Читать книгу Революция женщины - Ксения Кислая - Страница 2

Москва, 10 октября 1918 года

– Гляди, чего это она так расшкерилась… Может, хлеб попрятала? Поди, у пахана спроси. Берем? Пальтишко можно реквизнуть.

Невозможно спутать этот бойкий, наглый мальчишеский возглас. Без сомнений – они стоят где-то неподалеку и выжидают свою следующую жертву. Беспризорники. Осиротевшие маленькие дети и подростки затопили улицы Москвы после Великой войны1 и революции. И теперь грабят людей на каждом углу. Им годилось все: еда, ценные вещи, даже одежда, особенно теплая.

Все внутри перекрутилось, сжалось и замерло. Взрыв страха в животе огненной волной распространился по всему телу. Нет, подавать вид нельзя. Даже дрогнуть, чуть замедлить шаг.

Соня чуть плотнее обмотала дырявый шарф вокруг лица и поглубже втянула голову в воротник пальто. Старалась шагать как можно мягче, чтобы невысокие, давно стоптанные каблуки ее сапог не цокали по дороге.

Ветер нещадно хлестал по голым кистям рук и лицу, умудрялся пробираться под одежду и, кажется, даже под кожу. У нее замерзли пальцы ног, уши, щеки, да и вообще все тело. Кажется, даже кости.

От осенней промозглости как могло спасало старое пальто – одна из немногих вещей ее прежнего огромного гардероба, которую пока удалось сохранить. Когда-то это пальто было очень элегантным. Тонкая темно-коричневая шерсть, точеный силуэт, сужающийся к талии, аккуратно сшитый высокий ворот. Несмотря на фасон и цвет пальто, Соня видела в нем скорее деловитость и собранность, нежели строгость. Сейчас некогда мягкая, плотная ткань стала жесткой и потертой, местами загрязнилась и порвалась.

Конечно, Соня знала, что вечером из дома лучше не выходить – слишком высок риск попасться в лапы уголовникам. Увы, чувство голода пересилило страх столкнуться с этими дикарями. Она договорилась об обмене комплекта украшений из жемчуга – то немногое, что у нее осталось от давно почившей бабушки – на хлеб. И не успела вернуться из деревни, где жили покупатели, до захода солнца.

Они нашлись случайно, неподалеку от очереди за продуктами. Пища теперь выдавалась по продовольственным карточкам, строго в соответствии с категорией их владельца, и, чтобы получить наконец еду, нужно было выстоять в огромных, почти неподвижных очередях. В тот день Соня – а она принадлежала к четвертой, самой «низкой» категории, которой полагалось меньше всего продовольствия – прождала три часа на улице, но так и не получила ни одного положенного ей грамма. Заметив это, какая-то молодая девушка подошла к ней и будто невзначай упомянула, что ее хозяева, между прочим, господа состоятельные, скупают красивые буржуйские «цацки». И коли такие имеются, готовы обменивать ценные вещицы на продукты. А это главное богатство нового времени.

Соня не могла отказаться. Продавать украшения на рынках стало слишком опасной затеей, хотя она прежде пытала счастье на Сухаревском. Увы, Соня оказалась плохим продавцом. Она не умела зазывать покупателей, расхваливая свой товар, не могла уговаривать их, когда те сомневались, и всегда терпела крах, когда с ней начинали торговаться.

На московских рынках было много таких: грязных, голодных, готовых отдать все самое ценное за картошку, пшено, хлеб или селедку. Порой она узнавала среди продавцов старых башмаков, живописных картин или музыкальных инструментов людей, которых ей некогда представляли в светских гостиных – учеными, художниками, артистами, баронами, графами, даже князьями. Она была одной из них, «бывших людей». До уничтожения большевиками сословий – юная графиня Софья Белозерова. Ее жизнь должна была только начинаться, когда Россию настигла революция.

Где-то за спиной, издалека, она вновь услышала ругань и смешки шайки подростков-мальчишек. Едва заметно повернув голову, Соня краем глаза увидела, что их было по меньшей мере трое. Прислонившись к стене дома, они курили самокрутки и из-за угла наблюдали за прохожими. На вид им было лет четырнадцать. Подумать только! Так бешено бояться детей! Происходящее напоминало засаду хищника, а Соне совсем не хотелось стать добычей этого прайда.

Она не знала, заметили ее или нет, ей ли были адресованы те крики или нет. Знала одно – проверять не стоит. Обернувшись, точно привлечет к себе внимание. А ей был слишком дорог тот небольшой кусок чуть подсохшего хлеба, уютно устроившийся у нее под пальто.

Если беспризорники все-таки остановят ее, помощи ждать неоткуда. Пускай она будет вопить во весь голос, срывая связки, пускай ее услышат двое, да даже пять человек – скорее всего, ни один не защитит. А зачем рисковать? Проиграешь – сам сдашь все, что при тебе есть. Нарваться на бандитов может каждый житель этого города. Глядишь, лотерея выберет тебя завтра. Так зачем искушать судьбу еще и сегодня?

Нужно успокоиться и продолжать уверенно идти вперед. Будто она самый невзрачный человек на этой улице, которому нечего скрывать. Изнутри Соню грызла паника, хотя до поворота на Остоженку, где они с девочками арендуют комнаты, осталось всего-то несколько метров…

Мальчишки начали что-то истошно кричать, но из-за завываний ветра и обмотанного вокруг головы шарфа Соня не разобрала слов. Ни в коем случае не оборачиваться! Наконец она свернула за угол крайнего на улице дома и, слегка отодвинув от уха шарф, прислушалась. Голоса так и остались вдалеке. Звуков преследования не было. Ее не заметили! Ну, или плюнули, не стали терять на оборванку время. Какая разница?

Чуть не вскрикнув от радости, Соня бросилась к подъезду, своему спасательному буйку в разбушевавшемся море. Только массивная дверь со скрежетом захлопнулась за ней, и сжатое из-за холода тело мгновенно расслабилось. Как и в большинстве зданий города, в их доме не топили, но здесь хотя бы не было сквозняков. Еле перебирая ногами, Соня стала подниматься по длинной лестнице.

Они с Машей и Таней – двумя другими дворянками, оказавшимися после переворота без имущества и близких родственников – снимали квартиру на верхнем этаже потихоньку разрушающегося дома. Высота этажа была одним из главных их условий при поиске жилья. Снизу было слишком шумно – забастовки, лозунги, разбои, перестрелки, взрывы, грабежи, насилия. Как можно уснуть, слушая все это?

Соня наконец взобралась к нужной лестничной клетке и остановилась, переводя дух. Изнуренный ежедневным недоеданием, организм теперь совсем плохо справлялся с физическими нагрузками. В дверях соседей мелькнуло любопытное женское лицо. Девушка выглядывала из щелки, стараясь разузнать, что творится в квартире напротив. В их квартире! Узнав в Соне одну из хозяек комнат, та нехотя спряталась и плотно закрыла за собой дверь.

Послышались странные приглушенные звуки… Это с грохотом падали книги на пол.

Она осторожно приоткрыла дверь и вошла внутрь. Уже привычная картина: коммунистки пришли с обыском и переворачивают в их жилище все с ног на голову. Никак не уймутся, ведьмы! С деловитыми выражениями лиц они доставали книги с полок, бегло пролистывали их и без церемоний бросали на пол.

– Аккуратнее! Это же коллекционные издания, – возмутилась Соня, замерев на пороге.

– Тебе-то что, эти книги уже не твои, а государства, – важно провозгласила одна из коммунисток, пухлая девушка с круглыми розовыми щеками и тонкой длинной косой, достающей ей до поясницы.

Книги продолжали биться об «елочный» паркет в французском стиле. Корешки трещали, страницы загибались. Таня расстроится… Она бережно хранила лучшие издания из библиотеки своего ученого отца, которые тот некогда выписывал из-за границы.

Девочек, кстати, нигде не было видно. Значит, они пока не вернулись домой и еще не знают, какой хаос опять царит в их доме.

Полки шкафов выдвинуты, вещи разбросаны. Нижнее белье, книги, вилки, ножи, записные книжки, шкатулки, туфли – все одной гурьбой валялось на полу. «Проклятье! – почти завизжала Соня про себя. – Драгоценности нашли…»

Тайник, который соседки с таким мастерством соорудили под половицей (право, он же был совершенно незаметен!) так и остался открытым. Кольца с драгоценными камнями, подвески, серьги, ожерелья – все то, что кормило бы Соню, Машу и Таню еще не один месяц – аккуратно было сложено на столе. Словно трофей захватчиц.

Арестовали Соню без слов. Просто увели с собой, даже не пояснив, в чем именно ее обвиняют. Впрочем, стоит ли объяснять?

Через час она оказалась в здании Чрезвычайной комиссии, управление которой теперь восседает не в Петрограде, а тут, в Москве, на Большой Лубянке. Посадили в тесном, душном коридоре, к еще десяткам таких же арестантов. Все ждали встречи со следователем, готовились к допросу и гадали, выберутся они сегодня из этого капкана или так и останутся ночевать на Лубянке. Надо полагать, некоторые из них – как и сама Соня – вовсе не представляли, какое чекисты придумают обвинение для ареста.

Она начала исподлобья изучать своих соседей. Напротив сидел мужчина лет шестидесяти. Худое изможденное лицо было покрыто глубокими морщинами, выцветшие глаза уставились на какой-то незначительный предмет у окна. Он что-то бормотал себе под нос, то и дело прокручивая пальцами трость. Неподалеку от него сидела молодая девушка, по всей видимости, ровесница Сони, а может, и еще младше. Она была неестественно худа, на лице и руках засохла грязь. Под глазом темнел большой синяк. Платье на ногах разорвано, видна кровь. Коленки потерты… Возможно, девушке не повезло с задержавшими ее чекистами, грустно подумала Соня.

Компанию молчаливым несчастным людям составляли шумные уголовники. Они бодро бранились и смеялись, то и дело подшучивая над чем-то, и явно не рассчитывали на слишком суровый обвинительный приговор. Но был и необычный человек: одетый, как работник ЧК, в длинное темное пальто и фуражку, он тем не менее выглядел подделкой. Может, это один из тех, кто устраивает облавы под видом сотрудников Чрезвычайки? Очень простой способ грабить дома, между прочим. Никакого сопротивления!

Она не представляла, что ее ждет в кабинете следователя. Соне до сих пор ни разу не приходилось общаться с сотрудниками органов госбезопасности. Эти люди были сверххищниками в городе: их боялись больше милиции, беспризорников, уголовников, военных и контрреволюционеров. Говорили, что они могут стрелять на месте, без ведения следствия, а еще чекисты сами выносят приговоры арестантам и контролируют городские тюрьмы. Им ничего не стоит придумать обвинение, даже когда человек ни в чем не виноват, или же добиться признания пытками и избиениями. Попасть им в лапы – запросто, а вот выбраться из них без крови – невозможно.

В грустных раздумьях наблюдая за хаосом вокруг, Белозерова вдруг заметила в другом конце коридора мужчину. Он неподвижно стоял и, не отрывая взгляда, смотрел на нее.

Опять это чувство – страх. Страх, сковавший ее при виде холодного, почти свирепого лица. Мужчина выделялся среди остальных людей. Высокий, широкоплечий, статный, он был будто из другой колоды карт. Его массивная фигура застыла среди снующих туда-сюда чекистов и арестантов, которые резко поблекли на его фоне.

«Может, мой следователь?»

Нет, следователи находились в кабинетах и ни на секунду не отрывались от допросов задержанных.

Больше всего будоражил его взгляд. Волевой. Уверенный. Спокойный, но несколько настороженный. Задумчивый. Этот человек будто просвечивал ее, изучая всю до малейшего остатка. Казалось, он уже знал все: что ей холодно, страшно, хочется есть и пить, а еще дико ноют уставшие ноги.

Что-то в этом мужчине напоминало ей… Но она никак не могла понять… Это было в прошлой жизни, до переворота. Соня почти не вспоминала то время, стараясь отгородить себя от ненужного чувства ностальгии по ушедшим дням. Она даже стала с трудом восстанавливать лица людей, с которыми некогда общалась.

Кем же был этот человек? Другом ее тетушки-опекунши? Кавалером, с которым она танцевала вальс на очередном балу? Братом одной из подруг? Нет, она быстро убедилась, что незнакомец не был ее старым знакомым из высшего общества. Черт знает почему…

Он был одет в длинное кожаное пальто черного цвета, доходившее ему до колен. Из-под пальто виднелись белоснежная рубашка и темно-серые брюки. Типичный чекист. Разве что фуражки не носит.

Пока она с любопытством разглядывала его, мужчина начал приближаться. Соня еле слышно нервно вздохнула.

– Вы?

Голос у него был очень низким. Когда незнакомец подошел вплотную, она разглядела в голубых глазах немой вопрос. Темные брови сошлись на переносице. Что его так шокировало, она не поняла, но спросить не успела.

Из кабинета следователя высунулась голова низкой, полноватой, неухоженной женщины. Не потрудившись найти арестантку, она просто заорала:

– Эй, Белозерова!

Увидев, что девушка отреагировала на зов и собралась встать, мужчина остановил ее.

– Сидите здесь, – тихо, но властно бросил незнакомец и скрылся в кабинете.

Спустя несколько нестерпимо долгих минут он вышел и жестом руки пригласил ее следовать за ним. Этот человек что, знает о ней больше, чем нужно? И решил взять дело самому?

Пытаясь подавить нарастающую тревогу, она поднялась со скамьи и засеменила рядом с ним. И зачем он ходит такими размашистыми шагами?

К горлу подступил приступ тошноты. От волнения или голода, она не знала. А ведь Соня сегодня так и не поела… Хлеб, конечно, нашли при обыске, а обратно не вернули. Кормят ли в тюрьме, интересно? Она уже и не прочь отправиться в камеру, если только там подают ужин… Говорят, тюрьма есть прямо в этом здании, в подвалах, наскоро оборудованная сразу после переезда Чрезвычайки. И теперь донельзя переполненная.

Они молча петляли по длинным пустынным коридорам. Почти по всему зданию уже потушили лампы, и дорогу им освещал бьющийся в окна свет луны.

Рабочий день давно подошел к концу. Сотрудники ЧК отправились домой, к семьям. На передовой остались разве что оперативники, вынужденные дежурить в стенах здания на Лубянке целые сутки. Отчего же ее новый знакомый – если, конечно, его можно так назвать – не спешит прочь, а тратит время на какую-то несчастную девку, взятую не пойми за что?

Он не потрудился ничего объяснять ей. Не представился, не пояснил свой странный вопрос, не сказал, куда ведет ее и зачем.

Измотанная Соня ковыляла из последних сил. Ноги не слушались, отяжелели и заплетались. Вот-вот, и она свалится на пол. Мужчина же продолжал ее вести туда, где не было ни следователей, ни арестованных. Вообще никого.

Ей стало не по себе. В голову снова полезли все эти страшные россказни о жестокости сотрудников органов госбезопасности… Кто защитит ее, если этот хмурый, закрытый человек, например, ударит ее? Соня похолодела, заметив широкие мужские ладони. Они были вдвое больше ее рук и, наверное, могли сделать очень больно. А там, под его пальто, надо полагать, спрятано оружие… Возможно, не одно.

Наконец они дошли до высоких узких деревянных дверей, которые, по всей видимости, вели в его кабинет. Мужчина повернул ключом в замке, развернулся, открыл перед ней дверь и стал ждать, пока девушка пройдет внутрь. Необычный жест. Неужели он старался держаться с ней так, как это было бы ей привычно? Нет, он не был галантен, как джентльмены в светских гостиных, однако вел себя с ней более уважительно, чем все вместе взятые представители новой власти, которые когда-либо ей попадались.

Подарив ему слабую благодарную улыбку, Соня неуверенно прошла внутрь. Большая приемная в дневное время суток, скорее всего, становилась очень светлой – вдоль длинной стены один за другим расположились высокие окна. Стол секретаря был абсолютно пустым, но все в помещении говорило об ее постоянном присутствии: чистота, порядок, несколько личных вещей на шкафчиках и полках, ухоженные растения в горшках и тонкая ажурная шаль, накинутая на спинку кресла. Неподалеку от рабочего стола находился габаритный сейф для документов. Так вот оно что! Секретарю просто нужно прятать все бумаги под замок перед уходом. На всякий случай.

Он подошел к другим дверям внутри приемной и опять пропустил ее вперед, в теплый и уютный кабинет, в котором, несмотря на позднее время, еще горел свет и было очень тепло. Хотя чекист и отпустил секретаршу, он явно еще собирался вернуться в свой кабинет, когда встретил Соню в коридоре.

В дальнем углу просторной комнаты стоял массивный стол из темного дерева. На нем лежала целая кипа бесчисленных бумаг, и, если приглядеться, можно было заметить в этом хаосе какой-то порядок, понятный лишь одному хозяину кабинета. Сейф для документов здесь поставили вдвое больше, чем в приемной. Вдоль стен расположились мягкие кресла и диваны светло-коричневого оттенка. На полу лежал плотный мягкий ковер оливкового цвета. Тяжелые темно-зеленые шторы были лишь слегка задернуты, создавая в комнате атмосферу уединенности, однако частично открывали вид на центральные московские улицы.

В большом камине, облицованном натуральным камнем, слабо потрескивал огонь. За стеклянными створками высоких шкафов, изготовленных из того же темного дерева, что и стол, виднелись книги. «Хоть здесь их могут использовать по назначению, – грустно подумала она. – Не то что в домах жителей, где книги служат дровами для отопления квартир».

Никаких личных вещей Соня не заметила. Ни семейных фотографий, ни причудливого декора интерьера, которым солидные мужчины так любят захламлять рабочее пространство, лишь бы продемонстрировать свою статусность. Здесь было только то, что действительно нужно. Графин с водой и стаканы, ворох газет, чистая бумага с карандашами, географические карты, свернутые в трубы, календарь, часы, настольная лампа и телефон – вот и все, что этому человеку было нужно для работы.

За спиной прозвучал тихий голос.

– Присаживайтесь.

Продолжая сохранять молчание, Соня прошла к его рабочему столу и села на стул для посетителей. Мужчина вынул из-за пазухи небольшую стопку бумаг и бросил их на стол. Потом снял пальто и опустился в кресло.

– Белозерова Софья Алексеевна. Все верно?

Она кивнула и, не упуская момент, принялась изучать его. Память отчаянно поднимала на поверхность какие-то обрывки воспоминаний, однако Соня никак не могла ухватить их и собрать все воедино.

– Дата и место рождения?

– 23 января 1893 года. Москва.

Мужчина неспешно переворачивал страницы, видимо, заведенного на нее дела.

– Проживаете на Остоженке, дом №3?

– Да.

– Семейное положение, дети?

– Не замужем. Детей нет.

– Соседи по комнатам есть?

– Есть.

– Кто?

Соня нервно сглотнула.

– Две подруги.

Он поднял на нее требовательный взгляд.

– Кто конкретно?

– Это имеет значение?

– Ваших подруг вслед за вами не арестуют, если вы об этом. Мне нужна эта информация для общего сведения, и только.

– Мария Степановна Ереминская и Татьяна Алексеевна Старшова.

Любопытство вдруг захватило ее до кома в горле.

– Мы с вами знакомы?

Чекист усмехнулся. Вопрос позабавил его?

– Наше знакомство было непродолжительным. Вы в самом деле не помните?

Он сложил руки на столе и наклонился вперед так, что его лицо попало прямо под свет настольной лампы. Вглядывался в нее, будто пытаясь убедиться, говорит ли она правду или лишь прикидывается дурочкой.

У него были небольшие, но очень выразительные голубые глаза, четко очерченный большой рот, крупный нос с еле заметной горбинкой, темные широкие брови, волевой подбородок. На чуть смуглой коже виднелась пробивающаяся жесткая щетина. Иссиня-черные волосы были достаточно коротко острижены.

Несмотря на мужественную красоту, лицо его было необычайно жестоким. Цвет прищуренных глаз напоминал глубокий лед на чистом озере; тонкие губы постоянно изгибались в какой-то еле заметной, будто саркастической усмешке; брови то и дело хмурились, когда он задумывался, либо взлетали вверх, когда он удивлялся. Чекист был старше ее примерно лет на десять, навскидку подумала Соня, заметив небольшие складки у губ.

Интересно, чем именно он занимается в Чрезвычайке? Арестовывал ли он ее старых знакомых, некогда носивших дворянские титулы? Решает ли судьбы обитателей внутренней тюрьмы? Участвует в расстрелах? Нажимает ли на курок собственными руками или только отдает приказы? Какой вынесет вердикт по ее делу?

В памяти наконец прозвучали какие-то отголоски. Нет, она все-таки помнила его лицо. Определенно, этого человека Соня видела в прошлой, такой далекой жизни. Но тогда он был другим. Телосложение его не было таким крепким, он казался меньше, волосы были острижены совсем коротко, а в глазах еще не появилось столько хладнокровия, уверенности в себе и… лицемерия, что ли? Тогда перед ней стоял молодой человек, а не мужчина, как сейчас.

Он был офицером в царской армии. «Ну же, что еще? – подбадривала она себя. – Следует вспомнить, я не в той ситуации, чтобы гневить этого человека».

– Иван Волков, – ее лицо чуть просветлело. – Простите, что не сразу вспомнила. Вы были очень любезны и вызволили меня из… одного заведения, куда я попала по своей неосмотрительности.

– Не ожидал вас увидеть здесь, – пристальные глаза продолжали исследовать ее, как под микроскопом. – Я вас сам не сразу узнал.

– Верно, я едва ли похожа на ту даму, что вы встретили первый раз. Так вы мой следователь? – осторожно поинтересовалась она, перебирая грязный подол пальто. Дурацкая привычка, которую она никак не могла пересилить – крутить что-то в руках, когда пошаливают нервы.

– Нет, не следователь, – уклончиво пробормотал Волков. – Но я решил лично поговорить со… старой знакомой. До революции вы носили титул графини Белозеровой, так?

– Да.

– Чем занимаетесь сейчас?

У нее невольно изогнулась одна бровь. Эмоции захлестнули арестованную, пусть она и обещала самой себе не лезть на рожон. Особенно в разговоре с человеком, кто запросто может уготовить ей незавидную участь.

– А вы что, не видите? – вспылила Соня. – Выживаю, вот чем я занимаюсь. Каждый день ищу возможность не помереть с голоду. И все равно в чем-то виновата, раз сижу у вас здесь, словно преступница, хотя молча распрощалась и с титулом, и с имуществом, и с прежним окружением. К чему этот допрос, что вы от меня хотите?

Он равнодушно проигнорировал ее выпад.

– Так, значит, не работаете? – скорее утвердительно спросил Волков. – Раз вы так мучаетесь здесь, что вас держит? Чего не уезжаете из страны, как другие бывшие дворяне?

Плечи невольно поникли.

– У меня не получилось это сделать раньше, а уехать сейчас не выйдет и подавно.

Он замолчал и вернулся к бумагам. Еще немного пролистав их, чекист шумно вздохнул, захлопнул папку и отбросил ее в дальний конец стола.

– Предпочитаю говорить начистоту, а не ходить вокруг да около. Вы не против?

– Нет.

– Отлично. Ваши дела не столь уж плохи. Вы не сделали ничего такого, что обеспечило бы вам суровый обвинительный приговор. В вашей квартире ничего незаконного не нашли, разве что скрытые драгоценности, ну, это конфисковали, и только. Вас, по сути, взяли по классовому признаку, как бывшую дворянку.

Закурив сигарету, он продолжил.

– Впрочем, если я возвращаю вас обратно к следователю, вашу судьбу предугадать непросто. По такого рода делам они вольны самостоятельно выносить решения. В тюрьме посидеть, конечно, все равно придется, некоторым людям из «бывших» предъявляют обвинение лишь спустя месяцы после ареста. Потом можете выйти на свободу, но, возможно, придется поехать в концентрационный лагерь на принудительные работы. Либо останетесь в тюрьме заложницей.

– Это как, заложницей?

– Заложников держат для устрашения контрреволюционеров, особенно людей из белого движения. Если с их стороны происходят новые террористические атаки, заложников в камерах убивают.

Кровь хлынула с лица, расширенные глаза уставились в пол. Нет, она совсем не была готова к этому. Верх несправедливости – преследовать тех, кто не участвовал в боевых действиях против красных. Даже среди ее родственников не было белых! Она и физически не готова терпеть еще большие лишения, чем те, что сопутствовали ей все время после революции.

Внезапно в кабинете стало невыносимо жарко и душно; Соня неловкими пальцами расстегнула пуговицы пальто, но распахивать его не стала, оставив лишь узкую полоску. Тем не менее Волков заметил тонкое, простецкое белое платье, которое сшила ей Маша.

Соне даже кричать от безысходности не хотелось. Она просто сжалась, лихорадочно отыскивая возможность спастись от этого человека. Он вдруг стал олицетворением всех ее бед, в том числе и этого ареста, и печального будущего.

Чекист тем временем неспешно докуривал сигарету, медленно пуская густой дым по комнате. Судя по его непринужденному внешнему виду, они обсуждали не ее погибель, а погоду за окном. Он будто выжидал, когда весь смысл его слов дойдет до ее сознания, а пока лениво оглядывал интерьер кабинета, ее сжатые в кулаки руки, скорчившуюся спину, растрепанные волосы и мятую одежду.

Вот бы укрыться от этих чужих глаз и отдышаться, собравшись с мыслями! Вместо этого она под его наблюдательным взглядом тихо произнесла:

– Понятно. Что ж, благодарю за честность.

Соня не слышала, как он затушил сигарету в пепельнице и вдруг оказался прямо перед ней. Мужчина сел на край стола рядом с ее стулом и скрестил руки на груди.

– Я могу помочь.

Подвох, подумала она. Что бы он ни предложил, ищи в этом подвох. Нет, он не будет помогать ей просто так. Зачем ему это нужно? Да и была ли Соня вежливой с молодым офицером тогда, несколько лет назад? Нет. Она не спешила выразить свою благодарность человеку, который пришел ей на помощь в затруднительной ситуации, хотя мог бы этого и не делать. Может, он даже спас ее тогда. Вряд ли чекист забыл, как Белозерова держалась с ним.

– Я могу похлопотать по поводу вашего дела и сделать так, чтобы вы были вновь свободной женщиной. Променяете тюрьму на мою постель?

У нее перехватило дух. Она не сразу нашлась, что ответить. «А он не сбавляет ход на поворотах», – потрясенно подумала Соня.

– Х-хотите, чтобы я переспала с вами?

Волков едва заметно улыбнулся.

– Нет. Я хочу, чтобы вы были моей любовницей. Чтобы вы жили в моем доме, ели, отдыхали и спали со мной. Я не предлагаю вам одну ночь, этого слишком мало.

– Вы не шутите?

– Определенно нет.

Она пыталась восстановить участившееся дыхание, но ей никак не удавалось справиться с ним. Когда Соня вновь заговорила, голос то и дело пропадал, но она все продолжала.

– Слушайте, я могу вам многое предложить, но, увы, только не… то, о чем вы просите. У меня есть образование, я могу заниматься переводами, например, или писать заметки в газеты. Безупречно владею русским и французским языками, чуть хуже знаю английский, но уверенно говорю и пишу на нем. Виртуозно играю на фортепиано, наймите меня преподавателем музыки. Ну, или найдите моим знаниям любое другое применение. Возьмите меня хоть посудомойкой или дайте тряпку, я полы помою. Хотите, год их буду мыть. Но только не унижайте меня неприличными предложениями, прошу вас. Я хоть и выгляжу как оборванка, а все еще пытаюсь сохранить какое-то подобие чести.

– Увы, мне не нужна ни переводчица, ни посудомойка, ни уж тем более уборщица. Я вижу вас в одной единственной роли. Либо вы соглашаетесь на нее, либо нет. Решать вам.

Раздраженным жестом она спрятала лицо в ладонях, будто оно каким-то образом могло отгородить ее от присутствия этого человека. Его предложение было оскорбительным с точки зрения интеллигентной девушки, коей она когда-то являлась, но таким заманчивым для голодного и грязного изгоя в собственной стране, каким стала. Как можно помнить про гордость, когда тебе грозит тюрьма или тяжелые работы, непосильные для слабой девушки? Как можно стать шлюхой чекиста, мужчины, которого она совершенно не знает, только ради того, чтобы он снял с нее арест?

Она подавила приступ тошноты, когда поняла, что может оказаться в постели с палачом невинных, как и она сама, людей. И будет обязана ему своей близостью. И не одну ночь, а много, много отвратительных ночей. Отказать! Нужно послать его к черту! Соня нервно сглотнула и вдруг, словно наяву, услышала в своем воображении гулкий звук шагов коменданта по каменному полу узкого коридора. Тот направлялся к ее камере после того, как пришло известие об успешном нападении белых…

Собственный голос прозвучал будто откуда-то со стороны:

– А сколько ночей будет достаточно?

– Честно говоря, я не могу сказать, – подумав, ответил Волков. – Не меньше нескольких месяцев. А там посмотрим.

– Но я вас совсем не знаю, я… – грудь сдавило от страха, что может ее ждать. – Как я могу быть уверена, что вы не навредите мне?

– Никак, разве что положиться на мое честное слово. Я обещаю, что сделаю все, что в моих силах, лишь бы вам было хорошо.

Окинув ее с ног до головы, тихо добавил:

– И приятно.

Соня густо покраснела от этих слов. А он, совершенно не стесняясь, добавил:

– Сначала буду деликатным, чтобы вы привыкли. И вы всегда можете сказать мне, если вас что-то не устраивает.

Даже обсуждать это с ним казалось немыслимым! Соня никак не могла унять дрожащие от обиды за саму себя губы.

– Я не могу пойти на все это. Простите. Вы просите слишком много, пусть вам и кажется, что это пустяк.

Шумно вздохнув, он нетерпеливо провел рукой по волосам ото лба к затылку.

– Соня, тебе нечего бояться. Я буду обращаться со своей любовницей лучше, чем многие мужчины с женами.

Она нахмурилась.

– А вы… вы женаты?

– Нет.

– Где же вы предлагаете жить?

– В моей квартире на Малой Бронной.

Волков ненадолго отошел от стола, чтобы налить арестованной воды. Он поставил стакан прямо перед ней, но Соня, ничего не замечая вокруг, так и осталась сидеть, сжав ладони. Заметив слабую дрожь, которая теперь проявилась еще и на кистях рук, чекист заговорил мягким, ласковым голосом, будто понимая, насколько тяжел для нее этот выбор.

– Ты получишь не только свободу от преследования, Соня. Тебе не придется проводить зиму в промерзшем без отопления доме. Я удивлен крепости твоего духа: не все изнеженные барышни способны вынести проживание в таком здании, как это, даже в теплое время года. Дыры в крыше, сырость, развалившиеся кухонные плиты и печи, плесень, гниль… Все это очень неприятно, верно? А когда ты последний раз ела? И что? Непропеченный хлеб или шелуху от картошки? Мылась, наверное, почти черной от грязи холодной водой, которая с перебоями течет в раковинах таких домов?

– Я уже привыкла к этой жизни, – парировала Соня, избегая встречаться с ним взглядом. Омерзительно – смотреть ему в глаза…

– Оказавшись под моей защитой, ты избежишь участи быть подвергнутой насилию. А попасться кому-нибудь в лапы сейчас запросто, м?

– Я просто променяю одного насильника на другого, – она наконец взглянула на него, но взгляд лишь презрительно прошелся по его груди.

– Что ж, как скажешь.

Вдруг Волков резко поднял ее со стула на ноги и скинул пальто. Оно бесшумно упало в ноги. Соня ахнула от такой наглости и сжала руки на груди.

– А это что? Платье, сшитое из простыни? Не холодно в таких лохмотьях стоять в многочасовых очередях за крошками еды? Не уверен, что ты получаешь положенную тебе норму продуктов в день. Ты относишься к четвертой категории, то есть получаешь паек по остаточному принципу. Приходится добывать продукты, продавая прежнее имущество, не так ли? И делать это тайком, поскольку все нажитое до революции принадлежит не тебе, а государству, и изымается во время обысков? А ведь еще нужно хулиганов и грабителей опасаться… Да и обыски периодически случаются, а?

– Прекратите! – яростно оборвала его Соня, и он тотчас же замолкнул.

Она была очень зла на этого человека за то, что он так невозмутимо надавливал на самые ее больные места. Соня попыталась отвернуться, потому что на глаза начали накатывать слезы. Чекист не должен был увидеть, что в самом деле задел ее.

Но он перехватил Соню и молча прижал к себе, вдруг сменив тактику и ослабив наступление. Тихо шепча на ухо что-то ласковое, Волков осторожно положил руки на ее талию и спину. Слов Соня не разобрала. Кольцо рук подарило тепло и слабое чувство безопасности, она уткнулась в чистый ворот белой рубашки. «После меня на ней останется след…» – пронеслось в голове. Впрочем, это неважно. Нос втянул аромат мыла от его кожи.

Мыло! Она совсем забыла этот чудесный запах. Раньше Соня обожала нежиться в ванной, а после нее ощущать на себе цветочный аромат. Да, горячая вода и ванна – то, с чем ей было невыносимо тяжело расстаться. Мылись они с девочками не каждый день: это можно было сделать только у раковины, да и там часто текла грязная, почти ледяная вода. Как возмутительно прав этот человек… А уж душистое мыло и подавно осталось лишь в воспоминаниях.

Большие ладони тем временем ласково водили по ее спине, убаюкивая содрогающееся тело. Это чересчур интимно с его стороны. Он еще не получил ее согласия, а уже трогает так, будто ее тело – его!

– Не прикасайтесь ко мне, – потребовала Соня сиплым из-за подавляемых рыданий голосом.

– Привыкай к моим рукам, – ничуть не смутившись, упрямо настаивал Волков.

Она попыталась вырваться, но он не позволил этого сделать.

– Соня, после того, как я отпущу тебя, не нужно будет возвращаться в свою лачугу, – шептал ей на ухо Волков, прижав маленькую голову к своей щеке. – Я приложу все усилия, чтобы ты жила в тепле и сытости. И больше не вернулась к прежней жизни, как только мы разойдемся.

– Зачем я вам?

Она подняла голову и встретилась взглядом с его изумленными глазами. Лицо чекиста было так близко, что если бы он захотел, мог бы поцеловать ее, лишь наклонив голову.

– Почему вы не возьмете в любовницы девушку-комсомолку, которая сама с радостью ляжет с вами? Девушку, которая не валится с ног от усталости и голода? И будет отвечать вам с большей пылкостью, чем я? Ту, что не нужно содержать после того, как надоест?

На смену удивлению в его глазах пришли веселые искорки. Неужели он умеет смеяться?

– Не хочу я никакую другую, понимаешь? Тебя хочу. Еще с тех пор, как встретил в том дурацком кабаке.

Неужели она тогда привлекла его? Соня была поражена, вспоминая выдержку молодого офицера. Он совершенно не подавал виду, что увидел в ней красивую девушку, а не вздорную напыщенную особу.

Зато это странное на первый взгляд предложение стать любовницей теперь понятно… Ему хочется попробовать плод, который некогда был для него запретным. Получив власть, он хочет вдоволь ей воспользоваться.

«Зато он быстро заскучает со мной, – осенило ее. – Вскоре убедится, что ничего во мне необычного нет: я такая же женщина, как и все остальные. А моя холодность, вызванная отвращением к этому человеку, только сыграет мне на руку и оттолкнет его. И недели не пройдет, как он вышвырнет меня. Я же получу свою свободу. Может быть, выпрошу у него рекомендации в какое-нибудь местечко, где пригодится мое образование, и начну, наконец, работать».

– Я согласна, – тихо произнесла она и потрясенно заметила в его взгляде облегчение.