Читать книгу Между снегом и дождём - Ксения Земскова - Страница 2

Телефон вибрировал и от его тихого назойливого гудения ныли корни зубов. Рона вслепую нажала сброс, поворочалась, засунула голову под подушку. Было жарко и душно, заснуть никак не удавалось, а тут опять загудел телефон. «Да что же это такое? Родители никогда в такое время не звонили, может, случилось что?» – не открывая глаз, Рона нащупала мобильник, на автопилоте пробормотала:

– Пап, мам, у меня все в порядке. Что у вас?

– Ронка, я не «пап-мам», это я!

– Дашка?! Сдурела! Воскресенье же! Девять утра – рань несусветная.

– Прости-прости! Мне очень-очень-очень надо рассказать. Мне такое приснилось…

– А днём слабо? Или бумажку взять и записать? – сон медленно отступал.

– Днём забуду, если не всё, так половину. А записать, – Даша задумалась, – Понимаешь, не получается. Я попробовала. Совсем что-то… Бред, одним словом. А во сне всё так правильно и понятно.

– Про что хоть сон?

– Про ворона, вроде как…

Рона поперхнулась, потом засмеялась:

– Вот оно, подсознание, как срабатывает. Нам же на литературные посиделки нужно нетленку наваять про кого-нибудь из скандинавской мифологии. Закрепить материал. Тэк-сэзэть, – передразнила лектора. – Представляешь, попадаешь с птичкой-то!

– Слушай, а ты в ментальные путешествия веришь?

– Это что, когда ты сама здесь, в земном мире, а ментальное тело в инобытии? В смысле в другой реальности?

– Ну, да… Как-то так.

– Знаешь, я в своё время и Папюса, и Блаватскую с Рерихом, и Шри Ауробиндо, и Даниила Андреева внимательно проштудировала… Практиками разными эзотерическими занималась…

– И?

– Что «и»? Нет ничего необъяснимого, есть только нам непонятное.

– Ого, моя бабушка так говорила!

– Во-от, ничего нет нового под солнцем. Так что давай в «веришь-не веришь» играть не будем. Рассказывай. Подожди, только блокнот возьму.

– Ну вот, – Даша замялась, – я попала в странный мир. Мое физическое тело оставалось здесь, а ментальное и астральное – там. И там они стали физическим. Ой, запутано… В общем, я была как бы не я. И звали меня, – поправилась торопливо, – её, конечно, Тия.

Даша рассказывала и рассказывала. Сон, который снился несколько минут, при передаче обрастал подробностями и красочными деталями. Рона торопливо строчила, изредка задавая вопросы, или уточняя что-то ей непонятное.

– Вот. Всё, – Даша выдохнула.

– Эх, хорошо! – Рона чуть не хлопала в ладоши. – Да мы с тобой из этого такую конфетку сделаем! В общем так, подруга: я это структурирую, подправим, дотянем и зачитаем на заседании.

– Точно! Выкрутимся.

Небо за окном светлело и раздавались первые, пока ещё робкие, голоса птиц.

# # #

Заседание клуба вёл молодой преподаватель с кафедры философии. К обладателю буйной шевелюры и курчавой бороды прилепилась нелепая кличка «Анисим Карлыч, дорогой». Карлыч о кличке знал и, как ни, странно, почему-то находил её для себя лестной. В беседах со студентами, председатель клуба, жаждавший неформального общения, отзывался и на Рустика.

Нынешняя встреча посвящалась смерти. Как озвучил Рустик-Карлыч название – «Танатос как движущая сила в литературных произведениях». Он сидел за столом и по бумажке читал:

Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,

Задремал я над страницей…

Поэма была длинной, аудитория откровенно скучала. Даша с Роной переписывались незаметно, держа телефоны на коленях:

«Откуда у Рустика такая кличка дурацкая?»

«А, это хохма кошмарная была.»

«Заделись.»

«Писать долго.»

«Да ладно, забей эфир!»

«Ок. Как-то высокая комиссия явилась, и декан философский её по аудиториям водил, коллектив в действии демонстрировал. Ну и к Рустику завёл и, представляешь, имя забыл! «А это наш самый молодой и перспективный преподаватель – Э-э… Эм-м… Анисим Карлыч, дорогой!» А Рустик и это стерпел!»

… Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,

Хриплым карком: «Nevermore».

Стихотворные строчки о вечном проскальзывали мимо. Быстро набранные телефонные сообщения казались более важными и нужными. Наконец прозвучали последние слова:

… он тень простёр.

И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.

Никогда, о, nevermore!1

Карлыч снял очки, покусал дужку:

– Мы с вами прослушали… Вы прослушали, а я прочитал, – сам засмеялся своим словам, – один из лучших переводов «Ворона». А сейчас приступим к анализу текста.

«Он нас заморить решил? Я больше не могу.». Рона ответила на сообщение: «Пусть его. Он занудный, но славный. Чудик не от мира сего. Рабочего мозга на три с половиной кило!».

А Карлыч монотонно, будто гипнотизируя, мерно вещал, складывая листочки с прочитанным текстом в стопку под правую руку. Листы перед ним никак не кончались: «По словам самого автора, ворон в стихотворении является символом «горестного и нескончаемого воспоминания». В общем же эта птица является персонажем, обладающим очень богатой мифологической и фольклорной семантикой».

Дашин телефон завибрировал: «Он нам что, всю Википедию перечитывать будет? Хоть бы своё что сказал!» Даша в ответ отправила смайлик, потом добавила: «Зачем своё если Вики есть?» и опять настучала целую строку хохочущих смайликов. «Ты всего на первом, а я уже на третьем маюсь». Даша ответила: «Я не доживу до третьего!» «Доживёшь, куда денешься! Когда практические начнутся да разборы пойдут, всю нудятину простишь.» «Честно?» «Ага».

«…Менее явными являются качества, которые вороны приобрели в отдельных легендах и традициях – это мудрость, хитрость, а также функции вестника и пророка». Лектора на полуслове прервал скрип двери и голос. Бархатный, глубокий, вкрадчивый и одновременно высокомерный:

– Вы позволите нам войти, Рустем Арнольдович? Мы желаем присоединиться к вашему глубоко литературному сообществу.

Это королевское «мы», вздёрнутый подбородок, полуприкрытые тяжёлыми веками глаза. И едва заметная улыбка в уголках губ. За кажущейся почтительностью звучала неприкрытая издёвка. Карлыч снова снял очки, близоруко сощурился, торопливо надел, проблеял нерешительно:

– Ну, э-э-э, входите, раз пришли. У нас тут интересно… вроде как.

И в залитую светом аудиторию вступил он. Во всём своём блеске и великолепии – божественный и неповторимый, Игорь Заруцкий. «Это что за павлин такой?» – Рона не скрывала удивления. «Ты с физмата, не знаешь. Это золотая мечта всех гуманитарок. Мы – историки, журналисты и филологи в одном корпусе. Пересекаемся часто. Не поверишь, из-за него девчонки дерутся,» – Даша отложила телефон и впилась взглядом в пришедшего, торопливым шёпотом добавила, – «У него такой голос! На гитаре играет. Что угодно может спеть – и рэп, и рок.» Стряхнувшие дрёму «литераторы» и «литераторши» встретили явление «царя народу» тихим, но дружным «ах-х». За великолепным красавцем протиснулась свита: три зачарованные кумиром девицы.

Когда группа устроилась, Заруцкий милостиво кивнул:

– Продолжайте, пожалуйста.

Карлыч сложил листочки в одну стопку:

– Если никто по «Ворону» высказаться не желает…, – присутствующие не желали, – тогда перейдём к практическому заданию. А задано вам…, – он пошелестел бумажками. – Вот. Вы должны были написать текст, в котором ключевой фигурой является ворон. Кто-нибудь сподвигся?

Даша с Роной переглянулись и одновременно подняли руки. Больше никто не «сподвигся». Прошелестел шёпот, как порыв ветра, и стих.

– Да-а, не оскудела земля смельчаками, – Карлыч в предвкушении потёр руки. – Ну, ну, начнём, пожалуй. А потом разберём! По косточкам! И покритикуем от души.

Рона фыркнула: «Нашелся критик. Критикан!». Даша выдохнула:

– Страшновато как-то…

– Да плюнь ты! Читай, а я на публику посмотрю. Понаблюдаю.

Под глухой шум, невнятные переговоры и ехидные смешки, Даша вышла к кафедре и начала читать.

# # #

«Тия приоткрыла глаза. Вокруг простиралась пустыня без конца и без края. Прозрачная, хрустальная, светлая, без верха и низа, земли и неба. Там, где должна была быть линия горизонта, ничего не было. Условные небо и земля сливались и появлялось странное ощущение пребывания в громадной сфере. Она ощутила, что стоит и спиной опирается обо что-то. Обернулась и почти уткнулась носом в дерево. Странно изогнутое, покрытое грубой чёрно-коричневой корой, местами будто притрушенной серым мхом. Кое-где кора разламывалась и в глубоких разломах, как в рваных ранах, было видно гладкую жёлтую кость – отполированный вечностью ствол.

Цепляясь за неровности коры, Тия повернулась спиной к дереву и сделала шаг – ноги тут же разъехались в стороны, и она пребольно шлёпнулась на полупрозрачную и невероятно скользкую, землю. Эта «земля» напоминала толстый слой льда, в который вмёрзли водоросли, ветки и листья, и было совершенно непонятно, поднялись они со дна или нападали сверху. Сплетались в причудливый узор.

«Ой. Ой-ой-ой, ма-ама! Мамочка! Где я? Что со мной? – сердце на мгновение остановилось, а потом заколотилось неистово. – Кто я?!» Закричала изо всех сил:

– Кто я?!

Лёгкое эхо ответило:

– Я-я-я-а-а-а. – А потом она услышала. – Соня-я-я… или зая-я-я…

После этих слов раздался скрип, хруст и потянуло запахом молотых кофейных зёрен. Волосы от ужаса встали дыбом:

– Ты же эхо… Эхо не может говорить самостоятельно.

Откуда-то сверху посыпалась мелкая коричневая крупка. «Это ещё что за…», – Тия оттолкнулась от шершавого ствола рукой – ускорения хватило и пару метров она проехала по поверхности. Остановилась, подняла голову. На толстой нижней ветви сидел ворон, нахохленный и мрачный. Перед ним стояла квадратная деревянная мельничка с медной ручкой сверху. Ворон придерживал мельничку крыльями, а клювом кругами крутил ручку.

– Ты – мельник?

– Тьфу! – ворон оторвался от ручки. – Какой я мельник…

– Такой, странный. С мельницей… – тут же подумала: «А почему странный? У мельника должна быть мельница. У этого, правда, кофемолка, но по сути-то мельница».

– …Говорят тебе: я – ворон. Ворон! А не ме-е-ельник, – оперным речитативом пропела птица. Неожиданно глубоким инфернальным басом.

– Ты ещё и поёшь, – Тия подавила нервный смешок.

– Темнота! – Ворон раздраженно спихнул мельничку с ветки, и та растаяла, растворилась в воздухе, – я тут, понимаешь, Шаляпина из себя изображаю. Тебя, дурёху, успокаиваю, можно сказать.

– К-какого Шаляпина?!

– Обыкновенного. Баса. – Ворон почти по-человечьи почесал лапой под крепким клювом. Совсем, как сосед дядя Кеша, наутро после попойки. – Всё с тобой понятно. В оперу не ходишь. Как есть – темнота. Надо было рэпчик почитать. Ладно, попробуем иначе. Мороженку будешь? – Из воздуха материализовалась вазочка с тремя шариками шоколадного мороженого. – Или ты фруктовое предпочитаешь? – Шарики поменяли цвет, стали розовыми. Сверху на них шлёпнулась большущая красная ягода. Сладко и нежно запахло клубникой.

– А ложечку? – клубника благоухала и рот непроизвольно наполнился слюной.

– Ай, молодца! – восхищённо хлопнул по бокам крыльями Ворон. В вазочке появилась серебряная ложка. – Ты давай, давай, заедай стресс. И спрашивай по ходу, если что.

– Где я? – Холодное мороженое успокаивало, если, конечно, мороженое может успокоить. Она облизнула ложку.

– Где, где…, – Ворон возмущённо фыркнул. – Я бы тебе ответил: в Караганде! Но это грубо, и мы не в Караганде. А если по правде: нигде. Смотри-ка, тоже в рифму попал: где – ни-где!

– Как это – нигде?

– Так. «Нигде» это место, в котором «где» не существует. Оно безлико, безымянно. Безумно, если хочешь. Плод воображения. Абстракция.

– Матрица, что ли? – Тия наморщила лоб, пытаясь поймать ускользающую мысль. – А вместо пилюль – мороженое.

– Вот она, современная молодёжь. В театр калачом не заманишь, книжку почитать – не допросишься. А кино – пожалуйста, на любой каприз. – Ворон картинно закатил глаза. – Какие пилюли, девочка? Освободи свой разум и жуй десерт.

В вазочке появились новые шарики, на сей раз бананово-ванильные. Ворон перебрался на тонкий конец ветки, закачался как на качелях вверх-вниз.

– Вот что ты видишь?

Где-то там, где должен был быть горизонт, появилась тень дерева, потом огромное полупрозрачное колесо. Оно стремительно завертелось вокруг собственной оси, превратилось в шар и покатилось вокруг призрачного дерева. Шар увеличивался и увеличивался, и, наконец, поглотил и ствол, и ветви. И всё исчезло. Ничего не осталось в прозрачно-белой тишине кроме Тии, чёрной, взъерошенной птицы, и…

– Дерево, тебя, – и вдруг на неё будто снизошло озарение. Ложечка выпала из пальцев, звякнула о ледяную землю. – Неужели это Иггдрасиль, а ты один из двух воронов Одина?! А который – Мысль или Память?

Ворон неистово закаркал и Тия не сразу поняла, что он хохочет, просто-таки закатывается от смеха. Наконец успокоившись, ворон спросил:

– Почему сразу Иггдрасиль? Дерево оно и есть дерево, даже если это Древо жизни или Древо познания добра и зла. Кто-то когда-то здесь побывал, кому-то проболтался, и пошла писать губерния: напридумывали люди мифов да сказочек разных. Чтоб себя показать да поступки свои оправдать. – Ворон слетел с ветки, клюнул мороженое. – Скучно. Пошёл я. – И на разъезжающихся лапах потопал прочь.

– Стой! А как же я?! Скажи – кто я?!

– Понятия не имею, – не оборачиваясь буркнул Ворон.

Она испугалась, что сейчас это единственное, кроме неё, живое существо исчезнет и она останется одна. Совсем одна. Под странным деревом.

– Зачем я здесь?

Ворон остановился, развернулся. Склонил голову набок:

– А вот это уже правильный вопрос.»

Даша оторвалась от текста, взглянула на подругу. Та подняла к плечу сжатый кулак. И в звенящей тишине раздался вкрадчивый, высокомерный голос:

– А что дальше?