неве мы приняли решение расстаться. Оркестр отправился дальше без меня…

Людмила навострила ухо, прикасаясь к пациентке вплотную, нависая над ней так близко, что улавливалось горячее дыхание шепота. Но слов все же разобрать не удавалось. И лишь когда голос ее стал чуть тверже, Люда начала понимать.

…Он изменил мне.

И я сломалась.

До него в моей жизни не было потрясений. Ровная черно-белая полоса музыки.

Ни волнений, ни печали, ни радости.

Девчонка закашлялась и попыталась повернуться на другой бок. Люда недовольно поджала губы, хватая ее за локоток и возвращая обратно в исходное положение.

– Эй, ты проснулась? Спишь?

Тишина. Дыхание спящего человека – ровное и размеренное.

– А ну-ка расскажи, что там дальше было? – Людка потормошила ее за плечо. Тихо, осторожно, желая одновременно и побудить на разговор и не разбудить реально. – Чего он сделал то? Трахался с другой? Ну, слушай, в нашем мире такое часто бывает. А ты, что же сразу под машину? Вот ведь глупая. Хотя погоди, как это под машину? А что ты про немцев каких-то говоришь? При чем здесь Мюнхен и наш район?

Людка нахмурилась. В их округе на пять тысяч человек она ни про каких Мюнхенов не слышала.

– Сказочница-а-а, но интересно. Такого экземпляра я еще не встречала, а уже десять лет на посту медицинской сестры сижу. Слушай, даже жалко тебя будет в психушку переводить, если окажется что ты того. Ну-ка, расскажи, что там дальше было?

Она ткнула ее острым ноготком в плечо.

Ущипнула за запястье левой руки и девчонка тяжело вздохнула. Приоткрыла рот и вновь зашептала.

…Я не сдала билеты. Я просто ушла, никому не сказав, что больше не в оркестре. Родители и он так и думали что я в турне. А я вышла из аэропорта и уже через час сидела в съёмной комнате на окраине города. Спустя десять дней закончились наличные. Карты и вещи остались в автобусе музыкантов, и я осталась без средств. Звонить ему или родителям… Мама бы не одобрила моих намерений. А я впервые в жизни осталась одна – без ее опеки, без музыки, без круглосуточных репетиций. И это было так…потрясающе! Свобода! Я и не думала, что она может так пьянить. И тогда я нашла подработку…

Девчонка закрутила головой из стороны в сторону. Из глаз её брызнули слезы.

Людмила нахмурилась, гладя на приборы. Сердцебиение учащалось.

… Я узнала его слишком поздно, ровно в тот момент, когда он открыл принесенный мной конверт, поднес к лицу, хмуро всматриваясь. Мои глаза расширились от ужаса, когда белое облачко какой-то пыли взвилось вверх, аккурат вокруг его лица.

– Чего? Какой еще пыли? Ты что несешь, малая?

Людка сжала с силой ее запястье, но девчонка молчала, сжав пухлые губы до белизны.

– Во, дура! Вот считай и закончилась твоя жизнь! Ку-ку! Сейчас, я катетор поменяю, подожди, а то вены опухли аж!

Люда мотнула головой, отпустила ее руку и вышла из палаты.

Тихий голосок разрезал тишину:

– …Вдох. Выдох. Мой – судорожный от страха, его – удивленный и в тот же миг задыхающийся. Руслан пошатнулся, ловя губами воздух.

Яд – закричал кто-то рядом. Со всех сторон к нему ринулись люди, а я словно приросла к полу и очнулась только тогда, когда его громила охранник резко повернулся в мою сторону и взгляд его не предвещал ничего хорошего. Еще бы, ведь я только что собственноручно отравила того, кого знала с детства.

Убийца! Я всхлипнула и бросилась не на помощь ему, а прочь.

Сожаление, чувство вины, разъедающее тебя словно яд, выработанный собственным организмом – чужого не надо! – раздирающий на молекулы.

Ночь. Дорога. Фонари. Искрящиеся снежинки первого снега. Визг шин позади. И я уже вижу на дороге свою тень, бросаемую от приближающегося света фар. Хлопок. Удар. Яркая вспышка перед глазами. Я словно тряпичная кукла лечу к обочине, немея, умирая, не чувствуя ничего от боли…

Людмила вернулась через минуту. Ловко справилась с ее венами и вновь вплотную приблизила лицо.

– Что говоришь? Ну-ка, я слушаю!

– Боль ушла. Осталось лишь чувство вины, что застыло во мне, превращая в лед. И теперь я не могу и пошевелиться. Мое тело – пленник в сосуде сожаления. Как мне жить, если по моей вине…

– Ах вот оно что! – прошептала Людмила, разбирая слова через раз, но услышав главное. – Главврач значит прав, твои показатели в норме, но из-за пережитого стресса мозг пока отказывается давать команду говорить и двигаться. Ну, ничего, значит восстановишься. Если не сказочки все это. А то знаешь, есть и еще другая, не официальная так сказать версия. Знаешь какая? Что с головой у тебя не все в порядке. Тронулась умом. Отсюда и галлюцинации и речи вот эти. Лежал тут у нас как-то товарищ, так он и во сне и на яву себя генералом инопланетных войск объявлял. И так правдоподобно говорил, что сейчас в дурке лечится. Ох, несчастная девка! И за что тебе такое в твои то годы. А лет то тебе сколько? Семнадцать? Двадцать? Двадцать пять? Вот ей богу не пойму.

Девчонка снова молчала. Глаза закрыты. Губы бездвижны.

– Уснула? Ну как всегда…

Дыхание ровное. Пульс успокоился до обычной частоты.

– Ладно, спи, фантазерка. Время покажет кто прав.