Читать книгу Синий камень Алатырь - Лада Щербакова - Страница 2

Дверь в клетушку хлопнула, и затвор в яме чавкнул. Курила вздрогнул от неожиданности. Перед ним, нагнувшись, стоял Мышата, осклабившись до ушей. В одной руке у Мышаты пламенник, другой он крышку придерживает.

– Испужался, пойманец? – зубоскалит великан.

– Тебя испугаешься, – недовольно пробурчал Курила, – Видел бы ты себя со стороны, образина*(безобразный, отвратительный человек) криворотая.

– Что сказал, клоп ты вонючий?! – возмутился Мышата.

Рядом с Мышатой ещё один человек стоит, по виду совсем смирный. Переминается с ноги на ногу, держит в руках, тряпицей обёрнутый, сажей испачканный чугунок. Это, наверное, и есть Колонёк – кашевар здешний.

Оскорбление от такого мозгляка*(слабый, тщедушный человек) Мышата, скорее всего, не спустил бы, придавил Курилу, только мокрое пятно и осталось. Но! Атаманша велела не трогать пока пленника. Не посмеет верзила против слова атаманши пойти, так что Куриле нечего опасаться. Пока он старухе зачем-то нужен, ни один волос не упадёт с его головы.

Пускай его убьют потом, а сейчас он над громилой покуражится, хоть какое-то удовольствие от пребывания в плену получит. Курила улыбнулся, все свои белые ровные зубы показал. Видно, что злится Мышата, аж дрожь по всему телу идёт, но держится из последних сил. Возможно, и гадость какую сказать хочется, так мамка не велела. Вздохнул Мышата и спокойно проговорил:

– Вылазь, пойманец, ядь*(еда, кушанье) тебе принесли.

Мышата воткнул пламенник в железную скобу на стене, помог Куриле выбраться из ямы, отпустил крышку. Все трое уселись сверху на прелые почерневшие доски люка.

– Не ожгись, – предупредил Колонёк, передавая варево Куриле.

Курила вытянул рукава бекеши*(короткополый кафтан) из мухояра*(ткань из шерсти с примесью хлопка) с меховой подкладкой, ухватил чугунок, пристроил себе на колени. Разбойники удивлённо переглянулись. Пленник дорогой кафтан в саже пачкает и ничуть этим не заботится. Ровно бы, боярин какой, и одёжи у него завались. Его бы и приняли за господского сынка, если бы не старые штаны, да сапоги изношенные.

– На-кось, не руками же исть, – выудил кашевар деревянную ложку из-за пояса.

Давясь, парень стал жадно хлебать густое варево из мяса и крупы. Он не ел со вчерашнего дня. Не до того было.

– Не спеши, не отбирают, – миролюбиво проговорил Мышата, – Видать, плохо тебя в Златограде кормили.

– С чего… ты взял… что я из Златограда?

Варево было очень горячим. Жгло губы, язык, горло. Но Курила медленно есть не мог, не умел. Он всегда был такой шустрый. Мать часто его в детстве ругала:

– Ровно блоха скачешь. Угомонись, елгоза*(беспокойный, непоседливый ребёнок), посиди хоть чуток спокойно.

Да где там! Курила всё делал очень быстро. Сначала натворит что-то, а потом думает. Это шустрость и помогла ему до сего времени сохранить жизнь. Не увернись он от копья, в его сторону летящего, лежал бы сейчас с дырой в боку на снегу, промёрз бы уже до самых костей. Околовел бы, так бы с копьём и похоронили. Хотя нет, вряд ли Курилу стали бы хоронить. Скорее всего, отвезли тело в Талынец на потеху Гостомыслу с Нетопырой. Уж лучше б зверью оставили на съеденье.

– Откуда ж ты? – удивился Мышата, – Одёжа на тебе, не в пример холопской.

– Из Талынца, это недалече от Златограда. Боярин Гостомысл себе там хоромы возвёл. Говорят, повыше княжеских.

– Говорят, аль и впрямь, повыше? – уточнил Мышата.

– Не знаю, я ж не мерил. И какой в высоту терем князя, я уж подзабыл. И не холоп я!

– А кто ж ты? – удивление Мышаты было искренним.

– Писарь, – недовольно буркнул Курила, разжёвывая большой кусок хорошо проваренного мяса.

– Хм, писарь. Вона, значит, и грамоту разумеешь?

Вопрос остался без ответа. Ну не дурак ли Мышата про такое спрашивать! Кто ж неграмотного в писари возьмёт? Писарь в доме боярском, тот же подневольный человек, но душа Курилы всячески противилась подобной участи. Видать, княжеская вольная кровь играла.

– А ты и у князя был?

– Был, – загрустил Курила, вспомнив детство своё босоногое, мать-коровницу, ныне покойную, друзей-приятелей, коих не встречал уже давно.

На княжьем подворье ребятни много. Курила всегда верховодил. С ним не скучно было. Дети его слушались, ему помогали, им восхищались. Сынок коровницы не с одной конюшни прыгал, он и на терем пытался взобраться, чтобы с конька*(самый верх крыши) сигануть. Только не в седло метил, а ровно птица взлететь надеялся.

Кусок льна, что бабы на лугу отбеливаться расстелили, стащил, сколько надобно для крыльев, ржавым ножом отрезал. Пролез тайно по наружной задней лесенке, которая в светёлки малых княжонок вела. И уж почти добрался до первой нижней крыши, да любопытство подвело.

Услыхал голоса девчачьи, приложился глазом к щелочке, и был коварно за ухо схвачен княжеским гриднем*(телохранитель), который давнёнько приглядывался к мальчишке. Но сразу не остановил, потому как гридню интересно было, куда это байстрюк*(внебрачный, побочный сын) ужом пробирается.

К проделкам Курилы все не то, чтобы привыкли, знали, что у сего отрока зад, будто перетопленным маслом намазан, оттого спокою от него нет. Дружков, издаля наблюдавших за своим предводилой, сей секундой ветром сдуло. Наказание по любому ждало непоседу, так не очень-то и хотелось ребятне смотреть, как снимут порты Куриле, да отстегают розгой*(тонкий, гибкий, гладкий прут, служащий для наказания) по голому заду, который на разные подвиги своего хозяина подбивает.

В тот раз, как ни странно, мальчику повезло. Мало того, что жизнь ему сохранили, прыгнув с терема, Курила вряд ли бы остался целым и невредимым, гридень оказался добрый и не мстительный. Сначала свёл проказника вниз, всё также держа за ухо. Потом обстоятельно допросил, за какой надобностью шалопунь*(беспутный) Курила под дверью малых княжон околачивался?

Врать Курила не умел, потому всё под чистую выдал. И доказательство у него было – полна за пазуха ворованного льна. Гридень укоризненно покачал головой, легонько шлёпнул по гузку*(зад) и отпустил. Только и было тогда урону, что ухо покраснело и опухло.

Мышата так просто не хотел оставлять пленника в покое. Вырос Мышата в деревеньке плохонькой, бедненькой. Про князя лишь наслышан был, а как он выглядит живьём, ни разу не видал.

– И каков он, князь? – допытывался богатырь.

– Обычный. Как я, как ты, – с полным ртом ответил Курила.

– Быть того не могёт! – не поверил Мышата, – Бают, что кудри у него из злата, борода из серебра, а рубахи он только из зерни*(мелкие шарики из драгметаллов для украшений) носит…

Курила чуть не подавился, прыснув (внезапно разразиться) смехом:

– Ха-ха-ха, кто же тебе такого наговорил? Бабы базарные? Так они, знаешь, что болтают? Будто у вас атаманом мужик правит. А у вас тут, оказывается, бабка старая…

– Тише ты! – зажал Мышата рот пленнику, – не ровён час, услышит мамка, тебя тут же удавят, а мою шкуру на ворота повесят.

Колонёк подпрыгнул от страха и замер, глаза выпучил, щёки втянул, затаил дыхание, словно бы и не живой вовсе, а кокора*(коряга) засохшая. Мышата затравленно огляделся, прислушался. Не стоит ли кто за дверью? Донесут до атаманши речи крамольные*(запрещённые) – не жить всем троим.

– Ты это, про мамку хулу*(порочащие слова) не говори, – зашептал испуганный Мышата, – она с виду хилая и старая. А силищи в ней, знаешь, сколько! Она волков матёрых дубиной насмерть с одного удара бьёт.

Слова эти звучали настолько бредово, что Курила посмеялся бы, только страх в глазах большого сильного человека, заставил его поверить.

Колонёк и Мышата долго сидели молча. Курила, со звуком всасывал в себя густую мясную кашицу, смачно облизывая губы. Насытившись, удовлетворённо вздохнул, утёр испачканные губы и пальцы кушаком*(пояс из широкого куска ткани), возвратил чугунок и деревянную с длинной ручкой ложку Колоньку. Парня тут же потянуло в сон. Он зевнул несколько раз подряд, клоня голову на грудь.

– Каков князь-то? – негромко спросил Мышата, дождавшись, когда пленник доест.

– Тебе зачем? – сонно пробормотал Курила.

– В полон его взять хочу.

– В по-ло-о-он? Да кто тебя к нему подпустит?! – встрепенулся Курила, – На длину полёта сокола ты к нему не подойдёшь.

– Эт почему-йт? – обиделся Мышата, – Я, знаешь, скольких ваших ратников заломал.

– Нашёл чем бахвалиться, простых воёв ломал. Ты вот с Будимиром сразись.

– А эт кто? – заинтересовался великан.

– Воевода княжеский, – Курила приосанился, гордый тем, что лично знавал князя и его окружение.

– Да-а-а? И как, велик богатырь?

Мышата аж заёрзал от вожделения. С его огромным ростом и силой непомерной, он ещё никогда не встречал ровню себе. Обычных кметей*(воинов) Мышата раскидывает, будто чучелок соломенных. Скучно. Вот бы побороться с настоящим витязем. Того медведя, чья шкура покрывает трон атаманши, Мышата лично голыми руками взял.

К слову сказать, медведь молодой был, неопытный. И Мышата зверя врасплох застал, сзади на него из кустов прыгнул, шею свернул. Но убил же, без ножа и рогатины! Сколько мужиков этаким похвастаться могут? Разбойники-сотоварищи Мышату очень уважают. Атаманша-мамка к нему благоволит, среди прочих отличает.

– Ну, росту он среднего, зато в плечах широк, коренаст. Ноги крепкие. На бой встаёт, будто корнями врастает. Ни один вой Будимира не сковырнул, с места не сдвинул. Бородища у него рыжая, и волосья тож. Кучеряв, как и князь, – описывал Курила воеводу по памяти, – Только у князя волосья цвета пшеницы спелой…

– А ты говорил, что не златокудр! – перебил его нетерпеливо Мышата.

С этим доводом Курила вынужден был согласиться. Князя он запомнил улыбающегося, подбоченившегося, гордящегося статью удалой, ростом высоким. Несколько лет прошло, как выдворили Курилу из столицы. Не знает парень, как сильно сдал князь за эти годы, поседел, постарел.

Придавили владыку Златограда заботы и хлопоты непомерным грузом к земле. Всё чаще опускает кучерявую голову Святослав, всё больше горбит спину. Бессонные ночи, плохой аппетит здоровье подтачивают, а возраст добавляют. Увидев его сегодня, не сразу и угадает Курила своего родственника.

– А правда, что Великий князь мне стрый*(дядя по отцу, брат отца)? – спросил однажды мать маленький Курила.

Щёки Румяны покрылись алым цветом. Потому, наверное, имя ей такое дали. Чуть что, заливалась Румяна краской от корней волос до самых пяток. Она шлёпнула легонько сынка по гузнышку*(ягодицам) и погрозила пальцем:

– Девки дворовые брешут, а ты за ними повторяешь.

– Не девки! Дядька Возгарь сказал. Они с воеводой до пояса разделись, сначала мутузились, а после обнялись, друг дружку от земли оторвать пытались. Я на них смотрел-смотрел. А тут Возгарь и скажи: «Глянь, Будимир, как сынок-то Мудрослава на князя нашего похож. Прям, с лица слитой!»

Румяна смутилась, но твёрдым голосом произнесла:

– Тятя*(отец) твой конюхом был, с лошади упал, убился…

– Ты же в прошлый раз говорила, что он на речке утоп. Пошёл коней купать и утоп, – напомнил мальчик.

Мать закусила нижнюю губу. Румянец снова побежал по всему её телу.

– А в третий раз придумаешь, будто он в бане угорел, или бревном его зашибло? – обиженно упрекнул Курила.

Мать ничего не ответила, присела на скамью, прикрыла лицо ладошками и заплакала тихонько. Так стыдно стало Куриле. Подбежал он к матери, крепко обнял, стал целовать её руки, мокрые от слёз щёки, зашептал жарко:

– Прости меня, матушка, прости! Никогда тебя больше про тятю пытать не стану!

Нет Румяны давным-давно, умерла она, едва её сыну восемь годин исполнилось. Сгорела, словно лучина тонюсенькая. Две недельки полежала в жару, и не стало её. Как лишился Курила матери, так и пошёл в разнос. Раньше он не слишком озорничал, боялся мамку родную огорчить. А тут, словно путы с него сняли и на волю выпустили.

Святослав терпел-терпел, да и отдал племянника боярину Гостомыслу. Со всем скарбом*(пожитки, имущество) отдал. С сундучком, после матери оставшимся, с одежонкой скромной поношенной, с охапкой бересты, ровными буковками исписанной.

Правильно, наверное, сделал. Потому как всё чаще и громче челядь*(дворовые слуги) шепталась про невероятное сходство подрастающего отрока с Великим князем. Не будь Святослав так уверен в себе, и он бы посчитал отпрыска коровницы родным сыном. Так чуднО, зачать Курилу Мудрослав постарался, а ликом его сын в Святослава вышел.

Никаких привилегий родство с князьями Куриле не давало. Наоборот, насмешки одни. Если в тереме Святослава шептались по углам, в хоромах Гостомысла открыто смеялись над несчастным мальчиком. Больше всех Нетопыра старался, поддевал его каждый раз:

– Эй, сучий вымесок*(выродок)! Мать тебя в навоз родила. Из тёплого чрева в тёплый навоз выскочил. А князёк-то мамку твою тож в коровнике брюхатил? Мудрослава ли ты сынок? Вдвоём, поди-кось, князья-братья с мамкой твоей развлекалися.

Дикими жеребцами ржали над беззащитным мальчиком Гостомысл с Нетопырой. А тот глотал невольные горючие слёзы, прятался где-нибудь в укромном местечке и страстно желал заткнуть им поганые рты навсегда!

Незавидная судьба у байстрюков. Нет ровни нигде: господа тебя не принимают из-за низкого происхождения одного из родителей, другие сословия ненавидят тебя от зависти. Куда деваться-то?! Курила был бы очень рад иметь отцом конюха, истопника, скотника. Кого угодно! Что дало ему родство с князьями? Издевательства да насмешки.

А тут его ещё и права на любовь лишили. Захотелось Нетопыре ту же девушку, что и Курила выбрал. Вздохнул парень с горечью и сказал своим новым приятелям:

– Будя болтать. Спать хочу. Запихивайте меня обратно под землю, хоть высплюсь…

Мышате очень хотелось про князя ещё послушать, но он понял, что пленник больше к разговорам не расположен.

– Спи, зимой ночи длинные, – с неохотой разрешил Мышата, открывая затвор люка. Отодвинув, нелепо топтавшегося рядом Колонька в сторону, великан бросил на дно ямы овечью шкуру. Вторую дал Куриле вместо одеяла.

– Спи.

Расчувствовавшийся разбойник с нежностью, словно мамка родная, подоткнул с боков Курилы шкуру, закрыл крупно щелевую, чтоб пленникам не задохнуться, крышку, придавил сверху камнем.

Уже засыпая, Курила слышал, как хлопнула дверь в клетушку, стукнул деревянный брус-замок о железные держатели. Везде жить можно: и в тереме богатом, и в избушке курной*(с топкой по-чёрному), и в яме земляной. Накормили Курилу от пуза, и за то спасибо.