Читать книгу Давай сыграем в любовь - Лана Черная - Страница 6

Трудно что-то ожидать от незнакомого места, расположенного под самым небом. За несколько мгновений, пока лифт бесшумно несёт меня вверх, я представляю огромную квартиру: яркую, сочную, стены которой исписаны детской рукой или увешаны фотоснимками, а может и все сразу. Представляю залитую солнечным светом кухню, где кудесничает Шут, укативший в дождь. Представить на его кухне женщину почему-то не получается. И перед глазами рождается танец: лёгкий, скользящий на краю луча солнечного света. И ступни зудят, так хочется его повторить. И ноющая боль в мышцах стирается этим желанием.

Лифт замирает, двери разъезжаются, а я закрываю глаза и делаю шаг вперёд. Ещё один. Вдыхаю пропахший грозой воздух.

Окно. Здесь открыто окно. Это не солнце, как в фантазии, но раскаты грома – лучшая музыка.

Становлюсь на носочки, растрепываю волосы и…мир перестает существовать. Потому что там, за гранью фантазии, появляется он. Я не вижу лица, только силует. И глаза…темные, точно грозовое небо. Шаг, пируэт, прыжок и…теперь исчезает даже музыка. Остаются только чёрные глаза, бездонные, и запах, манящий свежестью и легкостью. Он кружит голову и дарит ощущение свободы. Пьянит. И я теряюсь в нем. В этом аромате и мужчине, рожденном моим танцем. Я не помню движений, не считаю шаги и забываю все фигуры.

Я просто живу в этом танце здесь и сейчас. Чтобы спустя удар сердца упасть и больно удариться спиной.

Распахиваю глаза от пронзительной боли и прикусываю губу, потирая поясницу.

Вот же идиотка. Надо же было придумать танцевать наощупь в незнакомом помещении. Как не убилась – чудо чудесное. Смеюсь, растирая спину. Взглядом цепляясь за…пустоту.

Нет, пентхаус обставлен по последнему слову моды: дорогая мебель, стильный дизайн для холостяцкой берлоги, сдержанные тона. И техника – выше всяких похвал.

Но в этом пристанище нет жизни.

Это идеальная квартира с картинки журналов о недвижимости. Такие места показывают риэлторы своим клиентам. Но в таких не живут. И это дробит мою фантазию. Разум в который раз глумится надо мной. А мне все это кажется ненастоящим. Как будто хозяин этой пустоты пытался убежать. Возможно, от самого себя. И становится любопытно, кто же он, хозяин этого убежища. Хмурый и в тоже время шутящий напропалую. Ездящий на спортивном мотоцикле, который кажется знакомым. И весь он кажется знакомым. Словно мы действительно те самые старые знакомые, не видевшиеся сотню лет. И то ощущение, возникшее на балконе, вдруг кажется верным.

Прикрываю глаза, тихо смеясь. Нет, к психологу мне точно надо, а то скоро сама начну принимать пациентов в огранке дорогого кабинета. Или сойду с ума окончательно.

Поднимаюсь и снова падаю. Сотни раскаленных игл протыкают мышцы. Крючками царапают кости. Болит, кажется, каждый перелом. Будто снова ломается.

Проклятье! Совсем обезумела после встречи с Бесом. Подтягиваю ноги к животу, растираю. Мне бы добраться до ванной. Холодная вода – единственное спасение.

И я добираюсь, по стеночке, ковыляя то на одной, то на другой. Как сгорбившаяся старушка с артритом. Не раздеваясь, забираюсь в кабинку, откручиваю вентиль, подставляю под тугие струи ступни и кричу. До сорванных связок и опустошенных лёгких.

А когда переломы вновь «срастаются», растворяются и иглы. Огонь уступает место холоду. И я могу, наконец, стоять. Могу раздеться и принять теплый душ.

Хирург сказал, что все мои боли – в голове. Отправил к психологу. Их было много. Только ноги по-прежнему ломаются. И танцевать я все ещё не могу.

Смыв с себя остатки прошедшей ночи и дурные мысли, растираю разомлевшее тело докрасна, просушиваю волосы и, закутавшись в огромный банный халат, отправляюсь на поиски еды. Перед холодильником, на электронном табло которого светится время и дата, подвисаю, туго соображая. Сутки? Минувшая ночь? Да с той ночи прошло три – три! – дня.

Семьдесят два часа, за которые никто даже не кинулся меня искать. Мэт не кинулся. Сволочь! Вот встречу тебя и придушу собственными руками, засранец!

Хотя…Стоп! В клубе есть камеры и Мэт наверняка видел, кто меня унес оттуда. Значит, он думает, что я удачно развлекаюсь с Чеховым. Ладно. Выдыхаю. Но придушить все равно хочется. А ещё есть просто до обморока. И желудок возмущенно урчит, требуя пищи.

– Шут он и в холодильнике Шут, – хмыкаю, стоя перед раскрытым холодильником и разглядывая пёстрый клоунский колпак на одной из полок. При этом в холодильнике не просто мышь повесилась, там поселился целый клоун и все сожрал. А нет, не все. На дверце обнаруживаю кусок сыра, завёрнутый в пленку. Но разворачивать не рискую – кусок насквозь позеленел.

– Да, милый друг, – вздыхаю. – Я тебя понимаю. Плесень тут совсем не благородная.

Сыр отправляется в помойку, а колпак на голову. И, о чудо! Под ним обнаруживается пакет кефира. И очень даже пригодный для употребления.

– О, мой друг, – встряхиваю пакет, – да вы волшебник, а не клоун, – щелкаю по бубенчику.

В недрах многочисленных шкафчиков и столов отыскиваю миску, сковороду, соль, сахар и даже муку! Точно колпак волшебный!

Встряхиваю головой, и бубенчики тут же отзываются весёлым перезвоном. Фыркаю, замешивая тесто.

– Что ж, мой волшебный клоун, будут и тебе фирменные оладушки моей бабули.

Руки делают все сами: налить тесто на сковороду, перевернуть, выложить на тарелку. Снова и снова. И обязательно попробовать. Ещё горячий, обжигающий язык, но самый вкусный.

– Эх, варенья бы сейчас… – мечтательно протягиваю, наслаждаясь нежным вкусом.

– Варенья нет, только повидло. Подойдёт? – а ведь я даже не услышала, как он вошел. И не испугалась. Любопытно.

– Давай.

И передо мной тут же оказывается банка с яблочным повидлом. И пока я пытаюсь ее открыть, наглая рука Шута стягивает с тарелки оладушек и тянется за вторым. Но получает звонкий шлепок от меня.

– Руки мыть! Быстро!

Командую под озадаченным взглядом Шута. Но он выполняет приказ, на удивление покладисто.

– Я привез еды, – бросает на ходу.

Оборачиваюсь и вижу огромный бумажный пакет на столе, а рядом фотоальбом.

В животе урчит от голода и завораживающих запахов из пакета, но руки тянутся к альбому. Снимаю колпак, кладу на стол.

Альбом тяжёлый, в плотной кожаной обложке. Теплый и мягкий. Бросаю короткий взгляд туда, где скрылся мой спаситель. Слышу шаги. Выглядываю и вижу, как босые ноги убегают по ступеням на второй этаж.

Не сходя с наблюдательного пункта, открываю альбом и зависаю на первой же странице. На глянцевом фото трое молодых людей. Справа высокий брюнет с длинной челкой, падающей на глаза, упрямым взглядом и витым узором татуировки на руке. Слева – типичный ботаник в очках и книгой в руке, но горячий, аж обжигает даже сквозь время и бумагу. Блондин с выбритыми висками и иероглифами, написанными чернилами на коже. Они оба стоят вполоборота и смотрят на брюнетку между ними. Она замерла на кончиках пальцев в пятой позиции так, словно только-только спустилась с небес в своем лёгком, почти невесомом платье. Босая, она смеётся, совершенно счастливая. И абсолютно неземная с глазами цвета поднебесья.

– Красивое фото, – голос Шута звучит хрипло и слишком близко, слишком интимно.

Я смотрю на него, замершего в дверном проёме. Сейчас, в домашних брюках и белой футболке, облегающей тугие мышцы, он совсем другой. Родной будто. Руки в вязи татуировок скрещены на груди, влажные волосы взъерошены, но я все равно вижу темные росчерки иероглифов.

– Это ты, – понимаю я.

– А это? – подушечкой пальца касается брюнета с упрямым взглядом.

Я всматриваюсь в его острые черты, его темные, что ночь, глаза и вдруг вижу его, повзрослевшего лет на десять: сильного, пахнущего чистым искушением. Его, ласкающего взглядом и терзающего губами. И от одной мысли о поцелуе с ним у меня колет губы, так хочется снова станцевать с ним тот сумасшедший танец языков, и в солнечном сплетении вспархивают бабочки.

– Клим, – выдыхаю с изумлением.

Ничего себе! Эти двое когда-то не поделили девушку. То, что они соперники, видно невооружённым глазом, как и наполненные любовью синие глаза брюнетки. Только кого она любит? Кому уже отдала свое сердце? Может, удастся найти ее и…

– А это ты, Кира Ленская.

Наверное, это стресс и выпавшие из жизни семьдесят два часа. Но я смотрю на девчонку на снимке, совершенно на меня непохожую, и смеюсь. Так заразительно, до колик в боку. И осекаюсь, когда ладони Шута ложатся на мои запястья. У него шершавые пальцы. Они поглаживают мягкими круговыми движениями. Касаются круглого шрама между большим и указательным пальцем. Мэт говорил, что я неудачно упала в детстве.

– Тебе было пятнадцать, – говорит Шут тихо. А у меня руки дрожат. И если бы не его хватка, альбом бы давно упал на пол. – Мы в тот день в гараже были, мотоцикл Клима перебирали. Ты прибежала, зареванная. Сказала, что хореограф недоволен твоим танцем.

Я слушаю его тихий голос, щекочущий шею теплым дыханием, и не шевелюсь. Да я дышу через раз, не веря его словам. Это не может быть правдой.

– И ты станцевала, – я чувствую его улыбку. – Среди инструментов и запчастей. Уже в финале не рассчитала прыжок и упала. Гвоздем проткнула себе ладонь. Помню…

– Стоп! – резко перебиваю я, выпуская из рук альбом. Тот с шумом падает на пол. Смотрю на Шута. Его светлые волосы подсохли, и длинная челка падает на глаза, а в карих глазах – искры счастья. – Я не знаю, кто ты.

– Марк…

Вскидываю руку, выставив перед собой ладонь.

– И не хочу знать. Не знаю, кто эта девочка, о которой ты рассказываешь. Но она – не я.

– Ты, – упрямится мой спаситель. Спаситель ли?

– Ты выдаешь желаемое за действительное, – качаю головой. – Полагаю, ты любил эту девочку, а она…

– Конечно, любил, – улыбается…Марк. – Ее, – он выделяет это слово, принимая мои правила этой непонятной мне игры, – невозможно не любить. Хроническая оптимистка. Она верила, что все будет хорошо, даже когда ничего хорошего в ее жизни не было. Верила в любовь с первого взгляда. Ей семнадцать было, а я ей сказки на ночь читал. Ей…и сыну, – он подходит к окну, плечом прислоняется к стенке, скрестив на груди руки.

А у меня перед глазами картинка из лифта: стены, исписанные детской рукой, и мальчишка, рисующий гномов.

– Она…твоя сестра? – спрашиваю осторожно.

– Сестра? – он растирает большим пальцем бровь, хмурится. – Пожалуй, что так. Ей был нужен кто-то, на кого она смогла бы опереться. Поддержка. Защита. Мы стали для нее всем. Я – братом. Клим… – и снова этот жест.

– Почему вы? Разве у нее не было семьи? – сама не замечаю, как становлюсь на шаг ближе к Марку. Сейчас назвать его Шутом язык не поворачивается.