Читать книгу Синий камень Алатырь - Лада Щербакова - Страница 1

– Лыгают*(лгать, говорить неправду) собаки! Алчут*(сильно хотеть, жаждать) чужого скарба*(вещи, имущество), оттого и брешут подлые псы! – воскликнула старуха, гневно сверкнув глазами.

А Курила подумал: «Права старая ведьма, люди они такие. Оболгут всякого, недорого спросят. Не хочется этого признавать, но старуха права, Чернобог её забери!»

Бабка отвернулась от крошечного, похожего на бойницу, сплюснутого с боков окошечка, покрытого слюдой. Опираясь на посох, прошла несколько шагов и села на стул из векового дуба, своего рода трон. Бабкин трон покрыт медвежьей шкурой, хорошо выделанной. И медведь молодой был, потому, как шерстинки в отблесках огня из очага лоснятся. Будь зверь старым и мех был бы тусклым.

Хорошо устроилась бабка: хоромы у неё тесовые, крепко сколоченные, все стены волчьими шкурами увешаны, где оленьи рога прибиты, где оружие висит, сундуки стоят большущие, награбленным добром доверху полные. Сама-то сидит, старая развалина, в шубе, седыми соболями отороченной. Высокая парчовая кичка*(головной убор) самоцветами усыпана, что тебе праздничный каравай орехами.

Жарко, прислужники топят на совесть, вон какой кострище посередине палаты с треском и жадностью поедает массивные поленца. Дым вытягивает хитроумно сделанная воронка над очагом, сложенным из крупных валунов. Старческие кости, видать, не согревает медленно текущая кровь. Кутается атаманша в мягкие серебристые меха.

На каждом скрюченном пальце её по перстню с камнем. А шею пригибает к полу массивное намисто*(ожерелье), с искусно вделанными золотыми зёрнышками. Это каким же мастером надо быть, маленькие самородки соединить так, чтобы казались они гроздью переспевших ягодок на ветке! Как бабка таскает на себе такую тяжесть? Крепка старушенция.

– Эй, Мышата, подь сюды! – зычно крикнула хозяйка терема.

В горницу вбежал шустрый стражник денно и нощно стоящий у её дверей. Детина огроменный: высотою в сосну, шириною с реку, крепостью, что тот же самый дуб под задом у старухи. Стриженные под горшок соломенного цвета волосы, торчащие из-под треуха*(шапка),растрёпаны.

Короткая доха на нём медвежья. И сам он на медведя похож, такой же косолапый, неуклюжий. Длинная рубаха с одного боку заправлена в тёплые порты из овцы, с другого свисает, что подол бабьего платья.

Богатырь поклонился низко, сдёрнув с головы шапку. Едва чупруном*(чёлка) пол не достал. Глубоко посаженные глазки на круглом, ровно блин, лице смотрят угрожающе на непрошеного гостя. Дай волю детине – переломает Курилу, будто лучину тонюсенькую. Но у старухи на парня совсем другие планы.

– Запри его, Мышата, покрепче. Накорми. Да не помоями! Мяса дай, сыта*(каша из зерна), сами что едите, то и дай. И мёду не жалей. Пускай пьёт вдоволь, а то ноги у него трясун правят, – хмыкнула бабка, – Смотри, Мышата, чтоб не убёг, требный*(нужный) мне он ещё. А ежель что, сам знаешь, шкура твоя на вратах висеть будет.

При последних словах старухи, здоровенный Мышата зябко поёжился, по лицу его быстро пробежала судорога. Видать, знает стражник о чём речь, бывали уже такие случаи, когда ворота человеческой кожей украшали.

Мышата молча посторонился, пропуская вперёд себя пленника. Едва за ними закрылась дверь, здоровяк тут же уцепил Курилу за загривок и потащил вдоль длинного тёмного коридора, местами, где низкие перекладины, пригибаясь чуть не в пояс.

– Да пусти ты, сам дойду! – пытался вырваться Курила.

– Не телешись*(не суетись), а то замну, – остудил его пыл Мышата, – Мне шкура моя дорога. Ты споткнёсся в темноте, ножку вывернешь, а княгиня мне кишки выпустит.

«Хм, княгиня, – ухмыльнулся Курила, – Бабка душегубов наплодила по всей волости, ни конному, ни пешему проходу нет. А они её княгиней кличут. Атаманша она у вас, а не княгиня!»

Вслух он этого не сказал. Громадный медведь Мышата за свою хозяйку любого порвёт, как гнилую дерюгу*(ткань грубой выделки). И почему все так боятся древнюю старуху? Не иначе, как она ведьма. А то стали бы матёрые мужики ходить под началом простой бабы.

В роду Крепесты князей отродясь не бывало, но это не мешало ей править своим собственным уделом. Крепко сбитый, надёжно спрятанный в Диких лесах острог*(поселение за высоким забором) много лет грамотно ею управляется.

По слухам в Талынце у разбойников атаманом числился мужик Крепост. Курила сильно удивился, когда его связанного по рукам и ногам притащили пред мрачные очи старухи Крепесты. На талынском базаре торговки шептались, что атаман росту большого, косая сажень в плечах. Это они, наверное, Мышату описывали.

Великан едва не волоком стащил несчастного Курилу по ступенькам лестницы вниз, резво пробежал через двор, впихнул пленника в другую постройку. Путь лежал в клетушку, отапливаемую по-чёрному. В небольшой комнатёнке набилось несколько мужиков грозного вида. Они громко галдели, топали ногами, стряхивая снег с пим*(валенки) и сапог. Странное дело, в онучи*(куски плотной материи, оборачивали ноги вместо носков) с лаптями никто не обут. И впрямь, будто одни князья да бояре собрались.

Чего удивляться? Награбили, наворовали. Они же разбойники! Серый дым, въедаясь запахом в мокрые от снега овечьи зипуны*(пальто), шапки, волосы, стелился прямо под бревенчатым потолком, вытягиваясь наружу через щель над дверью.

Освещение здесь, помимо кострища, состояло из двух коптящих пламенников*(факел), прикрепленных к стенам. Разбойнички, распахнувшись, но, не снимая верхней одежды, расселись по скамьям вдоль стен. Бородищи у всех окладистые, брови кустистые, зоркие глаза колют Курилу не хуже, чем ланец*(короткое копьё).

Один звероватого вида мужик спросил:

– Это, штоль, пойманец?

– Угу, – ответил Мышата.

– Куды ты его, Мышата? – поинтересовался другой разбойник.

– Мамка наказала запереть покуда, накормить.

– Вона? Чё ж эт она его перед смертью кормит-та? – дружно удивились разбойники.

– А давай мы сами им поужинаем, – предложил мужик, похожий на волка, – Освежуем и запечём на костре.

Куриле показалось, что глаза этого мужика блеснули жёлтым светом из-под густых бровей. Лицо его сильно поросло тёмным волосом с проседью. Одни глаза и проглядывают из зарослей. И зубы, вроде как, звериные – длинный волчий клык в кривой ухмылке. Парень тряхнул головой, прогоняя наваждение. Чего только со страху не привержится*(покажется).

Все загоготали, а Мышата очень серьёзно ответил:

– Не, мамка сказала, он ей нужон пока.  А с меня пообещала шкуру содрать, ежель не услежу за ним.

Мужики смеяться перестали, а тот, который хотел Курилу съесть, поперхнулся и в глазах у него промелькнул страх. Кашлем прочистив горло, он виновато предложил свои услуги:

– Давай, Мышата, подмогну тебе, доведу пойманца до ямы.

– Справлюсь, – отмахнулся Мышата, – Вы там Колоньку передайте, чтобы и пойманцу еды оставил.

– О чём речь? Конечно! – затараторили мужики.

Верзила повёл Курилу дальше, а тот размышлял: «Боится атаманшу не один Мышата. Все разбойники перед ней трусятся. И почему Мышата назвал её мамкой? Она ему мать или нет? По возрасту Мышата ей во внуки годится. Он ей внук? Сын? Могут старые ведьмы детей рожать? Кабы бы не приказ атаманши оставить мне жизнь, сожрали бы меня оглоеды*(жадные, ненасытные люди)? Они человечиной питаются? Вот влип!»

На Курилу напала тоска. Если бы не проклятый тиун*(управляющий), сидел бы сейчас Курила в людской*(помещение для слуг), выдавливал бы на куске бересты заострённой палочкой витиеватые буковки, любовался милым личиком Весняны. А она, смущаясь под его взглядом, опускала бы всё ниже голову с румяными щёчками и тугой русой косой. Пальчики её беленькие быстро снуют туда-сюда, крепко сжимая иголку.

Вышивальщица она гораздая*(в данном случае умелая), такие дивные узоры создают её нежные ручки. Умелая-то она умелая, а вот от обид её защитить никто не может. Приглянулась она не одному Куриле. И подлый тиун Нетопыра Вселотыч положил на неё глаз. Овдовел только по осени, толстобрюхий боров, а уж новую жену себе присматривает.

И нет бы, ключницей Плющихой удовольствоваться, до юных девушек, змей ползучий, охоч. Среди челяди*(прислуга) боярина Гостомысла Сребровича выбор большой. Одних рукодельниц, почитай, десятка два. А там ещё стряпухи, постирушки, поломойки.

У боярыни Акуды несколько холопок молодых в услужении. На скотном дворе чернавки*(служанка, выполняющая грязную работу) бегают – выбирай любую. Так нет же, углядел тиун Нетопыра самую красивую. Курила горестно сглотнул слюну. Когда-то он теперь снова увидит Весняну, и увидит ли вообще…

Мышата дотолкал пленника до темницы. Впихнув в комнатушку и, придавив его одной ручищей к стенке, другой нащупал в темноте кольцо, потянул на себя затвор*(крышку) погреба. Тот легко поддался, лишь чавкнув замшелыми досками об края отверстия в земле. Куриле так не хотелось лезть вниз, он даже немного воспротивился, получил чувствительный тычок под рёбра и смирился.

– Сиди покуда тут, – процедил сквозь зубы Мышата, – Не сдохни от страху-та. Щас я тебе и пожрать принесу, и погреться.

Как же права была мать Курилы, повторяя всякий раз, что не дали Рожаницы*(богини – покровительницы дома, семьи, домашнего очага) её сыну при появлении на свет хорошей доли. Угораздило Курилу покинуть чрево матери при сражении Чернобга с Белобогом. Победил, конечно, как всегда, Белобог, но время-то было упущено. Рожаницы, они хоть и богини, но тоже бабы, и пока мужики дерутся, носа из укрытия не кажут.

– Эх, Весняна, Весняна… Краса ты моя ненаглядная: уста твои алые, косы твои шелкОвые, очи твои ясные… И всё это теперь во власти проклятого Нетопыры!

Курила скрипнул зубами в кромешной темноте. Яма неглубокая, человеку только сесть, и сыро в ней. Но не так холодно, как на улице. А там сейчас, судя по завываниям, метель завьюжила. И самому хоть волком вой, так тошно на душе.

Бравада первых минут перед душегубами прошла, неприятными тошнотворными позывами стал накатывать страх. Как взаправду сказать, то совершил Курила сегодня самый безумный поступок в своей жизни. Это не вяленную оленину из княжеского чулана*(помещение для длительного хранения продуктов) воровать, за что был неоднократно за уши оттаскан в детстве. Не на супоросой матке по скотному двору прокатиться, за что двое дён*(дней) побитый и голодный пролежал запертый в мякиннице*(помещение для хранения остатков сена) с пауками и крысами.

Восьми лет от роду Курила горох перед княжеским порогом рассыпал, не нарочно, так получилось, Но княгинюшка едва не упала, ножку подвернула, целую неделю прихрамывала. Хорошо хоть, никто не узнал, чьих рук эта проказа, а то оторвали бы Куриле чупрун вместе с головой. Подумали на девок-чернавок, которые стряпухам помогают, продукты на кухню таскают.

В десять лет Курила спрыгнул с крыши конюшни, пытался в лошадиное седло попасть, а попал в бочку с питьевой водой, только с родника доставленную. Потому и не убился. Но всех, кто поблизости стоял, обрызгал: девок перепугал, мужиков обозлил.

– Я те ноги повыдергаю, коровий ты ошмёток! – ругался тогда Нетопыра, бывший в то время старшим постельничьим*(первый помощник) у князя.

Хотел было Нетопыра Курилу собачьим сыном назвать, да не посмел. Ходил упорный слушок, что в зачатье Курилы младший брат князя Святослава поучаствовал. Потому и прощали сыну простолюдинки все проказы. Кого другого давно бы запороли до смерти.

Братец Мудрослав, на тот момент, в ратных трудах пребывал, где-то далече по Баксурским степям скакал. А как добежали вести до князя Святослава, что сложил Мудрослав буйную головушку под сухой степной ковыль, так и избавился он тут же от непутёвого племянничка.

Подарил Курилу боярину Гостомыслу вместе с Нетопырой. Нетопыра на боярском дворе тут же тиуном заделался. А Курилу, так как грамоте обучен, в ученики к писцу Фафонию определили, чтоб, как подрастёт, добро боярское умел считать и записывать.

Не зря Гостомысла Сребровичем прозвали. Липло к рукам боярина злато-серебро. Поговаривали, что и самого Святослава состоятельней. Потому-то и спихнул ему князь Нетопыру, подозревал, что нечист тот на руку, подворовывает, где что плохо лежит. Пусть бы лапу и к боярскому богатству приложил.

Но подлые людишки очень быстро поняли друг друга, и сошлись в дружбу на фоне общих шкурных интересов. Как говорится: «Рыбак рыбака за сто вёрст углядит». Стал Гостомысл задумываться иногда за чашей хмельного мёда, почему бы и ему не покняжить? Умом и хитростью не обделён, богатств у него поболе, чем у Святослава. Воёв подсобрать, оружием снарядить, да и сходить на Златоград, спихнуть князя с насиженного места.

– Князь Гостомысл. Князь Гостомысл Сребрович, – бормотал боярин себе под нос, пробуя на вкус сочетание этих слов, – А что, чем не князь? Акуда моя тоже в княгини годится, плодовитая. Сыновей мне родила целых три, не считая дочек. А у Святослава одни девки. Кому он удел свой оставит? Зятьям приблудным?

Старшие дочери Святослава уже достигли возраста, пора бы и женихам свататься. Медлит что-то князь. Всё раздумывает: сынка соседнего княжества зятем назвать или издалече из заморских стран прынца какого на княжение позвать? Плохо, когда нет сына, некому престол оставить.

Рыщут вокруг Святослава бояре, да князьки безудельные*(без своей земли), коих изгнали старшие братья и дядьки родные, дабы не мешали править, под ногами не путались. Столичный городище Златоград большой и цветущий, с любовью и страстью Святославом выпестанный*(пестать - нянчить), взлелеянный. Сколько трудов приложил князь, чтобы вотчина его процветала, чтобы бояре между собой не грызлись, простых людишек, пашущих и сеющих не обижали, чтобы купцы торговали без опаски и обмана.

И тут беда пришла, откуда не ждали. Объявилась шайка разбойников, грабят и конных, и пеших. Не стало житья ни богатым, ни бедным. Ни один воз не может проехать, чтобы не растащили лихоимцы*(вымогатели) добро чужое, тяжким трудом и потом накопленное. Потеряли покой не только боевые ратники с воеводой, старающиеся изловить и уничтожить душегубов, но и князя сон покинул.

Долгими тёмными ночами, вперив глаза в потолок, думает горькую думу невезучий Святослав:

– Что бояр, да купцов разоряют – это понятно. Злато-серебро всякому приятно иметь. Возы с зерном, крупой, да маслом лущат, тож понятно. Жрать-то охота, будь ты смерд*(крестьянин), аль разбойник, а святым духом даже Боги не питаются – им жертвы надобны. Пустые-то возы зачем потрошат?! Едет мужичок с ярмарки, порося какого продал, выручку пропил, взятки с него гладки. Так нет же, последние порты с него снимут. Голого, да босого едва не до самой хаты гонят. Зачем? Ведь эти драные порты и рубаху штопанную-перештопанную потом у избёнки находят. В той самой телеге, у мужичка отнятой, с той же самой лошадкой. Изгаляются*(издеваются) разбойнички, насмехаются надо мной. Показывают, что не справиться мне с ними.

Не сдюжил дум своих Святослав, встал с лежанки, его потом пропитанной. Он уже несколько месяцев спал отдельно от жены. Чего тревожить бабу, и ей сон ломать? Прошёлся князь туда-сюда по холодным половицам, передёрнул плечами, тряхнул седеющей головой. Вот уже пятый десяток лет стремительно набирает обороты. Кучерявые волосы через один седые, борода и усы давно уже белые. Тягостные хлопоты старят князя раньше времени.

Старшие дочки заневестились, младшие их догоняют, рукоделию у матери учатся, вышитыми ширинками*(платок, полотенце) запасаются, чтобы не стыдно было перед сватами уменьем своим похвастаться. Где им всем женихов набраться?

Супруга его, княгиня Верея, нарожала девчонок, аж целых девять, а мальчишек у неё ни одного не получилось. Куда такую прорву невест пристроить? Кому престол оставить? Зятьям, чтобы передрались между собой, княжество разорили, народ по миру пустили? Мало, что ли, разбойников, в Диком лесу засевших?!

Беляна, Велислава с Красимирой засиделись в девках. Скоро уж, будто залежалый товар, никому не интересны станут. Хоть и красивые они да стройные, но не за красоту женятся на княжнах. Богатое приданое и возможность когда-то занять престол привлекают соискателей руки и сердца дочери столичного правителя.

Сам Святослав жену по сердцу выбирал. На смотринах, среди всех невест, долу*(в пол) глаза опустивших, сразу Верею заприметил. Высокая, чернобровая, кровь с молоком. И с фигурой не прогадал, хоть и укутаны были невесты, ровно куклы, в парчу*(тяжёлая ткань с узором), аксамит*(шелковая ткань с ворсом из золотых или серебряных нитей) и объярь*(тонкая шелковая ткань с волнистыми разводами).

Родственники невест, дабы не ударить в грязь лицом перед княжеской семьёй, все лучшие наряды на девушек напялили, со всего рода, видать, собирали. Стояли девицы снопами неповоротливыми, гурмышским зерном*(жемчуг) и адамантами*(алмазы) усыпанные.

Старая княгиня, мать Святослава, тогда ещё живая, нахваливала невестку, одобряя выбор сына:

– Полногрудая, широкозадая, легко рожать будет.

Легко рожает, быстро. Только дети все одного пола получаются. Это петуху хорошо, когда у него куриц много. Барану благодать, чем ни больше овец, да ярок. А князю что с таким выводком делать?

Приданное у дочерей Святослава не ахти какое, он же всю казну, чуть не полностью, на постройку города, укрепление стен, да на содержание войска спустил. Верея об этом пока не знает, а то завыла бы голодной волчицей, что обделил родных чад, радея*(заботясь) о благополучии чужих.

Опустил плечи Святослав, рукой облокотился на раму оконную с цветными стёклышками. Прижался буйной головушкой к руке. И снова мысли побежали, одна другой неугомонней:

– А ладно ли я поступил, что единственного сына брата моего единокровного из дому выгнал, в чужих людях жить заставил? Вдруг вышел бы из парня толк? Чем не наследник? Мудрослав вон какой воинственный был: духом крепок, телом дюж. Хороший бы из него правитель получился. Может, и сынок его в отца пошёл? Так нет же, выдворил мальца с глаз долой. И что это за имя для княжича Курила?!

Князь вздохнул в который раз:

– К Верее под бочок нешто прилечь? Авось засну как-нибудь?

Но тут же горько усмехнулся:

– Э, нет! С княгиней на одной постели поспать, к урожаю яблок новой дочкой обзавестись. Тяжелеет*(беременеет), будто зайчиха, только тронешь её, а она уж на сносях!

Со вздохом Святослав оторвался от окна. Сквозь разноцветные стёклышки слабый свет начал пробиваться. Скоро уж и девки проснутся, побегут, суетясь, по терему, княгиню умывать, в горничную*(длинная рубаха с очень длинными рукавами) да летник*(шелковая рубаха надевалась поверх горничной, застегивалась до горла) обряжать. В кухне уж с ночи копошатся, утреннюю трапезу княжескому семейству готовят. Кислым дымом оттуда тянет, даже через крошечные щели окна чувствуется запах капусты с репой, что томят в печи. А мясо, скорее всего, оленина будет.

Вчера только дружинные, что объезжают дозором окрестности Златограда, привезли оленя. Это хорошо. Козлятина да конина надоели до смерти. Святослав очень уважает дичь в лесу пойманную. Но вот незадача, в последнее время оскудели запасы княжеские. Возы с продуктами разбойники на дорогах грабят. И в лес к ним не сунься.

Живыми-то они лишь смердов отпускают. А кого встретят в платье богатом, или в броню облачённого – сразу в расход. Скольких воёв Святослав уже потерял. Скоро от войска его лишь название останется. Дружинники на просторе биться приучены, в лесу им развернуться сложно. Хитрые душегубы ловушки ставят, с крон высоких деревьев ратников стрелами снимают.

– О-хо-хо, – покачал головой Святослав, – так дальше пойдёт, скоро и старой козлятине будешь рад, будто это кабанятина сочная.

Тот олень чисто случайно выскочил из лесу. Видать, его волки гнали, либо рысь подранила. Но спасаясь от хищника лесного, наскочил бедолага на разведчиков, что воевода каждый день посылает возле Дикого леса побродить. Ищет воевода Будимир слабинку у душегубов. Пока у него плохо получается. Чуть с краю леса сунется, обязательно одного-двух воёв потеряет.

Хитры разбойники, увёртливы. На деревах сутками сидят в любую погоду, себя не покажут. Снизу, хоть ослепни, не углядишь, кора это дерева либо человек в тулупе, наизнанку вывернутом, на суку притаился. Летом они ещё и под землю прячутся. Выкопают ямку неглубокую, сверху жердей настелют, а на них веток, да листьев накидают.

Едет так себе путник, не спеша, пение птиц слушает, по сторонам поглядывает. А тут перед ним, прямо из-под копыт лошади, из такой вот ямы, выскакивает чудище лохматое, дурным голосом орущее. Лошадь, конечно же, на дыбы встаёт от страха. Всадник, не удержавшись в седле, падает. И на нём в ту же секунду двое-трое разбойников сидят, руки крутят. Где ж несчастному меч из ножен достать либо булаву на поясе нащупать.

Чуть не вполовину проредили разбойники малую дружину княжескую. Святослав в схватках с кочевниками меньше людей терял. В открытом бою показали бы себя кмети*(воины) славно, искромсали бы выродков в пух и перья! Так нет же, не выходят лихоимцы на открытый бой, всё исподтишка укусить норовят. Уж пятый год тиранят вотчину Святослава, присосались, будто пиявки к белому телу.

В дверь светёлки*(комната) тихонько постучались.

– Входи, Триша, – устало проговорил Святослав.

– Гой еси*(пожелание жизни, здоровья), батюшка-князь! – низко поклонился прислужник Третяк.

– И тебе здравия, Триша, – ответил тот.

Молодой парнишка вбежал в горницу, стал ловко и быстро снимать с господина промокшую от пота ночную рубаху, чтобы переодеть в сухую и чистую.

– Опять не спалось, Светлый князь? – посочувствовал Третяк.

Мокрая рубаха, смятая постель, тёмные круги под глазами Святослава – всё говорило о том, что сон ночью не посещал эту комнату.

– Не спалось, Триша, – сознался князь.

– Тяжко бдети*(не спать) ночами, так и сил на дела не будет. Я вот, как не посплю, так весь день зеваю, и трясун*(дрожь) бьёт.

Святослав широко улыбнулся:

– Тебе-то что не спать? По девкам, небось, шляешься?

Третяк покраснел от шеи до макушки. Ответить прямо не решился. Только буркнул что-то невнятное. Но князь и не собирался его отчитывать. И он был молод, и его тянуло к прелестницам.

– Жениться тебе нужно, Триша, – назидательно сказал князь, – Годин-то тебе сколько?

– Двадцать первую зиму встретил.

– О-о-о, да ты засиделся во вьюношах! – удивился Святослав, – Что ж не женат до сих пор? Девушки у тебя изъян разглядели, либо сам не хочешь?

– Да не, невеста есть…

Парнишка подставил деревянный ушат*(тазик), полил теплой водой, принесённой с собой, из кувшина на руки князю, помогая ему умыться. Подал вышитый рушник*(полотенце), тоже подогретый возле печки.

«Старею, – с тоской подумал князь, вытирая лицо тёплым рушником, – А ведь было время, что и снегом умывался, рукавом утирался, в ледяную прорубь нырял. В походах на голой земле спал, лишь подложив руку под голову и накрывшись щитом, вместо одеяла. А теперь на шкурах мягоньких сплю, в жарко натопленной спаленке, да ещё холстину мне льняную отбеленную стелют. Чтоб и шерсть не кололась, и бока не отлёживались. И в женской опочивальне, на перине Вереи, гагачьим пухом набитой, шёлком покрытой, отдыхать мне нравится. Эх, мне бы твои годы, Триша!»

В большой палате – трапезной к выходу князя уже и стол накрыт. От горячих блюд пар идёт. Но с каждым днём яства всё скуднее и скуднее становятся. Запасы в погребах на убыль идут, хоть и Лютень*(Январь) в начале только. Но нет привоза новых продуктов из других волостей*(земля, область).

Раньше-то обозы один за другим шли: рыбари*(рыбаки) осётров с реки Волыни везли, яблоками и брусникой, квашенными в бочках больших просмоленных, врусы подать платили; из заливных лугов за Волынью брусляне тучных коров пригоняли; с болота упитанных гусей гейцы на княжий двор присылали.

А уж грибов, ягод, орехов целыми деревнями в округе Златограда собирали. Сами златоградцы не прочь были в выходной денёк по орехи в Дикий лес съездить. Да что там корзинами, телегами вывозили щедрые лесные дары. Любимым развлечением Святослава сотоварищи была охота.

Зверь в Диком лесу непуганый ходит, на длину полёта копья подпускает. Кабанчики жирнющие, косули сладкомясые, про зайцев, барсуков и речи нет. Хороша и медвежатина, на углях запечённая. Глухарями, тетёрками в сезон мешки набивали…

При этой мысли сглотнул Святослав голодную слюну. Столько дичи домой везли, что пировали неделями. Но это было давно. Пять лет уже никто охотой не промышляет. Кои и были ловкие добывальщики свежатины*(мясо только что убитого животного), давно покинули здешние места. Не смог их князь тут удержать. Что толку человеку уметь капканы на зверя мастерить, белку в прыжке метко стрелою бить, когда в лес ходу нет?

Вот и отправились промысловики*(охотники) в другие леса, подальше от гиблого места. Не одни ушли, семьи с собой прихватили. Святославу бы запретить, в яму посадить их за ослушание, как и советовали бояре. Слишком добрый князюшко отпустил всех на волю вольную, инако*(иначе) бы с голоду перемёрли. Где-то теперь ловкие охотнички других хозяев кормят.

С купцов любым товаром десятину брать можно было. С тех пор, как разбойники все дороги перекрыли, и купцы с хлеба на квас перебиваются. Скоро с голым задом останутся. Из Златограда пока не бегут, потому что боятся последнее потерять. Промысловикам проще было: капканы к поясу приторочили, лук с колчаном на плечо повесили, детишек малых на загривок, баб в охапку, и пошли, куда глаза глядят. Ограбили их по дороге, или мирно пропустили, неизвестно. Никто обратно не вернулся.

Купцам добро своё из города на себе не вынести, на волокушах*(телега без колёс) не вывезти. Потому как на пустую торбу*(сумка) охотника разбойник, может, и не покусится, а вот с купчика с живого не слезет, покуда всё его богатство не отберёт. Вот и сидят гостевые* людишки*(купцы) по лавкам, оставшийся товар припрятали, выжидают лучшие времена.

Святославу на обед тощих овец и коз готовят, лошадей, что успели раненых из лесу, под носом у разбойников, вывести. Сегодня вот праздничек – оленины отведает князь.

С досадой грузно опустился князь на скамью. Третяка отослал подальше. Не нужно ему за трапезой*(едой) прислуживать, сам до блюд дотянется, чарку стоялым мёдом из ендовы*(глубокая чаша с ручкой) наполнит. Руки-то не отсохли пока.

Не сразу принялся за еду. Хоть и голоден, будто волк, а думы тяжкие аппетит отбивают. Прибежал Вьюшка с женской половины терема, поклонился в ноги, изложил просьбу княгини позавтракать вместе с мужем.

– Не сего*(этого) дня, – сказал Святослав с хрипотцой в голосе.

Вьюшка снова поклонился и побежал огорчать Верею, что супруг видеть её не желает. Со стороны входной двери раздались тяжёлые шаги, бряцание оружия. Из-за двери выскочил один из стражников, доложил:

– Князь-батюшка, воевода пришёл.

– Зови.

– Здрав будь, Великий князь.

В палату бодро вошёл, гремя кованным железом, воевода в кольчуге при полном вооружении.

– И тебе здравия, Будимир Святозарович. Ты, смотрю, в байдане*(кольчуга, боевой доспех) и спишь? Меч-то никуда тебе ночью не втыкается?

Будимир сдвинул рыжие брови, накрыл рукоять меча дланью*(ладонью), ответил, словно отчеканил:

– Ворог*(враг) не спит, и я не сплю!

Вообще-то, к князю в трапезную не положено никого при оружии пускать, это не гридница*(казарма для малой дружины князя), куда всякий кметь*(воин) вхож с мечами, да секирами*(боевой топор). Но для воеводы делалось исключение. Все остальные оставляли ножи, мечи, палицы*(оружие в виде дубины) на сохранность стражникам.

И в который раз попенял*(упрекнул) воевода, что князь воёв лишь с одной стороны дверей выставляет, надо бы ещё и внутри помещений. Святослав лишь досадливо махнул рукой. Кто ж на князя в его же тереме покусится?

– Садись одесную*(по правую руку), раздели со мной брашно*(пища), – пригласил Святослав.

Имя Будимир значит миротворец, его дают миролюбивым людям. Воинственному воеводе это имя никак не подходило.

– Тебе, Будимир Святозарович, волхвом*(служитель языческого культа, жрец) надо было идти на Дый-гору, а ты головы рубишь, – подтрунивал*(шутил) обычно князь над воеводой.

– И то верно, – соглашался Будимир, пряча улыбку в пышные усы.

Сегодня шутить ни у кого нет желания. Поблагодарив хозяина, воевода присел рядом, и стал, молча, поглощать еду. Прошло несколько минут в полной тишине. Первым молчание нарушил князь:

– Что нового скажешь мне, Будимир Святозарович?

Воевода отложил недоеденный кусок запечённого мяса, вытерся белой тряпицой, что лежала рядом с чашей воды для омовения рук.

– Не хотел тебе, Святослав Драгомирович, хлеб-соль*(аппетит) нарушать.

– Какой хлеб-соль, Будимир?! Кусок в горло не лезет! Что ни день, то новая беда! Безживотие*(нищета) грядёт, беспроторица*(безысходность, отсутствие средств) в спину дышит. Шалят опять разбойнички?

– Шалят, – виновато опустил голову воевода.

– Где?!

– Обоз на Волыни пограбили. Сено мужички везли с лугов для скотинки домашней. Так коней лешаки*(лешак – человек, вызывающий раздражение) увели, а сено по льду речному развеяли.

В гневе вскочил князь со своего места, оттолкнул скамью резко, ещё и ногой пнул так, что залетела она далеко под стол. Глаза его, будто у быка, увидевшего соперника, кровью налились.

– Что творят, лихоимцы! Это они меня дразнят, сучьи дети! Коней они отпустят, как пить дать, отпустят! У мужичков-лапотников коняшки хилые, недокормленные, на комонь*(ратный конь) не тянут, разбойникам такие не нужны. Ни верхом на них проскакать, ни в котёл положить. Одна шкура, да кости у смердовских лошадок. Дичи у разбойников в лесу, хоть объешься мясом! Раз они воёв, ровно колосья, одним махом под комель*(корень) рубят, так они и матёрого единца*(кабан) с ног свалят! Озоруют, нелюди! Силушку свою показывают, безнаказанность. На-кось, князюшко, выкуси, горшочек с маслицем!

Святослав скрутил две фиги, заходил нервно по трапезной*(помещение для приема пищи), резко поворачиваясь из стороны в сторону. Сапоги его сафьяновые, сумахом*(растение для окраски кожи) дубильные, с железными пятками и носками, заскрипели об натёртый до блеску деревянный пол. Длинные полы ферязи*(кафтан по щиколотку), золотым шитьём отяжелённые, бились об колени, путались в ногах.

Не любил князь в обычный день наряжаться. Ладно бы, собратьев каких встречать из соседнего княжества, посольство из заморских дальних стран, а то ведь дома сидит. Верея просила мужа всегда ходить при параде.

– Мало ли что бывает, вдруг нужно будет перед народом показаться, а ты в простой рубахе да портах. Князя от других людей дорогое платье*(одежда) и отличает.

– Переоденусь, аже*(если) нужно, – пытался отказаться от повседневного парадного вида Святослав.

– А ежель*(если) абие*(тотчас, сразу), дак не успеешь. Вон, как Венцеслава в исподнем застали, так и порезали. И не сразу поняли-то, что князя убили. Думали поначалу, что прислужник простой…

– Нашла, кого вспомнить. Венцеслава убили бы по любому, хоть будь он весь в золоте. Брат его родной подослал убийц. Не спасла бы одежда приговорённого князя.

– Так, хоть погиб бы, как господин, а не как челядь в исподнем…

– А-а-а, да чтоб тебя!

Святослав тогда махнул рукой и спешно вышел из терема. Не докажешь бабе ничего. Верно говорят: «Коса длинная – ум короткий». Отец Венцеслава и Радомира оставил им на княжение город Полатец. Это он сделал, не подумав. Как можно на одном троне сидеть сразу двум властителям? Вопрос был не в том, убьёт ли брат брата, а кто окажется быстрее.

Радомир, правда, недолго наслаждался единоличной властью. Вскорости сверг его, а затем и казнил родной дядя, брат покойного старого князя. Рвут недалёкие князьки глотки друг другу, из пасти кусок недоеденный достают. Нет, чтобы новый град отстроить в чистом поле с одного брёвнышка, с одного камешка. Вот, как Святослав. Ему есть чем гордиться! Златоград не достался Святославу от отца его Драгомира.

Терем Драгомировский сгорел в Кипоколе двадцать пять лет назад. Одни головешки там сейчас травой зарастают, ветрами их обдувает. Лето было очень сухое в ту годину. От малой искры престольный град князей Плещеевых выгорел до тла. Пламя до небес подымалось, гудело так, что за три версты слыхали. Со всех окрестных весей*(поселений) сбежался народ, да только охали и ахали, потому как подойти ближе не можно было.

Жители Кипоколя бежали кто в чём, ничего из скарба*(имущество, вещи) не успев прихватить. Одна радость тогда и была, что погибших мало. Ожегшихся много, но то беда небольшая. А вот лишились все разом крова и пищи. Бабы выли, ребятня криком исходила. Мужики хмурые стояли с закопчёнными лицами и подпалёнными бородами.

Святославу тогда девятнадцатая весна от рождения исполнилась. Остались они с молодой беременной супругой на пепелище. Скинула Верея с перепугу первенца. Мальчик то был единственный, мертворождённый. После Верея только девчонок и умела на свет производить.

У старой княгини сердце от горя и страха разорвалось. Упала она замертво и больше не поднялась. Драгомир едва ума не лишился. И неизвестно ещё, что бОльшим ударом для него стало: смерть супруги или потеря имущества. Святослав и Мудрослав младшенькие в семье, старшие братья-княжичи на полях брани полегли, защищая границы от жадных степняков.

Святослав руки не опустил, хоть и был обременён больным престарелым отцом, женой, да братом малолетним. Смог, осилил казну собрать, многими битвами преумножить. Гонял тогда Святослав с верным другом Будимиром, с малым войском кочевников по степям, бились они не на жизнь, а на смерть. Каждую кроху подбирал князь, ничем не брезговал: коней их низкорослых, овец короткошерстных, коз пегих, криворогих,  кошмы*(войлочный ковёр из овечьей или верблюжьей шерсти) потёртые, казаны медные закопчённые.

Как  насобирал малость серебра, парочку струг*(парусно-гребное судно) построил, на воду спустил. Стыдно ли Святославу признаться, что и он разбойничал по младости лет? Купцов грабил, товар у них отнимал, а самих с камнем на шее в глубокую речную пучину. Оправдание у него было: не для себя же! Отец хворый, немощный. Жену с малыми детьми кормить нужно.

Верея, как после выкидыша оправилась, так и начала рожать одну дочку следом за другой. Святослав лишь на минутку к ней заглянет, между ратными подвигами, крепко обнимет, да страстно поцелует, не успеет на коня вскочить, а она уже брюхатая.

К чести Мудрослава сказать, тот хоть и мал был, а с делами не хуже взрослого управлялся. И с боярами умел договориться, и купцов приструнить, дабы смуту не устроили от завышенных поборов. Верея одна бы не справилась.

Сумел Святослав впоследствии дружину крепкую сколотить, стольный город построить. Жить бы, да радоваться. А тут беда горше некуда – лихие люди объявились. Наказание ли то Святославу за дела его неприглядные? Снова совесть кольнула упрёком: зачем избавился от родного племянника? Воспитай Святослав Курилу подобающим образом, великая сейчас подмога была бы. Выходит, предал князь и брата родного, и сына его…

– Надо бы барана самого жирного Белобогу в дар принести, – пробормотал Святослав.

– Что сказал ты, княже, не расслышал я? – спросил воевода.

– Да так я, со своими мыслями беседу веду. Делать-то что будем, а, Будимир Святозарович?

Воевода недоумённо пожал плечами:

– Знамо что, рубить душегубов да вешать.

– Ага, вешать. Так их ещё поймать надобно.

– Поймаем, – заверил воевода.

Примчался, спотыкаясь от бестолковой суеты, Вьюшка. Заикаясь, протянул под самый нос князю глиняную малую канопку*(кружка) с каким-то варевом.

– К-княгиня-матушка прислала, н-наказала выпить, покуда горячо.

Князь с воеводой переглянулись. Святослав вспылил:

– Да ты в своём уме, холоп?! Кто звал тебя, что ты мне в лицо всякую дрянь суёшь?!

Перепуганный вусмерть служка вдавил голову в плечи, зажмурил глаза, но кружку не убрал. Всё также, держа варево на вытянутых руках, забормотал:

– Княгинюшка м-матушка велела выпить, п-покуда горячо. Горлянку*(болезнь горла), баит*(говорит), лечить нужно.

– Да с чего она взяла, что горло у меня больное? – удивился князь.

Вьюшка совсем сник, даже присел, едва не на корточки, а руки всё также тянет.

– М-матушка просилась трапезу с Великим князем разделить, так я ей ответ-то передал, что, мол, отказал Великий князь. А г-голос у него того… хриплый…

Поняв, наконец, в чём дело, Святослав разразился громким хохотом. Будимир не знал причины веселья, но князя поддержал. Насмеявшись вволю, Святослав взял дымящуюся кружку, поставил на край стола, Вьюшке велел княгине передать, что всё им выпито.

Тощий нескладный парнишка, путаясь в ногах, опрометью бросился на женскую половину, отчитаться перед княгиней, что повеление её выполнено.

– Вот ерпыль*(малорослый, торопыга). Право слово, михрютка*(неуклюжий, неловкий), – всё ещё посмеивался Святослав.

– Будь он посильней, я бы его к себе в дружину взял, – помрачнел воевода.

С князя вся весёлость мигом схлынула:

– Так всё плохо?

– Хуже некуда, – поиграл желваками на скулах Будимир, – скоро из всего войска мы с тобой и останемся.

Князь стукнул кулаком по столу.

– Да что же это твориться?! Тьма*(тысячи) их там что ли?! Мы людей чуть не каждый день теряем, а разбойников, будто больше становится! Хоть одного убили за пять годин*(лет)?

Будимир призадумался, но тут, же в крайнем изумлении, вскинул рыжие брови на лоб.

– А и правда, княже, за пять лет ни одного убитого лихоимца я не видал. Тени*(души умерших людей) они, что ли…

– Ну, ну, ты ещё к навью*(нечисть, не упокоенные мертвецы) их припиши! – осадил его князь, – Люди они, конечно же, люди. Только хитрые очень, изворотливые. И атаман у них семи пядей во лбу. Это ж надо так подручными повелевать, чтобы они всегда живы, здоровы оставались и с добычей беспрепятственно уходили! Ни одна наша стрела ни в кого не попала, даже не чиркнула. Не иначе как за спиной Крепоста волхователь*(колдун, заклинатель) стоит.

– Или он сам колдун…

Святослава передёрнуло, будто он к горячей печи приложился. Он долгим пронзительным взглядом посмотрел на воеводу, потом медленно произнёс:

– Клин клином вышибают, а, Будимир Святозарович?

Будимир и Святослав с малолетства вместе, чуть не с рождения. Сначала играли, потом воевали, про пирушки и говорить нечего. Бывает так, что один речь начинает, второй договаривает. Не нужно объяснять воеводе, что князь имеет в виду.

– Оно так, Великий княже, – в тон Святославу проговорил Будимир.