Читать книгу Когда люди лают – собаки улыбаются - Лара Март - Страница 9

Я вернулась в Москву. Очень боялась войти в свою некогда любимую квартиру, где услышала самое жуткое известие. Может, даже не смогу теперь здесь жить?

Спасибо Жанне: она вызвала уборщицу, и та навела идеальный порядок. Даже мебель переставили.

Жанна перебралась ко мне. Она обещала моим родственникам пожить со мной какое-то время – такой была официальная версия ее переезда ко мне. На самом деле у нее не ладилось в семье, и не только с мужем, но и с мамой, и со взрослой дочкой. Я знала, что Жанна не очень комфортный для людей человек, в том числе, самых близких. У нее были сложности и на работе. Возраст ее приближался к пятидесяти, и хотя кучу денег она отдавала косметологу, но паспортные данные от отдела кадров и руководства не скроешь. А ее начальник, сам пожилой, предпочитал видеть на работе молодых, красивых сотрудниц, пусть даже не очень способных. Впрочем, разве только там, где работала Жанна? Так теперь было почти во всех компаниях. Отсутствие талантов зачастую искупается молодостью и привлекательностью. Время моделей.

Еще была у Жанны неприятная черта – завистливость, увы, заметная окружающим. Пораженного этой напастью человека всюду ждут огорчения. Я чувствовала, что и мне она завидовала. У меня и квартира элитная в престижном районе, а она жила с семьей в унылом подмосковном городке, и нужные связи у меня (столь важные в столице), и приятелей-друзей немало, а у Жанны, по сути, никого. Только я. Это и удивляло, и обязывало. Я жалела Жанну – жить в зависти тяжко и разрушительно для психики.

– Представляешь, – жаловалась она мне, – этот Алдошин, дурак дураком, а ездит на «ренджровере»! А я после работы на маршрутку иду.

– Но ты же можешь купить себе машину, – возражала я.

– А когда мне на курсы вождения ходить? – раздраженно отвечала она. – Ты же знаешь, что я с утра до ночи на работе!

Это правда – работе она отдавалась самозабвенно. Но знала я и другое: если человек хочет, то ищет возможности, а не хочет – причины, почему не удается. И злится на других.

Собрались погулять впервые после моего возвращения. Я посмотрела на себя в зеркало. Глаза затравленные, уголки губ опущены, бледная поганка. Я наложила тональный крем, немного румян. Жанна наблюдала за мной. «Неважно выгляжу, да?» – спросила я. Она ответила с какой-то непонятной злостью: «Да тебе ничего во вред не идет!». Я опешила. Что она имела в виду? Но я отбросила вопросы, решив: наверное, это просто слова, пустое, не бери в голову.

Но, несмотря на некоторые малоприятные Жаннины качества, мы как-то притерлись друг к другу, и разногласий у нас почти не было. Хотя безусловной откровенности, душевной близости, полного доверия, того, что составляет настоящую дружбу, – тоже. Да и как иначе, если мы стали общаться всего-то несколько лет назад, да еще в таком не очень-то дружелюбном, даже жестком к «понаехавшим» городе как наша столица, где надо всерьез побороться за свое устройство, благополучие, карьеру. Искренность в такой атмосфере затруднительна. Но совсем уж в одиночек люди превращаться не хотят, вот и строят дружбы, как могут, и с теми, с кем получается. Даже не дружбы, а, скорее, контакты. Как говорят? «Дай мне его контакт». Это о большем, чем номер телефона. Дай контакт, есть контакт! Точки соприкосновения. Точнее, касания. И достаточно.

Мегаполис требует компромиссов. И ты закрываешься, прячешься. Чтобы не стать уязвимым. И со временем все меньше походишь на себя прежнего, настоящего. Так удобнее. Так можно выжить в этом тяжелом городе.

Я понимала, что это неправильно. Не по-человечески. Но, казалось мне тогда, таковы негласные правила выживания в столице. А не нравится – езжай туда, откуда прибыл, где твои душевные друзья или родственники и где ты можешь позволить себе быть самим собой. Не хочешь? Замахнулся на Москву? Ну, терпи, приспосабливайся, меняйся, наращивай мускулы, мимикрируй.

Потом пойму, что была неправа, соглашаясь на суррогат дружб и отношений. Удостоверюсь, что лицемерная жизнь – вовсе не залог благополучия. Полезнее не врать себе, открыть глаза… Но до этого было еще далеко. Мир заготовил для меня много граблей, на которые я еще не наступала.

И все-таки я обожала сложную и прекрасную Москву, завидуя тем, кто в ней родился. Как это здорово – детство в Москве. Особая благодать, подарок судьбы, отметина на всей дальнейшей жизни. Когда помнишь московские улочки, парки, свой старый дворик, соседей, истории друзей, праздники, катки, кружки, новогодние елки, по-столичному роскошные.

Ну, а в Москву пришла ранняя весна. Зима, конечно, сопротивлялась, не позволяя еще слабому, но с каждым днем все более яркому солнцу стирать снег с затененных уголков, стараясь накрепко удержать на небе надоевшие за блеклую зиму унылые сероватые, как свалявшаяся старая вата, тучи. Но весна настойчиво наступала, и даже в метро, этом скопище мрачных людей, вместилище продуктов глубокой заморозки, какими выглядели пассажиры, было все больше ярких одежек да изредка мелькали улыбки.

Весна придет, и лето за ней. Первые весна и лето без Поли…

Я ходила с Жанной по дорогим магазинам. Мы выискивали ей новый гардероб. Мне до магазинов и гардеробов не было никакого дела, но ведь надо же куда-то ходить. Главное, не оставаться одной. Слушала Жаннины рассказы о разборках и интригах на работе, конфликтах с начальником-самодуром. Кивала на ее речи о гениальных идеях, которые она выдает, только не ценят, о том, что не воздается ей по заслугам ни одобрением начальства, ни зарплатой (которая, на мой взгляд, у Жанны была более чем приличной).

Иногда Жанна была просто смешна. Железная леди, жесткая, резкая, она вычитала у одной гуру светской моды совет: надо быть плавными, девушки, всем плавнеть! (Светская львица только не уточнила, как добиться, чтобы плавность не перетекла в жеманность.) И у Жанны появились несвойственные ей доселе томность и леность в движениях. Ложку, чашку, сигарету она теперь подносила ко рту целую вечность, прикрыв глаза. Наши общие знакомые за глаза, я знала, высмеивали эти новообретенные манеры, не сочетающиеся с ее стальной натурой. Как заметил наш знакомый, «фундаментальный фонарный столб решил вдруг украситься бантиками и цветочками». Я юмористов одергивала: когда при тебе хихикают над твоей подругой, то на очереди – ты.

Подсказать, посоветовать Жанне не могла – она не терпела никакой критики. Мог случиться скандал.

На работе, когда требовались срочные быстрые действия, Жанна, очевидно, забывалась, и жеманная барышня превращалась в тигрицу, наводящую оторопь на подчиненных. Она с явным удовольствием рассказывала, как ей удалось заставить побегать разленившийся народ. Но вне работы девушка плавнела вовсю.

Я старалась не говорить с Жанной о Поле, тем более что Жанна как-то задумчиво произнесла: «Как несправедливо, всего-то нескольких секунд не хватило, чтобы ее спасти, какие-то секунды решили все…». «Не надо, Жанна, – почти простонала я. – Очень тяжело…» «А мне разве легко?» – она взглянула на меня. Сравнила, да. Я ничего не сказала, а только подумала: как странно, что порой у образованного и умного человека вдруг появляется грубая прореха на месте, где должна быть чуткость. Лучше не делиться, молчать, носить в себе. А может, просто не было рядом того, кто все понимал бы без слов.

Я понимала, что нельзя страдать на людях. Это только твое горе. «Всегда помни это», – говорила я себе.

Мне вспомнился прочитанный когда-то рассказ очевидца, который присутствовал в тот момент, когда пожилой паре британских аристократов сообщили о гибели их единственного сына. Супруги сидели за столом и, услышав о страшном, не переменили ни поз, ни выражений лиц. Очевидец был ошарашен невероятным самообладанием и достоинством этих людей. Понятно, родители онемели от горя и уж точно не стремились произвести впечатление на публику. Это было, если так можно сказать, красивое горе. В отличие от завываний в наших деревнях, где на похороны до сего времени приглашают профессиональных голосистых плакальщиц.

Весной мне не стало легче. Наоборот. На солнечных улицах я вдруг замечала девушку со светлыми волосами на прямой пробор, как у Поли… Походку, как у Поли… Куртку, как у Поли… Мне все время казалось, что я ее встречаю. Потом, когда я стала читать о том, как люди переживают горе, поняла, что многим мерещатся на улицах ушедшие близкие. Какая-то жестокая игра подсознания или издевательство бесов, побуждающие раненого человека то и дело вздрагивать и страдать еще сильнее. Хотя куда уж сильнее…

Я почти не могла спать. И решила снова попытать счастья с психотерапевтами.

Полная женщина сразу понравилась своей, так сказать, простоватой доброй дородностью, и, наверное, прилагающейся народной бабской мудростью. Но, выслушав мой рассказ о трагедии, она сказала: «Вероятно, вы сами как-то предопределили для дочери такую судьбу». После этих слов я встала и вышла.

Но все равно еще не готова была ставить крест на психотерапии. Наверное, попался врач-вредитель. Такие бывают: недоучился, ума маловато, окуклился в работе, не умеет чувствовать людей, не способен к эмпатии. Эмоциональная тупость – нередко следствие профессионального выгорания.

Но помогают же психотерапевты американцам, у каждого персональный. И чуть что – на кушетку. «Вы хотите об этом поговорить?»

Я записалась к другому врачу. Ее порекомендовали знакомые, правда, они не были ее пациентами. Стильная молодая женщина, бравшая за свои услуги 100 евро в час (в валюте обязательно), стала говорить о том, что любая смерть – это выбор погибшего человека. «Но это был несчастный случай!» – ошарашенно возразила я. Психологиня не сдавалась: даже внезапная смерть, несчастный случай – это выбрал сам человек, пусть и неосознанно. Мне столь странные психотерапевтические приемы показались дикими и даже кощунственными.

Наконец, она отлепилась от этой темы, но когда она перешла к другой, я была шокирована, потому что теперь она стала интересоваться, есть ли у меня мужчина или «вы в поиске»? Словосочетание «в поиске», уместное для скучающей в одиночестве дамы, но не в отношении матери, потерявшей ребенка, добило меня окончательно. Еле досидев час напротив «лекарши» за 100 евро, я ушла от нее с еще более тяжелым чувством. Впрочем, она выписала мне антидепрессанты и снотворное, которые просто так в аптеке не купишь. Словом, я ушла с рецептами на обезболивающее души, которую врачиха разбередила еще больше.